Надо было как-то жить дальше, но как – никто не знал. Оставят ли теперь компанию в покое или скоро заявятся новые бандиты и скажут, что нужно оплачивать долги Миши Пермяка?

Отца вызывали в прокуратуру, к следователю, спрашивали про Пермяка, вспомнили и Симоняна, но отец ничего об их делах сообщить не мог, а его самого обвинять, вроде бы, было не в чем. Тем не менее, следователь взял у него подписку о невыезде.

Нина видела, что отец в ужасном состоянии. Как ни странно, даже последние полгода, когда он был под пятой у бандитов и ему угрожала реальная опасность, дались ему не так тяжело, как эта неопределенность, подвешенное состояние, которому не было конца. Старые и новые страхи, унижение и ощущение своей беспомощности – все это разъедало душу.

Однажды Нине домой позвонила Лидия Григорьевна – в первый раз за все время их знакомства. Она попросила о встрече, и женщины встретились в каком-то кафетерии в городе. Лидия Григорьевна выглядела утомленной, постаревшей. «Ниночка, что делать? Помоги. Так больше не может продолжаться. Эта компания, она просто убивает твоего отца. От нее нужно избавиться. Нина, ты умница, поговори с ним, меня он не слушает».

Лидия Григорьевна подтвердила опасения Нины: отец пил, напивался каждый вечер.

Слова отцовой жены совпали с мыслями самой Нины, она тоже считала, что самое время продать бизнес. Теперь положение было не такое катастрофическое, и за компанию можно было кое-что выручить. Богатства это отцу не принесло бы, но, по крайней мере, он мог оплатить свои личные долги и не бояться остаться на улице. Надо было продавать, пока не поздно – пока не нагрянули какие-нибудь новые неприятности.

Для Нины самым убедительным доводом в пользу продажи был тот, который она не могла открыто обсуждать с отцом. Поработав с ним в одной упряжке, она убедилась, что отец не был создан для того, чтобы возглавлять собственное предприятие. Он был прекрасным инженером, крепким организатором, но – не хозяином. Ему не хватало кое-чего из того, чем в избытке был наделен Симонян и без чего нельзя было рассчитывать на успех в жестоком, несправедливом и беззаконном мире отечественного бизнеса.

Нине было не по себе от мысли, что она оценивает отца как взрослый человек – взрослого человека, и даже смотрит на него немного свысока. Папа, ее любимый папа, который всегда был для нее самым большим и самым лучшим человеком на свете, оказывается, имел свои слабости и недостатки. Но от этого – и от мысли, что теперь только она может его поддержать, – она любила его еще больше.

Нина опасалась этого разговора, предполагала, что он будет непростым, но не ожидала, что все будет так плохо. После первых же ее слов отец завелся, стал кричать, бросать Нине немыслимые обвинения. Он кричал, что она предательница, что она наносит удар ему в спину, что компания – дело его жизни, и он никому не позволит на это дело покушаться, что он отвечает за людей, которые ему поверили, и что если Нина в него не верит, так и не нужно, он обойдется, и чтобы ноги ее больше в компании не было.

Нина была ошеломлена, она не представляла, что может услышать от отца такое.

На следующий день он позвонил, они встретились. Отец извинился за вчерашнее, просил не обижаться, но держался отстраненно, и твердо заявил, что действительно не желает больше видеть Нину в компании. «Может быть, у меня ничего не выйдет, может быть, я никудышный предприниматель, но это моя жизнь и мое дело, – сказал он. – Я буду продолжать, а тебя не собираюсь тянуть за собой. Ты должна жить своей жизнью. Тебе вообще пора замуж, детей рожать».

На этот неожиданный аргумент она не нашлась, что ответить.

Нина надеялась, что это просто нервы, что это пройдет, но отец стоял на своем и не желал пускать ее в компанию и неделю, и месяц, и два месяца спустя.

