Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности

Рассмотрим эти свидетельства по порядку – от иконографии русского народа и памятников материальной культуры до архитектуры.

ИСКУССТВО В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

Иконография русских людей. Текстиль и одежда

Самая репрезентативная гравюра XVI века, позволяющая судить о внешнем облике русской знати эпохи Ивана Грозного, – это изображение русского посольства, прибывшего с подарками и верительной грамотой в Регенсбург близ Вены для встречи с Максимилианом Вторым в 1576 году. Огромная, снабженная множеством разъяснительных надписей и подписей, она была вырезана на нескольких досках и содержит изображения трех с половиной десятков персон, стоящих в рост вереницей и ведущих беседы между собою в ожидании приема. Изготовлен этот шедевр в Праге в печатне Михаэля Петтерле (авторство приписывается Йосту Амману¹⁵³, Донату Хюбшманну и др.). Тщательно проработана деталировка костюмов, все персонажи портретны, изображения раскрашены.

Эта первая европейская гравюра со столь детальным и реалистическим изображением многочисленных московитов – посланцев в экзотических, диковинных на вкус европейца одеждах, явившихся с царскими дарами ко двору императора, – заслуженно знаменита. Ее даже не случайно сравнивают порой с плакатом, поскольку пропагандистский элемент усматривается здесь явно: людей Запада знакомили с собирательным портретом как бы заново открываемого народа. Не случайно надпись поверху гласила: «Истинное изображение посольства или послов Великого Князя Московского к Его Императорскому Римскому Величеству; также в каких одеждах и в каком виде каждый явился ко двору…». А пояснительная надпись внизу изображения заверяла: «Когда же послы приехали ко дворцу, они, как я слышал, вышли из экипажей, и попарно пошли в порядке, пешком. И кто пожелает, увидит их представленными здесь воочию, на рисунке. А самые знатные между ними будут названы здесь по именам». И разъясняла подробности:

«Главный посол, князь Захарий Иванович Сугорский, дворянин и наместник Белозерский, идет впереди, в червленом золотном¹⁵⁴ платье и меховой шапке. Рядом с ним шел его товарищ, Андрей Гаврилович Арцыбашев, дьяк, в синем золотном платье.

Во второй паре шли принадлежащие к посольству дворяне или бояре, так-то: Третьяк Дмитриевич Зубатый старший, в белом платье с золотыми цветами и высокой шапке. Его товарищ Мамлей Иванович Илим, дворянин. В золотном платье с краснозолотными цветами.

В третьей паре шел подъячий, по имени Афанасий Михайлович Монастырев. Он нес верющую грамоту в красном кармазине. Одет был весь в красном. Другой, что полнее него шел – простой дворянин в голубом шелковом платье.

В каком платье, нарядах и уборах, по своему обычаю, шли шестеро послов к Его Императорскому Величеству, о том дает понятие этот рисунок».

Эта редчайшая, чудом уцелевшая гравюра была выменена у Висбаденского музея знаменитым собирателем Д. А. Ровинским и прибыла в Россию. Ровинским же были заказаны и копии с нее, получившие большую известность; на основе этой гравюры художником Иваном Билибиным были разработаны костюмы для оперы «Борис Годунов» (1908), а с его рисунков, в свою очередь, был выпущен комплект открыток. Билибин и другие художники его времени использовали эти же изображения, иллюстрируя русские сказки, в частности – «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина. На них же (как и на хранящиеся в музеях оригиналы одежд) опирались художники, создавая костюмы для великосветской знати, готовившейся к знаменитому костюмированному балу 1903 года. Широко публикуется данная гравюра и в различных учебниках и монографиях – по истории, по искусству, быту и т. п. Факсимиле висят сегодня в экспозиции Музея Москвы (Провиантские склады), Александровской Слободе, Коломенском (Дворец Алексея Михайловича) и др. То есть, вот уже почти 450 лет мир получает представление о типичном внешнем виде русских людей середины XVI века, рассматривая эти 35 фигур, добросовестнейшим образом изображенных немецким художником.

