Читать книгу: «Акимка непутёвый», страница 5

Гора Синюшина

Кто гостевал в славном городе Иркутске, тот, конечно, или бывал в микрорайоне «Синюшина гора», или слышал о нём. Здесь жилой массив многоэтажными зданиями упирается в густой сосновый бор. А внизу, у подножья горы, Иркут своими быстрыми водами играет, что дитя малое. Красивое место. Есть, на что полюбоваться и где отдых свой провести.

Почему так называется это место, давно ставшее частью города? Народ всяко говорит. Одни утверждают, что жила здесь давным-давно знахарка и кудесница Авдотья Синюшева. Она, дескать, доброй была, людей от сглаза и от всяких недугов лечила. Дожди, когда надо, на землю вызывала. Тогдашний народ иркутский с уважением говаривал: «Пришли, стало быть, Авдотьи синогнотьи». Дожди, значит.

Другие возражают, не так, мол. На богатого купца ссылаются Синюхина. Он де товару разного много имел и прибыли хватало. Тут, на горе, склады его, вроде, стояли Третьи смеются: «Сказки всё! Никакого торговца и в помине не существовало. А вот красильщик Митроха Синюшин жил. Да и какой славный! Рогожицу и ту охрой покрывал, хочешь – дари кому или сам носи, щеголяй».

Все самое разное говорят и правыми себя считают. Что здесь выдумки, а что чистая правда, никто до их пор толком не знает, не ведает. Но иные люди Земли Иркутской и по сей день носят эти фамилии.

Но вот послушайте, что я скажу. Больше трёх сотен лет тому назад, когда Иркутск ещё не городом, а острогом назывался, жил здесь, на малом хуторе, казак Фрол Синюша с дочкой совей единственной Марьей.

Люд здесь овощ всякий растил, скот держал да заставой этот острог от возможных врагов оборонял. Но поскольку недругов особых и в помине не было, казаки синюшенские в пашенных людей превратились. Порой только зверя кое-какого промышляли да рыбу разную ловили.

Справное хозяйство у Синюши имелось. Дочка славная помощница – радуйся. Чего ещё надо? Но, всё-таки, горевал казак. Дочь Марьюшка, что горлица, гладка и красива, а женихов-то и за семь вёрст не сыщешь. Не в острог же от такой вольной жизни перебираться. От добра, как говорится, добра не ищут.

Но однажды к хуторному Синюше прискакал на добром коне казак с подорожной запиской от самого воеводы. Спешился – под яловыми сапогами земля дрогнула, глазами синими повёл – ойкнули бабы да девки, а кудри русые расправил – так и птицы замолчали, щебетать перестали.

– Кто такой и откуда? – строго спросил Фрол. – Что за дело стряслось?

– О том, батюшка атаман хуторной, в писании сказано, – протянул бравый молодец Синюше пакет. – Да сам я не шибко их благородия каракули разбираю.

– Подай-ка сюда! – сказал Фрол. – Сейчас вот пакет и вскрою.

Так он и сделал. Потом повертел перед глазами важное послание, поглядел в него пристально, для приличия и передал дочери своей.

Всем присутствующим пояснил:

– Мне однако же здесь всё понятно. Но от нашего народа секретов не держу. Пусть Марьюшка звонко для всех и прочитает, что здесь изложено.

А надо сказать, что дочка его в грамоте хорошо знала и завсегда в таких историях отца выручала.

Научилась же она считать и писать, книжки разные читать от покойной матушки. Та ещё в далёкой Московии от домашних учителей-наставников всяким премудростям обучалась, пока не убежала за Казань с Фролом своим. Большая любовь лишь большому сердцу и ведома. Она-то всех богатств дороже.

Взяла Марьюшка лист гербовый и принялась читать: «Прими, Фрол, в заставу свою казака справного. Степаном Малышем звать, дела он ратного в курсе. На довольствие поставь, пущай служит…». Но дальше и произнесла, как и написано было.

– Ишь ты, – подивился Степан, – какая умная да и красивая-то!

– Оно по-другому и быть не должно, – с гордостью сказал Фрол. – Это ведь дочерь моя.

В знак согласия Степан склонил голову и ничего больше не промолвил.