Лидия Григорьевна опять звонила, плакала в трубку. Отец продолжал пить, буквально убивал себя. Нина и сама была в отчаянье. Единственная надежда, которой она поделилась с Лидией Григорьевной, была такая: у отца психологический кризис, запоздалая реакция на всю эту историю с бандитами, но это должно пройти, он оправится, нужно только запастись терпением.

Отчасти она оказалась права – но только отчасти.

В это же время для нее встал вопрос о перемене места работы. В инвестиционной компании она давно переросла свою маленькую должность, но всякое продвижение по службе ей перекрыла начальница группы.

Это была женщина средних лет и средних дарований, чрезвычайно озабоченная собственным положением в фирме. В первые годы Нина ходила у нее в любимицах, девушку ставили в пример – много работает, не жалуется, растет профессионально. Отношение изменилось, когда начальница почувствовала в Нине конкурентку. Не будучи сама сильным аналитиком, она не терпела около себя способных людей. Она стала Нину притеснять – нагружать самой трудоемкой и нетворческой работой, придираться к любым недочетам, упоминать в числе проблемных сотрудников на совещаниях.

В последний год Нина и сама давала пищу для критики – увязнув в делах отца, брала слишком много отгулов, отказывалась от сверхурочной работы, опаздывала со сдачей отчетов. Начальница уже склоняла ее имя на каждом углу, готовила почву для увольнения. Стало ясно, что надо уходить самой.

Смена места работы – всегда важное событие в жизни профессионала; следовало изучить возможности, тщательно все обдумать, чтобы из вынужденного ухода сделать шаг вперед в карьере. Однако думать об этом было недосуг, все мысли Нины были заняты отцом, его тяжелым кризисом. Нина всей душой хотела ему помочь, но он отдалился, не подпускал к себе. Не один вечер она провела в тяжелых раздумьях, сидя в своем кресле перед мерцающим немым телевизором. Никакого выхода она не видела.

Однако голова, никогда ее не подводившая, выручила и в этот раз. Мысль, которая ей пришла, казалась нелепой, но уже на следующий день Нина стала ее осуществлять. Она решила, уволившись из инвестиционной компании, поступить на работу в тот банк, который кредитовал отца, чтобы по крайней мере быть в курсе его финансовых дел, а если будет возможность, то и помочь ему. При этом она могла и не обнаруживать их родства, благо фамилия у нее теперь была другая.

Поступить в банк оказалось несложно. Там происходили перемены в руководстве, новые управляющие набирали персонал, и Нину, с ее уже приличным опытом, взяли охотно. Учли и ее пожелание заниматься промышленным кредитом. Так Нина, ничего не сказав отцу, оказалась в том банке и в том самом отделе, который выдавал ему ссуды.

Обстановка в банке была странная – во всем чувствовалось полукриминальное прошлое. В девяностые годы у истоков банка стояли какие-то комсомольские функционеры и кооператоры в малиновых пиджаках. Откуда взялся первоначальный капитал, было неизвестно – не только налоговым органам, но, кажется, и нынешним владельцам банка, потому что основателей, которые хранили эту тайну, давно не было в живых.

Первых темных дельцов сменили другие, потом третьи. Но времена менялись, и в банк проникали новые веяния. В руководстве появились люди, делавшие ставку на легальный бизнес, профессиональную работу. Нина застала переходное время, когда банк, как царевна-лягушка, был уже местами похож на царевну, но все еще не мог отказаться от своей лягушачьей шкурки. В кабинетах управляющих можно было видеть и респектабельных западных бизнесменов, и местных криминальных авторитетов, звучали и высокие финансовые разговоры, и блатная феня.

В отделе промышленных кредитов за соседним с Ниной столом сидел боксерского вида субъект, который даже не знал, как включается компьютер. Он приходил на работу каждый день, но никогда ни с кем не разговаривал, а отбывал время, изучая автомобильные журналы. Почему начальству нужно было держать здесь человека, не имевшего отношения к финансам, было непонятно, и Нина не хотела это выяснять. За другим столом вообще никто никогда не появлялся, хотя в штате отдела значилось, что там трудится специалист по долгосрочным ссудам. Нина, кроме своей работы, выполняла всё за этих двоих, и это ее устраивало.

