Читать книгу: «Тени в темных углах. 3ачарованное озеро», страница 5

Она так и подалась вперед, не сводя с Тарика желтых немигающих глаз, часто дыша. Смело можно сказать, что она волновалась.

– Не договорились, – сказал Тарик решительно.

– Мальчиш-шка… – прошептала пантерка. – Теребенщик сопливый… Не хочешь по-хорошему – будет по-плохому. Не отдашь бляшку – возьмусь за твою гаральянскую потаскушку: придушу ее нынче же ночью, и не видать тебе ее норки как своих ушей, разве что мертвую выкопаешь и холодную жулькнешь…

Вот тут Тарика прошибла, словно порыв морозного ветра, нешуточная тревога – не за себя, конечно, за Тами. Но тут же он успокоился: ничего у нее не выйдет, пугает, как маленького. Вот и в трактате написано, что «волховские женки», какой бы разновидности ни были, способны оборачиваться только после захода солнца. Так что при солнце на небе она Тами ничего не сделает. А во дворе – Лютый, с которым шутки плохи. Скинувшись зверем, ведьма ничуть не сильнее и не ловчее обычной пантерки, а Лютый уже в Гаральяне двух придушил и даже лесную тигру (правда, с двумя такими же псами). И нет на нем ни одного шрама от звериных когтей. Сгребет за глотку – та и пискнуть не успеет…

– Надоела ты мне, кошка драная, – сказал он. – Беги отсюда и больше не лезь в гости незваной, иначе ухом не отделаешься. Мы тебе не по зубам, понятно? Так и скажи своему хозяину… если он у тебя есть.

Вскочил с постели и утвердился на ногах покрепче, сжимая кинжал (и вновь показалось, что замысловатые серебряные узоры на остром клинке причудливо колышутся). Стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже, предупредил:

– Бить буду в сердце, раньше никогда не приходилось, но я изо всех сил постараюсь…

– Еще пожалеешь… – прошипела пантерка.

И исчезла в коридоре. Помаленьку тускнело зеленоватое сияние, пока не пропало совсем. Тарик облегченно перевел дух. Как и прошлой ночью, подумал: все же бабка слаба, пакости у нее мелкие и всерьез не напугают. Однако… Нужно крепко подумать, как предупредить Тами, чтобы она поверила. Бабка и в самом деле может к ней нагрянуть… Нет, Лютый не пустит, а он, Тами говорила, у чужого не возьмет и самого вкусного куска, так уж приучен…

Снова, как и в прошлый раз, навалилась необоримая сонливость, и Тарик, сделав шаг назад, положил кинжал у изголовья и провалился в каменный сон без кошмаров…

Глава 4 Веселая коловерть

Утром он почувствовал себя бодрым и свежим и сразу после завтрака стал собираться самым тщательным образом. Лучшие штаны, лучшая сорочка с вышивкой, ни разу еще не надеванная, лучший кафтанчик из синего бадахарского шелка для самых праздничных летних дней, лучшие ботинки, тоже как следует не разношенные по ноге, но нисколечко не жавшие, берет по ухватке этого года чуть великоват и сбит так, чтобы прикрывал правое ухо. Впервые в жизни одевался так старательно перед встречей с девчонкой и, придирчиво осмотрев себя в зеркало, повертевшись даже, остался доволен: по столичным меркам провожатый хоть куда, пуговицы и пряжка новенького ремня сверкают, платье сидит без морщинок…

Помня прошлые ярмарки и учитывая, что он сегодня не развлекается, а девчонку ведет туда, где за все придется платить, добрую пригоршню денаров, полтешков и шустаков высыпал в потайной карман, пришитый слева. Предосторожность не лишняя – в любое скопление развеселого народа, а уж на большую ежегодную ярмарку особенно, замешается немало искусных «сквознячников», умеющих залезть в карман так, что и не заметишь, будь ты трезвехонький и гляди во все глаза…

Сбережения его вновь понесут серьезный урон, но печалиться об этом не следует: все отдал бы до последнего грошика, лишь бы сегодняшняя встреча получила продолжение…

Одно чуточку портило картину: отсутствие бляхи, на которую Тарик пока еще не имел права. Каждому будет ясно, что он еще Школяр… а кто-то может принять и за Темного, по платью не определишь – иные Темные годовички одеваются и побогаче. Но не прицепишь же золотых сов, их дозволяется носить только на форменной одежде…

В коридоре он встретил маманю, глянувшую на него смешливо:

– А расфуфырился… На ярмарку?

