Противоположности

Выпрыгивающая свеча ясно светила на высокий худощавый образ человека в коричневом плаще, опустившего голову и скрывающего лицо под пепельными прядями волос. Рука Боровского в конец разошлась, уйдя в вольное плавание, а глаза забегали, как настороженные зайцы на зимней охоте. Колени пошли ходуном, а крепкая спина изобразила букву зю под гнётом наплывшей волны страха. Однако Боровский всё же смог проявить самообладание, когда мужчина уверенно зашагал в его сторону, сокращая дистанцию. Саша, последовав примеру, быстрыми движениями преодолел два метра. До фигуры оставалась длинна вытянутой руки. Воспользовавшись правом неожиданности, Боровский молниеносным движением нанёс удар тыльной стороной подсвечника по лбу мужчине, отчего тот ежесекундно упал. Боровский, ослабев, выронил орудие. Оно упало под ноги и осветило нетипичные черты лица мужчины. С виду он был не стар, имел весьма длинные седые волосы, которые беспорядочно разошлись по его голове, пряча бледноту кожи. Саша попытался нащупать пульс, но нервная трясучка не позволила. На ощупь тело было холодным, и этот факт сильно настораживал. Сердце забилось гораздо сильнее, а со лба струился пот. Он перевернул тело на спину и внимательней посмотрел на лицо, оно было худым и каким-то уставшим. Волна эмоций нахлынула с ещё большей силой, когда к нему на огонёк забежала мысль: «Я его убил». Пулей он вылетел со второго этажа, и вот уже стоял возле тремпеля, надевая пальто. С комнаты вышла Марья Петровна, обеспокоенно спросив:

– Что стряслось, Александр Александрович?

– Бесовы дела, Петровна! – проговорил он, натягивая башмак на ногу. – Точно они самые!

Он выбежал из дома и побежал в сторону полицейского участка, который был здесь неподалеку. На ходу он выкрикнул:

– Тётка не смей на второй этаж соваться! Слышишь? Сунешь нос, как перед Богом клянусь, выпорю сучку!

Выражение его лица было таким пугающим, каким Марья Петровна его никогда не видела… оно было словно каменным. Ранее блестящие глаза наполнились непонятным блёклым сгустком и как будто никуда не смотрели. Страх ненароком перенёсся на старушку, сердце которой стало недобро постукивать. Спустя около двадцати минут Боровский вернулся в компании двух мордоворотов, обтянутых в мундиры, и твёрдой поступью поднялся на второй этаж.

– Он жив, – произнёс один из офицеров, – нет нужды беспокоиться. Мы отвезём его в участок, а Вас попросим проследовать за нами для дачи показаний.

– В такой час? Нельзя ли отложить до утра?

– К сожалению, такие дела не требуют отлагательств. Вы же понимаете? Ладно… берём его, – крикнул офицер своему товарищу и ухватился за ноги неизвестного. – Чёрт! Вроде кожа да кости, а тяжёлый зараза.

Они уложили тело в карету вместе с нерадивым подсвечником. Боровский было собирался тоже укладываться в неё, но в последний момент вышел объясниться с Марьей Петровной. Она молча выслушала, не став задавать вопросов. На улице продолжал поливать дождь, поэтому офицер начал рьяно поторапливать Боровского:

– Господин! Прошу Вас быстрее.

– Да-да, уже иду, – он залез в карету, и они тронулись. – Господин, Вы запачкали рукав.

– Что? А-а… похоже, что замарал об обувь этого паршивца. Спасибо, если бы начальство увидело, то непременно поругало бы.

VIII

Боровский вернулся лишь ранним утром, весь замученный бумажной волокитой и необходимостью ещё раз посетить это заведение, когда мужчина очнётся. Дома он сразу же улёгся спать, не удосужившись разъяснится перед тёткой. Даже во снах его одолевали неприятные мысли и кошмары. Его воображение имело вредную привычку рисовать весьма реалистичные картины. Образ человека с пепельными волосами продолжал преследовать его в закромах его подсознания, наводя странные ощущения. Они не были ужасом, страхом, неприязнью или чем-то ещё отрицательным, напротив, они казались очень даже обыденными, такими, будто с ними приходится сталкиваться каждый день. Он проснулся лишь на утро следующего дня, и утро было очень даже паршивым. Несмотря на долгий сон он всё равно был будто выжатой тряпкой, которой только что протёрли полы в свинарнике. Юный разум, не знавший таких потрясений, был перегружен и нуждался скорее в духовном отдыхе, нежели физическом. Марья Петровна приметила это и не стала ещё сильнее грузить его. Позавтракав, Боровский ушёл на учёбу.

