Читать книгу: «Кит в пруду. Книга первая», страница 3

Увидел – в темноте, в глухом тумане?

Ну да, открылся третий глаз.

Стало светать. И отсюда вывод: я простоял с удилищем в руках, в тупом этом противостоянии с представителем дикой природы – не менее трёх часов.

Когда этот житель подводный примчался по дуге к противоположному берегу, леску стали перепиливать напильником, это ясно читалось руками.

Затем всё напряжение спало, леска провисла, всё было кончено. Светало.

«На сегодня хватит».

Позже в какой-то телевизионной передаче я увидел, что есть такая пресноводная рыба – сом, и размер может быть больше человеческого роста.

И пасть такая, что туда легко умещается голова человека.

И силища неимоверная.

И я подумал: действительно, на всё воля Божья.

Что бы я там делал с этим чудищем в темноте, если бы оно не догадалось перепилить зубами леску?

Да, вот леска… у меня была японская, какой не было в продаже.

Морошка

Морошка – вид многолетних травянистых растений рода Рубус семейства Розовые.

Распространена в Северной Голарктике. Плоды съедобны, имеют приятный вкус. В древности называли «болотный янтарь», «очи болота», «болотный стражник». На севере укоренилось название «царская ягода» (Википедия).

«Одной из последних просьб великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина была просьба поесть нашей северной ягоды – морошки.

До последнего вздоха Пушкин был в совершенной памяти, перед самой смертью ему захотелось морошки. Данзас сейчас же за нею послал, и когда принесли, Пушкин пожелал, чтоб жена покормила его из своих рук, ел морошку с большим наслаждением и после каждой ложки, подаваемой женою, говорил: «Ах, как это хорошо» (тоже, наверное, Википедия).

Экзамены за четвёртый курс я всё-таки сдал, хотя чувствовал себя канатоходцем над пропастью.

На лекции я не ходил уже с третьего курса: высидеть пару в душной аудитории, стараясь подавить голодное урчание желудка и при этом не понимать, что там преподаватель несёт, увлечённо покрывая доску формулами, понятными ему и непонятными мне, – нет, этого унижения натура моя не выдерживала, и на лекции я «забил».

Практические занятие – это другое дело, туда я захаживал. Это позволяло хоть что-то уловить из содержания предмета и было гораздо живее, чем лекции.

Когда настала сессия, обнаружилось, что есть один предмет, с которым мне не совладать… то есть обнаружилось, что я вообще в этом предмете ничего не понимаю.

А я к тому времени уже имел твёрдо выработанную программу: институт надо закончить, получить распределение на какой-нибудь завод, и вот тогда… Ну, примерно так.

А усвоенный ещё в школе принцип – «нам нет преград ни в море, ни на суше» («мы рождены, чтоб сказку сделать былью») – не позволял отступать.

Умрём – но не сдадимся.

«Это есть наш последний и решительный…»

И я достаю пачку листов белой бумаги (А4), разноцветные шариковые ручки (чтобы легче было различать темы) и – выписываю из учебника материалы по каждому вопросу экзаменационных билетов.

На подготовку к экзамену было отведено три дня.

Это была пахота, надо сказать. Давно так не трудился.

К вечеру третьего дня в моём распоряжении были материалы ответов по всем билетам.

Экзамен был с утра, я явился заранее (нервы не железные), но в аудиторию вошёл не первым, выждал, когда освободится самая дальняя парта, отодвинул от двери желающих экзаменоваться («моя очередь»), вошёл в аудиторию, взял с преподавательского стола билет, и – дальше всё по плану.

Расположился за этой партой, всем видом демонстрируя: вот пришёл серьёзный человек с серьёзными намерениями. Весь мой вид должен был показывать: человек серьёзен и сосредоточен и вызывает полное доверие.

