Читать книгу: «Акимка непутёвый», страница 6

Ермилина дорога

Шли казацкие обозы за Урал дальней путём-дорогою. Нелёгкой она была – людей болезни косили, лошади от усталости падали. Но тянулся народ к воле, к землям добрым да неведомым. Великое продвижение России на Восток свершалось.

Ехал в дальние дали с обозом Ивана Похабова и молодой казак Ермила. Счастье своё решил испытать да удаль молодецкую в деле испробовать. Но так случилось в пути, что отстал он от войска казацкого. Догнать его пробовал. Но, видно, заблудился и только коня доброго загнал. Остался лишь с котомкой небогатой да пищалью верной. Вырезал из орешины посох себе и пошёл встреч солнца.

Долго шёл. Где птаху лесную подстрелит, где ягоды соберёт. Дни и ночи считать устал, сапоги дорогой дальней смял, одежонку поистрепал. Вышел как-то на полянку, сел на ольху поваленную и достал из котомки хлеба осьмушку и две печёные картофелины.

– Сколько иду, – сказал он сам себе, – а Россиюшке конца нет. Где путь-то конечный?

Вдруг перед ним, словно из-под земли, появился старик в цветном кафтане. Борода белая, длиннющая.

Подходит близко к Ермиле, улыбается.

– Ты, будто с неба, отец, – удивился казак. – Садись со мной пировать.

Подошёл к нему старик, поблагодарил кивком головы. Не успел Ермила глазом моргнуть, как весь скудный обед и съел гость. Казаку даже крошки не осталось.

– Больше ничего нет, – развёл руками Ермила. – А коли гость сыт, то и хозяин доволен.

– Знаю, каким путём идёшь, молодец, – сказал старик, – и торопишься. Это ведаю. Но не мог бы ты пособить мне? Камни-валуны с одного места на другое надобно перенести.

– Пустое такое дело, отец, камни по земле катать. Но ежели просишь – сделаю. Тебе, старику, самому не управиться.

Выполнил, уважил казак просьбу старика и уж было в путь собрался, но тот опять просит Ермилу о помощи.

Надо было сорок вёдер водой воды из одного ручья в другой перетаскать да комаров на поляне всех переловить, пересчитать и на волю выпустить.

– Чудно всё это, – засмеялся казак. – Да уж старость твою уважу.

Весь день работал Ермила. Уж когда солнце спать собралось, стёр пот с лица. Намаялся.

– Однако скажи мне, отец, – удивлялся казак, – к чему я дела такие странные творил. Будет ли тебе в них пусть малая, но польза?

– Не мне, а тебе, казак. Камни ты таскал, чтобы силушки в тебе прибавилось, воду носил для великого терпения, а комаров ловил, чтобы ловчее стать.

Да и в самом деле, почувствовал Ермила силу большую в себе, уверенность и сноровку необычную. Ударил по камню гранитному рукой – тот и рассыпался. Выждал терпеливо, когда перепел лесной над его головой полетит и поймал его махом одним.

Поклонился в ноги старику казак:

– Спасибо тебе от сердца моего, как звать-величать тебя, не знаю. Подарков твоих вовек не забуду.

– Зовут меня Прохор-кудесник. Не наградил бы я тебя, коли бы ни доброта твоя святая. Прощевай! А понадоблюсь – позови!

С этими словами старик исчез. Окликнул его Ермила, чтобы ещё что-то нужное сказать, но того и след простыл. Никого. Только ветер травами играет да жуки в воздухе вечернем поют, туда и сюда летают.

Поздно уж. Вот и решил прямо заночевать прямо здесь. А как проснулся, ничего понять не может. Оказался связанным по рукам и ногам. Над потолком в огромной избе висит, а внизу, под ним, костёр яркий пылает, каменьями обложенный. Сон ли? Но нет, огонь высокий по-настоящему спину обжигает.

Вспомнил о Прохоре-кудеснике. Хотел было его позвать, да передумал. Зачем человека доброго по пустякам от добрых дел отрывать? Как-то самому из тяжкого положения выпутываться надо.

– Так вот, молодец, и проспал ты жизнь свою, – раздался скрипучий голос. – К вечеру прокоптишься, тогда уж и съем тебя прямо живого.

Глянул Ермила, сидит внизу, на железном табурете, огромный человек в тюрбане да полосатом халате и пищаль его разглядывает.

А дым и огонь уж совсем казака донимают.

– Большая тебе честь выпала, уважаемый, – произнёс великан. – Сам людоед Арбадон тебя есть будет. Это я, понимаешь!

– Как не понять. Только освобожусь я из плена.

