Дерево, или По ту сторону Зла и Добра

Пролог

В непостижимой по своей необъятности бездне Вселенной текут,

подчиняясь точным математическим законам, несметные миры…

И куда бы ни взглянул человек: на космический круговорот небесных тел,

или – на загадочный полет электронов, на закономерности химических

процессов или на жизнь крошечной инфузории –

всюду он видит печать Разума.

А. Мень, «История религии»

Когда-то в самом центре Вселенной – в том месте, откуда и возникла она – случилось внезапно загадочное Событие: ни с того ни с сего смешались вместе Информация, Пространство, Время, Энергия и Материя, да и образовали небывалое прежде Нечто. Покрутилось оно, попульсировало, покипело, а потом пыхнуло светом невиданной яркости и взорвалось, разлетевшись осколками по всем мыслимым и немыслимым направлениям-траекториям.

Помчались чудо-осколки со скоростью, которую даже гениальный Эйнштейн не сумел бы описать, а в местах Вселенной, где они находили пристанище, начинали твориться дела неизъяснимые и сакральные – подобные тем, что донесли до человечества Гомер, Шахерезада, Вещий Боян, Вергилий, Данте, Мильтон, Гете, да Иван Семенович Барков.

Один из осколков ударил в Большом Магеллановом Облаке по объекту SN 1987A, взорвавшемуся от этакого события в виде Сверхновой звезды в 1987 году, а другой – направил траекторию в Солнечную систему Млечного Пути к планете Земля. Она беззаботно кружилась вокруг оси вместе с ничего не подозревающими обитателями, и подставила легкомысленно космическому гостю под удар районный центр Новозаборск, что располагался в славной Глуповской области.

Места эти, описанные еще великим классиком русской литературы Михаилом Евграфовичем Салтыковым-Щедриным, были сказочной красоты, но подобных случаев даже там отродясь не случалось.

***

Окруженный древними лесами Новозаборск был, как Нарьян-Мар – «городок не велик и не мал». Располагался он на берегу огромного Каврова озера, названного так в честь покойного воеводы Сергия Кавровича, что заложил первоначальную крепость Заборово. Из озера позже проложен был на север к морю узкий судоходный канал.

В 1985 году местному краеведу-любителю Марье Русофобовой (или, как звали ее в узких кругах посвященных – Маньке-калинке) удалось найти на городской свалке в исторических пластах самую древнюю тетрадь из «Глуповского летописца». Как известно, подобные драгоценные документы послужили основой знаменитой «История одного города». В тетради, прекрасно сохранившейся и исписанной отменным литературным слогом, сообщалось о том, как из Москвы в старые годы был направлен воевода Каврович с гуманитарной миссией к головотяпам.

Летописец повествовал, между прочим, о многочисленных дипломатических подвигах Кавровича, о его умении править маломерными челнами по бурным порожистым речкам, о том, как покорил он у костра сердца недоверчивых дикарей искусной игрой на гуслях с песнями собственного сочинения про брагу пенную, и лихими выражениями. И первый краеугольный камень под оборонительный древесный частокол крепости Заборово героический воевода, прозванный современниками Кощеем, лично установил летом 1644 года.

С годами крепость утратила стратегическое значение и стала обычным городишком Российской империи, растущим в бесконечных оборонительных войнах. Надобность в поддержании крепостных стен, таким образом, отпала, пушки с них сняли, и зажили заборовцы обычной мирной жизнью. Соседний Глупов превзошел своим значением Заборово ввиду большей близости к столице, и накануне революции 1905 года стал центром большой новообразованной губернии (в дальнейшем – области). Еще позже – с окончательной победой власти рабочих и крестьян – старорежимное название «Заборово» бывшей уездной крепости было изменено на благозвучное и прогрессивное имя «Новозаборск».

