Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман

Она встала и, прихватив несколько камней, подошла к торосам.

Раз за разом, она бросала камни на лед – так, чтобы следующий падал на несколько шагов дальше. Последний упал за серединой речки, но и там не смог пробить корку льда. Нина облегченно вздохнула и снова почувствовала нечеловеческий голод, заставляющий терять последние силы. Напрягая волю, она попыталась подавить его. Но голод не уходил, забыть или прогнать его не удавалось. Он только на время, пока она бросала камни, затих, притаился, и теперь обрушился на нее в полной мере: так, что закружилась голова и в глазах поплыли багровые червячки. Нина тяжело осела на торчащую льдину.

Круговерть в голове постепенно улеглась.

Нина вышла по пологому берегу к куче хвороста, где сидела раньше, подняла с земли запорошенную инеем молодую елку с обломанной вершиной. Она перехватила ствол наперевес и, вперив глаза в тускло-желтый солнечный диск, что-то яростно прокричала ему – раз, другой, третий… Смысла беззвучного крика Нина не запомнила, но твердо знала, что трижды кричала одну и ту же фразу… Она почувствовала, как наполняются мышцы прежней силой, которой должно было хватить для задуманного.

Легко перемахнув через торосы, она оказалась на гладком льду. В черной прозрачной воде под ним стелились причесанные течением водоросли и пучки длинной прибрежной травы. Нина на полусогнутых ногах медленно зашагала вперед.

Лед прогибался все сильнее, каждой ступней Нина чувствовала, как что-то лопается внутри него. Заросшее дно отдалилось и исчезло. Нина осторожно опустилась на колени, потом легла на дышащий под ней лед. Она не смотрела далеко вперед – только на пять-десять шагов – но знала, что пройдена едва ли треть пути. Полуобняв ствол, она ползком продвигалась дальше и дальше, поочередно подтягивая то правую, то левую ногу, стараясь, чтобы большая часть тяжести тела приходилась на елку. Сквозь бесцветную корочку льда просвечивала та же черная вода. Ползти было тяжело, еще тяжелее было передвигать елку. Она скользила плохо, приходилось всем телом распластываться по льду и одной рукой подталкивать ее вперед.

Струйки пота текли по шее и спине, затекли на бока. Стало жарко. Она приостановилась, переводя дыхание, и первый раз глянула вдаль перед собой. Берег казался рядом. Она осторожно оглянулась, перевалившись на бок. Так и есть, больше половины осталось позади. И тут ее охватило нетерпение, да такое, что она до дрожи стиснула зубы, понимая, что именно сейчас торопиться никак нельзя. Она заставила себя двигаться так же медленно и размеренно, как раньше.

Почти у кромки берега она все же приподнялась на колени, отпустив на миг ствол деревца. Правая нога ощутила слабый хруст и, не встречая больше сопротивления, ушла вниз. Нина дернулась в сторону, но вслед за правой ушла и левая. Ноги сразу стали неимоверно тяжелыми, неуклюжими и потянули за собой остальное. Нина взмахнула руками, пытаясь дотянуться до елки, но та неожиданно оказалась далеко. Лишь тонкая веточка скользнула между пальцев, слабо уколов хвоинками, и рука схватила пустоту.

«Крутой берег! – мелькнула мысль, первая отчетливая мысль, которую Нина восприняла за весь сон. – Стрежень около него, а не на середине!..»

Нину завернуло на спину. На короткое мгновение она увидела синий осколок неба, в нос и рот хлынула вода. На месте неба заскользили мутные зеленовато-голубые тени с темными разводами – все быстрее, быстрее, быстрее… Они размазались в одну сплошную грязноватую зелено-синюю полосу, полоса вспыхнула, ослепила, и Нину словно выстрелили в эту ярчайшую, ярче солнца, вспышку…

Баринов выключил магнитофон.