Когда внимание преподавателя отвлёк очередной желающий отвечать, я раскрыл портфель, где аккуратно по порядку уложены листы с ответами, и выбрал нужные – без суеты и спешки. Разложил листы по столу, и поверхность стола как бы расцвела – все цвета радуги. Меня это, конечно, смутило… побочный эффект, как-то я об этом не подумал, что может так весело для глаза получиться. Но отступать было некуда.

Тем временем преподаватель поставил «Хор.» в зачётку отвечавшему и поднялся размяться, пройтись – и двинулся по проходу между партами, прямо на меня.

Я замер, опустив голову. Он подошёл и спросил мой затылок:

– Ну, готовы?

– Да, конечно, – сказал я, собрал по порядку свои листы, и когда мы уселись к преподавательскому его столу, я бойко стал читать ответ по первому вопросу.

Он слушал какое-то время, задумчиво поглядывая на потолок, потом остановил меня и спросил:

– «Уд.» – устроит?

Так, в пространство спросил.

«Уд.» – три балла по-нашему.

– Ну что?

Не та была у меня позиция, чтобы претендовать на «Хор.»… и, кажется, мы оба это понимали.

Таким образом, путь в четвёртую студенческую стройку был открыт.

Ядром нашего отряда была наша бригада из прошлогодней (третьей) стройки. Тогда мы в полупустыне на Мангышлаке отслеживали скорпионов и тарантулов (а там ещё и фаланги… такая гадость) и ремонтировали железнодорожные пути к урановому руднику (нас туда возили на экскурсию, впечатление циклопическое: лунный пейзаж, лунная поверхность, куда угодил метеорит и получился огромный котлован, в котором урановая руда – тёмно-серая, жирноватая на вид; открытая разработка, роторный экскаватор, небоскрёб на гусеничном ходу, его обслуживают иностранные специалисты, а в ремонтном депо – автоматы с холодной газированной водой)…

(Хочу предупредить, пользуясь случаем: в жаркую погоду не давайте слабину, не пейте воды много… Ну, пять стаканов, не больше… Потому что когда вы выйдете из прохладного затенённого помещения, где эти автоматы, – выйдете наружу, а вам же нужно идти работать, и на вас обрушится жара, и свирепое солнце снова вопьётся в ваше тело, – вы тут же захотите снова пить, и это уже будет мучительно.)

Да, там на Мангышлаке под палящим солнцем мы так притёрлись друг к другу, что вопрос – в какой компании отправляться на север Ленинградской области строить узкоколейку, – такой вопрос не стоял, его просто не было.

К нашей бригаде добавилось ещё народу, и в первых числах июля мы выехали к месту дислокации, как строго выразился комиссар отряда.

Как строить узкоколейку, никто из нас не знал, но большевистский принцип – «нам нет преград ни в море, ни на суше» («мы рождены, чтоб сказку сделать былью») – действовал железно.

Путь к месту дислокации пролегал через Вознесение (символично, правда?)

(Посёлок городского типа в Подпорожском районе Ленинградской области, административный центр Вознесенского городского поселения. Расположен на крайнем северо-востоке области, на берегу Онежского озера – Википедия.)

(В том месте, где из Онежского озера вытекает река Свирь, устремляя свои воды к другому озеру – Ладожскому.)

В Вознесении был перевалочный пункт, мы полдня проболтались по посёлку, ничего интересного не обнаружили – ну, дома деревянные, народ обычный… скучно. Потому, когда на нашем пути оказался буфет, да ещё открытый, да ещё с пивом, – я очень обрадовался.

Да не только я, все обрадовались.

И то, что пиво оказалось безбожно разбавленным, – не омрачило нашей радости, мы не спеша пили коктейль из пива и воды и смотрели в окно, где было видно озеро и небо, неотличимое от озера: день был сильно пасмурный.

Когда за нами прибыл узкоколейный поезд, немножко игрушечный (как показалось), мы были уже изрядно навеселе и потому не заметили, как добрались до «места дислокации».