– Куда же еще? – ответил он солидно.

– И с этой гаральянской девчонкой, конечно? (Что радовало – в ее голосе не было ни малейшего осуждения или неприятия.)

– С ней.

– Может, тебе дать пару денаров? – заботливо осведомилась маманя.

– Да нет, у меня заработанных хватает.

– Ну, смотри. Не швыряйся там монетами, но и не скупись. И крепенько запомни: девушки не любят ни робких, ни слишком нахальных, золотой серединки держись.

– Да ладно, – сказал Тарик еще солиднее. – Не первый раз с девчонкой иду, понимаю, в чем тут политесы.

– Ох, хвастунишка… – Улыбка была молодой. – Ты уж аккуратнее! Говорят, эти гаральянские девчонки особенно норовистые, так что и за словами, и за руками следи… Отец спозаранку ушел на ярмарку – у него не развлечения, а дела.

По улице Тарик шагал степенно. Она была пуста: обитатели либо уже ушли на ярмарку всеми семьями, либо собирались так же тщательно, как он только что. Большая Ярмарка – событие в столичной жизни знаменательное, даже выше цеховых праздничных шествий и прочих многолюдных торжеств: на ярмарку и Малышей с собой берут, и Недорослей отпускают одних со строжайшим наказом держаться кучками (малость припугнув страшилками про похитителей одиноких детей), а уж годовички Тарика и молодежь с бляхами там поголовно. Лавки и мастерские закрыты, канцеляриям объявлен вольный день, как и солдатам столичных полков, – в общем, все, кто имеет такую возможность, поутру отправляются на западную окраину столицы…

Пятьдесят шестой нумер, дом худога Гаспера, тоже был тих, все окна закрыты, но тут другое: на крылечке перед входной дверью лежал не обычный половичок, темный и равнолеглый, а круглый, вязанный бело-золотыми узорами. Посвященные знали, что это означает: худог в трудах. Творческий метод (как это называют сочинители, виршеплеты, скульпторы и худоги) во многом напоминал таковой у Стайвена Канга, разве что сроки другие. Недели на две-три Гаспер натуральным образом запирался в доме и трудился над очередной картиной, пил при этом только фруктовую воду, не выходил даже во двор – делая по понятным причинам исключение для нужного домика, – не отличал день от ночи, трудясь и при лампе. Всякий знакомый, собравшийся к нему в гости, едва завидев сигнальный половик, поворачивал назад – хозяин не на шутку разъярялся, когда нарушали его трудовое уединение. Зато потом, когда труд был завершен, начиналось веселье: появлялись студиозусы с корзинами вина, шумели веселые застолья, где Тарик с некоторых пор был полноправным гостем…

И у пострадавшей церкви нисколечко не ощущалось веселого дыхания ярмарки. Кровельщики работали споро, укладывая на новые стропила последние черепицы, – они, конечно же, не видели повисшего чуть ли не над самыми их головами клятого цветка баралейника, уже заметно потускневшего. Как не видели его наблюдавшие за работой отец Михалик и незнакомый священник, как не видел Ягуф, стоявший в сторонке и, погромыхивая цепями, негромко бормотавший что-то бессвязное (говорят, иные дергунчики наделены особым зрением, но Ягуф к ним, безусловно, не относится). Никто не видел, кроме Тарика, а он никому не решался рассказать…

Лишь подойдя к палисаднику Тами, Тарик спохватился, крепко выругал себя и остановился в нерешительности… да что там: в растерянности! Он ведь не уговорился с Тами на определенный час. Может, она и передумала идти с ним на ярмарку? Сказала ведь Байли, что сердечко у нее занято, а это можно толковать по-всякому. Посвистеть, как они в ватажке друг другу? Обычно они и девчонок вызывали свистом, но политесно ли это будет сейчас?