– Все, Нина Васильевна, все. Достаточно. Спасибо… А теперь так: Сталина Ивановна даст вам микстурку, ложитесь и досыпайте. Уже пятый час.

– Да, правда. Мне сейчас бы полезно поспать… А вы?

– А я в кабинет, и – работать, работать, работать… Кстати, на завтра, нет, уже на сегодня, бюллетень вам обеспечен. Нет-нет-нет, не спорьте, пожалуйста! – Он предупреждающе поднял руку, хотя Нина не сделала и попытки возразить. – По вашим показаниям вам на работу нельзя денек-другой. На основную работу, разумеется, а сюда, в эту кроватку – милости прошу нынче же вечером.

Результативной оказалась и следующая ночь.

Когда Нина открыла глаза, ее тесноватая кабинка снова была наполнена людьми. Снова были осмотр, обстукивание, пробы для анализов…

Снова она испытала ставшие традиционными и привычными слабость, полную разбитость в теле, жуткое сердцебиение. Новым было то, что в этот раз непривычно долго в сознании присутствовало ощущение из сна – голода, тоски, смертельной усталости и жестокого зноя.

Дежурил Игорь, аспирант Баринова и, неофициально, его второй зам. Сам же Баринов появился, когда Нина заканчивала диктовку.

«…так что, практически, я ничего не видела все это время. Может, это каменоломня, может, какое-то строительство. Но скорее каменоломня, потому что я словно на дне небольшого карьера. Справа и слева краем глаза угадываются люди. Разглядеть я их не могу, потому что знаю, что не имею права прерваться ни на секунду. Не то, чтобы оглянуться по сторонам или передохнуть, но даже чтобы оттереть пот с лица. Только долблю, долблю, долблю проклятый камень, эту чертову скалу. Знаю, что от нее требуется отделить большой кусок, и я бью, бью по ней чем-то вроде медного или бронзового топора или кайла, углубляю уже вырубленную бороздку. Солнце в зените, жжет невыносимо… пыль, духота… свинцовая усталость в руках, ногах, во всем теле… И вот наступает момент, когда я уже не в силах поднять топор. В глазах расползается плотная багровая пелена, я ничего не вижу. Не выпуская рукоять, падаю на колени, потом заваливаюсь на бок – и все. Все исчезает, а я просыпаюсь…»

Игорь выключил магнитофон и встал, уступая стул Баринову. Тот отрицательно качнул головой.

– Вы закончили?

– Да, Павел Филиппович.

– Тогда материалы ко мне, посидим, посмотрим. – Он повернулся к Нине. – Как себя чувствуете?… Ну-ну, вижу, вижу… Вам – спать. Глюкоза, снотворное и – спать. До упора.

3

Заседание у директора затянулось. Нина изнервничалась и изозлилась под бесконечное пережевывание одного и того же: нестабильная работа ЭВМ, нехватка перфораторщиц, плохое качество подготовки первичных документов – и так далее, по старому, наигранному сценарию.

Под конец, когда все облегченно задвигали стульями, начальник планового отдела вдруг вспомнил о не подписанных процентовках по 307-й задаче, и вновь пришлось рассаживаться по местам и слушать занудную перепалку между главным инженером и начальником отдела эксплуатации. И снова ничегошеньки не было решено, вот что удивительно! Так и разошлись, оставив и этот вопрос решаться «в рабочем порядке». А в итоге – по два часа у каждого украдено самым беспардонным образом, причем, минимум по часу времени личного, послерабочего…

Имитация бурной деятельности, сокращенно «ИБД», – вот единственная задача, с которой их директор справляется вполне успешно. Производство-то давно налажено, ВЦ функционирует по своим внутренним законам и, как всякая жизнеспособная система, будучи единожды запущена, сама себя подпитывает, исправляет внутренние ошибки и сбои, находит новые сферы деятельности – независимо ни от кого и ни от чего. Роль начальника в такой ситуации проста как табличный интеграл – не мешай! Не суйся со своими идеями, «рацухами» и кадровыми перестановками, особенно, если в деле ты ни уха, ни рыла. Не способен помочь, хотя бы не мешай… И все тебе за это спасибо скажут!