Это оказалась большая заброшенная деревня, окружённая лесом. Покинутые пустые дома, разбитые окна… глушь и дичь, место невесёлое.

Как тут жили прежние жители, и зачем они тут жили, и кто они были – вопросы без ответа… Скорее всего, тут околозэковская тематика – гадать не хочу, просто помню, что у нашей страны непростая история.

Квартирьеры (они за трое суток приехали, чтобы подготовить для нас жильё) вполне справились, выбрали два больших дома, перетащили туда матрацы и прочую спальную принадлежность (всё это доставил мотовоз в вагончике), так что особых проблем с устройством не было.

Пока мы управлялись с размещением (в одном доме – мужское население, в другом – женское), из Вознесения нам привезли кухонную утварь – миски, ложки, кружки и три больших бидона: в одном – картофельный суп, во втором – макароны с мясом, в третьем – компот.

И мы всё это с удовольствием слопали, и у нас появилась уверенность в завтрашнем дне.

Рано утром прибыл мотовоз с нашим завтраком и двумя местными специалистами (как оказалось, местное руководство понимало, с кем имеет дело).

Два мужичка, оба приземистые, крепенькие, как грибы-боровики. Один – вальщик, другой – мастер.

Оба практики, слава богу. Один умел валить лес, другой умел строить узкоколейку и всё про это дело знал.

Да, ещё бензопилы, пильные цепи и бачки для бензина. И две бочки для хранения бензина.

И как-то сразу, как бы само собой получилось, что мы посерьёзнели, кожею ощутили, что вольная наша разгульная жизнь осталась позади.

Мастер сказал, что надо разбиться на бригады и что в каждой бригаде должен быть свой вальщик, и я тут же решил, что буду вальщиком.

Ну да… «Вы умеете играть на рояле?» – «Не знаю, не пробовал».

Надо пояснить, почему четыре бригады.

От магистрали, основной узкоколейной дороги, надо проложить четыре новых боковых ветки – к местам новых зон лесоповала. Стало быть, и бригад должно быть четыре, каждая со своим направлением работы и своим вальщиком.

Нам выдали каски, жилеты, и вальщик повёл нас в лес, благо идти никуда не надо было, всё под боком, и мы в течение целого дня учились спиливать деревья.

На следующий день – первый трудовой для всех – мотовоз притащил пустые, немножко игрушечные вагончики и развёз нас по участкам.

Мы (наша бригада) выгрузились, где указал моторист, и стали ждать, когда появится мастер и объяснит, что нам делать, как эта узкоколейка строится.

Тут же обнаружился местный колорит – комары.

В деревне они нас не очень доставали, но тут… голодные и свирепые, как орды кочевников когда-то на Русь, нападали на нас волнами, они словно ждали нас. Мы мужественно сражались, мох вокруг нас уже был усеян комариными трупами, но – орда… неисчислимая, неиссякаемая… и нам стало казаться, что долго мы не продержимся.

Нет ничего хуже бездельного ожидания среди дикого леса, и уже у кое-кого стала появляться малодушная мысль: «И на хера мы сюда приехали?»

Но появился мастер, двумя-тремя фразами всех взбодрил и стал объяснять, что и как делать.

И началась работа.

Я, как вальщик, спиливал несколько деревьев, девушки учились обрубать сучья, и уже голый ствол я раскряжёвывал, то есть распиливал на двухметровые брёвнышки, шпалы будущей дороги.

Комары отступили… не совсем, конечно… но нашествие кочевой орды было закончено. Мы стали своими, а своих обижать не принято.

Так мы двинулись в наше ближайшее будущее.

К концу третьей недели, когда мы уже изрядно углубились в лесной массив, комары к нам привыкли и не особенно досаждали и вообще – «привыкли руки к топорам» (а это тоже важно), – я начал скучать.

Опять. Снова.

Я заметил за собой такое: период моей активности и оптимизма – три недели.

