Апология дворянства

© Александр Никитич Севастьянов, 2021

ISBN 978-5-0055-5759-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АЛЕКСАНДР СЕВАСТЬЯНОВ

АПОЛОГИИ

АПОЛОГИЯ ДВОРЯНСТВА

АПОЛОГИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

МОСКВА

2021

АПОЛОГИЯ ДВОРЯНСТВА

ОГЛАВЛЕНИЕ

АПОЛОГИЯ ДВОРЯНСТВА. ПРОЛОГ

Обезьяна и короли

Младобольшевики

ГЛАВА I. РУССКИЙ БУНТ И ЕВРЕЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Главный тезис Соловья: «Русское восстание против Империи»

 
Дворянство под прицелом. Почему?
Кричащие противоречия Соловья
Quasi una fantasia на тему эксплуатации
Октябрь, большевики и пси-фактор
Почему победил Октябрь
Оправдание большевиков
Пси-фактор
 

«Русская» революция?

По ложному следу

ОБВИНЯЕТСЯ ДВОРЯНСТВО

Культурный разрыв с народом и культурная дискриминация крестьян

О «тотальной франкофонии» дворян

Был ли религиозный «разрыв»?

Русский быт русских дворян

 
Стол
Одежда
Праздники
В чем были едины крестьяне и дворяне
Дискриминация и эксплуатация крестьян
Крестьянофобия, социальный расизм
 

«Русским было хуже, чем всем прочим»

«Вольность дворянства лишила крепостничество моральной основы»

«У англичан нация, а у нас шиш»

«Образовательные барьеры»

«Недостаточность социальных лифтов»

О патриархальной семье дворянина и крепостных гаремах

Бесправные, зато сытые

Классовый антагонизм

«НЕРУССКОЕ РУССКОЕ ДВОРЯНСТВО»

Миф об «этническом отчуждении» русских дворян

Миф о нерусском происхождении дворянства

От мифа – к мифу

Национальные элиты России в борьбе за власть

М. О. Меньшиков о национальных фракциях российской элиты.

 
Миф о «еврейском дворянстве»
В блаженном неведении
Еврейский припек к польскому пирогу
«Потемкинские евреи»
Вода и масло
Немецкий сюжет
Дворянство и немцы до 1825 г.
Дворянство и немцы после 1825 года: немецкое засилие
Польский сюжет
Ксенофобия русских и итоги Гражданской войны
Антинемецкие и антипольские настроения
Антиеврейские настроения
 

Дворяне спровоцировали или даже сделали революцию?

ЭПИЛОГ. ДВОРЯНОФОБИЯ И НАЦИЕСТРОИТЕЛЬСТВО

Песнь антикупца Калашникова

Идейное заблуждение – корень дворянофобии Сергеева

АПОЛОГИЯ ДВОРЯНСТВА. ПРОЛОГ

«Отношение к благородному сословию России —

та лакмусовая бумажка, по которой легко проверить,

чего в сущности желает стране тот или иной автор».

О. И. Елисеева

Сим молитву деет, Яфет власть имеет,

Хам пшеницу сеет, Смерть всеми владеет.

Древнерусский духовный стих

Нуждается ли русское дворянство в апологии? Ведь это сословие практически уже исчезло с лица земли. Большей частью русские дворяне были истреблены или изгнаны после Октября 1917 года, а те что уцелели и не эмигрировали – постепенно вымирали, не оставляя потомства, или мешались с простонародьем и инородцами всех мастей, растворялись без следа в населении. Как, впрочем, и те, что покинули Россию и разбрелись по свету; с той только разницей, что в России дворянские гены обогащали свой собственный народ, а за рубежом – чужие народы.

В отличие от Английской смуты, обезглавившей короля, но не затронувшей нобилитет, в отличие от Французской революции, после которой аристократическая эмиграция массово вернулась на родину и восстановила свой статус¹, Октябрьская революция резко, радикально и навсегда уничтожила лучшую часть русского генофонда, лишила нас нашей биосоциальной элиты, нанесла нации в целом непоправимый ущерб.

Когда нас призывают чтить свою «родную» Октябрьскую революцию, ссылаясь на пример французов, празднующих Великую Французскую революцию, или англичан, прославляющих торжество Кромвеля и Парламента над абсолютизмом, забывают именно об этом роковом обстоятельстве, не оставляющем нам места для веселья и оптимизма.