Одним словом, устроили казака. Нашли ему до времени отстройки своего дома избушку заброшенную. А наутро Степан к Фролу заспешил. Выждал, когда Марьюшка по воду-то пойдёт, и выложил хуторному думы свои:

– Отдай, Фрол Игнатьевич, за меня Марью. Любить и беречь до веку буду.

– А чего ко мне-то обращаешься? – довольно засмеялся атаман хуторной. – С ней сговариваться и надо.

– С ней-то на такую тему общаться страшусь. Вдруг да откажет. А слово отца родного, что слово дочери.

– Ты мне глянулся. Чего ж скрывать. Ежели она согласная, так и я по рукам с тобой ударю. Марьюшка ведь свободная казачка, а не чернь. Но одно скажу – перечить мне она не должна.

Посветлел Степан лицом, и на душе тепло стало: «Главное дело-то сделано, – думает,– отец решает за чадо. Я-то молодец хоть куда. Если не сейчас, то потом она меня полюбит».

А ей сказал, когда она вернулась с полными вёдрами в дом:

– Вместе нам судьбы выпала быть, Марья Фроловна. На то ведь и люди, чтобы жизни свои соединять. Женой будешь верной, сестрой ласковой и другом преданным.

– Не хвались, сокол, добычей, – просто ответила Марья, – пока не взлетел!

– Да это же решение хуторного, отца твоего, Фрола Игнатьевича, – смутился Степан. – Ему моя вера во всём.

– Моего слова дождись. Степан Ефимович, – сказала Марья. – А не будет его, стало быть, живи с миром и зла не таи.

Всё это слышал Фрол и только руками развёл. Дескать, ничего не попишешь, казак.

Дочери своей он сказал:

– Обещанием я за тебя никаких не давал. Тут что-то казак напутал. Да больно уж он прыткий. Сразу своим желает быть. Всегда можно укоротить.

А Степан постоял немного у порога, да в сердцах и ударил рукой дверь. Да так, что сени дрогнули. Вышел из горницы с тем, чем и пришёл.

Намерения своего Степан не оставил. Всё возле Марьюшки в свободное от службы время старался находиться. То браслетку какую подарит, то соболёнка, прямо живьём. И вроде бы, стало мягче сердце девушки.

Но в ту пору, в один из дней, из байкальского улуса юный бурятский князь Ханьян к родным своим на Иркут да заглянул к хуторному. Решил его поприветствовать.

– Первый раз я у тебя, хозяин, – сказал Ханьян, – но вижу, добр ты и щедр, как человеку и подобает.

– Так оно по-другому как же, – ответил Фрол, – гостям завсегда рады.

Скромно сидел за столом родовой бурятский князь и лаз не поднимал. А когда в путь собрался, то разглядел, кто кушанья и питьё на стол подаёт. От удивления поначалу и с места сдвинуться не смог.

Взгляд Марьиных глаз, что живой родник, в душу его потёк. Разглядела она юношу, и выпало из рук её блюдо с омулем, вдребезги разбилось.

Чёрные глаза Ханьяна, как две большие ягодины-черёмушины, утонули в её взоре. Не зря ведь мудрые, старые люди говорят, что только так любовь и приходит, словно нежданный дождь с высоты,

– Слова здесь без надобности, – вздохнул Фрол, – понял я всё.

Молча, подошли друг к другу Ханьян и Марья и взялись за руки.

Есть ведь молчание такое, что дороже любой красной речи.

– Коли уж так, живите в моём дому, – предложил им Фрол, – боюсь один остаться. Старость моя под окном.

– Я на всё согласен! – воскликнул Ханьян. – Род мой сюда переберётся. Они поймут меня! Всегда понимали.

– Так оно лучше будет, – засмеялся хуторной, – в дружбе крепкой и на земле одной. Скачи, Ханьян, к своим, зови на свадьбу! Чего тут с вами поделать.

Вынул из колчана стрелу Ханьян и разломил на две половинки. С наконечником – себе оставил, с оперением – невесте. Схватил шапку-малахай, выбежал во двор и вскочил на своего резвого коня.

Вслед за ним выбежала Марья – проводить друга сердечного в путь. Но никто из них и не заметил вошедшего в дом хуторного Степана, словно его и не было тут. Мрачен он был, словно туча великая, грозовая. Таким и вошёл в горницу.