Первое же впечатление для человека Запада от этой гравюры должно было подсказывать ему, что русские – не такие, как он, иные, чужие. При этом явственно прочитывался именно восточный колорит. На Западе так никто не одевался – ни в столь долгополые, по щиколотку, верхние одеяния, издали напоминающие бухарские халаты, ни в пышные меховые шапки, островерхие огромные колпаки причудливых форм, опушенные драгоценными мехами, и т. п. При этом обращают на себя внимание, конечно же, затканые золотом и серебром одежды первых лиц, сделанные из парчей и алтабасов¹⁵⁵. На Руси такие ткани не изготавливались, их привозили из Турции и Персии.

Все эти костюмы выдают одно очень важное общее свойство: они рассчитаны на то, чтобы произвести эффект, поразить воображение, в них нет ничего заурядного, типового, каждый выполнен на особинку. И в этом, возможно, как раз и состоит одно из наиболее важных отличий русского национального костюма высших классов от костюма важных персон европейских дворов, в которых мы не видим ни подобного устремления к экзотизму, ни акцентированной броскости и индивидуальности. Думается, что оно, это отличие, воспринималось в достаточной мере уже унифицированным европейским вкусом, как проявление некоего дикарства, варварства, незнакомого с «нормой», «мерой», «порядком» – одним словом, стандартом. Особенно расходился «русский стиль» с эстетикой протестантизма – предельно сдержанной, скромной, порой даже аскетичной. За этим отличием стоит зримое, убедительное расхождение менталитетов.

Это симптоматично: ведь в более ранние времена на Руси популярны были ткани из Византии – особенно шелковые, поскольку Царьград веками держал в Европе монополию на шелковое производство¹⁵⁶. На Руси предпочтение отдавалось т.н. крестчатым атласам (типичный орнамент – равномерно расположенные кресты, заключенные в круги). Но с конца XV века на смену им приходят вначале турецкие, а с XVII века и персидские атласы, алтабасы, бархаты (в т.ч. «рытый бархат» с рельефным, углубленным рисунком), а также парча, тафта, камка и другие ткани, изукрашенные растительным орнаментом, либо – реже – сложными геометрическими фигурами. Многие великолепные образцы сохраняются и демонстрируются сегодня в собрании Оружейной палаты Кремля, ведь казна московских царей не имела себе равных в этом отношении (еще более богатая коллекция шедевров турецкого ткачества хранится в Стамбуле, во дворце султанов – Топкапы, что естественно).

Сравнивая гравюру Йоста Аммана 1576 года с гравюрой Ганса Бургкмайра 1518 года, можно убедиться, что парадный костюм русской знати, с его восточным колоритом, за полвека нисколько не изменился. А вот если сравнить обе эти гравюры с иллюстрациями в русских летописях XIV—XV вв., то станет ясно, что в более отдаленные времена русские князья, бояре, простой народ выглядели совсем не так: на них невысокие круглые шапки, длинные рубахи с вышитым воротом, плащи. Одежды весьма скромные. Как видно, к началу XVI века все радикально изменилось. И ничем, кроме резко возросшего влияния Востока, этого не объяснить.

В дальнейшем, в течение по крайней мере ста с лишним лет очевидная тяга русских людей к роскоши и экзотизму, разводящая их с людьми Запада, зато роднящая с людьми Востока, только возрастала. О чем позволяют судить более поздние гравюры и картины XVII – и даже начала XVIII вв. Взять, к примеру, одно из наиболее известных сочинений иностранцев о России – «Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и через Московию в Персию и обратно» Адама Олеария, посла шлезвиг-голштинского герцога Фридриха III (издано в 1647 г. по следам событий 1634—1639 гг.). Олеарий в Европе считался «ориенталистом», ведь он изучил и русский, и персидский языки. Гравированный титульный лист подчеркивал общевосточный характер обеих стран, ибо бояре в огромных меховых шапках выглядели, на европейский взгляд, столь же экзотично, как и персидские вельможи в тюрбанах.