В конце 1991 года здесь имелись все присущие советским административным единицам приметы: площадь Ленина с чугунным вождем–указателем светлого будущего; несколько улиц со следами асфальта; типовой железнодорожный вокзал с типовой же автостанцией рядом; филиал Глуповского юридического института; кулинарный техникум; городской крытый базар «Прогресс», называемый некоторыми «рынком»; ветшающий Дворец культуры имени В. И. Ленина; полузасыпанный пылью времен кинотеатр «Родина»; панельные и кирпичные малоэтажки, простые двухэтажные бараки; многочисленный частный сектор с покосившимися избами и курами, вдумчиво изучающими всегдашнюю грязь…

Были еще и особенные достопримечательности: упомянутый уже канал имени Первой пятилетки; грузовой порт «Заборово»; лесозаготовительная артель имени Феликса Дзержинского; ватная фабрика; психо-неврологический диспансер; а также славный своей продукцией да крепким химическим запахом градообразующий стратегический гигант – комбинат резино-технических изделий имени Розы Землячки. Ну, а еще – дореволюционный монумент в виде вздернутого к небу исполинского гранитного пушечного ствола, посвященный знаменитому земляку-артиллеристу, герою Полтавской битвы канониру Савве Мудищеву.

Жизнь в Новозаборске была спокойной, как вода в Кавровом озере.

Здесь не ломали голову над высокими геополитическими задачами, поиском «особого пути» или решением проблемы «загадочной русской души». Никто не рвал на груди рубаху на площади Ленина, доказывая любовь к Родине, и не провозглашал на дружеской попойке тост за русскую духовность и «третий Рим». Горожане просто жили и занимались нормальными земными человеческими делами, а не тем, о чем пишут высоколобые писатели-философы.

В конце концов, что требовалось нормальному советскому человеку? Крыша над головой (в четырехкомнатной квартире с лоджией); финский холодильник, заполненный курами, яйцами, сливочным маслом и бумажными пакетами с молоком; огоньковская подписка классиков вперемежку с хрусталем в серванте; ковер на стене и палас на полу, да «Москвич» в гараже поблизости.

Достаточно?

Ах, да, не стоит забывать и о хорошей работе рядом с домом, даче с шестью сотками, молчаливой жене (или богатом муже), послушных детях, и ежегодном отпуске с поездкой в Сочи. Особенно умные товарищи дополнительным требованием счастья выставляли проверенный лозунг «Лишь бы не было войны!».

Потребности остались, можно сказать, традиционные, хотя, конечно, со времен проклятого царизма в речах появилось больше грамотности, свечи заменили лампочками, вместо огня печи смотрели теперь на экран телевизора, да бричкам и телегам предпочли шедевры советского автомобилестроения. Впрочем, дороги остались теми же, что были и двести лет назад. В дураках также недостатка не ощущалось, а в последние годы стали все в большем количестве появляться недовольные отчего-то властью крикуны, потрясающие в дискуссиях печатными органами «Огонек» да «Московские новости».

Но в целом – к чести новозаборцев – общественное мнение не было столь кипящим, как в других мегаполисах. Горожане ходили на работу, искали продукты в магазинах, занимали очереди, обсуждали супружеские измены, ругали Лигачева и Горбачева, пили дефицитное пиво и еще более дефицитные крепкие напитки, смотрели телевизионные мексиканско-бразильские истории, женились, рожали детей, и все это – в несуетном, чуждом столицам темпе. Даже воробьи и вороны, не говоря уже о голубях, хранили в поведении своем провинциальную степенность, а в среде местных котов если и случался порой скандал, то протекал он интеллигентно и спокойно, без по-голливудски покусанных хвостов и выцарапанных глаз, и никоим боком не касался судеб страны.

***

Переулок Безбожников, состоящий из тринадцати частных домовладений, находился на самой городской окраине; он уходил под прямым углом от двухэтажного общежития-барака (которым оканчивалась улица Вторая Советская) к дремучему лесу, что подступал к огородам местных жильцов. К переулку и улице выходила также огороженная добротной высоченной стеной территория комбината резино-технических изделий имени Розы Землячки. Также рядом с домом №1 располагались развалины церкви, что была частично порушена в тридцатые годы и превращена в склад удобрений, а чуть дальше, на месте снесенного погоста – пустырь.