Я бодр, мне всё интересно, жизнь прекрасна и т. д.

Когда этот срок истекает, я начинаю маяться и мне уже ничто не мило.

Ну вот такая психика, бороться невозможно. Да и зачем?

К тому же об этом моём свойстве знал и ещё кто-то, ко мне расположенный сдержанно-доброжелательно, и когда мне становилось совсем тошно и невмоготу, появлялся шанс изменить ситуацию.

Шанс, случай.

Нет, решение, право выбора – всегда оставалось за мной.

Но возможность перемены – появлялась.

Вот странное такое что-то…

То, что мы работаем исправно, было отмечено и начальством, и оно тут же решило открыть новый трудовой фронт.

В 50 км ниже по Свири в прошлом году заложили зимник, но не доложили.

Вот туда надо пятерых мужчин, шестой будет Эдька Репетуха, из местных, он будет прорабом, знает, что надо делать, а мест в вагончике всего шесть. Ну, конечно, нужен один вальщик.

Я почувствовал примерно то же, что чувствует боевой строевой конь при звуке трубы, объявляющей атаку.

Расклад такой.

Мы с вещами (это меня немножко смутило – зачем с вещами? – но спорить не стал, начальству виднее), на мотовозе добираемся до Вознесения, там грузим вещи на трактор-трелёвщик (за кабиной тракториста что-то вроде бульдозерного щита, между кабиной и щитом всё вполне умещается).

На складе выдают продукты – коробки с консервами, мешки с крупами, макаронами, сахаром и пр.

Отдельно – чай, Эдька Репетуха отбирает пачки с чаем и несколько пачек рассовывает по карманам.

Все продукты присоединяются к нашим вещам, уже погруженным на трактор, и получается внушительная картина: горбатый трелёвщик.

Тракторист, увидев эту картину, качает головой, но ничего не говорит, забирается в кабину и запускает двигатель.

Мы смотрим ему вслед, и нас зовут к берегу, где нас ждёт катер.

Не прогулочный, конечно… нет, какая-то рабочая лошадка, похожая на маленький буксир. Отчаливаем, и – «вниз по матушке по Волге».

Что-то около часа вниз по течению, вдоволь любуемся пейзажами.

Конечно, если бы мы не проголодались, это была бы чудесная увеселительная водная прогулка. Но в этот раз о таких мелочах, как обед, как-то впопыхах никто не подумал, и к моменту нашей высадки на берег все были изрядно голодны.

– Ничего, – сказал Репетуха, – тут уже недалеко, пару часов ходу. Придём, там уже трактор нас ждёт… всё путём.

И мы двинулись от берега вглубь леса.

Вот знаете, леса есть разные… это был лес как бы первозданный… Ты идёшь по лесной тропе и всею кожей, всем своим существом ощущаешь: здесь хозяин – он, лес. Ты – гость, причём непрошеный и нежданный.

Через час (комары опять почуяли свежинку) перед нами взлетел птеродактиль, тяжело ударяя крыльями по вершинам деревьев. Репетуха, возглавляющий нашу колонну, не обратил на это внимания.

– Эдик, что это? – спросил я.

– Глухарь, птица каменного века. Их тут много, – ответил Репетуха.

Через два часа мы вышли на поляну, где действительно стоял вагон-бытовка, на полозьях.

Заглянули внутрь – да, шесть спальных мест.

Но где трактор?

Репетуха включил радиотелефон и связался с конторой.

Там ничего о судьбе трактора и тракториста не знали.

Получалось положение. Вечерело, холодало, был красивый закат, мы – уставшие и голодные. Красивым закатом сыт не будешь, впереди – ночь со звёздами, в двух часах ходьбы – Свирь…

Ну да. Мы выходим на берег в темноте (если вообще доберёмся) … И – что?