Он стоял в нерешительности. Лежавший под высоким кустом, усыпанным белыми цветами шиповника, Лютый поднял голову, всмотрелся и соизволил целых три раза стукнуть по траве хвостищем-прутищем. Тарик не рискнул войти, пройти мимо здоровенного пса и благовоспитанно позвонить в дверной колокольчик, хотя он там имелся, – кто его знает, исправного сторожа…

Дверь открылась, вышел пожилой человек с бляхой слуги и, словно бы ничуть не удивившись, проворно спустился с крылечка, прошел к калитке. Лютый смотрел на него безучастно, как на хорошего знакомого.

– Вы, наверно, к молодой хозяйке пришли? – вежливо спросил слуга. – Это не вы ли пригласили ее на ярмарку?

– Я самый, – сказал Тарик, ничуть не обрадовавшись (сохранилась полная неопределенность).

Слуга и в самом деле был изрядных лет, но держался прямо, осанкой и широким разворотом плеч напоминая отставного солдата.

– Молодая хозяйка увидела вас в окно, – сказал слуга. – Она уже одевается и сейчас выйдет. – И улыбнулся вполне приязненно: – Вы же знаете: девушки собираются долго. Соблаговолите подождать?

– Конечно, – ответил Тарик обрадованно.

Слуга ушел в дом, оставив Тарика в самом радостном воодушевлении. Ждать пришлось совсем недолго, вскоре вышла Тами и по извечному обычаю красивых девчонок, давно знакомому Тарику, словно бы невзначай задержалась на крылечке, показывая себя во всей красе, чуть улыбаясь с тем видом полнейшего безразличия, какой красавицы сызмальства отлично умеют на себя напускать.

Тарик затаил дыхание. Все его прошлые увлечения вмиг вылетели из головы. На ней было синее платье из тонкого и явно дорогого шелка, без выреза, но вместо лямочек – тонкие витые шнурки из золотой канители, так что политесный летний наряд открывал круглые плечи (которые, что греха таить, хотелось неторопливо погладить) и точеные руки. На синем платье вышиты цветки золотистого ириса, чулки из золотистого тарлатана облегают стройные ноги с круглыми коленками – прелесть несказанная, да и только…

Простояв ровно столько, чтобы Тарик смог оценить ее по достоинству (и конечно, не успел привести в порядок восторженные мысли), Тами спустилась с крыльца, мимоходом потрепала по тяжелой башке вскочившего и яростно замахавшего хвостом Лютого. Ловко, не уколовшись, сорвала веточку шиповника с тремя белыми цветами, воткнула в волосы – и как-то так ухитрилась проделать это без зеркала, что украшение оказалось как нельзя лучше на месте. Вышла на улицу, прикрикнув на посунувшегося за ней Лютого: «Дома!» (он послушался и вновь улегся у куста), набросила крючок и улыбнулась Тарику:

– Что скажешь? Не стыдно будет показаться со мной на ярмарке?

Платье удивительно сочеталось с ее сиреневыми глазищами и пышными волосами, так что дыхание спирало. Тарик вдохнул аромат незнакомой, но очень приятной лоромельской воды⁹ и сказал, стараясь держаться солидно (как-никак не первая его встреча с девчонкой в этой жизни, никогда не нужно им показывать, что ты себя не помнишь от восхищения):

– С тобой не стыдно было бы показаться и в королевском дворце.

– Приятственно слышать, – Тами улыбалась во весь рот. – Ну, пойдем?

Тарик не на шутку жалел, что от ее дома так недалеко до перекрестка, где улица Серебряного Волка сливается с Аксамитной, и никто из знакомых не видит, как они шагают вдвоем. Он предпочел бы пройти улицу из конца в конец – тогда, быть может, и повезло бы. Но все равно невыразимо приятно было шагать с ней бок о бок, иногда ловя ее быстрые лукавые взгляды, натуральным образом терзаясь от неизвестности.