– Как же так, Фрол Игнатьевич? – тихо спросил он. – Грешно выходит для них, для обоих, если люди двух разных народностей соединятся.

– Нет, Стёпа. В любви греха не вижу. Один он для Марьи и есть на свете. Порадуйся за них! Большое дело.

– Я порадуюсь, конечно, – прошептал он и вышел за порог. – Как же без радости.

Незаметно явился и так же ушёл.

Но сразу же вслед за Ханьяном на резвом коне поскакал и Степан, горечь и обида мучили его. Очень себя он любил и многих ниже себя ставил. Что ж поделаешь, коли есть на Земле такие люди. Да и немало их.

Злоба разум казацкий затмила. «Убить бурятского князька, а там уж Машка поплачет, поплачет, да ко мне лицом поворотится. А уж я полный барин буду. Ещё и покуражусь над девой». Повеселел от этих рассуждений Степан, представил, как свадьбу свою с Марьей справляет.

Не скоро догнал он Ханьяна, уже почти перед самым улусом, на излучине Иркута. Поднял над головой острый палаш и невзначай хотел напасть на юного князя.

Да конь Ханьяна заржал, предупреждая хозяина об опасности. Успел и Ханьян и свою саблю-полумесяц из-за пояса выдернуть. На мгновение застыли оба противника, готовясь к кровавой битве.

– Что случилось, брат? – спросил князь. – Что мы делим? Небо над головой или землю под ногами?

– Был бы ты мне братом, – зарычал Степан, – коли бы не Марья! Вот её и делим. Сильному и счастливому повезёт.

– Ну, что ж, ради одного её взгляда и умереть не жалко. Быть же тебе битым, казак!

И двинулся он навстречу преследователю

– Нечего тут до срока долдонить! – ответил Степан.

Зазвенела калёная сталь клинков.

А тем временем Марья хлев скотский чистила да почувствовала, ощутила сердцем недоброе. Бросилась она в избу, а там половинка Ханьяновой стрелы под потолком кружит, в двери и окна тычется. А как вырвалась на волю, в тайгу, к Иркуту полетела.

Заспешила за ней вдогон Марьюшка. Лицо от хлёстких веток прикрывает, торопится. Да где там! Еле ноженьки за половинкой стрелы поспевают. От быстрого бега превратилась она в птицу лесную – горлицу. Полтела к месту битвы смертной.

С высоты увидела, как ведут страшный бой всадники. Ударилась о землю и предстала перед ними в образе своём. Подивились они чуду такому, но клинков из рук не выпустили. На раны глубокие внимания не обращают.

– Что ж вы бойню-то затеяли?! – закричала она и стала между всадниками. – А ты, Степан, сразись сначала со мной! Мне ведь и жить-то без Ханьяна незачем!

– Спасибо тебе, Марья, – сказал, остановившись, Ханьян. – Много счастья и радости дали мне слова твои.

Устыдился своего коварства и бессильной злобы Степан, бросил на землю палаш. Смерть приготовился принять.

Но увидел Ханьян безоружного противника, спрятал саблю в ножны. Как и должно было быть.

– Мне уж теперь всё едино, – сказал Степан.– Не ведал я, что такой любовь бывает, гадать-то не гадал.

– Иди с миром! – тихо ответил Ханьян. – Не было вражды между нами. Это сон приснился нехороший. Ты не злой человек, просто разум твой помутился.

– Нет. Так вам расставаться не гоже, – сказала Марья. – Не хочу, чтобы на свадьбе моей и после неё вы друг на друга волками смотрели. Обнимитесь – и станьте братьями!

Сошли с коней юноши, обнялись. Чего ведь только в жизни не случается.

Она тут же их раны ключевой водой омыла и травами подорожными успокоила.

– А вы не гневайтесь, друзья мои случайные, – тихо сказал Степан, – затмение на меня нашло. Пойду я с зарёй ранней на реку Киренгу, к Ерофею Павловичу. Нужны Хабарову люди крепкие для походов дальних.

– Воля на это твоя, – только и ответила Марья. – Иди с верой и любовью, как и подобает казаку и человеку!

Ничего не ответил Степан. Поднял свой палаш с земли, вскочил на коня да из виду исчез. Где он корни пустил, судьбу свою нашёл, неведомо.

