Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман

МОИСЕЕВ: К слову, работает в Москве профессор по фамилии Миркин, Иван Александрович, по-моему. Доктор физматнаук, между прочим. Его лаборатория, рассказывают, очень плотно занимается изучением телепатии, телекинеза, полтергейста, ясновидения… вообще, паранормальных явлений, к коим я склонен относить и сны Афанасьевой.

БАРИНОВ: Прикажешь свозить ее на консультацию?

МОИСЕЕВ: Сам справишься, Пашенька.

АКСЕЛЬРОД: А что, Миркин и реинкорнацией занимается?

МОИСЕЕВ: Нет, что вы, ребята! Едва ли кто у нас в Союзе на такое отважится… кроме тебя, Баринов.

БАРИНОВ: Пошел ты!..

АКСЕЛЬРОД: И правда, давайте-ка закругляться, третий час бодягу разводим.

БАРИНОВ: Кому бодяга, а кому от этих снов и жизнь не в жизнь. Удариться в мистику просто, а выбраться… «Вход бесплатный, выход – рупь!»

МОИСЕЕВ: Шурочка, ты среди нас самая благоразумная, подводи итоги. Остальное порешаете в рабочем порядке.

АКСЕЛЬРОД: Хорошо. Значит, определились две группы гипотез, разнящихся в вопросе: откуда в мозг Афанасьевой поступает информация для ее снов? Итак: генетическая память, ясновидение со знаком минус, параллельные миры, переселение душ…

ЛЕБЕДЕВ: Мистер Икс.

МОИСЕЕВ: Кто-кто?

ЛЕБЕДЕВ: Злодей-изобретатель со своим аппаратом. «Властелин мира».

МОИСЕЕВ: А я-то думал, что ретрансляцию в ее мозг тщательно выстроенных и отрежиссированных сцен из неизвестных пьес неизвестных авторов мы с негодованием отвергли.

АКСЕЛЬРОД: Илья Борисович!

МОИСЕЕВ: Понял, понял!.. Итак, пятое – мистер Икс. Все, иссякли?

АКСЕЛЬРОД: Павел Филиппович, я бы дополнила список неким неизвестным фактором. Скажем, «фактор икс». Или лучше – «фактор игрек», во избежание путаницы.

БАРИНОВ: Понимаю. Женская интуиция или интуитивная осторожность? Мы вроде бы и так рассмотрели все мыслимые ситуации.

АКСЕЛЬРОД: Мыслимые – да. Но случаются и немыслимые.

БАРИНОВ: Гм-м, резонно, однако. Принимается. Итак, шесть гипотез, шесть направлений. «Цели ясны, задачи определены – за работу, товарищи!» Или же строимся в колонну по одному и с бодрыми пионерскими песнями шагаем прямиком в Чым-Коргон**.

ЛЕБЕДЕВ: Павел Филиппович, если источник информации внешний, первым делом надо подумать над поиском агента, несущего информацию в мозг. Ну, не радиоволны же, понятно!

БАРИНОВ: А почему не они? Докажи!.. Ладно, все, финиш. Всем спасибо, большой привет!»

2

Утром в понедельник первым делом Баринов бросил взгляд на журнальный столик, а он был пуст. Значит, ночь на субботу прошла без снов – в противном случае, как он просил, все материалы немедленно несли сюда, в кабинет…

В пятницу он устроил для Ильи Моисева «отвальный» обед в банкетном зальце «Ала-Тоо». Пригласил еще шестерых: трое из мединститута, двое из Академии, один из Минздрава – все свои, все давние приятели, коллеги. Посидели славно и уютно, тем более, конец недели, тем более, давно не подворачивался повод встретиться вот так, накоротке. Поболтали, посмеялись…

Поначалу Баринов опасался, не проговорится ли Илья о цели своего нежданного и скоротечного визита, но тот на любые вопросы отвечал анекдотами – и в тему, и не в тему. Отделывался только так, что от лобовых, напрямик, что «из-за угла». Слава богу, проникся ситуацией!