Еще в отделе было несколько женщин-бухгалтеров, получивших образование лет тридцать назад. У всех были дети, внуки. Работа их интересовала, как жизнь на Марсе, но они в ней нуждались – ради тех же детей и внуков. Поэтому они были готовы выполнять большой объем рутинных операций, но попытки начальника поручить им что-нибудь, выходящее за рамки их знаний тридцатилетней давности, были обречены.

Начальником отдела был молодой человек по имени Кирилл – очень полный, с румяными щеками, похожий на большого ребенка. Он был выпускником того же финансового института, что и Нина, только закончил его несколькими годами раньше. Он очень обрадовался приходу Нины, сразу признал в ней родственную душу, и скоро у них составился как бы свой альянс. Не проходило дня, чтобы Кирилл не приглашал Нину к себе, по делу или без дела, нередко просто, чтобы поболтать, пожаловаться на жизнь.

А жизнь у Кирилла в банке была нелегкая. Он жил циклами. Время от времени им овладевала жажда деятельности, тогда он вызывал к себе Нину и Игнатия Савельевича, ведущего специалиста отдела. Кирилл развертывал перед ними грандиозные планы – в его воображении они расширяли операции в разы, в десятки раз, и из скромного отдела кредитования превращались в филиал, ведущий самостоятельную инвестиционную политику. Игнатий Савельевич, который слышал эти речи уже не раз, со всем соглашался. Нина, для которой это было в новинку, старалась вникнуть, а вникнув, удивлялась тому, что, при всей наполеоновской смелости, планы Кирилла отнюдь не были пустыми фантазиями, – все это было, пожалуй, реально.

Возбудив самого себя своими прожектами, Кирилл восклицал: «А теперь – работать, работать! Время не ждет!» – выпроваживал своих сотрудников и сам хватался за конкретные дела, вникал в мелочи и всех тормошил.

Период активности заканчивался очередным вызовом Кирилла к руководству банка. Сверху Кирилл приходил убитым. Его воздушные замки рушились при столкновении с грубой действительностью. Руководство, не отличавшее дебета от кредита и не способное обойтись без мата в разговоре, сообщало Кириллу свое видение проблем. Указания, которые получал Кирилл, не отличались разнообразием: обычно ему велели списать, по неизвестным причинам, долги какой-нибудь фирме, «отмыть» крупные суммы наличности или принять в свой штат финансистом-консультантом очередную уголовную рожу.

После визитов «наверх» Кирилл впадал в апатию, пускал дела на самотек и сидел у себя в кабинете, не глядя подписывая бумаги, которые ему приносили.

Нина стала для него «жилеткой», в которую он мог поплакаться. Сначала Нина беспокоилась, уж не имеет ли Кирилл на нее виды как мужчина. Такого рода интерес начальника мог перечеркнуть ее планы. К счастью, скоро выяснилось, что для беспокойства нет причин, – Кирилл был женат и обожал свою жену. У него на столе стояла ее фотография в рамочке. Жена была худая, угловатая, с хищным выражением лица – на взгляд Нины, малопривлекательная особа, но, хвала небесам, сам Кирилл был иного мнения.

Кроме них с Кириллом, единственным профессионалом-финансистом в отделе был Игнатий Савельевич, мужчина пенсионного возраста. Когда-то, в прежнее время, он сам заведовал отделом в одном из центральных государственных банков. Он знал все на свете – и по профессии, и вне ее. Как-то за чаем он рассказал Нине, что один из нынешних вице-премьеров федерального правительства некогда служил под его началом. «Нина, вы знаете, что такое дислексия? Это паталогическая неспособность складывать из букв слова. То есть, попросту, человек не может читать. Так вот, у него дислексия в тяжелой форме. Вы спросите, как мог работать в банке человек, не умеющий читать? А я спрошу: как он сейчас работает вице-премьером?»