Сегодня в Союзе потомков российского дворянства (Российском дворянском собрании) состоит около двух тысяч семей – ровно один процент от дореволюционной численности сословия. Пройдет еще сто лет, глядишь – и вовсе не останется в нашей стране, да и в мире, представителей особой породы человеческой, русских дворян. Кому и зачем тогда понадобится некая правда в отношении нее? Кому будет дело до исторической вины или, наоборот, исторических заслуг дворянства? Стоит ли сегодня тратить усилия на выяснение подобных обстоятельств?

Я, берясь за данное эссе, исхожу из простой презумпции: правда истории нужна всем и всегда. А долг историка ее находить и преподносить людям.

Но есть, помимо этого общего соображения, еще немаловажный мотив, заставляющий меня браться за апологию дворянства. Он связан уже не с прошлым и его оценкой, а с животрепещущим текущим днем и, в неменьшей степени, с надеждами на лучшее будущее, которым не сбыться, если фундамент при его закладке окажется гнилым.

Дело в том, что писаной истории русского народа (если не считать опыта Н. А. Полевого, которому уж почти полтораста лет, да написанной по заказу Сталина небольшой книжки Н. М. Дружинина) до сих пор не существует. Ни в виде учебника, ни монографии, ни как-либо еще. Ни на академическом, ни на частном уровне. Историй «Государства Российского» (под разными наименованиями, вплоть до истории СССР) – сколько угодно. А истории нашего народа – нет как нет. Понятно, что без такой истории говорить о полноценном национальном русском самосознании не приходится, и ее создание поставлено самим временем в повестку дня.

Несколько лет тому назад автор этих строк, собрав весьма представительный оргкомитет и жюри, а также назначив вполне приличную премию, эквивалентную 10 тыс. долларов, объявил всероссийский конкурс на создание вузовского учебника «История русского народа». Было проведено широкое оповещение по вузам и НИИ, располагающим историческими факультетами, кафедрами и отделами. Однако научная общественность России оказалась не готова к такой работе и ничем не порадовала конкурсную комиссию. Создание подобного рода истории остается заданием на будущее.

Уже и сейчас можно утверждать, что эта история отнюдь не будет гладкой. И самая тягостная, трагическая и спорная страница в ней – это, конечно, первая четверть ХХ века, когда готовилась, а потом и производилась в революциях гибель исторической России, переламывалась судьба русского народа. Эта первая ступень предопределила с неизбежностью вторую: революцию 1991—1993 гг., явственно обозначившую дальнейший путь вниз, нисхождение русских с исторической арены. Центральный эпизод той эпохи – Октябрьская революция, от правильной оценки которой зависит верный взгляд на всю историческую перспективу, на наш сегодняшний и, что гораздо важнее, завтрашний день.

В последние годы среди серьезных исторических работ появились и такие, которые можно считать установочными для подготовки будущей «Истории русского народа». Естественно, они по причине своего первопроходческого статуса блещут как открытиями и достижениями, так и досадными умолчаниями и искажениями, нуждающимися в исправлении. Или, по крайней мере, в критическом осмыслении.

Одним из центральных моментов такого рода как раз является оценка русского дворянства, поскольку от нее радикально зависит оценка Октябрьской революции, а от сей последней – и всей русской истории, как прошлой, так и будущей. Осудить русское дворянство в целом – значит оправдать Октябрь; защитить дворянство от несправедливых обвинений – значит, во многом, осудить Октябрь. Или, во всяком случае, способствовать его объективной оценке, к чему просто обязывает историческая дистанция с лишком в сто лет.

Таковы причины, заставившие меня взяться за перо.

ОБЕЗЬЯНА И КОРОЛИ

Когда в джунглях умирает лев, то царем становится обезьяна.

Индийская мудрость

Начну обзор не с трудов серьезных историков, а с безапелляционной стряпни профана, бесконечно далекого от реального знания русской истории, но одно время пользовавшегося немалой популярностью у еще менее, чем он сам, просвещенных лиц. Его простенькие идеи выросли, однако, не на пустом месте.