Потом всей компанией на двух такси поехали провожать его на вечерний ташкентский самолет… Правда, в середине обеда принялись хором уговаривать сдать билет да задержаться на недельку – съездили бы всем гуртом в пансионат на Иссык-Куле или в академический дом отдыха в предгорьях неподалеку, или просто в горы диким образом… Но Илья хотел ноябрьские праздники отметить дома, с семьей. «А уж после Нового года, ребята, гадом буду – приеду покататься на лыжах!»

Сам Баринов за обедом больше помалкивал, играл в благодушие, почти не пил. После проводов компания решила задержаться в аэропортовском ресторане, но он, решительно отказавшись, поехал прямиком домой. Вечер, конечно, удался, можно было и продолжить, но хотелось элементарно выспаться, хотя бы раз за последние полгода. Да и неделя выдалась не из простых.

…Хотя бы раз в полгода Баринов старался побывать в Новосибирске. А на обратном пути, как правило, наносил визиты в Томск, Барнаул, Казань или Алма-Ату – лично пообщаться с коллегами. Из этой командировки он возвращался через Ташкент.

Профильных институтов или лабораторий, впрямую занимающихся изучением мозга, в республике не было, но при здешнем мединституте сложился неплохой коллектив психиатров, как практиков, так и теоретиков. Впору даже говорить о ташкентской школе.

Был, конечно, соблазн, поговорить по душам кое с кем из местных корифеев, «провентилировать», так сказать, интересующие вопросы… Однако прилетел он сюда с другой целью.

Во время войны в Ташкент эвакуировалась масса не только творческой, но и научной интеллигенции. В том числе оказалась почти в полном составе харьковская группа по изучению высшей нервной деятельности человека профессора Омельченко. Она с середины тридцатых занималась экспериментами в области, как бы сказали сейчас, нейрофизиологии, здесь впервые делались попытки неконтактной регистрации электрических потенциалов глубинных участков мозга. От собачек и кроликов в качестве экспериментального материала группа принципиально отказалась, работала исключительно с приматами.

Коллектив был небольшой по численности, шесть-восемь научных сотрудников и до десятка лаборантов, но работал успешно и продуктивно, накопив огромный экспериментальный материал. В сорок восьмом или в сорок девятом году лабораторию ликвидировали, почти всем сотрудникам «отвесили по червонцу» с последующим поражением в правах и, по слухам, отправили в спецлагерь то ли на Урале, то ли за Уралом. След их затерялся.

Самого же Богдана Спиридоновича Омельченко расстреляли тут же, в Ташкенте, жену с двумя детьми выслали под Кызыл-Орду. Там они и жили, пока в конце пятидесятых Верховный суд СССР не реабилитировал Богдана Омельченко «за отсутствием состава преступления», и они перебрались в Киргизию. Младший сын, Борис, пошел по стопам отца, окончил ташкентский мединститут. Одно время он работал у Баринова, и отношения у них сложились самые дружеские. Потом его пригласили в Новосибирск, и сейчас он занимал должность заместителя директора НИИ общей физиологии СОАН. Именно к нему летал Баринов – посоветоваться, проконсультироваться, да и вообще, ввести друг друга в курс своих сегодняшних проблем.

Он-то и посоветовал обратиться к ташкентским товарищам за помощью – вдруг сохранились архивы той лаборатории. Тематика похожая, может, найдется что стоящее… Хотя, конечно, надежд мало. Материалы наверняка либо уничтожены, либо в спецхране под разными грифами, хрен выцарапаешь… Но попытаться стоит. За спрос не дают в нос. «Хотя, как раз за такой спрос и схлопочешь наотмашь по сопатке, запросто», – как выразился Борис Омельченко.

Про архивы, конечно, ничего узнать не удалось. Даже от лаборатории документальных следов не осталось. Ни в республиканской Академии, ни в Минздраве, ни в горисполкоме слыхом о ней не слыхивали. Баринов подключил к поискам своего однокашника по Первому медицинскому, ныне проректора местного мединститута Илью Борисовича Моисеева, с которым все годы поддерживал если не дружеские, то вполне приятельские отношения. Попутно пришлось, конечно, рассказать, для чего это все ему, и Илья неожиданно заинтересовался. Пусть ёрничая и подхихикивая, но заинтересовался.