Его не переставали покидать тревожащие мысли, которыми он был поглощён сидя на занятиях. Был он там опять же лишь телесно, ум Саши находился где-то далеко от этого пахнущего запревшими книгами места. Он лишь наблюдал пустоту, отчего получил нагоняй от преподавателя. Ситуация дома не изменилась, сразу по возвращении он уткнулся в камин, прислушиваясь к огненному треску. Пугающе он был заворожён этими мыслями, отдавшись им всем своим существом. Его вовсе не интересовал вопрос: «Кто этот человек? Или что делал?». Больше он трепетал от размышлений над тем: «Как он там оказался?».

«Он не призрак, а из плоти и крови, и я уже это проверил. Но как он без нашего ведома очутился наверху? Я был здесь и также сидел на углу дивана. Через входную дверь он бы не прошёл, как и через дверь в саду… Проник через окно? Но это невозможно».

Он тут же вышел и несколько раз обошёл дом, рассмотрев его с расстояния. Однако места, где бы человек смог забраться не нашёл. «Быть может, с помощью лестницы?». Он осмотрел землю под окнами, так как вчерашний дождь сделал её мягкой, и следы должны были сохраниться. Но нет.

«А что, если соседи чего-нибудь да видели?». Боровский прошёлся по соседям, но желанного от них не услышал. Тогда он стал расспрашивать соседей о былом хозяине дома.

– Что Вы знаете о предыдущем жильце дома? – обратился он к пожилой женщине, живущей напротив.

– Ничего, – тихим хрипом ответила она. – Этот дом много лет пустует, Вы первый жилец в нём.

– А кто же тогда жил здесь раньше?

– Давным-давно пожилой мужчина вместе с внуком. Но насколько мне известно, больше десяти лет назад они уехали за границу, и дома с этого момента появлялись редко.

– Благодарю.

Боровский вернулся в дом и снова уселся на диван, продолжив размышлять. Он по частям собирал образ того мужчины по памяти, ища в ней подсказки. Он воспроизводил события той ночи раз за разом… и за один казалось неважный момент смог уцепился. «Господин, Вы запачкали рукав».

«Точно… обувь мужчины запачкала рукав. Она была грязной, но на уличном тротуаре такую грязь не найдёшь, хоть он мог, где угодно испачкать обувь, но…». Боровский метнулся на задний двор и его глаза заблестели, ведь там он увидел пару следов, не принадлежащих ни ему, ни Марьи Петровне. Чёткий фактурный отпечаток от башмака, чуть больше чем у Боровского, красовался прямо у задней двери. Замок не был взломан, а аккуратно отпёрт ключом, идеально входящим в скважину, что привело в тупиковый коридор в большом лабиринте загадок.

Хоть Боровский и сделал маленький шажок к истине, но тьма незнания была растянута на много больше. Главный вопрос оставался не решён.

«Вошёл значит он отсюда… уже хорошо. Но дальше? – он прошёл в гостиную. – На этом месте сидел я, – указал взглядом на диван. – Быть может, был он там гораздо раньше, до того, как я вернулся с прогулки. Нет, исключено. Следы остались точно после ливня, который начался немногим позже моего прихода. Следовательно…».

Александр, прояснившись, стал рьяно оглядывать небольшой обитый досками коридорчик между двориком и гостиной, трогая каждую стеночку. Он словно ополоумевший проходил руками по местам скрепа досок в поисках чего-то. «Давай же… что-нибудь то должно быть… вот оно!». Он рукой толкнул потолок, в котором ловко скрывался люк, слившийся с текстурой дерева, при такой маскировке и плохом освещении потайной проход было практически невозможно заметить. Подпрыгнув, он ухватился за выступ и подтянулся наверх, а вылез прямиком на втором этаже, в той самой злосчастной комнате. «Чтоб я сдох, – выразился Боровский. – Какому прохиндею понадобится такой проход? Однако практично». Он закрыл люк и спустился обычным человеческим путём, через лестничный пролёт.

Лицо его налилось улыбкой от радости решённой головоломки. Но по закону там, где вырождается один ответ, незамедлительно произрастает ещё более сложный, коварный вопрос. И был он таковым: «Кто воришка?». Казалось, такой вопрос фактически не имеет смысла, ведь личность по большому счёту не важна, когда идёшь на «дело». Но сейчас был иной случай, потому что само проникновение несёт иной характер. Боровский только уселся на диване, как неуёмное чувство вновь охватило его разум, словно ветви терновника, до крови вцепляясь своими острыми шипами.