– Что ты говоришь такое? Совсем не уважаешь. Эти верёвки не разорвать, силу большую иметь надо. А разорвёшь – в огонь упадёшь.

– Давай с тобой, как два воина сразимся. Или ты боишься, Арбадон?

– Чего мне-то бояться? Со мной тебе сражаться никак нельзя. Как только я прикасаюсь ко всему живому вот этой кочергой – и люди, и звери в чурки деревянные превращаются. Очень удобная в хозяйстве вещь и нужная.

Тут казак увидел, что в доме полным-полно дров навалено. Видать, люди это и животные. А этот негодяй их в костёр бросает.

Стал думать и гадать казак, как быть, что предпринять. И нашёл выход.

– Я, – говорит Ермила, – освободится-то могу, но воевать с тобой не буду. Я ведь гость твой. Сам понимаешь.

– Хорошие слова говоришь. Я думал, ты – ужин мой, а ты – гость. Освобождайся сам!

Говорит эти слова великан, а сам, на всякий случай, кочергу в руках держит. Хоть и силён, но, видать, трусоват.

Напряг Ермила мышцы, лопнули верёвки. Тут же мгновенно отпрыгнул в сторону от огня. Предстал перед людоедом. Подивился тот ловкости, силе да терпению казака. В кочергу пальцами вцепился. Да это и понятно. Кто перед людьми грешен и нечист, тот и труслив.

Хотел было Ермила уложить ударом кулака людоеда на землю, но нашёл в себе терпение. Поостерёгся. Вдруг на трёклятую кочергу наскочишь.

– Ты уж перед гибелью моей, Арбадон, – говорит он, показывая на пищаль, – трубку-то мне искурить позволь. Всё полегчает на душе.

– Нет, – возразил людоед, – я сначала сам хочу покурить. Научи, как твоей трубкой пользоваться.

– Очень даже просто, – ответил казак, отыскал в углу комнаты свою котомку, – вот тебе порох для огня, пуля для крепости… Засыпай всё в ствол. А табаку нет, не обессудь. Поиздержался в дороге.

– Табак у меня имеется, – засмеялся Арбадон. – Его тоже туда сыпать?

Кивнул головой казак, дивясь тому, что людоед с пищалью казацкой никогда дел не имел. А это Ермиле-то и на руку. Сунул людоед ствол в рот и сосёт, да толку нет. Ругается – дым не идёт

Обманул де меня казак, но теперь ему пощады не будет.

– На сердитых воду возят, улыбнулся Ермила. – Ты же меня не спросил, как моей курительной трубкой пользоваться. Думаешь, что всё знаешь. Чего попусту ругаться? Надо сначала курок отвести, потом конец трубки в рот засунуть и на курок нажать. Тогда дым и пойдёт.

– Но если дым не пойдёт, то до вечера ждать не стану. Прямо сейчас тебя и съем, – заворчал Арбадон.– А ещё лучше – в полено тебя превращу и человека, недостойного моего уважения, есть не стану.

Приложился он губами к стволу, зачмокал, нажал на курок – и раздался выстрел. Не стало людоеда. Кочерга вмиг золой чёрной стала и рассыпалась. Да и огромный дом людоеда развалился.

А чурбаки, поленья людьми и лошадьми стали.

– Немало народу нашего и поел да пожёг людоед, – сказал их атаман в красной папахе, – но и спас ты многих. Нарядим тебя в одежды царские, что в возах у реки, оружия и провианта дадим. А то оставайся с нами за самого главного.

– Благодарствую на добром слове. От подарков не откажусь. В пути поиздержался малость. А шагать мне путём-дорогою дальше вас, на реки Иркут да Ангару.

Взял он оружие доброе, пороха, запасу пуль и провианта, да и коня сильного. Поклонился неизвестным воинам и путь собрался.

Снарядили с ним и товарища верного, цыгана Антона.

– Он в деле проверенный – не подведёт, – заверил Ермилу атаман. – Ну, ступайте! А мы свой обоз в порядок приводить будем.

Медлить Ермил с Антоном не стали, тут же в путь и отправились.

Долго ли коротко ехали – не знают. Вдвоём и время-то быстро летит, и дороги короче кажутся. Поведал Антон про жизнь свою кочевую в прошлом, о том, что решил в Сибири стать пашенным человеком, осёдлым до гроба, жениться и дом свой поставить.

– Весь свет объехал, – сказал Антон, – а вот по этим землям впервые странствую. Всюду жить можно.

– У хорошего человека везде дом, – согласился Ермила, – но каждый рано или поздно к очагу своему прийти должен.

Только он произнёс эти слова, как почувствовал, что проваливается вместе с конём под землю. То же самое случилось и с Антоном.