Задерживаться в Ташкенте Баринов не стал. Прошелся по старым знакомым, завел новых, обменялся телефонами, договорился кое с кем, что по приезду к себе пришлет официальные запросы. И со всей возможной убедительностью просил, чтобы к поиску отнеслись не формально. Словом, постарался на личных контактах дать делу ход, а на большее он, откровенно говоря, и не рассчитывал. Теперь осталось ждать результатов.

На прощанье Моисеев преподнес-таки сюрприз.

Они сидели в его черной «Волге» на площади перед зданием аэропорта, до начала регистрации время еще оставалось, беседовали.

– Слушай, Паша, а не слетать ли к тебе на пару-тройку дней? – неожиданно сказал он. – Развеяться охота. А заодно посмотрю твою подопытную.

– Думаешь, надо?

– Нет-нет, я знаю, ты в своем деле дока. Раз говоришь, что психика в норме, значит, так и есть. Мне самому любопытно. А вдруг и я на что сгожусь?

– А вдруг и ты на что сгодишься! – засмеялся Баринов. Он совсем не прочь был заполучить нечаянно такого консультанта. – Когда сможешь?

– Да хоть сейчас! Вернусь к себе, выпишу командировку – и в ближайший понедельник я у тебя.

Поначалу-то Илья настроился явно легкомысленно, впрямую хиханьками и хаханьками встретил бариновский конспективный обзор. Слушал – и комментировал, слушал – и комментировал… Однако ж, по мере того, как вчитывался в протоколы опытов и стенограммы рассказов самой Афанасьевой, просматривал ее электроэнцефалограммы и записи показаний сопутствующих приборов, придирчиво изучал результаты разного рода анализов – он становился все язвительнее, все ироничнее, почти до сарказма, но шуточки оставил. С ним так бывало всегда, если что-либо прочно и всерьез его озадачивало, вгоняло в недоумение, в непонятность.

Беседу с Афанасьевой он провел, конечно, виртуозно. В стиле светской беседы «ни о чем». Баринов сам временами забывал, что это разговор врача с пациентом, а уж той-то он голову заморочил изрядно! Мастер, что еще скажешь!.. И она, похоже, осталась в приятном неведении об истинной роли ташкентского профессора, случайно оказавшегося в кабинете Баринова. Просто хорошо посидели за чашкой чая перед очередной ночью в лаборатории, мило поговорили, причем даже касались серьезных вещей… но и только.

По крайней мере, наутро и потом у нее никаких вопросов не возникало.

А вот у Моисеева после ее ухода куража заметно поубавилось, зато прибавилось озабоченности. Особо распространяться он не стал, только мимоходом подтвердил убеждение Баринова, что в данном случае психиатр абсолютно не нужен. Психотерапевт – под вопросом, поскольку дело не в личности, дело в сущности. Пока – в субъективной, в виде ее снов. Но подхода к этой самой сущности он не видит, даже навскидку, что его и раздражает.

– Ничего такого, чего бы ты не знал, Павел Филиппович, не скажу. Психика нормальна, дай бог каждому ко дню рождения. Классические доминанты четко выражены, сексуальная составляющая слегка подавлена. Мышление ясное, конкретное, адекватное. Индивидуальные качества – пожалуйста. Афанасьева устойчива к внешним раздражителям, ничем посторонним не отягчена. Эрудированна, с чувством юмора, эмоционально несколько заторможена, в рассуждениях логична, с хорошей реакцией. Ощущается романтический уклон, зато с ясно обозначенным прагматизмом… Вот, собственно, и все. Экстерьера не касаюсь.

– Уж больно картина благостная, не находишь?

– Ага! И ты на это внимание обратил?

– Практика такая. Если все абсолютно нормально – значит, что-то не так.

– Вот-вот. Ищи зацепку. Обнаружишь – дай знать. А теперь – в гостиницу. Отвезешь?

По дороге он непривычно молчал, не по ситуации. Из чего Баринов сделал вывод, что озадачен его консультант не на шутку. И пока сам не разберется, хотя бы приблизительно, обсуждать вплотную эту тему не будет.