В итоге домой она попала только под вечер.

Юра опять задерживался, а ей пора в лабораторию. Сережка крутился здесь же на кухне, путаясь под ногами, но не прогонять же его. В последнее время им редко удается побыть наедине. Чувствовалось, что ему тоже недостает общения с ней. В летние каникулы он вообще остался один-одинешенек. В пионерский лагерь отправить не удалось, в зиму о путевке не побеспокоилась, а теперь уже поздно.

Может, к родителям отвезти? Дед работает, но бабушка-то на пенсии, присмотрит.

Но это, в первую очередь, конечно, дорого – через полстраны, за четыре тысячи километров. Одного не отпустишь, а отвезти, затем приехать за ним… Нет, никак не получится. Да и что делать мальчишке в Волжском – в чужом городе, без приятелей, летом, в квартире на третьем этаже панельного дома? Ну, Ахтуба рядом, так ведь это еще хуже – повадится бегать один, мало ли что и как…

В довершении, у родителей в этом году свои сложности. Отцу до пенсии года полтора, но он уже заранее психует – что, мол, я буду делать? чем заниматься? куда свободное время девать? Сдохну, мол, в этом панельном курятнике без дела!

Понятно, что на нынешней должности главного энергетика завода его не оставят, а переходить в рядовые монтеры – и возраст не тот, и здоровье не то. Да и самолюбие срабатывает: всю жизнь, считай, на руководящей работе, высококвалифицированный специалист – и вдруг окажется наравне со вчерашними пэтэушниками!.. Вот и ударился в панику.

Советовали ему дачу купить, заняться рыбалкой, еще что-то в том же духе… Сам он тоже принимался перебирать самые разные варианты, строить разнообразные планы дальнейшей жизни. И, кажется, придумал. Правда, этот последний вариант изрядно отдает авантюрой, требует немалых моральных издержек и материальных затрат, однако при известной удаче вполне может удовлетворить и его, и буквально всех домашних.

Он запланировал ближе к осени проехать на своем старом «Жигуленке» Черноморское побережье примерно от Тамани до Геленджика и присмотреть там какой-никакой домик с участком земли, обязательно с виноградником. Трехкомнатную кооперативную квартиру в Волжском и машину продать, а домик купить. И поселиться там уже до конца жизни.

В этом году у Нины отпуск был в марте, слетала проведать их на пару недель. Под большим секретом отец поделился своим планом. Младшую-то сестренку, Светлану, он считал несерьезной девицей, тем более, жила она еще дальше, аж на Камчатке, а к Нине с недавних пор относился не просто как к старшей дочери, а как к взрослому человеку, равному себе. Особенно после того, как она стала начальником отдела в вычислительном центре одного из республиканских министерств.

Нина в принципе план одобрила, прикинув, что парой-тройкой тысяч рублей они родителям помочь смогут. Да и Светланка в стороне не останется. А так, во-первых, на старости лет родители переберутся в более благодатный климат, во-вторых, отец получит круглогодичное занятие на свежем воздухе, причем работать уже будет не на чужого дядю, а на себя, в радость и удовольствие. И наконец, что тоже немаловажно, у нее и у Светланы появится реальная возможность отдыхать летом не где-нибудь, а на берегу Черного моря. И не в санатории, не в доме отдыха, не дикарями, а у собственных родителей!..

Ну, а пока придется потерпеть. В том числе, и Сережке.

Жалко его. Посмотришь – ведь буквально изводится мальчишка от ничегонеделания. Во время учебы-то волей-неволей загружен по макушку: школа, общественные мероприятия, бассейн, фехтование… А сейчас, летом, когда многие одноклассники разъехались на каникулы, а отец с матерью целыми днями на работе, парню и свихнуться недолго!