К концу существования Советского Союза переулок Безбожников являл собой зримое воплощение несовершенства – часть его домов, расположенных по стороне с нечетными номерами, успели подключить к системе тепло- и газоснабжения от котельной резинотехнического комбината, а на избушки, расположенные по другой стороне, уже не хватило денег. И остались жильцы с четными номерами домов лишенными элементарных удобств, а потому обогревали их по-прежнему дровами (благо, были они в Новозаборске крайне дешевыми), да, чтобы искупаться, вынуждены они были пользоваться не ваннами, а корытами, в которые заливали подогретую на печах воду. Утешало лишенцев только то, что нормальной канализации не было и по остальным домам, и все безбожниковцы для естественных надобностей пользовались дворовыми уборными.

Чем еще примечателен был переулок? Пожалуй, обширной ямистой лужей, что живописным водоемом покрывала проезжую часть, и не пересыхала, заметим, даже в самое жаркое августовское время.

Так и было все совсем недавно, но…

***

Подходил к концу боевой 1991 год.

Над Новозаборском лютовала вьюгой темная декабрьская ночь. Пожилой петух Петр, разбуженный странным шумом, мелкими осторожными шажками вышел из курятника и пугливо замер. За пять лет он всякое повидал в нелегкой птичьей жизни, и каждую секунду ждал от нее подвоха (ведь уже многие соседские коллеги петухи и красавицы куры улетели навсегда в Царство Большого Зерна), но что сейчас-то происходит?

Петр присмотрелся.

Хозяин его – Валерий Юльевич Бедотов, пытался перелезть через огородный забор к соседям, причем зацепился за торчащие палки наплечным рюкзаком, и старался освободиться.

Забавник, подумал петух.

И какого лешего надо шебуршать по такой погоде?

Пурга.

Чего не сидится в избе?

Клевал бы зерно, да топтал жену Ольгу.

Хотя, если рассудить здраво и трезво: какое там у них топтанье? Все время грызутся, как собаки, вопли стоят на всю округу, даже инопланетян пугают!

Петр вспорхнул на крышу курятника и продолжил наблюдать за хозяином, вспоминая былое…

***

Тогда ранним летним утром он сел на забор и только собрался возвестить миру о приходе светила, как внезапно из серой тучи вывалился бесшумный и мерцающий диковинным фиолетовым светом предмет, сходный формой с яйцом, и опустился плавно в огород. Помяв, между прочим, куст малины.

Опустившись, «яйцо» перестало мигать и светиться, потускнело, издало необычный звук, да и зачернело затем открывшимся люком. Сразу же оттуда просунулась костлявая до невозможности нога, голая и беспалая, потом за ней показалась другая, третья, а дальше, извиваясь, выполз из люка и их обладатель – двухметровый, безголовый, весь дрожащий мелкой дрожью. Он глянул мимолетно на озадаченного Петра одиноким своим глазом, несколько секунд постоял, о чем-то размышляя, и решительно направился к хозяйской избе.

«Пришелец», догадался Петр, который был наслышан об инопланетных цивилизациях из бесконечных разговоров Валерия Юрьевича. Не иначе из Альдебарана прибыл с миссией!

Несмотря на ранний час, в окнах бедотовской избушки уже горел свет, и раздавались звуки, которые хорошо улавливались петухом и чуткими лопухообразными мембранами «альдебаранца».

– Сколько я еще буду с тобой мучиться, гад?! – визгливо прорвалось в распахнутую форточку ольгинское контральто. – Опять нажрался!

Послышался невнятный бубнеж, и женский надрыв усилился:

– Не ври, сволочь! Какой еще контакт с разведчиком Англосаксовым, когда вчера воскресенье было?! Опять с Сашкой самогон хлестали!?

Пришелец приблизился к крыльцу и запустил руку-лиану за спину. Что-то щелкнуло.