Поначалу в «мозговом штурме» Моисеев участвовать отказался, мотивируя тем, что столь малым и разноречивым объемом информации он оперировать не привык, потому собственных мнений и суждений не имеет. А «свадебным генералом» выступать – нет уж, увольте!.. Пришлось разубеждать и уговаривать, чуть ли не «на слабо» брать… Пожалуй, пронял его один-единственный довод: что он своим присутствием послужит своеобразным катализатором идей и мыслей его, Баринова, сотрудников.

Наконец он махнул рукой:

– Ладно, черт с тобой! Собирай свою гвардию. Или они у тебя мушкетеры?

На «мозговом штурме» его изредка прорывало, однако в целом Илья вел себя корректно, соблюдая хороший тон. Баринов отлично видел, что тот как будто бы все время держит себя за шиворот.

Может быть, штурм еще потому ничего и не дал, или дал очень мало, что и остальные участники себя сдерживали, не позволяя свободы мыслям и воображению. Или действительно, не хватало допинга?.. Все, что говорилось, более-менее связно озвучивалось раньше, в приватных или общих разговорах. Никаких подвижек, в сущности. Ничего нового. А Баринов откровенно надеялся, что в процессе родится что-нибудь оригинальное, неординарное.

Стало быть, наступила пора честно признаться себе и окружающим – это тупик. По-настоящему. Надо отходить назад, на прежние, на исходные позиции, и выбирать новый, уже другой путь… А может, не торопить события, не пороть горячку, а сначала до конца, до упора использовать традиционные, классические методы…

В дверь кабинета постучали.

– Разрешите, Павел Филиппович?

– Да-да, Игорь, проходи, садись. Что у тебя?

– Закавыка одна получается, – Игорь выложил из портфеля журнал, папку с описаниями хода эксперимента, несколько рулонов из самописцев. – Я тут вчера и позавчера поработал, еще раз пригляделся к биоритмам Афанасьевой. Более предвзято, попристальнее, каждый сантиметр. Но не шестой фазы, а обычные. И вот на каппа-ритме в фазе глубокого сна обнаружились небольшие флуктуации. Совсем незначительные, но все же… Да вот, посмотрите сами.

Игорь развернул один за другим три рулона, разложил их на приставном столе, придавив специальными грузиками.

– Вот, вот и вот. Я взял подряд ночи начальной серии и на седьмой – вот, пожалуйста. А это пятнадцатая и восемнадцатая. Тех, своих, снов она тогда не видела, так что ночи нейтральные. Отклонения мизерные, но четко локализуемы, и повторяются в определенном интервале времени. Смотрите, Павел Филиппович: мелкое дрожание пера на полусекундном плато, похоже вроде бы на сбой, но через пять-шесть всплесков оно повторяется, потом снова и снова – и так от трех до пяти раз. А через четыре-шесть минут после последнего тремора наступает парадоксальный сон… Видите?

– Интересно… – Из верхнего ящика стола привычным движением Баринов достал сильную лупу, масштабную линейку и измеритель. – Интересно, и даже весьма… Действительно, похоже на легкий тремор пера. Но – периодичность. Значит – импульсы? За пределами погрешности, нет?

– На пороге.

– Любопытно, любопытно… Как же проглядели-то?

– Их немного, Павел Филиппович, по два-три на восемь часов сна, и не в каждую ночь. Я просмотрел девятнадцать рулонов и обнаружил их только на трех.

Они просидели, не разгибаясь, до полудня, пока зубчатые фиолетовые кривые на разграфленных лентах самописцев не принялись плясать и расплываться перед глазами.

Пообедать решили в «Сеиле» – ближе всего и вполне съедобно. За руль Баринов усадил Игоря. «Я сзади посижу, поразмышляю. А обратно сам поведу, хорошо?» Они поднялись на второй этаж, но только за столиком выяснилось, что в ресторане с недавних пор стали практиковать в дневное время комплексные обеды. Баринов недовольно поморщился.

– Салат из одуванчиков и шорпо из верблюжьих мослов?

– Обижаете, Павел Филиппович! – кокетливо улыбнулась официантка. – Салатик «Столичный», суп харчо, сосиски с капустой и компот из сухофруктов.

