Престол немого разрушенья,
Жилище мертвой тишины!
Где среди мрака и истленья
Текут свинцовы время дни;
Где алчный зев его пространный
Столпы поверженны грызет
И ржавую печать на камни
И горды мраморы кладет.

На башнях, желтым мхом покрытых,
В окошке тощий вран сидит,
Над ним, на шпицах изогнутых,
Разбитый флюгер ветр вертит
И скрыпом томным наполняет
Сырой, глухостенящий свод,
Седой где филин лишь летает
И птица нощи гнезда вьет.

Где токи мутные струятся
Покрытой плесенью воды,
Змеи в расщелинах гнездятся
И ищут тьмы средь темноты;
Светило дневно не дерзает
Расторгнуть мглу навислых стен:
Там с страхом смерти обитает
Гробовой нощи черна тень.

Зверь дикий, из лесов дремучих,
Вкруг утлых бродит пней;
Подъяв главу в тернах колючих,
Блеск кажет огненных очей.
Близ каменных оград поникших
Лежат остатки его жертв;
Трупы и кости полусгнивши
Красноголовый точит червь.

Ворота тяжкие, широки,
С железных крючьев сорваны;
Дубовы вереи высоки
К падению наклонены.
Не прийдет боле в зной полдневный
Под ними странник отдохнуть:
Он зрит развалин вид плачевный
И с скорбью продолжает путь.

Тропинки все травой покрыты,
Крапивой окна заросли,
Плющом колонны перевиты
Лежат разбиты на земли.
О, как ужасен час вечерний!
Сей медленно идущий час!
В туманные здесь дни осенни,
Когда с ним бурь несется глас!

Уже, внимая глас сей грозный,
Текущий со хребта холмов,
Шумит, клонясь, тростник болотный
Во глубине окружных рвов.
Древа, возникши на чертогах,
Роняют сучья и листы,
Дрожат на крыльцах и порогах,
Качаясь, желтые кусты.

В разверсты двери ветер дует
И воет с галками в трубе,
В эфире облако волнует,
Мча громы, молньи на себе;
Развеять ветхо зданье грозит,
Тес, черепицы с кровли рвет;
Кирпич, как легкий пух, разносит
И в трещинах, ярясь, ревет.

Вдали там бор, трясясь, синеет,
Катится гул его в полях,
Катится – и едва уж млеет
На отдаленнейших горах.
Напрасно светлый шар сребристый
70 Стремится выскользнуть из туч;
Дождливы облака и мглисты
Глотают каждый кроткий луч.

А здесь!.. Все чувства цепенеют –
То стынет кровь, то вдруг кипит.
Глаза раскрыться в тьме не смеют,
Везде, на всем могилы вид.
Не призраки ль одни витают
Среди руин теперь в глуши?
Не ваши ль тени здесь блуждают,
О человечества бичи!

Не вы ль дрожащими стопами
Скитаетесь в вечерний час,
Звуча железными цепями,
Что Тартар возложил на вас?
Не ваши ль песни сокрушенны
В разностенящих голосах,
Мешаясь с свистом бурь смятенным,
Наводят трепет в сих местах?

Ах, нет! обитель здесь покоя, –
Ничтожность в наготе своей.
Где слава мудреца? Героя?
И всех дышавших тут людей?..
Давно, давно они сокрылись,
Как легки утренни мечты;
И храмы в прах преобратились,
А их – погибли и следы.

О суета! тиран душ слабых,
Блаженства ложного предмет,
Мучитель бедных и богатых,
Причина горестей и бед!
К тебе от всех Текут рекою
Несчетны приношенья в дар;
Но зри – се! тленности рукою
Попран, повержен твой алтарь.

Упали зданья горделивы,
Тобой подъяты к небесам,
Как волны падают игривы,
Взнесясь к кремнистым берегам.
Сюда придите научаться,
О человеки! как сносить:
Гордец – чтобы не возвышаться,
Несчастный – слез чтобы не лить.

Беды и счастие не вечность:
Предел им также положен;
Сразит их время скоротечность,
Преобратит всё в прах и тлен.
Проснитесь, существа надменны
«Лишь шаг – и вы поглощены»;
Утешьтесь, горестью пронзенны!
120 «Лишь шаг – и вы… и все равны»!

<1805>

235. Вдова
Сказка

В каком-то городке земли Магометанской
«Селим», супруг «Фатимы» молодой,
Веревкой ли султанской,
Приспевшею ль чредой,
Иль силою пилюль турецкого Санграда,
Как ни было б, но ко вратам отшел он ада,
Чрез кои в райские поля
Все шествовать должны. Прекрасная земля!
Не воды там в реках – шербеты протекают,
Не груши – «гурии» растут на деревах^[1];
Блаженны души разъезжают
На «Альборагах»^[2], не на лошадях.
(Спросите «муфтия, факиров» иль «иманов»,
Хоть «дервишей» седых: они то ж скажут вам;
А не поверит кто правдивым их словам,
Того замучит сонм «шайтанов»^[3]).
В такую-то страну отправился Селим.
Чего, казалось бы, жене его терзаться
И наполнять гарем^[4] стенанием своим?
Ах! раем «дервишей» неможно, знать, пленяться
Оставшимся в живых супругам нежным? – Нет!
Жалеют все о том, кто в тот прекрасный свет
Из здешнего убрался.
«Фатимин» дух от скорби волновался.
«Увы! Селим! увы! – несчастна вопиет, –
О милый мой супруг, любезный!
Нежнейшия любви предмет!
Селим! услышь мой вопль; увидь поток сей слезный
И к жизни возвратись, но ты молчишь – ты мертв…
Где нож?.. пусть и меня пожрет злой смерти зев…
(Тут спрятали ножи, все сабли и кинжалы,
А то б) Жестокие! старанья ваши малы –
Напрасны, чтоб меня от смерти отдалить:
Хочу – и буду я с «Селимом» вместе жить.
«Селим! Селим»!» – «Прерви, любезная «Фатима»! –
Тут мать сказала ей, – прерви свой горькой стон
Хоть для меня: или я боле не любима
«Фатимою» моей? Утешься, твой урон
Велик, но ты его оплакиваешь тщетно:
Забудь…» – «Что слышу я? Забыть? Нет, вечно
Клянусь его не забывать,
Клянусь лить слезы век!» Умолкла мать.
Селима отвезли ко предкам погребенным,
И так как был богат, то мрамором нетленным
Покрыли тленный прах. На нем араб-пиит
За деньги написал: «Постойте, проходящи!
Взрыдайте над костьми, под камнем сим лежащи,
Заплачьте: здесь лежит
Селим, проведший жизнь в делах богоугодных,
Селим – честнейший из людей…»
И прочая потом, как пишут на надгробных
Усопших богачей,
В щедротах чтобы их служили увереньем.