Прошли половину Аксамитной, по переулку Златошвеек миновали прямолеглые Снежную и Бочарную, повернули налево, на широкую Привольную, мощенную серыми плитами тесаного гранита, – здесь уже начинался Город.

Привольная, и в обычные дни многолюдная, сейчас прямо-таки запружена народом. И все движутся в одном направлении – на запад, к ярмарке. Семьи с маленькими детьми, парочки разных годочков, одинокие мужчины и женщины, развеселые ватажки Подмастерьев и хихикающих девчонок, студиозусы, Мастера, даже Градские Бродяги, ради такого случая напялившие свои лучшие и чистые лохмотья. Встречаются и пешие дворяне из небогатых. К западу едут дворянские кареты и открытые экипажи тоже с гербами на лакированных дверцах, всадники с двумя перьями на шляпах. Все одеты нарядно, елико возможно пышно. Действительно поверишь, что вся столица, стар и млад, двинулась на Герейскую пустошь. Говорят, и короли порой, поддавшись общему настроению, посещали Большую Ярмарку, изменив внешность и переодевшись в платье попроще…

У пешеходен медленно ехали порожние извозчики, ради такого случая украсившие гривы коней разноцветными лентами, а шляпы – яркими кокардами. Их то и дело останавливали. Тарик тоже мог бы, не в такую большую денежку извозчик обошелся бы, – но хотел как можно дольше вот так шагать рядом с Тами. Еще на Снежной Тарик словно бы невзначай, посреди беззаботного разговора о пустяках, обычной праздничной болтовни, взял ее теплую ладошку, и она не отняла руку, ничего не сказала. К сожалению, это еще ничего не значило…

Вот и кончилась улица, раскинулась, распахнулась Герейская пустошь, где еще дедушка короля Магомбера стал устраивать ежегодные Большие Ярмарки… Доносится музыка с разных сторон, перемешались знатные и народ попроще, веселый гомон, столпотворение, толчея, смех, девичий визг со стороны качелей, над толпой всплывают, уходят вниз, чуть поскрипывая, кресла «кружилок»¹⁰, видны разноцветные верхушки театров-балаганов, звенят бубенчики шутов и акробатов, гомонит ребятня, ржут кони… Словом, непривычному человеку растеряться можно.

Именно это с Тами и произошло: она приостановилась (неожиданно, но ее сильную теплую ладошку Тарик не выпустил), улыбнулась чуточку виновато:

– Столько людей, такая суета… У нас в Гаральяне ярмарки не такие здоровущие, а тут целый город…

– Ничего, быстро привыкнешь, – сказал Тарик чуточку горделиво оттого, что стал как бы покровителем. – Меня с шести годочков брали на ярмарку, а последние четыре года ходил один или с ребятами…

– И с девочками? – лукаво глянула Тами.

– Один-единственный раз, в прошлом году, – сказал Тарик чистую правду. – В общем, приобвык. Главное, крепко держи меня за руку, а то в этой веселой коловерти в два счета толпа в разные стороны унесет, потом друг друга и не найдем, разве что заранее уговоримся, где встретиться, но ты ж тут первый раз, обычных мест не знаешь…

– Я поняла, – весело сказала Тами. – Ни на шаг от тебя не отстану.

И переплела пальчики – тонкие, но сильные – с пальцами Тарика.

– Куда пойдем сначала? – спросил Тарик с уверенностью старого бывальца. – Может, на «кружилки»?

– Да ну их, – решительно сказала Тами. – Никогда ими не увлекалась. Кружишь, как собачка на привязи, и только. Вот качели я люблю, на качели бы с удовольствием. Еще иноземные ткани посмотрела бы – уж они для всякой женщины приманчивые. И я слышала, тут есть конские ряды…

– Есть такие.

– Но если ты предпочитаешь что-то другое… Ты здесь водитель странников, а я подчиняюсь.