Репетуха пожал плечами, нашёл пустую консервную банку, ополоснул её, набрал воды и на костерке стал варить себе чифир. Человек он был опытный, видавший виды, скажем так (потому на складе набирал в карманы не конфеты и пряники, а пачки индийского «со слоником»).

Откуда вода?

Мох, покрытый морошкой, местами расступался, и в ямках (бочагах по-местному) скапливалась вода – бурая, торфяная, для нас непривычная.

Родниковых вод и ручьёв, где плещется форель, – тут не было.

А ощущение голода и требование желудка насытиться становилось мучительным. Молодые здоровые организмы нуждаются в хорошем, добротном питании, тему вегетарианства, лечебного голодания и пр. можно рассматривать в преклонном возрасте, когда уже на склоне, но не когда ты на подъёме и у тебя всё впереди.

Объективно единственным съедобным элементом окружающего была морошка, сплошным ковром покрывавшая мох, отчего мох из сизо-зелёного превратился в оранжево-золотистый.

Раньше я эту ягоду не пробовал, у нас (на моей малой родине) привычным было – сначала земляника, потом черника, потом брусника и малина.

Болот у нас не было, сосновые боры с грибами-боровиками (никогда не забуду свои корзины, полные боровиков… фантастика!).

Болот не было, и потому не было ни клюквы, ни морошки.

Так что для меня это было в диковину – морошка.

Оказалось – вкусная ягода… ни на что не похожая… немножко кисло-сладкая, но именно немножко, самую малость.

Мы разбрелись по окрестности и – ели, ели, ели…

Теперь скажу серьёзно. Все разговоры о том, что можно питаться ягодами, фруктами и пр., – враньё (непонятно зачем). Ты можешь съесть ведро морошки, и единственным результатом будет то, что тебя стошнит. А чувство голода («Я хочу жрать» – бывший полковник Чернота, «Бег», М. А. Булгаков) станет ещё мучительнее.

Сколько мы этой морошки съели – до тошноты. До полного отвращения.

Ну вот ещё – торфяная вода в бочаге. Что до тебя из этой бочаги мог лось пить, или заяц, или волк, или ещё какой зверь (им же тоже вода нужна), – об этом уже никакой заботы. В природе всё стерильно.

Выпив чифира, Репетуха взбодрился и решил, что надо прибраться в вагончике, чтобы было культурно. Мы стали прибираться, следы жизнедеятельности прошлогодних обитателей нам были ни к чему. Человек вообще должен жить в чистоте.

Уже сильно темнело, когда появился тракторист с мешком на плечах.

Сбросил мешок себе под ноги и сказал:

– Ну и заебался…

В мешке было – две буханки хлеба, несколько банок тушёнки, кулёк с сахаром и ещё что-то, уже не помню.

Оказалось: трактор провалился в яму – по «дальше некуда», сам тракторист едва вылез, а трактор наглухо сел, а в прошлом году никакой ямы не было, откуда она взялась – … его знает… сейчас трактор почти по кабину в воде – со всеми продуктами и вещами нашими… недалеко, километров пять.

– Вот тут вам принёс, чтоб с голоду не помёрли, – сказал он.

(Вспоминая эту историю, я не могу не отметить вот что: люди, занятые естественным трудом… натуральные люди… уточню и конкретизирую: русские люди, о других не знаю… невзгоды, неприятности и пр. воспринимают не как повод впасть в печаль-тоску-уныние, а как повод «воспрянуть духом»… казалось бы, всё плохо – а дух играет, и человек становится свободным, большим, сильным, бодрым и весёлым, и несговорчивым, и неуступчивым, точно знающим свой пункт и свою цель, готовым к любому сильному действию… Я отмечал это не раз… Свойство ли это только русского человека или общее для всего человеческого рода – я не знаю… но я убеждён, что именно это свойство русского психотипа позволило нам победить в Великой Отечественной войне, когда против нас сражалась вся Европа.)

Короче – «никто не даст нам избавленья».