Кандидат геолого-минералогических и доктор технических наук, профессор Петр Михайлович Хомяков, известный в русских политических кругах как создатель концепции НОРНА и неформальный руководитель «Северного братства», признанного затем экстремистским², не раз пытался выступать в амплуа самодеятельного историка. Обладая своеобразным даром упрощать и схематизировать плохо познанный им предмет, он создал, однако, целую школу русского национал-анархизма. Ученики профессора, характеризуя себя как симбиоз кулаков и власовцев, проклинают на все лады историческую Россию (не только в обличье СССР или РФ), ратуют за ее расчленение, прикрываясь лозунгом конфедерализации, мечтают о новой революции и т. п.

Сам гуру Хомяков исчерпывающе высказался на этот счет на сайте ИА «Ичкерия-Инфо», которому дал интервью, руководствуясь тут же заявленным принципом: «Если человека, слывущего „русским националистом“ поддержит чеченский ресурс – это гораздо сильнее, чем сто аналогичных материалов на русских ресурсах».

Его спросил чеченский корреспондент: «Как Вы относитесь к процессу развала России?.. Что он принесет русскому народу, благо или потери?».

«В перспективе этот развал, несомненно, неизбежен, – с готовностью провещал профессор. – Я считаю, что к 2015 году Россия развалится со стопроцентной вероятностью. Но она может развалиться и раньше. Есть не нулевая вероятность, что процесс развала начнется уже в этом 2010 году. Как я к этому отношусь? Как к благу для русского народа, который этим государством уничтожается со скоростью более миллиона человек в год. Думаю, что и другие народы России не будут возражать против развала России. При этом, чем раньше это произойдет, тем лучше для всех нас»³.

Свою ненависть к исторической России Хомяков декларирует всегда, везде и по любому поводу, ничего хорошего не видит в ней в принципе. Поэтому я не удивился, увидев его поразительную по своей нелепости и несоответствию исторической правде сентенцию:

«Несчастлива в России доля не только казака, но и коренного великоросса, украинца, белоруса. Поразительно, но именно в России «привилегия» быть крепостными рабами предоставлялась как раз в первую очередь представителям государствообразующего триединого русского народа (великороссам, украинцам, белорусам).

В то время как дворянство, владеющее этими рабами, было по большей части нерусским (здесь и далее выделено мною. – А.С.). Напомним ставший известным в начале 1990-х годов факт. Т.н. «русское» дворянство к середине XIX века было едва ли наполовину православным. При этом «в зачет» шли «не совсем православные» грузины, армяне, греки, сербы, румыны. А кроме них вообще все крещеные инородцы. То есть даже среди «православных» дворян этническими русскими были далеко не все.

Но около половины дворян не были даже православными! Следовательно, этнических русских среди российского дворянства было, дай Бог, 1/3. Между тем подавляющее число крепостных были именно русскими.

В итоге, несколько огрубляя численные оценки, можно утверждать, что российское государство отдало в крепостное рабство русских людей на 2/3 этнически нерусскому дворянству.

Для убежденного русского националиста этой характеристики российского государства вполне достаточно. Другие характеристики излишни»⁴.

Несмотря на то, что в то время Хомяков, как следует из интервью, уже причислял себя не к националистам, а просто к демократам, в те дни, когда писался данный текст, профессор адресовался именно к молодым русским националистам, среди которых вел – и небезуспешно! – свою пропаганду. И кое-кто в очередной раз поверил его злостным бредням, клевете на Родину.

Нехитрый трюк с подтасовкой статистических данных очевиден каждому мало-мальски осведомленному и мыслящему человеку: ведь территориально, географически, нерусское дворянство и русские крепостные крестьяне проживали в совершенно разных местах. Там, где правили баи, беки, грузинские князья, остзейские бароны и польские паны, вошедшие действительно немалым числом в статистику российского дворянства, русские крепостные крестьяне не водились вовсе (за некоторым исключением отдельных частей Белоруссии и Малороссии). А в губерниях, где находились основные массы русских православных крепостных крестьян, там и дворянство было соответствующим: русским и православным. Конечно, не обходилось без исключений, но они на то и существуют, чтобы подтверждать правило.

Такое вот «некоторое огрубление» позволил себе профессор, чтобы хоть как-то мотивировать свою безмерную ненависть к любым формам российской государственности. Но, если не считать того, что в основание всей его логической цепочки положено откровенное вранье, в целом цепочка выглядит вполне последовательно. Среди прочего, она ведет к полному обелению Октябрьского переворота, позволяет представить его как «русскую национально-освободительную революцию», совершенную русским народом против угнетавших его нерусских дворян (даром что крепостного права уже более полувека не было в России).