Игнатий Савельевич посмеивался: «Да что дислексия! Это ерунда. Я знаю вещи похлеще – кто из правительства что приватизировал, и на какие зарубежные счета переводились миллиарды. Не всё, конечно, знаю, но многое. Если бы я хотел красиво умереть, мне достаточно было бы одну сотую из этого выдать в прессу. Но я хочу еще пожить, поэтому ничего не выдам».

Нина спрашивала: «Игнатий Савельевич, а почему вы ничего не приватизировали? Почему у них миллиарды, а вам, уже на пенсии, приходится работать?» «Потому что я дурак», – отвечал Игнатий Савельевич. «Нет, – возражала Нина. – Вы не дурак, а честный, порядочный человек». «Это то же самое», – смеялся старый финансист.

До прихода Нины Игнатий Савельевич был в отделе главной силой во всем, что требовало приложения знаний и интеллекта. Когда появилась Нина, он, с первых слов оценив ее возможности, стал, не стесняясь, спихивать на нее работу. Но и в долгу не оставался – в качестве платы учил Нину многим тонкостям и хитростям профессии.

От Игнатия Савельевича к Нине попало досье отцовской компании. Теперь она в банке курировала этого заемщика и ежеквартально получала от него отчет об операциях. Судя по отчетам, дела в компании шли в целом благополучно.

Проработав в отделе с полгода, Нина уже стала неофициально его ведущим сотрудником. Теперь со всеми сложными вопросами обращались к ней. Игнатий Савельевич не ревновал к ее успехам, а Кирилл был счастлив, что у него есть такой кадр. Положение самой Нины в этом «гадючнике», как назвал его покойный Миша Пермяк, было, как ни странно, вполне сносным – ее устраивала и работа, и нелепая, путаная обстановка в отделе, благодаря которой она получила большую самостоятельность.

Примерно раз в месяц Нина бывала у отца дома. Лидия Григорьевна радовалась ее приходам, готовила особый ужин. Эти вечера втроем проходили мирно, все старались быть любезными, не касаться больных тем. О своей работе отец не говорил, на вопросы отвечал: «Все нормально, нечего рассказывать». Нина, так и не сообщившая ему о переходе в банк, тоже не могла распространяться о своей работе и отделывалась такой же отговоркой: «Все нормально». Выходило, что обсуждали в основном кулинарные новинки Лидии Григорьевны и театральные постановки, которые они с отцом снова стали посещать.

О делах отца Нина больше узнавала от Лидии Григорьевны. Улучив момент, та сообщала Нине главное: в компании тихо, никакие бандиты больше не наведывались. Отец работает, пить перестал.

Нина подумывала о том, чтобы присоединиться к их театральным походам, что ей не раз предлагала Лидия Григорьевна. Но не было времени – Нина работала много, как никогда, загружая себя почти на все вечера.

Угнетало ее то, что она обманывала отца. Начавшись с маленького, оправданного умолчания в то время, когда отец был на грани срыва, и его нужно было всячески оберегать, постепенно это выросло в большую ложь, из которой не было выхода. Признаться теперь в обмане значило бы тяжко обидеть и, возможно, окончательно отдалить от себя единственного родного человека, а не признаваться – значило заводить ситуацию все дальше в тупик.

Нина тянула, не решаясь покончить с ложью. Это было не в ее характере. Скорее, это было в характере ее мамы, которая за всю жизнь ни с кем не поссорилась, предпочитая сглаживать углы и предоставлять времени все решить. «Мама, мама, где ты? – вздыхала Нина. – Если ты есть где-то, прости, что я так редко тебя вспоминаю. Но я люблю тебя». Нине казалось, что со смерти матери прошла целая вечность, и она ловила себя на том, что не всегда может вспомнить родное лицо.

Нина не зря пришла в этот банк – настал момент, когда ей на самом деле пришлось сыграть роль ангела-хранителя для отцовской компании. Приближался срок погашения последней краткосрочной ссуды – самой крупной из всех. Денег в компании для этого было явно недостаточно. Нина считала, что, будь она рядом с отцом, ей удалось бы получить нужные средства в другом банке, но она сомневалась, что отец сможет это сделать сам. Точнее, была уверена, что не сможет.