«Человек в плаще? Он не вор, что проходил мимо и решил заглянуть на огонёк, он нечто куда интереснее. Первый вопрос: Откуда он узнал про потайной люк на второй этаж? Искать его возможности у него не было, из этого вывод… он нашёл его раньше, ещё до нашего приезда или всегда знал о его существовании. Второй вопрос: задняя дверь? Как он её открыл снаружи понятно, изготовить подобный ключик сущий пустяк, но как он удостоверился в том, что внутренняя застёжка открыта? Если из первого суждения вытекает, что с домом он знаком, то и о застёжке, следовательно, ему известно. Третий: Что он делал там четыре ночи подряд? Там совершенно нечего воровать… из ценностей лишь бумажки, который не несут в себе ничего важного, по крайне мере я не приметил в них этого, когда пролистывал, утоляя любопытство». На этих трёх основных вопросах он застопорился, решая их до поздней ночи.

На следующее утро он вновь ушёл в университет, занятый всё теми же загадками. Как ни странно, но обыденные ночные вылазки он совсем забросил, нет, даже забыл. Они стали ему безынтересны, должно быть потому, что он нашёл то, что будоражит его ум куда сильнее. И это верно. Никогда Марья Петровна не видела господина таковым, он был спокоен, не тратил время на привычные язвительные шутки и постоянно молчал. Глаза его были как никогда глубоки и старались смотреть в самую гущу, в ту, что обычно смотреть не хочется. Как старушка была удивлена подобной перемене в нраве юного беспутника. «Город действительно меняет… делает старше», – думала она. Но город ли его так изменил? Не сделала ли это высокая фигура со снежными волосами, внушившая страх и цель? Цель, которая требовалась уму, ранее тешившему себя глупыми выходками. Не такая ли цель меняет человека… делает его лучше… совершенней?

IX

Утро следующего дня выдалось по истине феноменальным. Оно гранитовой плитой выбилось у Саши в подкорке, превратив его жизнь в непонятное весёлое нечто. Он по обыкновению устроился на диване, допивая бодрящую чашку чая, уже который день поглощённый рассуждениями о таинственной фигуре. Марья Петровна, как только настал рассвет, ушла на базар, поэтому Боровский в полной мере наслаждался блаженным одиночеством в компании бархатистого напитка. Полностью расслабившись, он закинул ногу на ногу, отдавшись наплывавшим мыслям. Задушевный процесс прервал назойливый дверной стук. Погодя, Саша отложил чай и отпёр дверь, за которой горделиво возвышалась тонкая фигура. В этом образе, затемнённым солнечным ликом, Боровский узнал памятные черты, осевшие в его воспоминаниях. Маленькие узковатые глаза смотрели сверху вниз, будто глаза орлана, наблюдающего за телодвижением жалкого мышонка. Короткий шаг назад. «Какого чёрта?!». Фигура была безмолвна и только засунула руку во внутрь плаща, пытаясь что-то оттуда достать. Лицо украсила пугающая улыбка, которую пытались показать добродушной, но безуспешно.

Ещё один короткий, но резкий шаг оказался фатальным. Насторожившись, Боровский попятился подальше от двери, однако в буре эмоций, в которой смешивались страх, любопытство, гнев и странное тяготение, запнулся об ковёр и повалился к земле, захватив с собой ни в чём не повинный тремпель. Удар был сильным, оттого он потерял сознание, уйдя в привычный мир странных снов. Очнулся он лишь к полудню, полёживая на диване. Его глаза всё ещё плыли, и мир вокруг него был будто корабль, рассекающий по волнам, из-за этого сидящего на кресле человека он воспринял спокойно. Мужчина удобно сидел, откинувшись на спинку и читая свежий выпуск газетного издания. Его глаза не то серые, не то грязно голубые, внимательно просматривали строки, быстро прыгая по ним, как щенки, которым дали чем поиграться. Седые волосы закрывали широкий лоб и свисали на торчащий остренький нос. Мужчина был высок, примерно шесть футов без малого пару сантиметров, но при этом чрезмерно худ. Спустя пару мгновений Боровский пришёл в себя и задал самый логичный на тот момент вопрос с ярко выраженной гневной окраской:

– Что Вы здесь делаете, ради всего святого?!

– О, Александр Александрович, Вы проснулись! Чудно-чудно! – произнёс он манящим голосом.

– Я спросил… ах, – он резко поднялся, оттого в его голове застучали церковные колокола.

– Лежите… лежите. Не заставляйте себя лишний раз. Это вредно. Меня зовут Константин Григорьевич Градатский… я хозяин этого прекрасного дома. Прошу прощение за этот неприятный инцидент, видит Господь, я зла не желал.