Непонятным остается, правда, почему, освободившись от такого якобы инородческого гнета, русский народ тут же попал в еще худшую кабалу – и на сей раз уж точно инородческую…

Формулировки Хомякова отчетливы, лапидарны, почти афористичны, они рассчитаны на легкое усвоение широкой аудиторией (на то он и профессор). Но… не оригинальны. При ближайшем рассмотрении оказывается, что автор сумел не только уловить заказ антирусских сил, но и выловить в потоке современной информации материалы, не им разработанные, но обосновывающие его концепцию. Заявляя ее на публику, он лишь играет роль придворной обезьянки, своей утрированной мимикой копирующей поведение королевских персон.

Неприятно сознавать и сознаваться, что шутовской и лживый абсурд, весьма профессионально продвигаемый в массы невежественным демагогом, эпигонски связан, однако, с некоторыми современными утонченнейшими и высокопрофессиональными научными исследованиями. Они принадлежат перу историков, прямо-таки одержимых странным, возможно неосознанным, стремлением к реабилитации Октября и стоящих за ним антирусских сил. Странным, ибо исходит оно не от либералов диссидентской закваски, потомков и наследников «пламенных революционеров», а от людей, причисляющих себя к лагерю русских националистов. Более того: этими людьми проведена огромная и ценная работа, реально сдвигающая сознание высших кругов российской интеллигенции к приятию русской националистической парадигмы. Смею думать, эти люди, с которыми я имел честь сотрудничать (все мы состояли некогда в редсовете журнала «Вопросы национализма»), составляют заметную часть той небольшой группы, которую можно характеризовать как цвет сегодняшней исторической науки.

Однако: Платон – друг, но истина дороже. По этой важной причине я не могу не взять на себя ответственность возразить в меру своих скромных сил на их концепцию российского дворянства.

Речь идет о книгах Валерия Дмитриевича Соловья и Сергея Михайловича Сергеева. Написанные на разные темы и на разном материале, они, увы, сходятся в одном: в искажении, очернении наших представлений о русском дворянстве и – как следствие – всей эпохи от Раскола и Петра вплоть до Октября и Ленина. Мне приходилось, и не раз, публиковать положительные отзывы по поводу того ценного, важного, нужного для русского читателя, что в этих книгах содержится. Но не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет, поэтому я с чистой совестью берусь оспорить ту часть их работы, с которой невозможно согласиться.

МЛАДОБОЛЬШЕВИКИ

Для нравственного поколения это постоянное сознание долга

перед предками и долга перед потомством служит как бы двумя благословениями, двумя светлыми крыльями гения – хранителя рода.

Для поколения безнравственного нарушение долга перед предками

и перед потомством служит двумя проклятиями,

двумя черными крыльями дьявола, истребляющего жизнь.

Михаил Меньшиков

Вначале необходимо напомнить, что вообще-то для российской историографии не новость антидворянский пафос ни историков новейшего националистического склада, ни их обезьяны – профессора Хомякова. У истоков дворянофобской традиции (если не считать невербальную критику топором и «красным петухом») стоит, пожалуй, еще Александр Радищев. Напомню только одну из его выразительных инвектив, отбросившую длинную тень на русскую историю: «О, если бы рабы, тяжкими узами отягченные, ярясь в отчаянье своем, разбили железом, препятствующим их вольности, главы наши, главы бесчеловечных господ своих и кровью нашею обагрили нивы свои! Что бы тем потеряло государство?»⁵. Эти слова, принятые близко к сердцу поколениями революционеров, развернулись после 1917 года в тотальное избиение и изгнание русской элиты.

Острые стрелы посылали в собственное сословие также Новиков и Фонвизин, Сумароков и Княжнин, декабристы и Пушкин. Немалое количество критики по адресу русского дворянства можно найти как у дореволюционных историков и политиков славянофильского, революционно-демократического, народническо-эсеровского⁶, евразийского, марксистского и анархистского толка, так и у авторов советской, особенно ранне-большевистской формации. Больше всех усердствовали в обличениях, естественно, последние.