Баринов вопросительно глянул на Игоря. Тот кивнул в ответ.

– Ладно, Надюша, неси свой комплексный, раз порционных не дождешься. И два по пятьдесят коньячку, только фирменного. – Он остановил жестом Игоря. – Сегодня – можно. А за руль я сам сяду, как обещал.

Официантка склонилась к Баринову, коснувшись его плеча налитой грудью:

– Завезли чешское пиво, «Будвар». Если хотите, я принесу… только в бокалах, извините.

Баринов расхохотался

– Надюша, милая, плюс два на дворе, дождь моросит!

– Ну, летом-то, в жару, у нас и обычное в дефиците, сами знаете.

– Нет, пожалуй, обойдемся коньяком. Впрочем… Заверни-ка нам пару бутылочек с собой. И по парочке бутербродов. – Он повернулся к Игорю. – Работа предстоит долгая, пригодятся.

После обеда поработать не удалось. Накануне из институтской бухгалтерии притащили ворох бумаг, а лаборантка, которая по совместительству выполняла у Баринова роль делопроизводителя, разобраться с ними не смогла. Да и не в ее компетенции они были.

Скрепя сердце, Баринов отправил Игоря к себе.

– А я превращусь на время в злобного администратора и прижимистого хозяйственника, – с глубоким вздохом сказал он. – Представь, вместо заказанного микротома прислали черт знает что и требуют принять на баланс. Да я от этого барахла отпихивался еще два месяца назад!.. Ладно, разберусь. А завтра с утра продолжим.

Поднакопились и другие вопросы примерно такого же плана.

До конца рабочего дня пришлось звонить-перезванивать в разные концы города, даже побеспокоить Москву, переговорить с добрым десятком должностных лиц самого разного ранга, дать задание Александре Васильевне подготовить новую заявку, теперь уже напрямик в союзный Академснаб, попутно решить еще кое-какие, более мелкие, внутрилабораторные, но такие же бумажные дела…

Домой он решил не ехать, поработать сегодня до упора. Подушку и плед достал из нижнего отделения серванта, переоделся в спортивный костюм и прилег отдохнуть и поспать хотя бы пару-тройку часов на диване в кабинете.

Да только сон не шел. Стоило закрыть глаза, как всплывали широкие росчерки из-под перьев самописцев: характерные кривые биоритмов спящего человека, а на них, наложением – слабые, с еле заметной амплитудой, колебания, которых быть не должно. Однако ж они существовали, и первое, что напрашивалось – это четко локализовать их появление на различных фазах сна…

Его, Баринова, первое упущение: нет у них полноценной записи биоритмов Афанасьевой в бодрствующем состоянии.

Нет, конечно, эталонные, контрольные записи делались перед началом эксперимента – в состоянии покоя физического, эмоционального, интеллектуального, потом при физической нагрузке на велотренажере, при эмоциональном возбуждении, когда ей демонстрировались слайды, сюжеты которых должны были вызывать нежность, радость, страх, ненависть, ужас, брезгливость и так далее, а также при нагрузке интеллектуальной во время решения ею различного рода задач – простых арифметических, логических, дедуктивных, а также размышлений вслух на стандартные темы: бытовые, научные, религиозные, политические, служебные… Словом, обычные контрольные образцы биоритмов бодрствования, главным образом для того, чтобы заведомо исключить патологию любого рода – от эпилепсии до явлений посттравматического характера.

А вот провести полную запись, набрать статистику, чтобы потом можно было сравнить, сопоставить ее бодрствующую с ней же спящей – это раз! – да постараться выявить возможные аномалии в ее биоритмах не только во сне, но и наяву – это два! – не додумался. Вернее, посчитал наличествующее достаточным.

И это непростительно. И дает повод усомниться в чистоте эксперимента.

Частично оправдывает то, что в контрольных записях не нашлось даже намека на какие-либо отклонения, настолько классически выглядели все ритмы энцефалограммы, ну просто в учебники помещай! Да и нацелен он был прежде всего на сновидения, на изучение процессов, которые проходили именно в спящем мозге…

Есть и второе упущение, посерьезнее – проглядели флуктуацию при первичном, самом основном просмотре рулонов ЭЭГ. Оправдание тоже можно найти, только стоит ли искать… Игорь молодец, проявил здоровую дотошность и тщательность.