– Это не отвечает на мой вопрос, – сказал он, придерживая голову. – Что Вы здесь делаете?

– Решил узнать, как Вам живётся. Это одна из моих задач как арендодателя.

– Оу, арендодателя значит… прелестно. А я извиняюсь, той ночью Вы тоже ознакамливались?

– Я Вас прощаю, – язвительно ответил он. – Понимаю, ситуация до более странная и запутанная, но я попытаюсь всё разъяснить. Видите ли, Александр Александрович, я совсем недавно возвратился в милые края, и мне очень сильно захотелось посетить родной уголок.

– Ночью?

– Да, соглашусь, время престранное, но я надеюсь на Вашу благоразумность и рассудительность. Понимаете, по несчастному стечению обстоятельств я бездомен. Как уже говорил, я только вернулся в нашу необъятную и заселился в доме, что за городом. Он небольшой, но весьма уютный, и для одного меня просто идеален. Однако совсем недавно, пять дней тому назад, если быть дотошным, он сгорел. Поганцы спалили хатёнку подчистую… их уже поймали, но так легко дом снова не построится. Потом мне пришла шальная мысль, что, может быть, я смогу немного переночевать у Вас на втором этаже… ну, не могу же я на улице как последняя собака ночевать, правда?

– А что Вам мешало с самого начала пройти через входную дверь?

– Природная скромность, – снова ехидно произнёс он.

Боровский раскипятился, подобная язвительность в его адрес была ему чужда. Вот он и почувствовал то неприятное ощущение, которое окружающие испытывали всякий раз как его острый язычок начинал блудить. «И вроде ответил?.. А вроде и придушить хочется?». Градатский был сладкоголосой птичкой, поражавшей своим красноречием. Его монотонный голос успокаивал и вводил в своего рода транс, улетучивая всякий гнев. На первых порах его личность показалась Саше крайне интересной, она имела удивительную способность предрасполагать, к ней не было неприязни или опаски… напротив, аура Градатского создавала образ закадычного друга, с которым ты уже давно знаком и которому можешь излить свои душевные терзания. А так как Боровский был падок на любые беседы, он с лёгкостью поддался под чары словесного обольстителя и не ощущал беспокойство. Он был словно зверёныш, которого обхватил ползучий гад, введя сладостный наркотик.

– А если быть серьёзным? – спросил Боровский, попытавшись изобразить суровую натуру.

– Абсолютно серьёзно, Александр Александрович. Мне не хотелось Вас тревожить по личным делам… Вы не думайте, спустя ещё пару ночей я обязательно подыскал бы место для житья и не смел бы Вас более притеснять.

– Допустим, я Вам верю, но что насчёт полиции?

– О-о, там всё вышло очень весело. Видите ли, документы на дом я ношу с собой, поэтому мне не составило труда доказать, что жилплощадь принадлежит Вашему покорному слуге и, следовательно, никакого состава преступления нет. Вы бы видели их глаза, когда они читали эти бумажки… умора.

– Представляю, – с толей недовольства произнёс он. – Вопрос… с чего Вы взяли, что я буду ночевать внизу?

– Здесь совсем всё просто, – отмахнувшись, сказал Градатский. – Ваш батюшка как-то говорил, что Вы кабинеты не выносите. Два плюс два сложить не сложно, верно?

– Стало быть близко знакомы с отцом?

– Да, несомненно… ох, Марья Петровна, душенька, будьте любезны, принесите письмо.

Она быстрым шагом пришла с кухни, держа в руках то самое письмо.

– Вы в порядке, Александр Александрович? – беспокоясь, спросила она.

– Да, жить буду.

– Слава Богу. Спасибо Константину Григорьевичу, если бы не он, то могло всё худо быть.

«Если бы не он, то ничего бы не было», – подумал он.

– Так что это?

– Договор между мной и Вашим отцом, а также личное письмо. Я решил предоставить его, чтобы развеялись все дурные сомнения.

Боровский распечатал письмо и быстро оглядел строки, признав подпись и подчерк отца, а также именную печать. После он отдал письмо, тяжело вздохнув. «Вот нелёгкая». Глаза Градатского добро блестели, уставившись на него, в ожидание реакции. Создавалось впечатление, что вся сложившаяся ситуация его даже веселит, нежели смущает.

– Хорошо… Я Вам верю, господин Градатский.

– Так просто? Я подготовил целый спектр аргументов и ответов на предполагаемые вопросы.

– Уж простите, что лишил Вас удовольствия.

– Ради приличия спросите хотя бы, как я оказался наверху без Вашего ведома?