Оказались они на большой и грязной дороге, на обочине которой стоял столб-указатель с надписью «Славное царство Матвея».

– Чудно, – промолвил Антон, потирая ушибленное колено, – здесь я тоже не бывал.

– Наши кони добрые убились, – стал сетовать Ермила. – Если бы не они, то и нам было бы костей не собрать. Делать нечего. Пойдём к самому Матвею. Пусть наверх нас, как-то, доставляет.

Пошли они по этой дороге и всему удивляются.

Дома богатые стоят, а люди рядом из землянок выглядывают. Пробовали Ермила и Антон заговорить с ними. Да где там! Убегают, прячутся. Словно немые. Вот и крестьяне, урожай пшеницы убирают, серпами жнут. Оборванные, измождённые. Тоже молчат, работают жнецы, спины не разгибая. Пастухи отворачиваются казаков, знаться с ними не желают. Чем же народ так запуган?

Догнали они нищего старика, спросили, что да как. Осмотрелся старец по сторонам, а потом сказал:

– Я своё прожил, потому буду говорить. Хотя нам, простому народу, под страхом смерти не велено это делать.

– Неужто такой злой и беспощадный ваш царь Матвей? – подивился Ермила. – Да как же так?

– Матвей тут совсем не причастен, – ответил нищий. – Тут дело в другом кроется.

И рассказал он печальную историю своего народа.

Жили когда-то авяне наверху, на земле. Богато жили, солнцу радовались, хлеб и детей растили. Матвей ещё молодым царём был, так простого люда не гнушался – помогал каждому, кто в беде, всем, чем мог. Да и помощь-то почти никому и не требовалась. Все справно существовали.

Но появился на их земле чужеземец, с именем Синебородый. Добрым он всем показался, даже угодливым – так и привыкли к нему. Пусть себе рядом обитает, места на земле всем хватит. Но и он и не работал нигде, народ по доброте душевной кормил его и содержал. Вид его, правда, иных пугал – лицо чёрное, нос крючком, глаза навыкат, огнём пылают. Ну, да ничего, привыкли.

Дальше – больше. Сблизился он с Матвеем, вместе беседы вели, пировали да охоту ездили. Так незаметно и стал Синебородый негласным советником царя, а потом и вообще всю власть в свои руки забрал. Как это получилось, произошло, никто не знает. Колдовство, видно, чужеземца или доверчивость авян сказались. Так заявил однажды Синебородый государю:

– Прикажи, Матвей, народу своему под землю перебираться! Города в недрах людишки строить станут. Им там лучше будет.

– Зачем? – удивился царь. – Все мы тут привыкли ходить среди берёзок да ивушек.

– Если я говорю, о, великий и несравненный, значит, знаю! – вкрадчиво возразил Синебородый. – Не я же, а ты повелевать будешь.

Так вот и пошло с тех пор. Народ под землю стал угодить, обнищал. Царь и министр злыми стали. Им кажется, что они государством правят, а деле получается, что Синебородый.

День-деньской люди работают, а вся казна к Синебородому стекается. Домов богатых понастроили, ждут таких же чужеземцев на постоянное поселение, как этот. Без иностранцев, дескать, никак нельзя. Умны они и дело знают. А чем они умны, какая от них польза, никто не ведает. Пробовали с Синебородым сразиться добры молоды. Да где там! Сабля и та не берёт его шею, не сечёт силу нечистую.

– А сказывают, что всё могущество его, – зашептал нищий, – в бороде его длиной и лохматой скрыто. Лишится её – лишится и жизни.

– Жуткие новости ты поведал, отец, – Изумился Ермила. – Надо же, какой человек-то поганый этот Синебородый.

– И хитрый, – заметил нищий. – А хитрость и злость не от большого ума.

А ведь прав он… тысячу раз. Народ многое знает. Пусть людям лишнее говорит не велено, но ведь и молчать-то нельзя.

Ведь зачастую мудрые и справедливые люди ведут разговоры тайные. А ведь смертушки совсем не боятся, ибо для многих она – освобождение. Чего же тогда шёпотом плакаться на судьбу? Не ясно. Правда, люди все разные. Тут ничего не скажешь.

Они, словно деревья. Вот яблонька – она всё своё отдаёт, ветки под плодами ломает. А тополь? Если уж в землю попал, народит много себе подобных. Вырвешь с корнем, но если веточка останется – опять вырастет и весь свет своими семенами засорит. Впрочем, наверное, и от тополя какая-то польза имеется. Иные дамы и господа, вероятно, знают, какая она. Но тут у каждого свой кумир.

Так вот рассуждал этот нищий, так думал… Выслушали Ермила и Антон его и направились к царю Матвею. А встретил их у ворот дворца Синебородый. Поняли друзья по виду его, что это он и есть.