Ситуация.

Хоть и север, а в конце июля ничего похожего на белые ночи нет.

Понятно, что надо идти к трактору и всё перетаскивать к вагончику.

А уже звёзды помаргивают.

Ситуация.

Мы разводим костёр, в каком-то полудырявом ведре завариваем чай на всех, съедаем всё, что принёс тракторист… и начинается ночь под звёздами.

Романтика.

Вы ночевали в августе под открытым небом?

Только мечтаете?

Советую: забудьте. Если в одиннадцать вечера ещё терпимо, да и костёр ещё не погас, то в два часа ночи, когда уже роса придавливает последние огоньки в кострище, – холод пробирает до костей, и ты понимаешь, что необходимо в какое-то помещение.

И замечу… Я тут ничего не открываю. Это открыто уже первобытными людьми. Уже они поняли, что ночевать надо не под открытым небом, а в какой-нибудь пещере и там же, в пещере, разводить и поддерживать огонь…

Тут богатая тема.

Пещера с костром (а огонь в виде костра, как же ещё) – явный прообраз современного жилища, росписи по стенам пещер подтверждают это.

(Кстати – гениальная графика, рекомендую… У нас вершиной изобразительного искусства оказывается чёрный квадрат… Первобытный наш предок, увидев эту вершину, точно бы решил, что мы тут все сошли с ума… и дальше, если бы мог мыслить абстрактно и перспективно, он бы заключил, что наша цивилизация – это ошибка, неправильная цивилизация, и что надо всё начинать сначала. Тут угадывается ленинское: «Мы пойдём другим путём». )

Но это не всё.

Обитатели пещеры, расположившиеся вокруг костра, довольно быстро обнаружили основное свойство нашей цивилизации – принцип теплового кольца.

Очень просто: у костра хорошо располагаться на определённом расстоянии. Ближе – обжигает, дальше – холодно. А площадь теплового кольца – она же не меняется, а численность населения возрастает, всё живое стремится к размножению… и?..

Да, начинается «борьба за московскую прописку».

А как вы себе это представляете?

Начинается элементарная грубая толкотня, «вас тут не стояло», и кто-то вылетает из теплового кольца внутрь, в огонь, и переходит в плазменное состояние, а кто-то оказывается вытолкнут наружу – вот как раз под ночное небо и звёзды.

И это – стабильное состояние нашей цивилизации по сей день.

Отвлеклись, однако.

Перекантовавшись ночь в вагончике, с утра выпили горячего сладкого чая (есть было нечего) и пошли к трактору. Тракторист был нашим вожатым.

Пять километров – туда, пять – обратно. Из еды – морошка, щедро рассыпанная кругом. Я чувствовал, что меня начинает тошнить, другие чувствовали примерно то же. Мы совершили несколько челночных рейсов и к вечеру справились, всё перетащили.

Мой чемодан оказался сильно помят. Тракторист объяснил, что пытался выбраться, двигал туда-сюда щит, чемодан попал под щит. Меня это огорчило.

Как бы там ни было, со следующего утра началась нормальная жизнь.

В какой-то день Репетуха сказал:

– После обеда иди попили пеньки.

(Пояснение: при валке, особенно зимой, после того как дерево спилено, остаётся довольно высокий пень. И когда их, таких пней, торчит много, дорога становится непроезжей.)

Уже вечерело, я плотно пообедал (с кормёжкой у нас было всё в порядке, один из членов нашей бригады оказался умелым кулинаром и с удовольствием взял на себя обязанности повара, чему мы были несказанно рады) и в самом лёгком настроении, взяв на плечо бензопилу и в другую руку бачок с бензином, отправился спиливать пеньки.

Дорога была шикарная, вся устлана стволами деревьев… это был зимник, то есть по этой дороге зимой поедут лесовозы, груженные лесом.

Не надо рельсов, мотовозов, вагончиков и прочей железнодорожной романтики.