При этом надо отметить, что подобный стиль был на Руси общепринятым, и дорогие восточные ткани были широко в ходу. У того же Олеария читаем описание первой торжественной встречи послов перед въездом в Москву: «Когда мы подошли на ¼ мили к городу, то мы застали стоявших сначала в очень хорошем строю четыре тысячи русских, в дорогих одеждах и на лошадях… Когда мы подвинулись вперед на выстрел из пистолета, подъехали два пристава в одеждах из золотой парчи и высоких собольих шапках… Для знатнейших людей при посольстве были поданы еще десять белых лошадей в русских седлах, покрытых золотой парчою… За лошадьми шли русские слуги и несли попоны, сделанные из барсовых шкур, парчи и красного сукна»¹⁵⁷. А во время аудиенции, данной царем послам, «перед троном его царского величества стояли четыре молодых и крепких князя, по двое с каждой стороны, в белых дамастовых кафтанах, в шапках из рысьего меха и белых сапогах, на груди у них крестообразно висели золотые цепи… У стен кругом слева и напротив царя сидели знатнейшие бояре, князья и государственные советники, человек с 50, все в очень роскошных одеждах и высоких черных лисьих шапках…». В ходе другой аудиенции, тайной, Олеарий увидел двух бояр и двух дьяков, «все одетые в весьма великолепные одежды: их кафтаны были из золотой парчи и вышиты очень крупным жемчугом и другоценными камнями; большие золотые цепи крестообразно висели у них на груди. У каждого боярина на голове находилась шапочка (вроде наших калотт), вся вышитая крупным жемчугом, с драгоценным камнем на верхушке. Двое других [т.е. дьяки] сидели в обычных высоких черных лисьих шапках»¹⁵⁸.

Рассказывая о своем втором путешествии, Олеарий специально пару страниц отводит описанию русского костюма, отмечая склонность русских к украшательству: при изготовлении кафтанов и ферязей (не говоря уже о женском платье) в ход идут бархат и золотая парча, тафта, дамаст, атлас, каттун, киндяк, «кто как в состоянии завести его себе», а в оформлении используются золотые и жемчужные (!) шнуры, позументы, кисти, золотые тесьмы. У князей и бояр шапки из черного лисьего или собольего меха длиною в локоть. И даже сам царь в ходе венчания на царство торжественно и публично облачается в «богатый парчовый кафтан, отороченный кругом жемчугом и драгоценными каменьями и подбитый совершенно черным соболем».

Очень интересно сравнить эти описания с подмеченными тем же автором визитами татарских и турецких послов. «Три татарские посла, без всякой пышности ездили представляться… Они поехали в Кремль в красных кафтанах из грубого сукна, но вернулись в кафтанах из шелкового дамаста, красных и желтых, подаренных им великим князем». Турецкий же посол был «с желтоватым лицом и с черною, как уголь, округленною бородою. Нижний кафтан его был из белого атласа с пестрыми цветами, верхний же кафтан из золотой парчи, подбитой рысьим мехом»¹⁵⁹. Типовое сходство одеяний именно турецкого посла с одеяниями русской знати бросается в глаза, и это, конечно, не случайное свидетельство восточной эстетической ориентации тех слоев русского общества, что определяли историю национального искусства. Недаром еще Герберштейн отмечал, что из Турции «к Московитам вывозится очень много шелковых одежд».