– Через люк в коридорчике, – Градатский изумился. – Я Вам поверил не только из-за письма отца, но и из-за собственных наблюдений и выводов, – лицо его изобразило вопрос. – Во-первых, я считал, что проходимец хорошо знаком с домом, так как ему известно о люке. Но потом встал вопрос, как он узнал, что внутренний замок открыт?… и тут я вспомнил письмо от арендодателя, в котором изъявлена просьба закрывать лишь на внешний замок. Эти небольшие суждения подкрепили Вашу невиновность… нет, частичную невиновность, полностью Вашу вину я не отпускаю.

– Какой Вы ужасный человек. Разве можно лишать бедолагу последней радости?

– Будет Вам пустословить. Теперь следующей вопрос на повестке дня. Что будете делать с жильём?

– Раз уж Вы так открыто спросили… то у меня назрел выгодный для нас всех уговор.

Боровский прильнул к подлокотнику и с увлеченным блеском в глазах выслушал его незамысловатое предложение. А мысль была проста и непринуждённа: Градатский отдаёт ему часть арендной платы в обмен на возможность совместного проживания. Как он утверждает, живёт он скромно и просит лишь разрешение заседать в гостиной и кормиться стряпнёй Марьи Петровны. Ночевать он собирается на втором этаже с железобетонным аргументом: «Вам он всё равно ни к чему». Всё это он подал как полагается, чётко, лаконично и со свойственной легкостью слова, которое будто само запрыгивает в уши собеседника. Боровский не спешил соглашаться по понятным причинам, личность хоть была и занятная, но туманная, нет, скорее прозрачная. Когда думаешь, что вглядываешься точно в его лик, пытаясь прочесть мимоходные мысли, то понимаешь, что смотришь сквозь него, как будто через окно. Оттого любой анализ терял смысл. У любого человека есть нечто ценное за что можно зацепиться и подняться по стене его сознания, словно по тросу. В случае Александра – это большие угольные глаза, которые горят жаждой действия и жизни. Но Градатский был иным… он выделялся всем, поэтому невозможно было зацепится за что-то одно. Такие люди как он были нечитаемыми. И этот небольшой аспект выводил Боровского из себя. Так как ту же проблему он испытывал и со своим отцом, который был непробиваемой стеной.

– Прошу Вас всё обдумать, – начал Градатский. – У меня, к сожалению, сейчас имеется одно неотложное дело, поэтому я откланяюсь до вечера. А после приду узнать Вашу волю. На этом прошу прощения.

Он быстро удалился, оставив Сашу наедине со своими мыслями, при этом произведя непомерное впечатление на юношу. Человека такого склада в Осёдлом ему видеть не приходилось. Градатский совмещал в себе некую строгость и лёгкость характера, которыми ловко управлял и менял местами как заблагорассудится, обладал даром убеждения. Но инструментом этого убеждения была вовсе не сила, как у Александра Сергеевича, хоть она тоже была, а слово, пёстрое и режущее. Ранее Боровскому приходилось иметь дело лишь с зазнавшимися чиновниками да безропотными слугами. Поэтому до Градатского он мог удивляться только армейским папиным дружкам, пышущим благородством и удалью. Теперь же у него появился новый объект мистического обожания.

– Петровна, Константин Григорьевич тебе знаком?

– Хм, лицо у него чудное, но вспомнить всё равно не удаётся… однако голос почему-то всплывает… его мне точно слышать приходилось. – размышляла она. – Я украдкой подслушала и вот что думаю… соглашайтесь Вы. Я хоть наукам не обучена, но туго явно не станет. И человеку поможете и жить станет веселее.

– Да-а… я тоже сразу так и подумал, только вот не решился почему-то. Но согласись, странный он черть.

– Как по мне, так Вы два сапога одного сапожника.

– Ох, выпорю я однажды тебя, Петровна, честно слово… за твоё скверное словцо.

– Молчу-молчу, – улыбаясь, проговорила.

Вечером, как и обещалось, Градатский вернулся, услышав ожидаемый положительный ответ. Незамедлительно он расселился на втором этаже. Вещей при себе у него было всего ничего, отчасти это было потому, что большая их часть уже ютились в доме. Закончив скорый переезд, оставшееся время они разговаривали на отвлечённые темы, рассиживаясь на диване и грея вытянутые ноги у камина. Оказалось, что оба молодых человека невзлюбили колющий холод, который тем временем во всю набирал обороты. Градус на улице беспощадно падал и уже приблизился к нулевой отметке, а тучи жутко обтянули небо. Разговорившись, Саша узнал, что, оказывается, Градатский не многим его старше, было ему от рождения двадцать пять, должно быть поэтому общение шло как нельзя просто.