А Марья с Ханьяном до глубокой старости прожили, и детей у них была полная изба. Поныне их потомки живут и здравствуют да край свой делами славными украшают. Иначе-то ведь и нельзя.

Нерпичий остров

Однажды семерым казакам из Иркутского острога воевода сказал:

– Идите, ребятушки, на славное море Байкал. Обживайтесь. Становитесь малость пашенными. Земле души добрые и хозяева надобны. А коли славно обживётесь, то погостить меня зовите. Рад буду.

Выехал малый лошадный отряд с первым петухом в дорогу неблизкую, к земле неведомой. За старших у них статный молодец был. Гаврилой звали. Вёл он своих казачков к воде большой, к берегам крутым.

Много ли, мало ли привалов сделали, троп по безлюдью проторили, но вскоре выехали к Озеру Великому.

– Тут, в межгорье, и обоснуемся, – решил Гаврила. – Может, у кого иные задумки имеются?

– Глушь здесь бескрайняя, – возразил рыжебородый казак Степанча, – зверьё нами кормиться будет.

– Да и вблизи ни стойбища тебе эвенкийского, ни улуса бурятского, – поддержал товарища Ермил. – Это, выходит, ни женщин у нас не будет, ни другов новых.

Остальные же промолчали, с Гаврилой согласились. Решили, что глушь казаку не помеха. Да и селиться рядом с местами обжитыми, что на печи спать. Степан и Ермил, понятное дело, от товарищей отрываться не стали. Куда все, туда и они.

Задумали они семь домов больших поставить, со ставнями резными да петухами деревянными на крышах. Целый год топорами стучали, но не зря. Тут тебе и пристройки всякие, земли немало после корчёвки лесин под луг, пашню, огороды.

– Вот теперь каждый из нас, – сказал весёлый казачок Тишка.– Но радости в них нет без женского глаза, писка ребячьего.

– Всё оно будет, – успокоил Гаврила. – Придёт время – найдём себе и невест дорогих. Земля большая.

Так они жили ещё несколько лет – землю пахали, зверя добывали да омуля-рыбу промышляли.

Однажды Тишка поплыл на лодчонке-долблёнке ближнюю сеть проверить, малость белорыбицы сотоварищам подвести, пока те в других делах и заботах.

Один край снасти приподнял – рваная и запутанная сеть, почти вся. Второй край ещё хуже прежнего. До середины её на лодчонке добрался – а там в ячеях чудо-юдо какое-то, ни рыба, ни зверь, ни человек.

Втащил он существо это в лодчонку, не испугался. Глазищи у этого божьего создания были большие, шеи не видать, вместо рук и ног – рыбьи плавники.

– Ты, значит, мне сеть-то попортила, чума окаянная? – строго спросил он. – Уж я накажу тебя за это.

– Не гневайся, – отвечает казаку неведомое создание, – ненароком я в сеть твою угодила. За омулем погналась, да опасности не заметила. Ты бы меня спас, а то бы задохнулась здесь.

– Нежели рыба-то в воде погибнуть может? Удивился Тишка. – Чудно говоришь.

– Не рыба я, а нерпа байкальская.

– Живи уж, кто бы ты ни была, – решил казак, отпуская нерпу в воду.– Мне, видать, без рыбы к товарищам возвращаться придётся.

– А не заглянешь ли ты к нам погостить, на житьё-бытьё нерпичье посмотреть? Гость такой нам в радость, да и тебе наш уклад будет в диковинку.

Подумал казак и согласился. «Авось за день-то други верные меня не потеряют, – подумал он. – А там вернусь к вечеру и расскажу им, где бывал и что видел».

Ни много, ни мало плыл он на своей лодчонке за нерпой, но, всё же, прибыл на остров большой. Увидел Тишка на нём много домов добротных и людей множество.

Вышел он на берег и хотел было спросить у своей проводницы и попутчицы: «А где нерпы-то? Людей я на своём веку немало видел».

Привязал верёвкой к надёжному колышку лодку, на берег неведомый свой взор бросил. И тут глазам своим не поверил. Перед ним, рядом, стоит раскрасавица-девица, с косой до колен, с глазами большими да ясными. Вся в дорогих нарядах.

– Не признал меня, казак? – смеется она. – Я ведь та самая и есть, кого из беды ты вызволил!