Дешифратор включил, догадался петух.

Крики усилились.

– А, так эта скотина опять к тебе клеится?! Мало я ее за косы таскала! Ну, так теперь пора и рога обломать!!!

– Дура! – зазвенел за дверью обиженный тенорок. – От, ить, дура у меня. И как такую взял?!

– Уж, какая есть! В чужих постелях с алкашами не ночую!

Петр с любопытством следил за Пришельцем, который поднялся на крыльцо и нерешительно взялся за ручку двери.

– Это, кто ж – алкаш? – задохнувшийся от возмущения голос Валерия Юрьевича был едва слышен.

Несколько секунд за дверью стояла тишина. Потом послышался резкий звонкий хлопок, и звук падения чего-то мягкого, хотя и тяжелого.

– Как два пальца – в кипяток!

Кто это выкрикнул? Одноглазый задумчиво переступал на крыльце нижними конечностями.

– Ах, ты – так, паскуда! – рвануло и заверещало вдруг со всех щелей. – Ты – так?! Ну, гляди, хряк кастрированный!!!

– Не трожь фарфор, ехидна! Я ж его с самого Таллина от матери волочил, грыжу зарабатывал!

Послышался удар и звон, потом это повторилось.

Пришелец отпустил руку-лиану и замер.

Петр усмехнулся: это тебе, братец, не Альдебаран! Хочешь вступать в Контакт, как видно? А вдруг, да – по-рогам? Одним «Ку!» у нас не отделаешься!

Крики за дверью перешли в один непрерывный вой, в котором, впрочем, можно было различать отдельные обертоны и слова, которые стрекочущий заспинный дешифратор переводил Альдебаранцу. Тот, похоже, напрягал все свои гумманоидные извилины, пытаясь понять, что может связывать говорящих кастрированного хряка с ехидной, и их матерью, которую…

– За платье отдельно ответишь! – пронзительно рвались визгливые децибеллы из дома. – Втридорога! Взыщу, как за смерть Пушкина!

Дверь от сильного толчка распахнулась, и упитанный щетинистый мужиченка юрко проскользнул мимо Пришельца. Он тяжело дышал, и едва увернулся от вылетевшего следом дымящегося утюга.

– Совсем одурела, свинья! – бросил он на ходу инопланетянину. – Видите, какой творится беспредел? Запишите, потом привлеку вас, как свидетеля!

Озарив вселенского гостя бликами ярко-красных широких трусов, Валерий Юрьевич помчался по направлению к ветхому деревянному домику-кабинке.

– Вернешься, убью! – произнес напоследок торжествующий ольгин голос.

Петух, привыкший к подобным сценам, со злорадной ухмылкой наблюдал, как Одноглазый панически рванулся к яйцу-кораблю.

Он, похоже, плюнул на Контакт.

Боится.

Значит, уважает!

Слабоваты они, пришельцы, подумал Петр, наблюдая, как визитер шурупом ввернулся в люк. Тот с грохотом захлопнулся, шар пыхнул фиолетовым огнем и свечой ушел в небо.

Да, были дела когда-то…

***

Валерий Юрьевич отцепил рюкзак от забора и тяжелой жабой ухнулся с него в сугроб.

Любопытно, что же дальше?

А дальше хозяин юркнул к соседскому сараю, и умело открыл в нем дверь.

Сарай, примыкавший, кстати, вплотную одной из своих стенок к разделительному забору, был славен своим содержимым. В нем соседи хранили запасы сала, которое ухитрялись приобретать в условиях чудовищного перестроечного дефицита.

Очень интересно, подумал петух.

А чего тут интересного, пардон?

Все же очень просто.

Тридцатидвухлетний слесарь комбината резино-технических изделий Валерий Юрьевич Бедотов был вынужден действовать тайно – добровольно соседи никогда бы не пожертвовали даже часть своих огромных запасов для несчастного, страдающего булимией.

Сало!