Ладно, ошибки ясны, исправить их довольно легко и еще не поздно. Наработкой контрольных биоритмов займется Александра Васильевна со своим сектором. У Игоря задача тоже понятная – вычленить обнаруженные флуктуации, методом сравнения постараться найти аналоги или схожие явления по картотеке.

Они ведь что-то напоминают! Нет, разумеется, полной аналогии нет и, скорее всего, не будет… Однако ж, Баринов готов был поклясться, что где-то когда-то он что-то наподобие уже встречал. И не очень давно.

Знание в данном моменте отсутствовало, работала интуиция, а ей Баринов, вообще-то, умел доверять. Казалось, что стоит успокоиться, расслабиться, начать думать о чем-то другом – и в памяти всплывет: где, когда и что…

Нет, определенно, уснуть не удастся. Баринов поднял руку, посмотрел на часы. Ну и ладно, полтора часика все же отдохнул.

Он поднялся, собрал постель, переоделся.

Походил по кабинету, посвистывая в ожидании, когда вскипит самовар, и, прихватив чашку кофе, уселся за стол. И как по команде, зазвонил телефон – Игорь справлялся, не освободился ли шеф.

– Давай, заходи, чего уж там! – было слегка досадно, что не удалось поработать в одиночестве, но что-то в его голосе насторожило. Не иначе, раскопал что-нибудь. Дай-то бог!

Дверь открылась почти сразу, видно звонил он из своего кабинета через стенку, который делил с завсектором биохимии. Баринов не ошибся, в руках Игорь нес запыленную коробку с рулонами ЭЭГ и пару десятков личных дел из архива – старых, десяти-, а то и пятнадцатилетней давности.

Он свалил их прямо на стол и отряхнул руки, а на лице его проглядывало с трудом скрываемое удовлетворение.

– Ты чего? Рабочее время кончилось.

– Вот, Павел Филиппович. Узнаёте?

Баринов сидел, откинувшись в кресле, и, не прикасаясь к скоросшивателям, узнавал каждый. И вспоминал без труда все, что было в них, а не только надписи на обложках – фамилию, имя, отчество, год рождения, место жительства, род занятий…

– Ты как на них вышел? Догадался? Вспомнил?

– Нет, счастливый случай! Пошел я от вас, значит, прямо в архив. Пока Татьяна Андреевна готовила подборку из картотеки, решил посмотреть оригиналы – все же в карточках только образцы и описания энцефалограмм. А ноги сами понесли к стеллажам, самым дальним. Взял первую попавшуюся коробку – Давлетовой из Романовки. Поднялся к себе и – не поверите! – во втором рулоне: нате вам! Тремор – как две капли воды! Когда знаешь, что искать, оно само в глаза лезет… Ну, до завтра ждать не стал, вы все равно еще здесь.

Игорь выглядел таким счастливым и довольным, что язык не повернулся попенять – субботу и воскресенье работал, и сегодня без отдыха!… Впрочем, молодость и азарт, и здоровое желание опередить всех… Нормально!

– Кофе хочешь?

Баринов сам навел ему чашку растворимого, положил сахар, достал нераспечатанную пачку печенья.

– Различия, конечно, налицо – амплитуда, продолжительность и так далее, – Игорь говорил, не останавливаясь, чтобы уж выложить все сразу. – Но сходства гораздо больше – форма кривой, фаза, частота и вообще… Я просмотрел еще двоих, по аналогии, флуктуаций, правда, не обнаружил. Отобрал, тоже по аналогии, двадцать два дела, надо будет детально изучить. Да и другие, похожие, придется проштудировать. Как, Павел Филиппович?