Этот зимник начали делать прошлым летом, не доделали и даже оставили вот эти самые пеньки.

Повторяю, дело было к вечеру, начинался закат, погода стояла изумительная – ясно, свежо, июльская жара ушла, зимник простирался передо мной широкой лентой прямо до горизонта, я шёл мечтательно и беззаботно и вдруг увидел перед собой – не близко, метрах в ста – фигуру человека.

На фоне предзакатного неба она была чётко обозначена.

Человек стоял и явно рассматривал меня.

Человек – здесь?

Тут на пятьдесят вёрст ни одной человеческой души… И, словно услышав мои сомнения, фигура опустилась на четвереньки и стала натуральным медведем, отчётливо обозначив свою покатую спину.

Я бросил и пилу и бачок с бензином и побежал к вагончику, где Репетуха варил очередную порцию чифира.

– Эдька, там медведь! – чуть ли не закричал я, запыхавшись и стараясь унять дыхание, всё-таки пробежал метров пятьсот.

– У тебя есть ружьё? – спросил он, не отрывая взгляда от закипающего чифира.

Вот – тоже тема.

Да, у меня было ружьё. Старая ижевская одностволка-получок 16-го калибра, с хорошей кучностью и дальностью… я приобрёл его на своей малой родине – давно, и патронов несколько коробок, и всё это лежало у меня дома без употребления. Когда я узнал, что мы полтора месяца будем в лесной глуши, я решил взять ружьё с собой.

И вот – реальный случай ружьё употребить.

Я достал из чемодана ружьё, сунул в карман четыре патрона с жаканами и побежал обратно. Добежав до места, где я бросил бензопилу и бачок, я остановился, уравнивая дыхание, достал патрон и загнал в патронник. И только тогда вспомнил, что после выстрела гильзу распирает и она застревает в патроннике, и рукой её не извлечь. То есть в моих руках было оружие, рассчитанное на один выстрел. В этой ситуации благоразумие предполагало бы вернуться к вагончику и самому сварить себе чифира и забыть про этот вечер. Но благоразумие и я (по крайней мере, тогдашний) – были две вещи несовместные. И потому я с ружьём наперевес, явно подражая какому-нибудь персонажу Фенимора Купера, направился к тому месту, где увидел медведя, и легко это место нашёл. Следы явно читались – большие чайные блюдца с когтями.

И я стал следопытом (ну, по Куперу) и чётко просмотрел: медведь, свернув с дороги, двигался с краю, незаметно, мне навстречу, и свернул в лес, когда убедился, что я исчез. Я ещё сколько-то прошёл по его следам, и потом что-то меня толкнуло: хватит. Словно голос чей-то тихо, но очень внятно: хватит, возвращайся. Я послушно остановился и, постояв некоторое время, осматривая уходящую вниз сырую ложбину (туда вёл след, в ельник), повернул назад.

Вернулся на дорогу и, подобрав бензопилу и бачок, пошёл к вагончику. Уже тут было не до работы. В вагончике убрал в чемодан ружьё и сварил себе чифир, а скоро и бригада вернулась с трассы, и мы стали ужинать…

Справка

Медведь летом не нападает на человека. Может разгоняться до скорости 70 км/ч.

Раненый медведь смертельно опасен.

Вопрос: Я знал об этом?

Ответ: Да, знал.

Вопрос: Так что же это было?

Ответ: Испытывал судьбу.

Вопрос: Ты понимаешь, насколько медведь был умнее тебя и даже порядочнее тебя?

Ответ: Да. Да. Да…

Морошка?

С той поры не могу её видеть, во мне поднимается волна отвращения.

Но вот вопрос, который доставляет нравственное мучение, – ЗАЧЕМ я хотел отобрать жизнь у нормального лесного жителя? Зачем?

И – нет ответа. Оказывается, я не знаю, зачем хотел убить медведя.

Оказывается, я не охотник.