Небольшой обзор наиболее характерных высказываний послереволюционных обличителей дворянства приводит профессор истфака МГУ А. И. Вдовин в монографии «Подлинная история русских. ХХ век» (2010). Главная особенность их в том, что критика дворянства предстает лишь поводом и обоснованием, а основной мишенью является традиционный патриотизм, чувство любви к вечной России, почитания исторической Родины, преданности ей. Эта связь с тех пор стала неотъемлемым кодом всего дискурса.

Для большевиков, осуществлявших тотальную ревизию всего российского прошлого и утверждавших собственную «правду» на его руинах, это было совершенно неизбежной необходимостью. Логика Гражданской войны, временно (и далеко не вполне) перешедшей из вооруженной фазы в словесную, подсказывала: нельзя обосновать концепцию Советской России, не разрушив «до основанья» все обаяние тысячелетней русской державы, не напоминая ежедневно об антагонизме «двух наций внутри каждой нации» (Ленин) и о необходимости решительно покончить с одной из этих «наций». Что и выполнялось на деле. Со стороны может показаться, что таким образом выковывалась единая и нераздельная нация. Но на самом деле, как мы помним, большевики мечтали распрощаться вообще с нациями как таковыми, надеясь построить всемирный коммунизм, в коем не будет ни классов, ни наций. И для начала взялись искоренять русскую нацию под прикрытием классовой борьбы.

И вот, как пишет Вдовин: «Считалось, что время героического понимания истории безвозвратно ушло. У всех героев (начиная с былинных богатырей) и творцов культуры прошлого всегда находили одни и те же изъяны: они или представляли эксплуататорские классы, или служили им»⁷. Это, конечно, совершеннейшая правда, но взятая под низким углом зрения, взглядом Терсита, но не Одиссея; с высоты птичьего… нет, не полета, а помета. И вела эта низкая правда к подлым выводам, решительно отказаться от которых в недалеком будущем заставила большевиков только Великая Отечественная война.

Именно в таком контексте вел пропаганду, к примеру, нарком просвещения Анатолий Луначарский: «Конечно, идея патриотизма – идея насквозь лживая… Задача патриотизма заключалась в том, чтобы внушить крестьянскому парнишке или молодому рабочему любовь к „родине“, заставить его любить свои хищников»⁸. Мысль, как видим, вполне современная, созвучная Хомякову со товарищи и его протагонистам, духовным отцам – Соловью и Сергееву, в творчестве которых воскрес Анатолий Васильевич⁹ с присными.

Кстати, о присных. Вдовин, продолжая, обобщает:

«Образчиком такого понимания дореволюционной культуры и ее творцов может служить выступление Вс. Вишневского на одной из армейских партконференций в июле 1921 года. „Старая культура, – внушал он красноармейцам, – была фактически насквозь пропитана буржуазным духом“. И пояснил это на конкретных примерах. Взять Пушкина. Он был камер-юнкером его величества царя и гордился своим дворянством. Не признавал никаких революций – следовательно, был контрреволюционером. Лермонтов был аристократом в полном смысле этого слова. Некрасов – из помещиков. Лев Толстой – граф. Писать-то он писал хорошо, но народ в „Войне и мире“ является лишь фоном, а главное разыгрывается между немногими аристократами, для которых слово „мужик“ было бранным, почти неприличным. Чехов – происхождением из мещан и, безусловно, также один из последних представителей упадочничества. Его герои бесятся от жира в провинции, скучают от безделья, ноют без конца. Кольцов считался народным поэтом, но на самом деле это типичный представитель кулачества. Горький, правда, в значительной степени близок к народу, но и у него встречается немало высказываний далеко не пролетарской идеологии. В музыке – то же самое. Глинка – помещик; достаточно сказать, что у его отца был собственный оркестр из крепостных. Римский-Корсаков – придворный капельмейстер, писал лженародные оперы, непонятные крестьянину. Музыка Чайковского – яркий образец безысходного упадочничества и пессимизма, чуждого рабочему классу. Все эти симфонии, сонаты, балеты совершенно непонятные народу. Что касается балерин, певиц в опере, оперетте, то все или почти все они фактически работали в роли привилегированных проституток и зарабатывали неплохо. Трамплином же у них, конечно, была кровать дирижера или какого-нибудь князя» (Литературная Россия. 1995. 7 июля)»¹⁰.