Она обдумывала аргументы для Кирилла, чтобы выхлопотать для компании отсрочку. Но случилось худшее: по банку пошла волна мобилизации денежных средств. Владельцам срочно понадобились большие деньги, и они дали команду безжалостно собирать долги со всех дебиторов, выжимать наличные любой ценой. Первое, что подумала Нина, когда услышала об этом, было: «Господи, опять то же самое. Сначала Симонян, потом Миша Пермяк, теперь эти».

Кирилл собрал свой штаб, состоявший из Нины и Игнатия Савельевича, и объявил задачи дня. Потом, отдельно, жаловался Нине: «Я так больше не могу. Что они творят? Я уйду, честное слово, уйду».

Нина металась, не зная, что предпринять. Просить Кирилла об отсрочке ссуды было теперь бессмысленно. Как бы он ни благоволил к ней, в создавшейся обстановке он не стал бы прикрывать такое нарушение своим тучным белым телом. Броситься к отцу, признаться в своей лжи и предложить помощь? При мысли об этом Нина сразу вспоминала тот ужасный разговор, когда он назвал ее предательницей. Что он сказал бы на этот раз, трудно было даже вообразить.

У них с Игнатием Савельевичем сложилось, что они дважды в день пили чай, и всякий раз финансист рассказывал ей что-нибудь интересное. Но теперь Нина была не в настроении слушать его воспоминания и житейские наблюдения. Повинуясь внезапному импульсу, она прервала его вопросом:

– Скажите, Игнатий Савельевич, как можно устроить для какой-то компании отсрочку по ссуде?

Старый лис сразу все понял. Иронически глядя на Нину, он пожевал сушку, отхлебнул чаю и сказал:

– О-хо-хо, юная леди. А я-то считал вас образцом добропорядочности.

Нина покраснела.

– Игнатий Савельевич, умоляю, очень нужно. И срочно.

Но старик не спешил, он явно получал удовольствие.

– А кто у вас там, в этой компании, – сердечный друг?

– Ну… почти, – сказала Нина, потупившись.

– Ладно, – смилостивился Игнатий Савельевич. – Вашему горю можно помочь. Вот вам один вариант.

Он изложил ей схему из четырех последовательных операций. Первая из них состояла в том, чтобы, вопреки всякому здравому смыслу, оформить на компанию еще одну крупную краткосрочную ссуду. На втором этапе на полученные средства приобретались акции самого банка, что делало компанию акционером и давало некоторые дополнительные права. В конце всех операций акции оказывались проданными, компания освобождалась от краткосрочных ссуд и оставалась с долгосрочным кредитом, выданным ей банком на очень льготных условиях.

У Нины захватило дух от простоты и виртуозности этой схемы.

– И, заметьте, каждая отдельная операция вполне законна и обоснована с точки зрения банка, – сказал Игнатий Савельевич. – Но есть одна загвоздка.

Он уже не шутил, смотрел на Нину серьезно.

– По правилам, существуют минимальные сроки, которые должны проходить между определенными операциями, так что всё вместе можно проделать только примерно… – он секунду подумал, – примерно за три недели.

– Но это невозможно! – воскликнула Нина. Она была в отчаянье.

Игнатий Савельевич еще отхлебнул чаю, потом тихо спросил:

– А когда нужно погашать ссуду?

Поколебавшись, Нина назвала дату, до которой оставалось всего десять дней.

– М-да, дела, – сказал Игнатий Савельевич. – Тогда, коллега, вам придется встать на путь подлога. Только не говорите потом, что это я вас на него толкнул.

– О чем вы? – не поняла Нина.

– Вы хорошо помните, как в этом банке хранится документация по ссудам? – Николай Савельевич говорил совсем тихо.

– Конечно. Бумажные документы хранятся здесь, в отделе. Электронные файлы – тоже здесь, в наших компьютерах, а копии – на сервере банка.