Помимо описаний Олеария и картинок в его книге, есть немало и других свидетельств. Так, Исаак Масса сообщает, что на бракосочетание Лжедмитрия и Марины Мнишек московские «молодые господа» явились, «одетые в платья из золотой парчи, унизанные жемчугом, обвешенные золотыми цепями»¹⁶⁰. А Жак (известный у нас как Яков) Маржерет, служивший Лжедмитрию и хорошо успевший узнать Русь, Москву и Кремль начала XVII века, пишет: «Россия – страна очень богатая… Казна богата всякими шелковыми материями, золотой и серебряной парчой (персидской, турецкой), различного рода бархатом, атласом, камкой, тафтой и другими шелковыми тканями. В самом деле, их нужно громадное количество, ибо все служащие государю получают обыкновенно, кроме денежных окладов, парчовые одежды, или кусок бархата, камки, атласа – на кафтан. Этим же царь награждает как за военные, так и за гражданские заслуги… Если надобно принять какого-нибудь посла с особенным вниманием,.. являются московские дворяне и главнейшие купцы в богатых одеждах… Каждый дворянин имеет три или четыре перемены кафтана; иногда им дают из казны платья парчовые, из золотой или серебряной персидской ткани, с высокой шапкой из черного лисьего меха; иногда одеваются в цветное платье, из объяри, камлота или красного тонкого сукна нежного цвета, с золотыми вышивками…»¹⁶¹.

Во всех этих словесных картинах бросается в глаза сама текстильная терминология восточного происхождения. Например, дамаст, камка (арабское: ткань), тафта (персидское: ткань, сотканное) – глянцевое полотно, каттун – хлопчатая ткань, объярь (от перидского: струйчатый, волнистый, блестящий), камлот – тонкая ткань из верблюжей шерсти (камал – верблюд) и т. д. Нет ничего удивительного, что импортированный с Востока материал, с которым работали русские портные, обращал их внимание и на импортные же технологии, и на восточные модели одежды. Уж заимствовать, так заимствовать.

Можно назвать и иные литературные и изобразительные источники, свидетельства, позволяющие познать и проникнуться эстетикой русского костюма XVI—XVII вв., однозначно связывающей нас именно с Востоком, а вовсе не с Западом. Например, альбом шведского инженера Эрика Пальмквиста «Заметки о России» (1673), полный зарисовок сцен русского быта времен Алексея Михайловича. Сохранились и живописные портреты русских вельмож – это посол в Англии Григорий Микулин (неизвестный художник, 1600—1601), посол в Венеции Иван Чемоданов (художник Ю. Сюттерманс, 1656—1657), участники посольства в Англию князь Петр Прозоровский, Иван Желябужский, дьяк Иван Давыдов и толмач Андрей Форот (неизвестный художник, 1662), посол в Испании и Англии Петр Потемкин (художники Х. Карреньо де Миранда, 1681—1682, Г. Неллер). Известна картина Сибранда ван Бееста «Приезд посольства царя Московии на заседание представителей Штатов в Гааге, 4 ноября 1631». Всюду русские люди предстают в костюмах восточного типа, исполненных из восточных тканей – бархата, парчи, расшитых жемчугом и драгоценными камнями, цветным шелками, золотом и серебром, с накладками из драгметаллов.

Но вот что интересно: не только знать или государевы люди одевались в дорогие импортные ткани. Известнейший памятник древнерусской дидактической мысли – «Домострой», написанный воспитателем царя Ивана IV попом Сильвестром, был обращен, как известно, к самой широкой публике и постоянно был востребован отнюдь не только в кругах высокопоставленной и богатой части населения. Однако мы читаем там такие, например, наставления по адресу хорошей, домовитой жены: «А рубашки нарядные мужские и женские и штаны – все то самой кроить или кому поручать при себе кроить, а различные остатки и обрезки, камчатые и тафтяные, дорогие и дешевые, золотые и шелковые, белые и крашеные, пух, оторочки и спорки, и новое и старое, – все было бы прибрано: мелкое – в мешочки, а остатки свернуты и связаны, и все сочтено, разобрано и припрятано»¹⁶². Отсюда явствует, что красивый привозной текстиль доходил и до русских людей среднего достатка, был для них привлекателен; с ним в русские массы проникала вообще восточная эстетика, представления о красоте.