Валерий Юрьевич был тонким знатоком этого продукта, а ввиду стесненности семейного бюджета не мог употреблять его по мере необходимости. Бедотов знал, что отец и сын Букашенко начали празднично-новогоднее попоище еще с ночи на двадцать пятое декабря, когда он побывал у них в гостях и впервые попробовал продукт. Старый Николай Филиппович с пьяных глаз похвалялся тогда своими запасами и даже водил Бедотова посмотреть на белые залежи-торосы.

Нынешняя предновогодняя пурга была очень даже кстати, поскольку надежно скрывала бедотовские следы. Букашенки набрали для закусывания продукт из сарая в избу в большом объеме, следовательно, риска, что Валерия Юрьевича застигнут – нет.

Разумеется, был у него и более примитивный вариант – проделать дыру в стене салохранилища со стороны своего огорода; да только по здравому размышлению Валерий Юрьевич рассудил, что это рискованно. Если соседи вдруг откроют убывание продукта, они именно первым делом и заподозрят, что он уходит к соседям. А найдут дыру – скандала не оберешься. А так он – друг, товарищ, брат и добрый сосед. И вне всяких подозрений, как жена Цезаря!

Итак, Бедотов включил фонарик и осмотрелся. Сала было много: оно лежало большими морожеными кусками, радуя глаз и вызывая веселое оживление в желудке. Он протянул руку, сожалея, что надо было взять вместо рюкзака большой мешок.

И ТУТ ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ!

Что-то прошипело сверху и ткнуло в темя Бедотова через шапку-ушанку, отчего он на мгновение перестал жить; а оно меж тем прошило насквозь тело и через левую пятку посеялось в земляной мерзлый пол сарая.

Сколько это продолжалось?

Секунду?

Полсекунды?

Одну миллионную долю ее?

Никто не знает, однако крохотный эпизод этот стал началом длинной цепи удивительных событий и превращений.

Бедотов, очнувшись от мгновенной выключенности, неожиданно для себя ощутил жгучий прилив стыда.

Как же так?

Он, благородный отец двух малолетних детей, пришел украсть сало у приятеля Луки?

Да разве возможно такое???

Нет, мы пойдем другим путем!

Без сала в рюкзаке.

Он резко встряхнул головой и решительно выбрался из сарая.

В голове отчего-то вертелась непонятная и неизвестно откуда прилетевшая мысль: «Имя, которое может быть поименовано, не есть постоянное имя».

***

Есть многое на свете, друг Петруччио, что непонятно нашим мудрецам, подумал петух, забираясь назад в курятник и прислушиваясь к ржанию, несущемуся откуда-то из незримого Эфира.

Что там происходило, что за неслышный громовой стук приближался и летел к Новозаборску?

А вот что.

Мчались в снеговой пелене невидимые Конь Рыжий, Конь Вороной и Конь Бледный, летела птица-тройка с новогодними подарками в санях.

Уж не та ли это была – знаменитая, из гоголевской поэмы, спросит эрудированный читатель. А кони – те, что «заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху»?

Дай ответ, попросит читатель.

Изволь, друг любезный, даю.

Не гоголевская это была тройка.

Разноцветных исхудавших кляч время от времени хлестали в хмельном азарте пассажиры: беззубый барсеточник Дед Мороз в облезлом бараньем армейском тулупе, яркогубая внучка Снегурочка в красном китайском пуховике и рваных сетчатых колготках, да голодный щетинистый младенец с соской-сигаретой во рту, одетый в малиновый пиджак и бейсболку с цифрами «1992».

Лихая компашка шлепала замусоленными картами в подкидном дураке, гремела гранеными стаканами, пела нетрезвыми голосами разнобойно «Мои мысли, мои скакуны-ы-ы!», а младенец, блестевший золотыми клыками и цепью на шее, время от времени еще и выбрасывал из подарочного звездно-полосатого мешка фальшивые долларовые бумажки, которые, кружась, превращались в снежинки и летели к земле.

Нет, не птица-Русь летела по небу, а нечто иное, фантастическое.