– А когда электронные копии поступают с наших компьютеров на сервер? – спросил Николай Савельевич.

– Раз в месяц. – Нина все еще не понимала.

– Да, и в последний раз это было как раз около месяца назад.

– Вы хотите сказать, что я могу… – До Нины наконец дошло.

– Именно. Помните «Мертвые души» Гоголя? Все, что происходит от одной ревизской сказки до другой, – это как бы еще не произошло, можно повернуть и так, и сяк. До следующей перекачки данных на сервер вы можете оформить эти операции как состоявшиеся в течение последнего месяца. А что касается бумажных документов… Я полагаю, папка этой компании лежит у вас в шкафу?

– Да, – призналась Нина. – Но… неужели такое возможно? – Она была ошеломлена.

– Да, дорогая. И все бухгалтеры со стажем это знают. Вот, теперь и вы знаете.

– Но… Что, если меня изобличат?

– А кому изобличать-то? – усмехнулся Игнатий Савельевич. – Кирюше нашему сейчас не до того, а я… – Он постучал себя пальцем по виску: – Эта черепушка хранит так много секретов, что еще один малюсенький секрет ее не обременит.

Нина, которая в своей жизни даже дорогу на красный свет ни разу не перешла, оказалась перед перспективой совершения должностного преступления. В полном смятении чувств она приехала домой, заварила крепкий кофе и, забравшись в кресло, стала думать. Впрочем, думать тут было особенно не о чем, все было ясно: либо – либо. Либо она решалась на это, либо нет. Если решалась, то, в случае удачи, она могла сильно помочь отцу – впервые в жизни быть ему по-настоящему полезной. А в случае неудачи… Ну, не убьют же ее. Скорее всего, даже в тюрьму не посадят. Просто выгонят из банка с треском, так что потом ее больше никуда не возьмут. «Что ж, пойду работать уборщицей», – решила она.

Все было ясно, но Нина не спала до рассвета. Она уже понимала, что сделает это, но не находила для себя нужных слов. В конце концов слова нашлись. «Надо довести дело до конца, – сказала она себе. – Ты ведь для этого поступила в банк, так что ж теперь идти на попятный? Всегда нужно доводить дело до конца».

Проспав всего пару часов, она встала, влила в себя новую порцию кофе и поехала в банк. От принятого решения ей было жутковато и весело.

Приехав в отдел, она четко, спокойно и даже как-то буднично проделала все, что советовал ей Игнатий Савельевич, как будто была не молодым финансовым аналитиком Ниной Шуваловой, а какой-то закоренелой преступницей или шпионкой.

Встретив ее, Игнатий Савельевич, конечно, заметил бледность ее лица и понял ее причину, но ничего не сказал. Этот обломок прошлого умел держать язык за зубами.

В конце недели отец пригласил ее в гости. Он был торжествен, его распирала большая, замечательная новость. Лидия Григорьевна тоже была радостна, смотрела на него с любовью.

Разлив по бокалам шампанское, отец сказал:

– Поздравь меня, Нина. Банк прислал нам извещение о реструктурировании долга. Никаких финансовых рисков больше нет, компания прочно стоит на ногах. Победа! Я знал, что так будет.

«А ты не верила», – слышалось Нине в его словах. Она, как могла, изобразила радостное удивление, поцеловала отца, чокнулась с Лидией Григорьевной. Теперь она точно знала, что никогда не сможет открыть отцу свой секрет.

Отец был весел, шутил. Надев феску, подарок Нины, он изображал из себя турка, владельца гарема. Потом полез на антресоли, достал гитару и спел несколько песен, которых Нина не слышала уже много лет.

Прощаясь с Ниной, Лидия Григорьевна завела ее к себе в комнату и спросила шепотом: «Ниночка, ты имеешь к этому отношение?» «О чем вы, Лидия Григорьевна?» – таким же шепотом произнесла Нина, пожимая плечами. Лидия Григорьевна молча сжала ей руку и поцеловала в щеку.