Баринов перекладывал скоросшиватели, начиная с верхнего: «Давлетова Мария Осиповна, 1904 года рождения, село Романовка, пенсионерка», «Зощенко Ольга Дмитриевна, 1953 года рождения, Кызыл-Кия, домохозяйка», Лифшиц Роза Львовна, 1944 года рождения, село Чон-Арык, заведующая оранжереей», «Тлеулинова Канат Джумабековна, 1937 года рождения, село Кочкорка, домохозяйка»…

– Та-ак, вижу… Все мануальные целители, ни одного «чистого» «травника». У всех, как помню, природные задатки гипноза, все лечат «возложением рук», заговорами, обрядами…

– Именно так, Павел Филиппович. За образец я взял Давлетову. Мужиков только двое – Коршунов из Токмака и ваш Коровников.

– И насколько я помню – ни у кого в анамнезе нет нарушений сна, тем более – странных сновидений.

Они помолчали.

– Ну что ж, – прервал молчание Баринов. – Вари настоящий кофе, а эту бурду выливай. И садись. Раз такое дело.

3

К полуночи ясности не прибавилось, но хотя бы можно было сориентироваться в дальнейших действиях.

Игорь предусмотрительно взял ключи от архива и уже несколько раз привозил из подвала на тележке тяжелые коробки с бумажными рулонами электроэнцефалограмм тех людей, чьи личные дела он положил днем на стол Баринову.

Мини-флуктуации в каппа-ритмах обнаружились еще у двоих.

Странно и непонятно, почему до сих пор никто не обратил на них внимания. То, что они были лишь вкраплениями в общую картину, не извиняло. Все ж работали с целителями достаточно плотно в свое время, должны были скрупулезно и тщательно просмотреть каждый сантиметр бумажных лент самописцев, на которых фиксировались энцефалограммы. И все же…

Что ж, и из этого факта тоже надо сделать соответствующие выводы. Следовало теперь заново проверить ЭЭГ чуть ли не по всей картотеке, а вот это уже адский труд. Архив накопил тысячи таких энцефалограмм: целителей и лозоходцев, провидцев и телепатов, гадалок и прочих экстрасенсов, вплоть до медиумов-спиритов, йогов и прочих лиц, которые считали себя причастными к паранормальным явлениям и которые соглашались когда-либо пройти обследование у Баринова. Все они обмерены и описаны, занесены в учетные карточки, по ним сделаны какие-то выводы.

Но флуктуации и здесь прошли незамеченными… или их посчитали сбоем, помехой, накладкой… Вот и остались они «вещью в себе».

Впрочем, так бывает частенько. В экспериментах, как правило, стараются фиксировать максимально возможный объем материала, а уж выбирают из него только то, что относится к заявленной или поставленной задачи. До остального или руки не доходят, или оно считается второстепенным, или оставляется «на потом»… Да что греха таить, иногда просто списывается на ошибки эксперимента, сбой или дефект оборудования и так далее…

И случается, что на материале старых опытов делаются открытия. Или, анализируя старые данные, находят подтверждение новым идеям. И зачастую это делает не сам экспериментатор, а тот, кто приходит следом. Нередко – через много лет.

Коробки с «пустыми» ЭЭГ складывали на диване, на журнальный столик выставляли те, в которых обнаруживался хотя бы намек на флуктуацию. Любую, не обязательно похожую с энцефалограммы Афанасьевой. На стол попадали абсолютно все ЭЭГ, в которых глаз усматривал хотя бы малейший намек на отклонения от нормы. В сущности. Баринов с Игорем шли сейчас мелкоячеистым бреднем, вели быстрый и грубый отбор, а детально разбираться еще предстояло. Все впереди.

Даже на первый взгляд, все выявленные флуктуации разнились между собой, не попадалось ни одной похожей, не то, чтобы одинаковой.

…Ровно в двенадцать решили на сегодня заканчивать.

Выключив верхний свет, они сидели за приставным столом при свете настольной лампы. От кофе уже першило в горле, и Баринов вспомнил, что сверточек, который собрала им официантка, так и остался нетронутым.

Бутерброды оказались с копченой колбасой, а «Будвар» приятно взбодрил.

– Вся беда, что на ЭЭГ мы фиксируем излучение верхних слоев коры головного мозга, снимаем, так сказать, пенки. А что творится там, в глубине?.. Думаю, что вот эти «веретенца» или «тремор», как ты их назвал, это особо сильные импульсы, которые прорываются иногда наружу. И еще не вопрос, характеризуют ли они способности перципиента. Как ты считаешь, Игорек, а?