В словах Луначарского или Вишневского мы, пусть в утрированном до шаржа виде, отчетливо видим то же принципиальное отношение к дворянству и вообще верхним классам, которым сегодня как некоей новостью щеголяют отдельные мыслители, причисляющие себя к лагерю русских националистов. На деле они – именно младобольшевики, только без их веры в безнациональное будущее человечества. Их ничем не мотивированная убежденность в том, что нация есть непременно нечто социально однородное (в то время, как она есть органическое единство богатых и бедных, знатных и простолюдинов, связанных общим этническим происхождением), сталкиваясь с реальной картиной «двух наций» (Ленин), невольно делает из них защитников революции. Якобы уничтожившей социальные и культурные различия в соответствии с представлением большевиков о благе общества и тем самым, наконец-то, создавшей из русских единую нацию.

Я мысленно представляю себе огромных размеров надпись, в 1920-е годы «украшавшую» стену монастыря, возведенного на Бородинском поле на месте гибели героя Отечественной войны 1812 года генерал-майора А. А. Тучкова: «Довольно хранить остатки рабского прошлого»¹¹. Мне не хочется думать, что Валерий Соловей или Сергей Сергеев, вдумчивые и тонкие, глубоко эрудированные историки, могли бы поставить свою подпись под нею. Но написанное ими объективно приводит рядового читателя, мыслящего просто и прямолинейно (типа профессора Хомякова и его аудитории), именно к такому заключению.

В чем корень их ошибочных представлений?

Общества без эксплуатации не бывает (за исключением утопии или первобытной общины, которую кое-кто на этом основании относит к золотому веку человечества, не предлагая, однако, в него вернуться). Эксплуатация, с тех пор как появилась возможность давать минимальное содержание рабам и проводить в жизнь разделение труда, была, есть и будет всегда. Даже, как мы знаем и помним по собственному опыту, при социализме. Соответственно, в обществе всегда будут эксплуатируемые и эксплуататоры. Именно в этом, кстати, коренится главный фактор прогресса: за последние примерно семь тысяч лет те народы, которые научились эксплуатации человека человеком, продвинулись до космических высот, а те, что не научились, остались в каменном веке.

Но нация – и в этом все дело! – не может состоять только из эксплуатируемых классов, как и ни одна биологическая популяция не может состоять только из омега-особей, а непременно включает в себя и альфа-, и бета-, и гамма-особей. Взгляд, согласно которому нация-де должна быть социально и культурно гомогенна, не выдерживает критики: ведь под этот критерий в действительности не подходил даже разрекламированный в таком качестве советский народ, имевший свой господствующий класс – номенклатуру¹². А других примеров мир и вовсе не знает: никто такой гомогенной нации никогда не видел, разве что в мечтах.

Точно так же фальшиво и ничем не обосновано утверждение, будто низшие общественные классы – это и есть золотой фонд (и генофонд) нации и ее основа, ее лучший цвет, как нам твердила советская пропаганда. Можно подумать, рабочие и крестьяне – только это и есть народ, нация в целом.

Однако никакая, даже предположительно лучшая и большая, часть не может претендовать на звание целого. Разумеется, нация не сводится, не может сводиться только к ее высшим классам, но и без них она тоже – не нация. Нация – это все вместе, бедные и богатые, сильные и слабые, знатные и простые.

Пример культурных героев любой нации, как правило, принадлежащих к классу эксплуататоров или примыкающей к нему части интеллигенции, ярко это подтверждает. История искусства вплоть до ХХ века – эпохи «восстания масс», по Ортеге-и Гассету, – есть история вкусов верхнего, эксплуататорского слоя общества, и только. Однако, разве может быть полноценная нация без национальной культуры в ее высших проявлениях? Таким образом, конституирующая роль верхних классов в процессе нациеобразования совершенно неоспорима.

Тем более в принципе несостоятельно представление о нации как о некоем этноклассе (это какой-то «слонопотам» политологии), заимствованное в новейшей отечественной традиции с Запада. В авторитете, как обычно, т.н. марксисты и лично Эрнст Геллнер, поставивший на поток производство популярных, но предельно сомнительных, а то и прямо нелепых тезисов: «Только когда классу удается в той или иной степени стать нацией, он превращается из „класса в себе“ в „класс для себя“ или „нацию для себя“. Ни классы, ни нации не являются политическими катализаторами, ими являются лишь „нации-классы“ или „классы-нации“»¹³. Эти вполне бессмысленные, высосанные из пальца вариации английского еврея-псевдомарксиста не только отчасти обнаруживаются в трудах экзотического «англичанина» Теодора Шанина¹⁴, но проросли, увы, и на отечественной почве в трудах Валерия Соловья¹⁵.