– Чудеса, да и только! – широченно раскрыл глаза Тишка. – Я ведь таких девиц, как ты, никогда не видывал. По сердцу ты мне пришлась в образе человеческом.

– И ты мне люб, казак, взором открытым и душой светлой. Пойдём же в дом отца моего, князя Земли Нерпичьей!

Приняли Тихона, как царя, а то даже, может, и лучше. За стол шикарный усадили, всякими кушаньями невиданными потчевали и всё Тихоном Егорычем величали.

Три дня и три ночи пробыл в гостях казак. На четвёртый стал в дорогу собираться, лодку свою к пути готовить.

Понимал, потеряли его сотоварищи, и корил себя за отсутствие долгое. Может, видать, они думают, что Тишка в бездне сгинул или зверь таёжный его погубил. Тут и плыть надо, а жаль расставаться с нерпой-красавицей. Видит, что и её взор помутился.

– О чём печаль ваша, дети, мне ведомо, – сказал князь нерпичий. – Коли любы друг другу, то забирай, гость, Волняну. В жёны бери, как водится. Но подумай прежде, нерпичий век короток.

– Год счастья целой жизни стоит, – ответил Тихон. – Согласна ли на берег большой со мной плыть, девица?

– Да, – тихо произнесла Волняна.– Сам же видишь, что душа моя и мысли с тобой.

Пригорюнились немного князь-отец, сестры и братья Волняны. Но кто же мог счастью девичьему перечить? Подарков молодым много разных надарили, едва все в лодку поместились. Простился народ нерпичий с ними.

Пусто на берегу стало, как будто никого там прежде и не было.

– Не нерпой ты будешь за мной следовать, а человеком в лодке, – сказал казак Волняне. – Так лучше.

– Согласна. А ведь наши предки дальние, – пояснила она, – очень давно людьми были, свет мой, Тихон Егорыч.

И рассказала она такую историю.

В дальние-предальние времена на берегу Байкала стояло эвенкийское стойбище. Люди жили здесь охотничьим промыслом да рыбной ловлей. Но однажды, в лютый час, напала на них тьма кочевников – стали враги грабить и убивать селян, не знавших доселе зверства такого. Половину всего живого истребили.

– За нами другой отряд идёт покорять земли дальние, – засмеялся одноглазый кочевник. – Оставим и для них человеческих жизней и добра для разбоя!

Когда умчались кочевники на запад, старейшина рода обратился к Байкалу с такими словами:

– Спаси нас, священный Ламу! Не дай погибнуть роду нашему!

А «ламу» на языке эвенков-тунгусов и означает «море».

Долго люди ожидали ответа от Духа Великого Озера, на кострищах сжигая павших от злых стрел и кривых мечей. Солнце уже в своё стойбище заторопилось. Уже и перестали живые о спасении думать. Но вдруг увидели в небе, над собой, чайку. Крикнула она голосом человеческим:

– Садитесь в лодки и плывите на закат солнца! И стать вам в воде не людьми, ни рыбами!

Женщины, самые старые и юные посовещались и сели в лодки с детьми малыми. А мужчины остались на берегу, чтобы погибнуть с оружием в руках. Надо ведь было дать отпор многочисленному врагу. Так они и поступили.

Никому из мужчин-эвенков выжить не удалось. Много было кочевников. За одной тьмой шла другая.

– Немало горя лютого враг роду вашему принёс, – вздохнул казак, – но да теперь всё иначе будет. Братство людское Россия защитит.

– Но нет нам возврата на берег байкальский, – закончила свой рассказ Волняна.– Люди стали нерпами, и довольны долей своей.

Призадумался казак Тихон. Вот ведь как в жизни бывает: одни довольствуются малым, лишь бы оно полностью им принадлежало; другим и великого, и даже чужого, награбленного, недостаточно. Но ведь никто не знает, что великое, а что – малое.

Вскоре прибыли Тихон и Волняна на берег байкальский, где казаки хутор поставили. Сидят други Тишки на валунах гранитных и в даль озёрную смотрят. Увидели они, что Тишка из лодчонки с девушкой-красавицей выходит, глазам своим не верят. Для порядка и от радости, что живёхонек их товарищ, ругать его стали на чём свет стоит.

– Уж ты где, гуляка, три дня подряд и даже более был-то? – возмущался старший Гаврила. – За тридевять морей, за тридевять земель бегал, а доложиться не удосужился!