Нина попыталась представить себя на его месте: чем заняться тринадцатилетнему подростку? Ну, сбегает в кино, ну, посмотрит телевизор, ну, почитает книгу… И болтается на улице день-деньской.

– Сережик, ты чем сегодня занимался?

Сын сидел у холодильника, жевал бутерброд, не дожидаясь, пока она накроет на стол: опять забыл пообедать!

– Да так, ничем особенным. Сидели у Витьки, слушали новые записи.

– У какого Витьки?

– Ну… у Витьки, у Безбородько, – смутился Сережка.

– Я же говорила тебе, не надо с ним связываться.

Этот Безбородько жил в соседнем подъезде, учился вместе с Сережей, но был на год старше. Почему-то видом и манерами он казался Нине малосимпатичным, впрочем, как и его родители. Правда, с ними она знакома весьма поверхностно, просто здоровались при встрече.

– Да-а, – обиженно протянул Сережка. – Знаешь, какие у него мировые записи! Ни у кого таких нет!

И начал сыпать названиями каких-то ВИА, рок-групп, именами певцов и певиц – наших и зарубежных. Нина только диву давалась, как он не перепутает, кто из них что поет и что играет.

– Мам, а мам! – Сережка исподлобья, насупившись, посмотрел на нее. – Давай купим магнитофон, а?

4

Опыт по воздействию ЛСД Баринов постарался провести совершенно для нее неожиданно.

В пятницу она проснулась словно по будильнику, без четверти семь, и привычно чуть виновато улыбнулась лаборантке Любочке, словно извиняясь за то, что и в эту ночь ее не посетили нужные сновидения.

Пока Любочка хлопотала по своему обширному хозяйству, выключая приборы, сматывая провода и убирая датчики, Нина быстро привела себя в порядок и принялась по заведенному здесь обычаю варить кофе. Тем более, что она прихватила с собой двойную порцию бутербродов, наметив позавтракать в лаборатории и отсюда ехать на работу. Но тут Любочка вспомнила, что поздно вечером, когда Нина уже спала, звонил Баринов. Он просил ее утром сразу не уходить, обязательно дождаться его появления. А с ее работой обещал все уладить сам.

Но у Нины в запасе имелось два отгула. Она только пожал плечами, усмехнувшись про себя его самоуверенности – как это он сможет уладить такие вопросы в абсолютно чужом ведомстве – и позвонила дежурному инженеру, что сегодня ее на рабочем месте не будет.

За легкой болтовней о том о сем Нина откровенно отдыхала.

После бессонной ночи Любочка выглядела свежей и румяной, была, как с вечера, весела и смешлива. Нина с тайной грустью вздохнула, глядя на нее, подумала, что прошли времена, когда и она могла, не отдохнув после дневной смены, работать ночь напролет, зачастую в авральном режиме, и не чувствовать при этом большой усталости, и выглядеть после всего вполне нормально.

«Или укатали Сивку крутые горки?.. Рановато».

Баринов появился после десяти в сопровождении незнакомой женщины лет пятидесяти с небольшим дипломатом в руках. Она оказалась врачем-невропатологом областной клиники, и Нина слегка встревожилась. По тому, как Баринов мелко покашливал и часто поправлял очки, знакомя их, Нина поняла, что он волнуется, и встревожилась еще больше.

Любочка попрощалась и упорхнула.

И тогда Баринов небрежным тоном, словно речь шла о пустяках, заявил, что пришла пора попробовать «немного расшатать» ее психику галлюциногенными препаратами. Он посмотрел на Нину и торопливо добавил:

– Ну, вы же помните, Нина Васильевна, мы с вами предусматривали эту необходимость с самого начала.

Женщина, имя которой у Нины от волнения сразу вылетело из головы, профессионально быстро осмотрела ее. Баринов на это время деликатно вышел. Процедура обследования несколько успокоила, дала возможность внутренне собраться. Женщина уложила инструменты в дипломат, холодно кивнула Нине и вышла из комнаты. Минутой позже появился Баринов.