В Новозаборске быль становилась сказкой, а на одной шестой части суши завершалась великая безалкогольная социалистическая эпоха: наступал период дикого и хмельного капитализма.

И видно, так уж решено было где-то там наверху, что символом новой России стал ее первый Президент со всеми своими достоинствами и недостатками…

Глава 1. Семья Букашенко

… одни и те же внешние происшествия и отношения

отзываются на каждом человеке совершенно различно,

и при одной и той же обстановке каждый

все-таки живет в своем особом мире…

А. Шопенгауэр, «Афоризмы житейской мудости»

В доме №1 по переулку Безбожников проживали двое: отставной капитан второго ранга Николай Филиппович Букашенко, ныне занимающий должность начальника инкассации новозаборского коммерческого «Бетта-банка», и тридцатисемилетний сын его Лука. Уже несколько дней с перерывами на отдых они готовились к приходу Нового Года, что естественным образом вызвало потерю чувства времени: какой сейчас день на дворе и который час, они не знали, и следили за приближением праздника лишь по непрерывно работающему телевизору.

За окном было темно – то ли от пурги, то ли по естественным причинам.

Собственно говоря, какая разница: утро сейчас, день, или вечер? Главное, что есть закуска, и то, что ей сопутствует. В настоящий момент они были заняты важным делом: отец надевал парадный китель с кортиком, а сын контролировал в ванне охлаждение водочных бутылок.

А что происходило на кухне?

Экран портативного телевизора «Юность», что размещался на холодильнике, заполнил дородный курносый господин и, мельком глянув на непритязательную кухонную обстановку, заговорил:

– Дорогие россияне! 1991 год отсчитывает последние дни. По традиции в это время принято подводить итоги и строить планы на будущий год. Прожитый год был непростым, и едва ли мы могли предполагать, что за этот небольшой отрезок времени произойдет столько событий…

В этот момент на середину стены вылез крупный рыжий таракан и замер, прислушиваясь: нет ли поблизости богов? Они опасны и непредсказуемы: с одной стороны, снабжают пищей, с другой – норовят раздавить и морят ядами.

Нет, все в порядке: боги отсутствуют. А вот еда на столе ими уже размещена, запашок-то ощущается.

Это все для него?

Таракан вдумчиво шевелил длинными усами, чем-то неуловимо напоминая брейгелевского слепца, который посохом пытается нащупать верную безопасную дорогу. Путей к пище было много – вверх, вниз, вправо, влево. Был вариант вообще оторваться от поверхности и совершить романтический прыжок.

Эх, жизнь наша нелегкая! Может, впереди ждут молочные реки и кисельные берега? Может, молодые длинноногие тараканихи? А может, краткий и тяжелый удар Судьбы, после которого остается только мокрое место? Выбор – вечная проблема всех существ. Таракан вертел головой, шевелил усами, размышлял и слушал.

– … конечно, сейчас всем нам трудно, – продолжал телевизионный оратор, словно бы ободренный появлением единственного зрителя на кухне. – Наших граждан подчас охватывает чувство горечи за свою страну. Но несправедливо говорить о России только в мрачном свете, уничижительном тоне. Поражение потерпела не России, а коммунистическая идея, эксперимент, который был проведен с Россией и который был навязан нашему народу…

– Совсем обнаглели, фашисты! – вошедший на кухню Николай Филиппович Букашенко со всего размаху опустил на насекомое книгу доктора исторических наук Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». – Вот они, дерьмократы, до чего довели – уже и дома от тараконов спасенья нет. Скоро на людей кидаться будут!

Он сплюнул и уселся за стол, с невыразимым презрением глядя на телеэкран.