Достойно внимания также свидетельство Олеария о том, что повелением тогдашнего патриарха иностранцам было запрещено покупать и носить русские наряды, и поэтому все иностранцы отныне должны всегда ходить одетые в свои национальные костюмы, чтобы с первого взгляда отличаться от русских¹⁶³. Это ясно говорит нам: эстетическое своеобразие русского костюма воспринималось как русскими, так и людьми Запада в качестве достоверного этноразграничительного маркера.

Впечатление о России как о стране Востока, установившееся во многом именно благодаря такому костюмному своеобразию, закрепилось у европейцев на века¹⁶⁴. Так, например, побывавший в России в 1758—1763 гг. художник Жан-Батист Лепренс исполнил, вернувшись во Францию, немало гравюр на русскую тему в изобретенной им технике акватинты. В том числе знаменитый лист «Русский танец» («La dance russe», 1769), где персонажи почему-то одеты по-турецки и даже носят чалму. Лепренс видел русских собственными глазами и отлично знал, что они одеваются совсем не так, но явно шел навстречу ожиданиям покупателей, которые хотели видеть в русских жителях привычное им представление о России как о стране Востока, а отнюдь не Запада.

* * *

Текстиль. Что имеется в виду, когда мы предполагаем воздействие восточной эстетики на русский ум и душу, на русское понимание прекрасного, происходившее под влиянием шедевров текстильной промышленности Турции и Персии? Какие художественные импульсы источали они? Об этом со знанием дела поведали составители каталога-путеводителя по Оружейной палате Московского Кремля, где в немалом количестве сохраняются лучшие образцы:

«Иранские ткани в коллекции Оружейной палаты относятся к XVII веку, времени расцвета иранского ткачества в городах Кашан, Исфахан, Тавриз и Решт. Иранский атлас, бархат, тафта, камка, парча отличались необычайной изысканностью, в их орнаменте преобладают растительные мотивы – изображения гвоздик, тюльпанов, нарциссов, ириса, гиацинта, шиповника. Ткани были обычно нежного тона: голубого, бледно-розового, светло-синего, светло-зеленого, с мягким блеском металлической нити…

На Руси в XVII веке большим спросом пользовались также турецкие ткани. В собрании Оружейной палаты они представлены особенно полно. Турецкие атласы, бархаты, алтабасы отличаются декоративностью и яркостью красок. Как и в иранских тканях, здесь преобладает растительный орнамент, но узор крупнее и насыщеннее по цвету. Часто встречается орнамент в виде двенадцатиконечных звезд и распустившихся гвоздик. Символом счастья считался орнамент, выполненный в виде плода граната. Чем крупнее был узор, тем дороже ценилась ткань»¹⁶⁵.

Нельзя не вспомнить при этом, что растительный орнамент был излюблен на Руси со стародавних времен: мы встречаем его на самых ранних памятниках русского изобразительного искусства, таких, как иллюминованный манускрипт и церковная фреска, уже с X—XI вв. Под воздействием образцов восточного ткачества русский орнамент в XVI—XVII вв. (вероятно и ранее, но предметно судить трудно за недостатком образцов) обрел особую пышность и изобретательность, обогатился новыми мотивами. Что проявилось как в ювелирном и оружейном деле, так и в росписях внутренних покоев царей и знати, стен и колонн церковных строений (об этом ниже.)

Как мы помним, одним из центров международной торговли, откуда еще на Русь Ордынскую поступали восточные ткани, испокон веку была Астрахань. Таким образом, можно утверждать, что веяния Востока шли в наш народ задолго до появления первых изображений одетых в турецкие ткани русских людей. Турецкий, персидский текстиль служил одним из главных проводников восточного понимания красоты. В то же время контакты с Западной Европой, в том числе торговые, были до середины XVI века сравнительно ограниченными, и лучшие произведения европейского текстиля – итальянские, испанские бархаты, а позднее и аксамиты¹⁶⁶ долго не могли конкурировать с восточными тканями. В основном они попадали к нам в виде посольских даров царям, в незначительном количестве. Французское ткачество, резко своеобразное, вообще выдвинулось вперед лишь с середины XVII столетия.