– Ну вот, Нина Васильевна, карт-бланш на опыт получен, – несколько возбужденно, чуть ли не суетливо сказал он. – И не волнуйтесь, пожалуйста. Врач рядом, в соседнем кабинете, а оперативный контроль за вашим состоянием буду вести я сам.

Из внутреннего кармана пиджака он достал небольшой пузырек светло-коричневого стекла с этикеткой, наискось перечеркнутой красной полосой, а из бокового – коробку с обыкновенным легкорастворимым сахаром-рафинадом.

Следом за ним, но не вслух, а про себя, она невольно считала капли: раз, два, три, четыре… Жидкость на вид казалась желтоватой, слегка маслянистой и мгновенно впитывалась в сахар.

– Итак, Нина Васильевна, – Баринов осторожно протянул ей блюдце с потемневшим от влаги кусочком. – Кладите в рот, но не раскусывайте. Пусть постепенно растворяется и впитывается слизистой. Садитесь сюда и постарайтесь направить себя, свои мысли и чувства на какой-нибудь из ваших снов. Может быть, на тот, который вам приятен или лучше всего запомнился… Да, вот что, препарат начинает действовать минут через десять-пятнадцать. Эмоции сдерживать не пытайтесь, не надо, магнитофон пусть вас не смущает. Все материалы этого эксперимента идут под грифом «секретно», так что с ними буду знаком только я и очень ограниченный круг моих сотрудников.

Пресловутый ЛСД оказался совсем безвкусным, или же его вкус перебивался сахаром – Нина не поняла. Она украдкой, пока Баринов готовил магнитофон, посмотрела на часы, засекая время. Потом, ощущая постепенно расползающуюся во рту сладость, послушно принялась вспоминать один из снов. Нине он даже нравился – едва ли не один-единственный из всех. В нем была широкая, без конца и края, степь, и Нина ехала среди высоких кустистых трав навстречу восходящему солнцу. Длинные тонкие ноги гнедого жеребца оставляли на росистой траве темные полосы, то там, то здесь в предвкушении грядущего дневного зноя раскрывались бледно-розовые, красные и ярко-алые маки. Стояла умопомрачительная тишина, вокруг не было ни-ко-го! – только степь, только утренний ветерок, только невесомые розоватые перья облаков в невообразимой вышине. И среди всего этого великолепия разливался, усиливаясь на глазах, свет невидимого еще солнца…

Нина мысленно почувствовала даже запах, исходивший от коня – резкий, терпкий, горький – и погрузилась в эту картину, будто в реальные воспоминания…

«Что ни говори, а моими предками наверняка были степняки, кочевники», – подумала она и открыла глаза.

Пододвинув кресло почти вплотную, Баринов сидел напротив и пристально вглядывался в ее лицо.

Что это он, слабо удивилась Нина. Ах да, идет же опыт, эксперимент! Но почему он так на нее уставился? Это же неприлично!.. Стоп! Подождите! А кто он, собственно, такой? Ах да, это же Баринов! Павел Филиппович Баринов, профессор, доктор наук, заведующий лабораторией. Но почему у него такой странный вид?

Его лицо непонятным образом деформировалось. Верхняя половина вполне нормальна, а вот подбородок вдруг начал прямо на глазах расти, увеличиваться в размерах совершенно необъяснимо, но совсем не пугающе. Стало даже интересно, до какой же величины он сможет дорасти. Она ощутила неподдельное любопытство исследователя. Подбородок уже закрывал приспущенный узел галстука, уже подбирался к верхней пуговице пиджака. Нине показалось странным до нелепости, что кроме подбородка у Баринова больше ничего не меняется. А это было обидно. Но тут же поняла, что надо хоть на мгновение отвлечься, проверить, допустим, как ведут себя предметы в комнате, а потом, неожиданно для Баринова, снова перевести взгляд на него. Они, эти изменения, конечно же, просто опасаются проявить себя, когда за ними так пристально наблюдают.