– Желание женщины – закон для истинного кавалера, – щегольнул Тарик фразой из голой книжки. – Значит, качели, ткани и конские ряды. Из лука пострелять хочешь? Ты ж говорила тогда за обедом, что в Гаральяне это любимая забава…

– Так и есть! – оживилась Тами. – Любимая забава с малолетства, в праздники и на ярмарках непременно бывают стрельбища, там все – от мала до велика… А здесь они тоже есть?

– Конечно, – сказал Тарик. – Только взрослых там нет – считается неполитесно, разве что молодые неженатые Мастера по старой памяти ходят. Главным образом Подмастерья и мальчишки моих годочков. Ну вот, прикинули путешествие… Начнем со сладостей? Я еще тогда, за обедом, заметил, что сладости ты любишь.

– Обожаю, – призналась Тами.

– Ну вот, а здесь их полно, так что глаза разбегаются, причем таких, каких в обычные дни в городе не найдешь… Пошли.

– А здесь почему так тихо? – с любопытством спросила Тами, когда они сделали первые шаги в сторону необозримого людского моря. – Это ж определенно таверны, и двери открыты, окна нараспашку, но ни музыки, ни веселья…

В самом деле, слева стояли три длинные кирпичные таверны под черепичными крышами, под вывесками «Старый дуб», «Путеводная звезда» и «Рыжий кот». Двери открыты, в распахнутые окна видно, что внутри полно народу, но все чинно сидят за столами, не слышно ни обычного для таверн веселого гомона, ни музыки, и поварни не дымят.

– Таверн тут много, на любой кошелек, – сказал Тарик со знанием дела. – Только эти – особенные. Там столичные купцы и торговцы-лавочники сговариваются с приезжими торговцами о разных товарах, которые возят издалека. Пьют только чай, фруктовые воды и настой ароматных бобов – серьезные негоции вина и даже пива не терпят. Вот ближе к вечеру, когда обо всем сговорятся и по рукам ударят, начнется и здесь катавасия со звоном чарок, музыкой и… – Он спохватился и не закончил.

Однако Тами поняла, озорно прищурилась:

– И с веселыми девками?

– Ну, куда ж без них… – чуточку смущенно сказал Тарик. – В «Коте» и «Звезде» собираются люди не особенно зажиточные, обычные, а вот в «Старом дубе» сходятся воротилы высокого полета, те, кто товары считает даже не корабельными трюмами, а флотилиями, и не повозками, а длинными обозами.

Тами взглянула смешливо:

– Поспорить могу: и эти воротилы, когда покончат с делами, тоже не чураются чарок и веселых девок?

– Не без того, – сказал Тарик.

Вообще-то, девчонкам неполитесно было упоминать в разговоре веселых девок (только меж собой), но в Гаральяне иные политесы, гораздо более вольные, так что Тарик не смущался и не удивлялся.

– Мужчины… – наморщила Тами прямой тонкий носик. – Все одинаковые.

– Ну, не все, – сказал Тарик. – Там в «Рыжем коте» сейчас мой папаня сидит, он на каждой ярмарке встречается с приезжими колбасниками и коптильщиками. Чарку вечером пропустит, и не одну, но веселыми девками заниматься не будет. У них с маманей с этого боку все ладком, до сих пор как молодые…

– А ты-то откуда можешь знать, как у них? – щурилась Тами.

Тарик никак не мог рассказать ей, откуда он знает точно, – и потому, сделав значительное лицо, сказал:

– Ну, я же не маленький. Уж к родителям-то присмотрелся, уверенно могу судить, как у них обстоит. Не веришь?

– Ну отчего же? – живо возразила Тами. – Верные мужья и жены и в жизни бывают, а не только в виршах и лицедейских представлениях… – И снова лукаво прищурилась: – А вот интересно, тебе от родителей верность передалась?

Решив не пыжиться и не строить из себя, Тарик ответил:

– Вот честное слово, не знаю пока… – И спохватился: – Да, твоя сумочка…

На левом запястье у нее на витом шнурке из серебряной канители висела женская сумочка, только в этом году вошедшая в обиход: мешочек из вишневого аксамита, перехваченный завязкой из той же канители, расшитый красивыми узорами – и не пустой, сразу видно.