Теория Соловья о русских как эксплуатируемом этноклассе наиболее своеобразно интерпретирует эту точку зрения. Бестрепетно вычеркнув из состава народа верхние слои (не эксплуатируемые, а эксплуатирующие или к эксплуататорам примыкающие), можно, конечно, ставить вопрос и так. Но если нация, как полагают очень многие и я в том числе, – это весь разросшийся и обретший свое государство этнос, с богатыми и бедными, культурными и некультурными, эксплуататорами и эксплуатируемыми, тогда никаким «этноклассом» она не может быть по определению. Слонопотамы в природе не встречаются, а только в детских книжках.

Столь же несостоятельно и представление об утопическом обществе, в котором вообще исключена эксплуатация человека человеком, как о некоей противоположности «одноклассовой нации». Нам, жившим в «государстве рабочих и крестьян», нам, которых всячески пытались превратить в «советский народ – общество социальной однородности», нам, которым, вопреки суровой очевидности, внушали мысль об отсутствии эксплуатации в социалистическом государстве, не нужно объяснять искусственность и нежизнеспособность такой модели «нации». Ведь мы знаем об этом непосредственно, из трудного опыта нашей Родины, где главный производитель прибавочной стоимости и двигатель прогресса – интеллигенция – был полностью лишен справедливой доли в произведенном богатстве. А крестьянство на несколько десятилетий было повторно прикреплено к земле, закрепощено в колхозах.

И Соловей, и Сергеев смело проводят открытую апологию большевизма и Октября. Хотя при этом избегают опираться на труды или высказывания Покровского, Луначарского, Вишневского и иже с ними идейных большевиков (имя им легион). Возможно, стесняются такого духовного родства. Тяга к респектабельности, понимаемой в наши дни не так, как еще только треть века тому назад, определяет для них иные предпочтения в традиции мысли, как отечественной, так и зарубежной. В частности, среди своих предшественников они числят славянофилов и западных советологов/русологов.

Например, Соловей, ссылаясь на труд Веры Тольц¹⁶, отмечает: «С подачи славянофилов крестьянство стало представляться квинтэссенцией русскости. В национальном литературоцентричном дискурсе эта позиция окончательно возобладала усилиями великой русской литературы, в которой со второй половины 40-х годов XIX в. важное место заняли фигуры олицетворявших „народ“ крестьянина и „маленького человека“, противопоставленных вестернизированной элите»¹⁷.

Что касается Сергеева, то он посвятил свою кандидатскую диссертацию, выполненную с блеском, именно славянофилам.

Правомерно предположить, что как Соловей, так и Сергеев попали в плен характерных славянофильских представлений, заразились ими. Рассуждения Соловья о русских как этноклассе, антиэлитаризм и эгалитаризм Сергеева об этом ярко свидетельствуют. Их выводы и оценки – развитие именно славянофильской концепции народолюбия, доведение ее до закономерного, заложенного в ней абсурда.

При этом Сергееву свойственно ссылаться на Соловья как на прямого идейного предшественника, на авторитет. В своей книге «Пришествие нациии?» он сочувственно пересказывает концепцию В.Д., чтобы далее исходить из нее:

«Соловей дает краткий очерк русской истории… Главной причиной кризиса 1917 года явилось культурное и этническое отчуждение элиты от народа, начавшееся с петровских реформ. Большевики сумели использовать в своих интересах „национально-освободительную борьбу русского народа“ и оседлали „качели русской истории“, „культивируя на стадии прихода к власти анархические настроения масс… В фазисе удержания и упрочения власти они обратились к не менее мощному государственническому началу русского народа“»¹⁸.

Сам же Соловей, хоть и ссылается порой на того же Сергеева, предпочитает опираться на западных ученых: Уолтера Лакера, Доминика Ливена, Люсьена Пая, Веру Тольц, Ричарда Уортмана, Лию Гринфельд или Джеффри Хоскинга. Он особенно выделяет мысль последнего о том, например, что в России «противостояли друг другу групповые идентичности: элита воплощала имперскую идентичность, а крестьянство – русскую этническую. „Для дворянства Россия определялась прежде всего империей, элитными школами, гвардейскими полками и царским двором“»¹⁹.