От спинки кресла голову оторвать не удалось. Голова еле-еле, с большим трудом смогла повернуться вправо, но мгновенно закружилась, и очень сильно. Пришлось скомандовать ей вернуться на прежнее место. Очень неохотно голова повиновалась, строго предупредив, что это последний раз, но Нина легкомысленно отмахнулась – еще чего!.. Ее поджидал сюрприз: подбородок Баринова уменьшился до нормального. Нина до слез огорчилась – что же получается, стоит лишь на секунду выпустить его из-под присмотра, как он начинает делать, что хочет!.. А сам Баринов! Вон как губами шевелит, словно поет. Или же изъясняется на чужом языке, который плохо знает. Старается выговаривать слова как можно правильней, тщательно отрабатывает артикуляцию, да только смех один получается: словно рыба – губами двигает, а ничего не слышно…

О-о, о-о, а вот это уже – смешней некуда! Очки спрыгнули с носа и повисли в воздухе в полуметре от его лица. И надо же, все равно он как-то умудряется смотреть сквозь стекла. Ну и цирк! Ну и штучку он отмочил! Как тут сдержишься?

Она рассмеялась – так, слегка, только чтобы не казаться надутой. Рассмеялась – и тут же замолкла. Он ведь может не так понять, он может подумать, что она смеется не над ним, а над сбежавшим вчера из вивария подопытным псом по кличке Клоун. Тот на прогулке погнался за кошкой и уволок в своем мозге на круглую сумму золотых электродов, на такую же круглую, как физиономия недавно принятого садовника, хотя дураки в наше время все чаще не круглые, а скорее продолговатые, иногда с такими вот мелкими крапинами, но они, разумеется, тем не менее, абсолютно толерантны, потому что запирающий эффект пограничного слоя в полупроводнике всегда имеет такую тенденцию, чтобы электрон не смог попасть в дерево, а струился бы по веткам, наталкиваясь на листья и образуя огни святого Эльма, потом он уходит по металлу в самую сторону середины, через ватерлинию к рулю и, наматываясь на винт, спиралью растворяется в верхушках электромагнитных волн синусоидального вида, где горизонтальная составляющая состоит из железнодорожных составов, составленных из состояний ста семейств Европы, Америки и Гренландии, выраженных в шестнадцатеричной системе счисления, при каждом превышении разрядности стреляющих плавкими предохранителями от полюса к полюсу скачком напряжения по параллелям через вулканы к подводным меридианам на тему лунного света когда он отблесками ложится на березовые языки пламени степных маков ярчайшей вспышкой расплывающегося по стеклянным горам и пригоркам гигантским грибом по обугленным жителям срединной поверхности тороидального тела внутренней пирамиды…

Вторично испытать действие ЛСД Нина категорически отказалась. Слишком недобрые воспоминания остались у нее от той недели, которая последовала за приемом препарата. А отголоски давали знать о себе и дней десять спустя.

Самым страшным и неприятным было то, что Нина до подробностей помнила не только свое состояние, но и те чувства, те мысли и образы, которые возникали в ее отравленном мозгу.

Чего стоило только ощущение, прочно завладевшее ей дня на три, едва она попыталась встать. Ее ноги внезапно удлинились на десятки километров, но, тем не менее, ходить она могла, правда, напряженно следя за ногами и контролируя каждый шаг. Дверной порожек представлялся чуть ли не горным хребтом, трещина в линолеуме – бездонной и широкой пропастью, которые она, впрочем, вполне легко преодолевала. Нужно было лишь сделать над собой усилие. Остальные же предметы вокруг, как ни странно, сохраняли привычные масштабы как сами по себе, так и относительно друг друга.