– Не его вините, а мня, – кланяется люду казацкому Волняна, – всё из-за меня случилось! Теперь я ему женой названной буду.

Подивились казаки словам разумным да красотой такой небывалой. Вмиг потеплели их взоры суровые. Лодчонку разгрузили, на берег выволокли.

В дом Тишкин молодых ведут, свадьбу затевают.

– Была ли у вас там свадьба-гульбина, – твердит Ермил, – нам про то неведомо, а в нашем хуторе будет.

Веселие такое сотворили, что из дальних улусов и русских поселений люди прибыли на молодых посмотреть.

Сам воевода иркутский был тут и плясал на радостях. А когда уезжал, то сказал:

– Крепко вы, казаки, на эту землю встали. Верно теперь все обженитесь, и дети ваши берега славные Российским Отечеством назовут.

Побыл на свадьбе да уехал. А казаки призадумались. На само же деле, какие избы без женской руки, а улочка хуторская без визга и крика ребячьего.

Начали они у молодых спрашивать, есть ли на том дальнем Нерпичьем острове ещё такие невесты-красавицы, как Волняна. Да и в раздумье выслушали рассказ о народе нерпичьем, что себе такую судьбу выбрал.

– Так уж и на самом деле мало ваш народ живёт? – спросил у Волняны Гаврила.

– Десять-пятнадцать годов, но зато в сытости, богатстве и свободе великой, – сказала Волняна. – Я, по летам, для всех вас – ребёнок малый.

– Ничего. Думается, что на наших здешних харчах с нами жёны наши в годах подравняются, – засмеялся белоусый Пахом.– Да коли с любовью жизнь произойдёт, кто и годы-то считать станет.

– Если жениться надумали, – говорит Волняна, – сегодня вечером каждый свою лодку берите, от берега на десять саженей отплывайте, вёсла бросайте да спать ложитесь. Батюшка Байкал-Ламу сам вас на место приведёт.

Не стали долго раздумывать казаки, так и поступили. Три дня и три ночи не было их в хуторе, а потом вернулись они с невестами, весёлые, довольные. Семь дней пир гремел, да так, что в горах гул стоял.

Времени не так много прошло, а уж в люльках младенцы запищали, а потом и крепчать-взрослеть стали. И все такие пригожие собой, ловкие да смышлёные, что сердца казацкие радовались, счастьем переполнялись.

– Пора настала прощаться нам, Тихон Егорыч, – промолвила однажды Волняна. – Враз я вместе с подружками своими постарела. А умирать нам на Земле Нерпичьей надо.

Загрустил Тихон, но делать нечего – такова воля Байкала-Ламу, такова судьба, людьми-нерпами выбранная. В те дни и другие казаки с жёнами прощались. А утром отослали родители детей своих по черемшу сочную, подальше от хутора, приготовили лодки-долблёнки и посадили в них любимых женщин своих.

Гремел Байкал студёной волной, ветер шумно шелестел листвою деревьев. И не понятно было то ли это стоны и рыдания чаек, то людские причитания и плачи.

– Волнянушка, возьми и меня с собой! – взмолился Тихон. – В путь последний провожу тебя и детушкам вернусь.

– Ах, нельзя, милый, – застонала Волняна. – С вами и дороги до Нерпичьего Острова не найдём. Так начертано в судьбе нашей.

Поплыли сами собой в сторону заходящего солнца долблёнки и в вечернем тумане исчезли. Схватил разом свои лодки казаки и помчались вдогон за жёнами, не выдержали скорби их сердца.

Несколько дней и ночей искали казаки ту землю, но так и не смогли найти. А когда назад вернулись, то детям своим сказали, что их матушки погибли, когда рыбу сетями ловили. Дело немудрёное – часто на Великом Озере штормит. Погоревали все вместе и стали дальше жить.

Когда же немного подросли дети, рассказали им казаки обо всём, и поплыли они все вместе Землю Нерпичью искать. Да где там – не нашли.

А посёлок этот, что вначале хуторком казацким был, и поныне на берегу Байкала стоит, и народу в нём проживает немало. Остров же Нерпичий затерялся в легендах и сказках, никто его больше наяву не встречал. Но и никто толком не искал, наверное. Да и нерпы разучились говорить, а то бы ведь многое рассказали.