Что же касается самой Руси, вынужденной задорого покупать драгоценные привозные ткани, то не слишком успешные попытки наладить их производство у себя начались только в конце XVII века, а регулярное их производство удалось наладить уже в следующем столетии, в век стремительной вестернизации нашей страны.

Так что не будет ошибкой сказать, что господство на русском рынке восточных тканей (а с ними восточных эстетических мотивов) было в XVII веке преобладающим, но в XVI – полным.

* * *

Одежда. Итак, что же представлял собою костюм высших слоев русского общества, которым все остальные подражали по мере своих сил и возможностей¹⁶⁷?

Свидетельствует Джильс Флетчер (1548—1611), чье сочинение «Of the Russe Common Wealth» (у нас переводят как «О русском государстве») появилось в Лондоне в 1591 году:

«Бояре одеваются таким образом. Во-первых, на голову надевают тафью, или небольшую ночную шапочку… Сверх тафьи носят большую шапку из меха чернобурой лисицы (почитаемого за лучший мех) с тиарою или длинною тульею, которая возвышается из меховой опушки наподобие персидской или вавилонской шапки… Кафтаны шьются обыкновенно из золотой парчи и спускаются до самых лодыжек. Сверх кафтана надевают распашное платье из дорогой шелковой материи, подбитое мехом и обшитое золотым галуном: оно называется ферезью… Сапоги, которые носят… делаются из персидской кожи, называемой сафьян, и вышиваются жемчугом (выделено мною. — А.С.)»¹⁶⁸.

В Оружейной палате сохранилась любимая ферязь или ферезея Ивана Грозного, изготовленная в царицыных мастерских палатах. Она впервые упомянута в середине XVI века в связи с торжественным выходом Ивана Васильевича, и затем чаще других одежд упоминается в описях имущества царя. Вероятно, она являлась одним из его парадных платьев. Ферязь, что характерно, сшита из тонкой гладкой с отливом персидской тафты.

Ферязь особенно входит в моду в XVII веке, знать нередко строила ее, расшитую жемчугом и драгоценными камнями, из парчи, подбивала мехом.

Если в обычные дни царская одежда ничем не отличалась от боярской, то в случае венчания на царство или приема иностранных послов требовалось одевать «платно» – особый вид одежды, дозволенный только царям. Платно шили из драгоценных восточных тканей – парчи, аксамита и алтабаса в виде длинной, расширенной книзу распашной одежды с широкими короткими рукавами.

Важно подчеркнуть в данной связи, что, как пишут составители путеводителя по Оружейной палате, «идеал красоты на Руси предполагал статную фигуру, гордую осанку, плавную походку, поэтому были приняты длинные свободные одежды, не подчеркивающие формы тела. Покрой большинства одежд допетровской эпохи (за исключением придворных) был общим для всех слоев населения. Одежда боярина и простолюдина различалась в основном качеством тканей, украшениями и числом надеваемых предметов туалета. Простой народ шил одежду из льняного полотна, пестряди (ткани, сотканной из ниток различных цветов), домотканой шерсти. Одежду для феодальной верхушки изготовляли из дорогих привозных тканей».

В частности, шубы, которые носили все слои населения, небогатые крестьяне покрывали в лучшем случае сукном (а то и носили нагольные тулупы), а бояре и духовенство – парчой или бархатом.