– Кто будешь, мил человек? – спросили они у Синебородого. – Почему все люди в труде, а ты без дела маешься?

– А я никто, – угодливо улыбнулся Синебородый, – мне вот маленькому да несчастному и работы никакой не нашлось. К Матвеюшке вас приведу. Уже знаю, что вы сверху к нам сюда попали.

Царь Матвей приподнялся было с трона и протянул руки навстречу гостям.

Но потом глянул на Синебородого и сел на место.

– Вот помочь надо гостям дорогим . – поклонился Синебородый царю. – В кандалы бы их да в темницу! Так бы очень хорошо бы и получилось.

– В темницу! – закричал царь- Стража, заковать их!

– Позволь, батюшка царь, – возразил Ермила. – Ведь не ты же это повелел, а вот этот уродец с синей бородой, Неужто он поглавнее и поважнее тебя в государстве будет?

– Я ничего и не говорил, – скорчил умильную гримасу Синебородый. – У нас в стране всем царь и распоряжается,

Бросилась стража на друзей, да не тут-то было. Заблестели сабли острые в руках казаков, и начали они крошить прислужников Синебородого.

Бьёт их Ермила налево-направо, от пуль и мечей увёртывается. И Антон, хоть и послабее, но пособляет в бою. Так всех до одного и положили.

– Теперь очередь за тобой, глупый человек, – сказал Ермила Синебородому. – Мы не уйдём отсюда, пока на голову тебя не укоротим.

Вмиг появилась в руках Синебородого огромная сабля. Крепко он держит её. Рад бы помочь другу Антон, да нельзя. Когда двое сражаются, в поединке сошлись, то третьему тут делать нечего. Ведь не в Америке дело-то было, а в России.

А сабля Ермилина, как назло, не берёт его тело поганое. Притомился казак, машет саблей, а толку никакого. Да и Синебородый на него наседает. Но терпелив был Ермила, ловок и силён. Изловчился, всё же, казак и отсёк чужеземцу бороду. Рухнул на паркетный пол вражина и тут же в грязную лужу превратился. Не стало его.

Застонал царь Матвей:

– Как же я теперь?

– А никак, – ответил Антон. – Пойдёшь в простые крестьяне, если народ тебя за зло простит. Не было у авян царя, а такого, как ты, им не надобно.

– Может быть, среда обычного люда, – выразил и своё мнение Ермила, – ума наберёшься, человеком станешь. Испытаешь на себе, каково приходится народу в трудах и заботах.

Собрались на площади люди, не знают радоваться им или горевать.

Царя, конечно, простили. Пусть себе живёт да за плугом ходит – труд любого человека прокормит, даже самого скверного.

– Возвращайтесь наверх, на землю, люди и живите вольными казаками! – Громко произнес Ермила. – Но когда в поле идёте, меч при себе держите, чтобы никакая нечисть вас врасплох застать не смогла. А уж гостей незваных, чужеземцев из европ чёрных и земель заокеанских встречайте, как подобает, мечами и пулями литыми. Пусть царём вашим станет разум и общий труд!

Поднялись наверх вместе с авянами по потайным длинным лестницам казаки, попрощались с народом и в путь отправились. Много ещё дней и ночей шли.

Однажды спускались они с крутой горы в низину, и увидели, как бросилась на маленькую косулю рысь. Выстрелил из пищали Ермила и убил хищного зверя. Но чудо произошло. Оборотилась косуля девушкой красоты невиданной – смуглая, с глазами раскосыми, бровями, что два бегущих соболя. В один миг полюбилась она казаку.

– Спасибо тебе, путник, – сказала она. – Убил ты злого колдуна. Теперь я снова человек.

– Скажи, красавица, какого ты роду-племени! – спросил Ермила. – Далеко ли река Иркут и застава Ивана Похабова?

– Бурятка я. Огдо. А река эта и есть Иркут.

– Коли люб тебя я, – тихо произнёс Ермила, – будь мне женой ласковой, коли нет – сестрой названной.

– Люб, спаситель мой!

Вот и привела дорога Ермилу на Иркут, к будущему острогу, а потом и к городу… пока не построенному.

Когда свадьбу играли, позвал на неё казак и Прохора-кудесника. Он-то и благословил молодых на счастье долгое. И сам Похабов на свадьбе был, слушал рассказы казака, да не во всём верил ему. Только посмеивался. «Чего только ни накрутил на радостях казак!»,

Антон же подался на Дальний Восток. Там, говорят, и женился, и дом построил пятистенный на берегу Амура. На том и завершил жизнь свою кочевую. Окончательно казаком стал.