– А что не так с сумочкой? – с любопытством спросила Тами. – Я ее купила в дорогой лавке, когда мы только что приехали в столицу: дядя сказал, что мне нужно приодеться по-городскому. Приказчица сказала, что с нарядными платьями такие сумочки и носят.

– Все правильно, – сказал Тарик. – Дело тут в другом… Что у тебя там лежит?

– Немного денежки, – призналась Тами. – Я подумала… На ярмарке все дорого, на каждом шагу нужно платить, вдруг у тебя не хватит… А у меня есть своя денежка. От родителей кое-что осталось, да еще, когда мы уезжали, продали родительский дом с землей – это было чисто мое наследство. Все лежит здесь, в столице, в солидном денежном доме, и мне каждый месяц полагается долька. Вот я и подумала: все-таки ярмарка, денежка на каждом шагу разлетается со свистом…

– Придумаешь тоже, – непритворно сердито сказал Тарик. – Это ж будет несусветный позор, если на свиданке за меня станет платить девчонка. Или у вас в Гаральяне другие правила?

– Да нет, точно такие же, – заверила Тами. – Просто я подумала… Ты же пока что Школяр, а значит…

– Школяр Школяру рознь, – сказал Тарик. – Я, знаешь ли, неплохо прирабатываю в порту, трюмы разгружаю, свой человек в ватажке настоящих грузалей. Богачом не стал, однако ж над каждым грошиком не трясусь. – И не удержался от легонького хвастовства, основанного на правде: – Вот вчера понадобилась мне ученая кожаная книга, так я за нее выложил двенадцать серебряных – и не обеднел.

– Ты и ученые кожаные книги читаешь? – спросила Тами с явным одобрением.

– Иногда бывает такая необходимость, – солидно ответил Тарик. – Бываю в гостях у знакомого худога, а к нему одни студиозусы ходят. Для разговора в такой компании нужно и ученые книги читать, не одни голые…

– Понятно. Так что там с сумочкой?

– Зажми ее покрепче в руке, – деловито сказал Тарик. – На любой ярмарке полно «сквознячников». По карманам в толчее шарят так искусно, что не сразу и заметишь. Кошельки с пояса и сумочки срезают запросто. Наткнется на тебя якобы какой растяпа, пробормочет извинение, и только когда он исчезнет в толпе, окажется, что от сумочки один шнурок остался… Или у вас в Гаральяне на ярмарках таких нет?

– Куча, – сказала Тами. – Где жулья нет? Только у нас стражи мало, и ее, если что, не кричат, по-своему обходятся. Переломают все пальцы чем попало и прогонят пинками. А как ему таким ремеслом дальше заниматься, когда пальцы переломанные срастутся кое-как? А еще у нас есть денежные псы.

– Это кто такие?

– А это такая сторожевая порода, – сказала Тами. – Только сторожат они исключительно денежку. Когда торговцы на ярмарке или просто на базаре хорошо поторгуют, с большим прибытком, и сядут в таверне как следует отметить выручку, вешают кошель с денежкой на шею такому вот псу, и дальше можно не беспокоиться – если чужая рука к кошелю потянется, пес ее мигом отхватит, так научен. Постой, постой! Я сначала пропустила мимо ушей, а сейчас подумала… Свиданка, говоришь? А разве у нас уже свиданка? Мне казалось, пока что прогулка…

Тарик был чуточку растерян, но кое-какой опыт общения с девчонками приобрел – и потому не растерялся, ответил без особого промедления:

– Всякая прогулка может свиданкой обернуться. Или у вас в Гаральяне не так?