Приметной особенностью русского костюма всех слоев населения были т.н. «нашивки» – поперечные полоски спереди по числу пуговиц, иногда с завязками в виде кистей. Название этих полосок менялось: до XVII века их называли «образцами», а со временем, поскольку в нашивке обязательно была петля для пуговицы, их стали называть «петлицами». Нашивки служили своеобразным украшением, их изготовление было делом творческим. Производились они из тесьмы длиной примерно 14—15 см и шириной в 5—7 см, нашивались по обеим сторонам одежды. При этом нередко использовались золотные ткани, тесьма украшалась узорами в виде трав, цветов и т. д. На старых гравюрах видно, что нашивки могли заканчиваться у пояса, а могли следовать и по всей длине до подола и даже на боковых вырезах. Иногда нашивки представляли собой особое плетение шнура с фигурными, затейливыми узлами.

Нашивки, однако, не были оригинальной выдумкой русских: эта деталь костюма издавна была в употреблении на Востоке. Не случайно, скажем, в XVII веке на Руси большой спрос имели нашивки «кызылбашские» (т.е. персидские), а на Москве в 1650-1660-е годы даже проживали и держали русских учеников кызылбашские рукодельники: нашивочных дел мастер Мамадалей Анатов, шелкового и тесмяночного дел мастер Шебан Иванов с шестью товарищами. Так сказать, специалисты высшего класса.

Другой важной деталью русского костюма, но тоже, как правило, восточного производства, были пояса, кушаки, которыми в несколько раз подпоясывали распашные зипуны – основной вид одежды, носившийся поверх рубашки. В моде у народа были и тюбетейки.

Поверх зипунов носились кафтаны. Наиболее ранним в кремлевской коллеции является восточный кафтан XVI века: он изготовлен из нежно-голубого иранского атласа, узор выткан шелком и золотом. Восточные кафтаны – не редкость на Руси, а поскольку по своему покрою они не слишком отличались от русских, то их носили, не переделывая. Обратим внимание, что само слово «кафтан» – тюркского происхождения; потрясающая коллекция драгоценных кафтанов из лучших тканей хранится в султанском дворце Топкапы. У них нарочито длинные рукава, что перешло и в русскую моду: выражение «работать спустя рукава» пошло именно от этого. Ведь рукава делались с таким расчетом, чтобы руки можно было продеть в специальные прорези, а оставшиеся длинные «трубы» завязывали узлом на спине.

Было бы ошибкой забыть в этом кратком очерке об особой категории русских людей, чей внешний облик постоянно был перед глазами народа и воздействовал на его эстетическое сознание: это духовенство, особенно высокоранговое. Представая на праздничных высокоторжественных службах перед многими тысячами глаз, русские церковные иерархи поражали своим великолепным видом, но… значительную роль в этом впечатлении играли восточные ткани, из которых (или на базе которых) создавались их парадные одеяния.

Так, к примеру, из турецкого атласа была сшита фелонь густо-красного цвета с крупными золотыми разводами, подаренная Борисом Годуновым в Архангельский собор на помин души царя Федора Иоанновича в 1602 году. Да и сам царь Борис, судя по «Переписной книге казны боярина Бориса Федоровича Годунова» (РГАДА), предпочитал носить вещи «турского» и «кизилбашского» (персидского) дела¹⁶⁹. Из такого же атласа, который, видимо, полвека сохранялся как большая ценность в виде отреза, сшит саккос патриарха Никона, подаренный ему в 1653 году царем Алексеем Михайловичем в селе Коломенском. Саккос патриарха Иоасафа I (1634—1640) выполнен из алтабаса, где белые клейма на темно-красном фоне, затканные букетами гвоздик, выполнены в технике аппликации. Из персидского алтабаса сшит саккос патриарха Иоакима (1674—1690). К наиболее ценным в собрании Оружейной палаты относятся также стихари из персидской материи: один, принадлежавший патриарху Адриану, из полосатой шелковой ткани, украшенной мелкими цветами ириса и гвоздики; другой из нежно-голубого шелка, усыпанного гвоздѝками на длинных стеблях.