Баринов рассчитал точно, наиболее черные ощущения подкатили к вечеру…

Уснула она быстро, почти как обычно, но спала пятнадцать часов подряд. Проснулась разбитая, совершенно не отдохнувшая, и не могла заставить себя подняться с постели. Даже против обыкновения пожаловалась дежурной лаборантке: «Господи, впечатление, словно в голове черти горох молотили»…

Вдобавок, надежды не оправдались: ни наяву, ни во сне она тех снов не видела. Нина помнила, что кошмары душили всю ночь, однако ж то были кошмары, так сказать, обыденные, самые нормальные, несмотря на то, что, как выразился Баринов, многие связи в ее мозгу под воздействием ЛСД смялись, перепутались и искорежились до предела.

Но Баринов все же спросил, почти мимоходом, не вдаваясь в подробности:

– Как, похоже?

– На что?

– Действие ЛСД на ваши сны.

– Ну, знаете ли, Павел Филиппович! Это уже слишком!

– Да-да, вы правы, Нина Васильевна, извините. Конечно же, ЛСД – типичная шизофрения…

Еще сутки она провела в лаборатории под присмотром медсестры из психоневрологического диспансера. Потом ее снова обследовала давешняя врач-невропатолог, сухо заявившая, что «ремиссионные явления имеют ярко выраженную клиническую картину». В переводе это означало, что все идет штатно, как положено по науке, и Нину тотчас же отпустили домой, вручив бюллетень до конца недели.

Она с удовольствием отдыхала, приводила в порядок запущенные домашние дела, а вечером ехала в лабораторию. Однако снов, как, впрочем, она и предполагала, не видела ни одного. Баринова это, похоже, беспокоило, хотя он старался не подавать вида. Нину не покидала мысль, переходящая в уверенность, что те сны надолго ее оставили.

…Так прошла неделя, началась другая.

Нина вышла из своей кабинки и задержала шаг.

Баринов сидел, задумавшись, за большим лабораторным столом над развернутыми лентами самописцев, видимо, сегодняшними, и ее не заметил. Нина с минуту понаблюдала за застывшим выражением его усталого лица, потом тихонько спросила:

– Павел Филиппович, вы когда в последний раз были в отпуске?

Он поднял голову, слабо улыбнулся и снял очки. Строгие и внимательные за стеклами, его глаза сделались близоруко-мягкими, по-детски наивными, почти беспомощными. Он сильно провел ладонью по лицу, как бы стирая признаки усталости и беспокойства.

– Ах, Нина Васильевна, Нина Васильевна! И вы туда же! Лиза каждый день пилит: «когда в отпуск?», «когда в отпуск?» Позавчера встретил приятеля, сто лет не виделись, и он ту же песню завел… Неужели и впрямь у меня вид такой отвратительный?

– Лето в самом разгаре, Павел Филиппович.

– Э-э, чепуха! Одно время очень даже популярна была песенка со словами: «Трудовые будни – праздники для нас!» Помните?.. С тех пор мы так и живем.

Нина оглянулась на лаборанток, занятых в другом конце комнаты, и, понизив голос, спросила:

– Что-то не ладится, Павел Филиппович?

Он не ответил, надел очки и встал. Глаза снова смотрели иронично, остро и только самую малость устало.

– Вы домой, Нина Васильевна? Я подвезу.

Она молча кивнула и отошла. Баринов неторопливо смотал в тугие рулоны голубоватые ленты самописцев, уложил в коробки.

В машине он сразу включил приемник, словно отгораживаясь от возможных расспросов. Под голоса веселых затейников из «Опять двадцать пять» доехали до ее дома, и здесь он сказал, не глядя на нее:

– Держу пари, что будете рады. Даю вам, Нина Васильевна, двухнедельный отпуск – прямо с сегодняшнего вечера. Отдохните от нас, мы отдохнем от вас. Но увидите сон – звоните мне домой или в лабораторию в любое время суток. Появлюсь незамедлительно.

– — – — —

*In vino veritas (лат.) — Истина в вине.