– Я думаю, везде так, – ответила Тами все с тем же лукавым сиреневым прищуром. – Посмотрим, посмотрим… – Она закатила глаза в точности как лицедейка в представлении, изображавшая жеманную красотку. – Сразу могу тебе признаться, что я взволнована и растрогана. Великолепный прогульщик мне достался: денежкой звенит, обхождение знает… – Она окинула Тарика смешливым взглядом, отчего сердце ухнуло в какие-то сладкие бездны. – И красивый, чего уж там! Да вдобавок ученые кожаные книги читает, с худогами и студиозусами дружбу водит… Девичье сердечко звенит и трепещет, душа в томлении. Где тут устоять простушке из гаральянской глухомани… – И звонко рассмеялась. – Тарик, что ты насупился? Я тебя обидела? Я правда не хотела, и в мыслях не держала. Просто такой уж у меня язычок: вечно шучу, само собой получается… Обиделся?

– Да нисколечко, – сказал он чистую правду (не впервые встречал острых на язык девчонок и не робел, за словом в карман не лез).

Тами придвинулась, положила ему на грудь, против сердца, сильную теплую ладошку, промолвила тоном глубочайшего раскаяния (но в сиреневых глазищах светился затаенный смех):

– Тарик, прости злоязычную девчонку. Мы в Гаральяне диковатые, на язычок невоздержанные… Ты правда не сердишься?

Тарик помедлил – чтобы она подольше стояла вот так, держа руку на его груди, чтобы были близко ее очаровательное личико, глаза и губы, обнаженные круглые плечи, к которым неудержимо тянуло прижаться щекой, коснуться губами. И сказал в конце концов:

– Ни капельки не сержусь, нет у меня привычки на таких красивущих сердиться.

Тами не убирала руку, ее неповторимые глаза смеялись:

– Приятно слышать, что я красивущая. Ты так всем девчонкам говоришь?

– С большим разбором, – сказал Тарик.

– Я та-ак польщена… Девичье сердечко тает, как лед на весеннем солнышке… Мой прогульщик, оказывается, умеет мастерски вешать на нежные девичьи ушки словесные кружева… Ты уже много девичьих сердец разбил в мелкие дребезги?

И снова Тарик сказал то, что думал:

– Меньше, чем мне хотелось бы…

– Мне нравится, что ты не задаешься, – сказала Тами вроде бы серьезно, а там – кто их, острых на язык красавиц, поймет? – Мужчины частенько в таких случаях напускают на себя оч-чень многозначительный вид, изображают пытливо, какие они записные сердцееды… А ты не такой. И даже словесно не напираешь и не строишь из себя, игривых разговоров не вяжешь…

– Да просто мне думается, что ярмарка – не самое подходящее место для игривых разговоров… даже с красивущими.

– А где подходящее место? – с видом наивной простушки (ручаться можно, что напускным) спросила Тами, и ее игривый тон решительно противоречил виду. Как это всегда и бывает, Тарик не мог определить, откровенность это непринужденная или просто знакомая девчоночья игривость. Но, не будучи новичком в этаких словесных поединках, ответил в тон:

– Не знаю, как в Гаральяне, а у нас считается, что самое подходящее место для таких разговоров – мост Птицы Инотали. Не слышала о таком?

– Представь себе, слышала. Докатилась его слава и до нашей глуши. Вернее говоря, я перед отъездом прочитала очень интересную аксамитную книгу: «Стольный град Арелат, его достопамятные места и легенды». Там было много рисунков и гравюр, и этого моста тоже, с подробным описанием его истории и рассказом о нем. Жутко любопытно! Потом, когда пойдем с ярмарки, ты мне его покажешь?

– С радостью, – сказал Тарик. – Тебе понравится. Второго такого во всем свете нет…

И злился на себя за то, что не угадывал, что стоит за ее просьбой – простое любопытство или что-то еще, отчего вновь ожили яростные надежды. Поди пойми красивых девчонок. Просто любопытство? Но с Байли она туда не пошла, хоть это ни к чему ее и не обязывало нисколечко…

Тарик веско сказал:

– Ты все же сумочку возьми покрепче, а то не ровен час…

Тами послушалась, сняла с запястья шнурочек и зажала мешочек в кулаке, с любопытством огляделась:

– Здесь у вас прямо-таки город… А у нас одни балаганы разборные из досок да шатры…

– Столица королевства, – сказал Тарик не без гордости, хотя его собственной заслуги в том не было ни малейшей.