Характерно, что такой национальный русский вид рукоделья, как шелковое шитье, нередко подражал узорам турецких тканей (например, фелонь патриарха Иоасафа).

Одежда, мода всегда были важнейшими элементами любой национальной культуры, им придавалось немалое значение и на Руси. В одной только Сретенской слободе в Москве в XVII в. жили 5 дворов кафтанников, 4 двора скорняков, по 2 двора сабельников и седельников, по 1 двору суконник и шапочник¹⁷⁰. Все они обслуживали окрестное население, способствуя распространению некоего национального стандарта в облачении. И так было в каждой слободе, в каждом приходе. Стандарт этот, как мы убедились несомненно, имел восточный колорит. Недаром в знаменитой книге С. Герберштейна о России, изданной в XVI веке, мы находим гравюру, изображающую встречу европейского посла, в типичном для Европы того времени костюме, – и представителя русской знати, одетого как турок и даже в большой чалме с пером. Так художник подчеркнул внешние отличия двух миров, бросившиеся в глаза автору знаменитых «Записок».

* * *

Особого внимания заслуживает внешний вид русских великих князей и царей.

В любой биологической популяции особи всех рангов всегда имеют в поле зрения своих альфа-самцов и наперегонки берут пример именно с них, а не с кого-либо еще. Не иначе обстоит дело и в человеческом сообществе. Поэтому так важно представлять себе, как одевался и как выглядел московский царь, ведь его образ служил образцом для всего населения, искавшего и находившего в нем представление о величии, могуществе, великолепии, красоте и о должном.

Царь всея Руси представал перед знатью и народом главным образом во дворцах и храмах, во время торжественных шествий и военных походов. Его видели восседающим на троне, на царском месте в церкви или в седле на коне. Он мог быть в зимней или летней одежде. На его голове можно было видеть различные царские шапки или корону. Он мог быть облачен в доспех, носить оружие. Как же выглядели при этом наши цари до Петра Великого, более всех одежд возлюбившего мундир преображенца?

О русском, в том числе царском, вооружении разговор впереди. Что же касается одежд невоенного типа, здесь царский костюм типологически не отличался от боярского, только расточительность отделки была высочайшая, на нее не жалели драгоценных камней, жемчуга, золотых пуговиц и т. п. В целом впечатление восточной роскоши главенствовало. И в этом отношении особое место, конечно же, принадлежало царским шапкам. Сегодня некоторые, самые главные из них можно увидеть в витрине Оружейной палаты в Кремле. Очень важно подчеркнуть их однозначно восточное происхождение и вид.

Самая знаменитая из них – «Шапка Мономаха». О ней написано немало, выдвигались разные гипотезы ее создания, появления. Сегодня главенствует представление о том, что шапку эту получил московский князь Иван Калита от Узбек-хана в награду за участие в подавлении тверского восстания. Монгольское происхождение шапки подтверждает историк Г. Ф. Валеева-Сулейманова, опираясь на исследования т. н. Симферопольского клада, по аналогии с имеющимся в нем головным убором. Согласно работам историка И. А. Бобровницкой, золотые пластины шапки были частью головного убора Чингизидов Золотой Орды. По мнению ведущего научного сотрудника Эрмитажа М. Г. Крамаровского, шапка была создана в Крыму или одном из городов Поволжья в XIV—XV вв. Имеется также гипотеза, будто «Шапка Мономаха» была собрана в Москве из деталей шлемов сыновей Ивана Красного, но это не объясняет общего впечатления «восточности» уникального головного убора русских царей, нарушаемого разве что крестом, вставленным в ту втулку, куда монголы обычно вставляли перья. Впечатление это подчеркивается растительным и геометрическим орнаментом, выложенным золотой филигранью на секторальных пластинах, из которых собрана шапка; тем более что на одной из пластин мы отчетливо наблюдаем такой чисто восточный символ, как магендовид – два полых треугольника, образующие шестиконечную звезду.