– В этом году Россия принимала от Союза свое хозяйство, свое достояние, которое у нее отобрали в 1917 году, – продолжал оратор. – Наследство, которое мы получили, просто удручает. Ощущение такое, что на нашей земле хозяйничал враг. Мы получили в наследство крайне запущенную техническую базу и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и на транспорте, и в энергетике, и в сфере услуг. Все это сегодня дает о себе знать, осложняет и без того нерадостную жизнь наших людей. Второго января начнется, пожалуй, самая болезненная мера, на которую многие годы не решались руководители страны, – это освобождение цен. Это вынужденная, временная мера. Но должен сказать: при всех условиям будем защищать тех, кому приходится особенно тяжко…

– Ты защитишь, ренегат! – снова сплюнул Букашенко, ненавидящий оратора всей душой коммуниста-моряка, вынужденного временно работать на банкиров-кровососов. – Зря тебя Крючков не повесил!

Оратора моряцкий плевок не смутил:

– Минимум потребления – две-трети так называемой потребительской минимальной корзины, мы будем все это время держать. С начала января начинается несколько прямых мер, которые имеют целью стабилизировать и оздоровить экономику. На последнем заседании правительства обсуждена государственная программа приватизации на 1992 год. Основной упор делается на ускоренную приватизацию торговли и сферы услуг, а также убыточных предприятий и объектов незавершенного строительства…

В кухне появился красноносый сын Лука с парой мокро-холодных водочных бутылок. Он поставил их дрожащими руками на стол и вопросительно взглянул на отца.

Пора?

– Вон, послушай своего дерьмократа, – желчно кивнул старик на экран. – Послушай, чего он нам обещает. Разве за это Ленин в Париже ишачил, на Капри здоровье гробил? Скоро вся страна будет сплошным капитализмом, как в Цюрихе.

– Правительство намерено строго контролировать процесс приватизации для того, чтобы его поддерживать, снимать преграды, – внушительно ответил на букашенковскую реплику телеоратор. – Одна из задач приватизации – вдохнуть жизнь в огромное количество предприятий, которые работают вполсилы, задействовать неиспользованные мощности. Вместе с тем наша задача – не допустить, чтобы государство выпустило из рук то, что составляет достояние России…

– Папа, – мягко и печально произнес Букашенко–младший, глядя на отца. – Опять ты начинаешь? Сколько раз тебе говорить, что я за него не голосовал, что я – музыкант. Понимаешь? Му-зы-кант!

– Мы пересмотрели принципы социальной политики, – ничуть не огорчился словам отца и сына телевизионный господин, – оказалось, что и здесь много бессмысленных затрат. Сейчас мы исходим из следующего: все расходы на социальную поддержку должны иметь точный адрес. Идти на поддержку тех людей, которым наиболее трудно. Еще один источник сокращения расходов – экономика. Отходим от порочной практики содержания убыточных предприятий. Надо искать выход, проявлять предприимчивость, да и государство, предоставив предприятиям самостоятельность, стимулирует инициативу. Проводя политику жесткой экономии, мы не имеем права использовать этот принцип для культуры, науки, образования, здравоохранения…

Тут Лука заметил расплющенного таракана, и в нем стала закипать обида:

– Ты бы аккуратнее, батя. Скоро вся стена в них будет. А убирать мне?

Он любил чистоту, презирал отца за грубость и называл себя «аккуратистом».

– Болтаешь много, дерьмократ хренов! Наливай!

Они уселись поудобнее за скрипучим деревянным уродцем – одним из продуктов советского мебельного производства, сочетавшим в конструкции одновременно стол и тумбу, и наступил момент истины. На клеенке с изображением политической карты страны уже стояли классические граненые стаканы и тарелка с солеными огурцами, рядом на блюдце были разложены ломти порезанной буханки, дымилась кастрюля с отварной картошкой, а в самом центре (аккурат в районе города Енисейска) ласкала голодный глаз тарелка с гордостью семейства – крупными кусками сала.