– Не знаю, дядя Паша, не знаю, – в такие вот неофициальные моменты он, сам того не замечая, переходил на более привычное обращение. Игорь приходился Баринову родным племянником, правда, мало кто об этом знал. Свою родственную связь они не афишировали, Игорь даже наедине обращался к нему по имени-отчеству и на «вы». Обращением по-родственному, по-простому он не злоупотреблял даже в домашней обстановке. А тут вдруг вырвалось, впрочем, осталось оно незамеченным как Бариновым, так и самим Игорем. – Не вживлять же им электроды, не так ли?

– Ну да, ну да, – рассеяно согласился Баринов и продолжил: – Надо искать методы. А пока давай искать людей… Завтра у меня день биохимии, сразу после праздников – операционный. Орозбек собачку уже готовит, будем ей ставить электроды по «ленинградской» схеме. А ты возьми двух-трех лаборанток – согласуешь с Александрой Васильевной – и ищи. При малейшем намеке – до кучи! Не беда, если отберешь лишнее, лучше перебдеть, чем недобдеть. Думаю, человек десять-пятнадцать наберется в доступном радиусе. В Кызыл-Кию, Ош, Джалал-Абад, вообще на юг пока лезть не будем. В понедельник возьмешь машину с водителем, дня за три объедешь их всех. Вопрос один – не видят ли они странные сны?.. Да что я говорю, сам понимаешь, о чем спрашивать. При малейшем подозрении – уговаривай на повторное обследование, зафиксируй сюжеты и темы сновидений. С собой бери институтские бланки командировок, официальные письма в сельсоветы с просьбой о помощи, наличные под отчет – словом, как обычно в свободном поиске. Только теперь поиск будет целевым и конкретным. Город не включай – тут я сам. Тем более, что здесь под подозрением только трое – Залыгина, Верочка Малова и Коровников. Прокопец и Бикбова, по моему, «пустышки», но для порядка…

– А сама Афанасьева отрицает свои способности к экстрасенсорике? К целительству, или, допустим, к биолокации?

– Понимаешь, при общем опросе я на этом внимание заострял, но не акцентировал. Главным все же оставались ее сновидения. По ее словам, больше ничего особенного с ней не происходит.

– Могут быть латентные, нереализуемые возможности и способности.

– Вот это и надо выяснить… В четверг мы с ней по заведенному порядку беседуем о результатах прошедшей недели, тогда постараюсь и этот вопрос затронуть… Ну что, оставляем в кабинете все как есть и – по домам. Надо немного и отдохнуть. День, как мне кажется, прошел плодотворно.

– Так в среду же – Седьмое ноября! Послезавтра… вернее, уже завтра, – вдруг спохватился Игорь.

– Ах, черт! И верно… – Баринов с досады даже пристукнул кулаком по столу. – Ну что за невезуха! Я и забыл, три дня праздников, «веселится и ликует весь народ»… Значит, сдвигаемся на следующую неделю. Досадно.

…Перед тем как ехать домой, Баринов наведался в лабораторию на заднем дворе, Игорь с ним.

Через темный двор шли с остановками, не торопясь, после закрытого помещения наслаждаясь свежим, холодным и влажным воздухом. Дождик уже не моросил, однако и звезды не просматривались.

В «сонную» комнату не заходили. В эту ночь там спали четверо: Афанасьева, два очередных студента-добровольца и мужчина лет сорока после перенесенной трепанации черепа. Его Баринов не знал, но согласился проконсультировать по просьбе профессора Метченко из республиканской клиники.

В комнате отдыха дежурная бригада из трех человек пила чай, по телевизору передавали ночные новости. Визиту начальства не удивились. Необходимости в нем не было, просто уж такая сложилась традиция.

От чая они отказались, выслушали доклад, что все в порядке, все в норме и, попрощавшись, пошли к машине.

Ноябрьские праздники благополучно закончились. Теперь, слава богу, до Нового года никаких вынужденных перерывов не просматривается.