Все на ярмарке возведено на долгие времена из камня и кирпича, все здания с черепичными и жестяными крышами – и торговые ряды, и лавки, таверны, балаганы лицедеев и шутов. Когда ярмарка отшумит, весь год до следующей место это будут старательно оберегать сторожа, причем с собаками, – и уж они, получая немалое жалованье от управы, бдят со всем прилежанием, так что и дверной ручки не пропадет, ни одно оконное стекло не разобьют. Большую денежку получает ратуша от податей и прочих денежных ручейков, ярмарку-кормилицу беречь надо…

Бросив взгляд по сторонам и усмотрев насквозь знакомую физиономию, Тарик поневоле скривился, как от кислого яблока. Ничего удивительного, на ярмарке всегда встретишь знакомых, особенно побродив достаточно долго, – но когда чуть ли не с первых шагов узришь отвратную рожу, которую вовек бы не видеть…

Навстречу степенно шагал не кто иной, как Хорек – с бляхой Аптекаря, с приклеенной бородой, плохо сочетавшейся колером с волосами. Такое строгое темное платье как раз Аптекари и носят, но Хорек на них похож как обозная кляча на лихого хусарского жеребца. Степенная походка и осанка плохо удаются, вертит головой, так и стрижет исподлобья взглядами, которые ему представляются зоркими и бдительными, а на самом деле смотрится бездарным лицедеем из самого убогого балаганчика. Дело ясное: снова болтается переряженным в надежде поймать «сквознячника», что ему никогда не удавалось…

С досады, что и здесь приходится лицезреть эту ублюдочную достопримечательность улицы Серебряного Волка, Тарик даже сплюнул под ноги.

– Что это ты? – спросила Тами. – Так вроде все красиво кругом…

– Погоди, сейчас расскажу… – сказал Тарик сквозь зубы.

Он уже усмотрел кое-что интересное: когда кто-то смотрел Хорьку в спину, начинал хихикать в кулак, а то и открыто ухмыляться. Причина обнаружилась сразу же, когда Хорек прошел мимо (все же царапнув подозрительным взглядом Тарика и явно окинув раздевающим взглядом Тами). Тарик и сам прыснул в кулак: на спине у Хорька пониже воротника пришпилен булавкой со стеклянной головкой лист бумаги, а на нем большими корявыми буквами выведено жирно-черным плотницким карандашом: «Ета дурной тихарик, в попу жульканый». Ну, всем ясно: ярмарочные жулики, народ битый и хваткий, Хорька разоблачили (может, видели раньше и знали, кто он такой) – и малость поиздевались при полной безнаказанности: ищи-свищи их потом… Так и будет болтаться с позорной бумажкой на спине, пока на него не обратит внимание Стражник. Очень может быть, и не станет объяснять Хорьку, что у того на спине пришпилено: служба на ярмарке у Стражников легкая, необременительная, то и дело подворачивается оказия шустак-другой урвать, и такие, как Хорек (он не один такой болван), им против души…

– А у него борода фальшивая, – сказала Тами. – Возле уха кончик отклеился…

– Тоже заметила? – фыркнул Тарик. – Ну да, ничего толком делать не умеет, придурок…

– А что это за шут?

– Еще успеешь насмотреться, – сказал Тарик ухмыляясь.

И кратенько рассказал, с кем судьба свела, – промолчав про грязные шалости Хорька с девчонками при первой возможности и, конечно, ни словечком не упомянув, как подглядел за ним в его доме.

– Гнусь какая, – сказала Тами. – У нас в Гаральяне таких уродов нет – ну, разве что в больших городах, так их по пальцам пересчитать можно. А в местах поглуше и подальше, вроде моего Калентара, если и заведется такой вот – долго не протянет, обязательно с ним приключится что-нибудь невеселое: или с пьяных глаз утопнет в каком-нибудь бочаге, или черепицу с крыши ветром сдует прямехонько по темечку, или норовистая лошадка копытом припечатает…