– Мы пошли на серьезные изменения в налоговой политике, – возвысил голос оратор. – Кое в чем пришлось ее ужесточить. Считаю, что по мере продвижения реформы, улучшения экономической ситуации, налоговый процесс будет смягчен. В январе мы начинаем крупные мероприятия по аграрной реформе. Речь идет, прежде всего, о преодолении монополии государства в смежных отраслях. Фермер до сих пор не является равным партнером для колхозов и совхозов. Будем, конечно, это поправлять. Считаю, что пришло время полного признания частной собственности на землю, включая право на ее куплю и продажу. Тянуть с этим больше нельзя…

Сын ловким движением сорвал алюминиевую пробку-кепку с горлышка. Жидкость полилась в стаканы, и оба Букашенко на мгновение скрестили взгляды на тонкой струйке. Операция была чрезвычайно ответственной: если нальешь больше отцу – себя обидишь, себе перельешь – он будет недоволен.

Булькающую тишину нарушал лишь сипловатый басок из телевизора:

– Я назвал лишь некоторые направления нашей реформы. Будем неуклонно проводить их в жизнь, с тем, чтобы уже к осени стабилизировать экономику, а к концу следующего года, как я и обещал в предвыборный период по выборам Президента России, начнется постепенное улучшение жизни людей…

Надо было произносить тост, но Николай Филиппович против своей воли перевел взгляд на тараканье пятно. Эти насекомые были единственным, что не нравилось ему в Советском Союзе. Они были рядом всю его сознательную жизнь: в отчем бараке во Врезани, в севастопольском училище, в дальневосточном гарнизоне. В Новозаборске жил уже четыре года, и все это время приходилось бороться с подлыми рыжими тварями. Товарищ Ленин тоже был шатеном, но это все-таки – Ленин!

Тараканы же были наглы, хитры, живучи, и удивительно походили повадками на ревизиониста Троцкого. Букашенко каждодневно поливал их кипятком, топил в бензине, давил тапками, травил химикатами и даже однажды попытался использовать газ, открыв вентиль плиты, однако, твари продолжали плодиться и размножаться, причем – что самое ужасное! – покушались на продукты питания, которые доставались с немалым напряжением сил.

Тьфу!

– Нам предстоит создать основы новой жизни, – многозначительно пообещал оратор. – Конечно, это нелегкая работа, но все же она нам по силам. Мы переживали в прошлом более сложные времена. Уверен, мы пройдем и этот трудный период. Говорил не раз и хочу повторить: нам будет трудно, но этот период не будет длинным. Речь идет о шести-восьми месяцах. В это время нужна выдержка. И тогда наши сложнейшие реформы удастся провести!..

– Я так думаю, – указывая вилкой на сплюснутого насекомого, пробормотал старший Букашенко, – что их нам Америка подбрасывает. Через контрольно-следовые полосы на границе. Специально. Планом Даллеса не смогли расчленить, ну, вот, стало быть, насекомыми пытаются. Нам – когда я в училище преподавал, секретарь партии рассказывал, что они СПИД распространяют. Так-то, Лука! А ты все свой Запад слушаешь, «Голос Америки» и прочую мутню!

– Да, причем здесь Запад, когда мы Новый Год встречаем?! Скажешь тоже. Я музыку слушаю, папа. Рок, Джима Моррисона, Моцарта. Тебе этого не понять. Ну, что: за Новый Год?

– За Новый Год, Лука! – отставной моряк перекрестился и выпил. – Береги, сын, честь и силы: еще целое Рождество впереди!

Сын недовольно поморщился. С его точки зрения, поведение отца не свидетельствовало о глубокой набожности. Нет должного отношения. Как так: коммунист безбожника Ленина нахваливает, и имеет при этом наглость про Господа рассуждать?! Верно про таких Христос говорил: фарисейская закваска! И куда можно с ней прийти? Только брагу гнать, а ведь путь наш – во мраке, как говорил герой одного из фильмов.

– Хочу поздравить вас, уважаемые россияне, с Новым годом, с Рождеством! Желаю крепкого здоровья вам и вашим близким, благополучия и счастья…

Лука встал, глубоко вздохнул и возвел глаза к потолку, украшенному многочисленными водяными разводами от протекающей крыши. Где-то там, в вышине пребывал Он!