Читать книгу: «Блистательное средневековье», страница 2

Глава 2

Летнее утро уже заполнило дом своими отвратительными звуками. Это так раздражает.

Все эти чириканья, визгливые голоса первых селянок, шипение шин по асфальту и общий вал техногенного шума, неумолимо накрывающий город, чтобы властвовать над ним до спасительной темноты. Это жизнь. И она безжалостно вторгается в самое крепкое убежище, не оставляя шанса: ни тишине, ни вечности, ни бессмертию.

Борис Андреевич встал с постели и отодвинул штору, чтоб закрыть окно. Солнце резануло по глазам острым, как бритва, лучом, и обожгло руку. Он быстро повернул ручку и отскочил в сторону.

«Вот, все равно солнце – это неприятно…, – раздраженно подумал он и снова плюхнулся на кровать, – угораздило еще родиться таким большим, почти двух метров ростом. Поди, спрячься от этой мерзости. Маленьким людишкам во всем лучше: Солнце жжет меньше, в толпе они неприметны, и тесноты не знают».

Борис Андреевич повернулся на бок и погладил мягкую материю одеяла. Кровать… .

Сон ему не требуется. Но, поскольку жить приходится среди людей, то нужно соблюдать их правила, пусть только внешне.

Первое время здесь, в Заболотске, Шумский не очень волновался о мнении окружающих. Но, когда обжился, разбогател, завел прислугу, и стали захаживать гости, пришлось налаживать быт. Точно – как у людей.

Поэтому он аккуратно лежал часть ночи на постели, даже расстилая ее, во избежание лишних вопросов. Умывался и завтракал. А потом еще и обедал, ужинал и ходил в душ.

В конце концов, ему это даже понравилось. В кровати, например, можно думать, не отвлекаясь ни на что. Строить планы, разрабатывать схемы, рассуждать о прочитанном, составлять мнение и вспоминать… вспоминать… вспоминать….

Ниже этажом завозилась горничная.

Она, конечно, старается работать тихо, но слух хищника легко улавливает самые легкие шорохи. Даже движение воздуха в складках ее платья.

Борис Андреевич вспомнил, как долго он привыкал к своему новому состоянию.

Вампир не человек. Он существо необычное, волшебное.

С приходом ночи люди отправляются спать, а ему не нужно. Напротив, чувства его лишь обостряются с наступлением темноты.

Это так непривычно сначала. В те далекие времена он мог до утра отдаваться новым ощущениям. И если был сыт, то мир наполнялся интереснейшими вещами.

Каждый скрип веточки за окном, шорох травы, любое движение на сотни метров вокруг. Все слышалось отчетливо и ясно. Мгновенно визуализировалось и почти материализовалось. Он видел и чувствовал. Он воспринимал все мелочи окружающего мира каждой клеточкой тела. Дьявольские способности.

А еще обоняние.

Нюх вампира тоньше, чем у самой породистой собаки.

Да, собакам и не снилось такое. Когда по одному атому в воздухе можно определить, кто шагал здесь пару часов назад, хромал ли он и какое кольцо надето на пальце его левой руки…

Правда, иногда это весьма болезненно. Когда дух пышущего здоровьем двуногого дурманит так, что в глазах темнеет от голода. А зубы, готовые к атаке, заостряются на столько, что можно порезать собственный язык. Тогда, только ночь надежно скрывает тихие преступления.

Потому что если ты зверь, и смысл твоей жизни – охота, еще и азарт легко захватывает тебя.

Чу! Звуки легкого дыхания детей, мирно спящих под «надежной» защитой родителей рождают боль. Это как любовь, сильная и неудержимая, которая не дает спать. Отметает прочь все дела. И думать ни о чем ином она тоже не позволяет. Тебе нужно только достичь и обладать.

Здесь так же.

Легкое причмокивание во сне красавицы из соседнего дома громом небесным бьет по ушам. Нет, прямо в сердце разит. В твое небьющееся, мертвое сердце. И оно, кажется, начинает трепетать. А холодный разум нежити затуманивается всепоглощающим стремлением. Ух!

И царапание мыши, и даже таракан, облизывающий свои усы, не остаются не замеченными.

А противиться вампиру нельзя. Невозможно. Потому что он – вершина пищевой пирамиды. Идеальный хищник, созданный… нет, не природой, а тем, кого людишки зовут дьяволом, пожалуй.

Он совершенен.

Ему не нужно дышать и тратить тысячи часов, чтобы набить вечно голодное брюхо. Достаточно несколько капель крови… А еще – телепатия.

М-да, телепатия…, возможности которой, к сожалению, сильно преувеличены. Это единственное качество, над которым создателю стоило бы еще поработать. Поскольку не может Борис Андреевич мысли читать. Ни как.

А может он только безошибочно угадывать, чувствовать агрессию к себе.

Вот это он чует: кожей, небьющимся сердцем, отсутствующей душой…

И это много раз спасало ему жизнь. Наверное, так и рождались байки о неуязвимости вампиров. Мол, невозможно с ними бороться, все знают наперед.

Нет, не знают. Просто чуют и вовремя принимают меры.

А иначе убили бы. Давно. Желающих всегда хватало. И сделать это не так трудно.

Но, тс-с-с! О таком знать никому не положено.

«Пора вставать!» – дал себе команду Борис Андреевич и, вскочив, быстро набросил на плечи мягкий халат.

Спустя десять минут хозяин уже сидел в столовой, попивая свежий кофе с булочкой и сыром.

Кушал Шумский всегда, хоть и мало. Нужно. Люди смотрят. Порядок есть порядок.

Попутно он увлеченно листал в смартфоне новости, то и дело довольно улыбаясь.

«В Сирии – война, на Украине – операция. А главная новость – гибель батискафа!»

Он с удовольствием перечитал абзац: «По словам представителя службы, аппарат дистанционного управления обнаружил хвостовую часть "Титана" на дне океана в 200 с лишним метрах от затонувшего "Титаника", с батискафом "произошел катастрофический направленный внутрь взрыв".

И еще, и еще, и еще на эту же тему, крутил он ленту.

«Браво, двуногие! Гибель пяти человек в необычных условиях, конечно интереснее, чем гибель тысяч и тысяч».

Раздался звонок.

Горничная нажала кнопку домофона.

– Надежда Николаевна, – доложила она о первом заместителе мэра города.

– Проси, – Шумский плотнее запахнул халат и связал пояс узлом.

Надежда Николаевна – женщина неопределенного возраста со счастливой, хотя и несколько натянутой улыбкой вошла в комнату.

«Да, какой там неопределенный возраст, – злорадно подумал Шумский, – сорок три тебе, девка, и мы это отлично знаем».

– Здравствуйте, дорогая Наденька, – изобразил он самую искреннюю симпатию на холеном, породистом лице, – с какими новостями ко мне?

Шумский мэра городка недолюбливал. А, вот с Надеждой общался охотно. Это быстро уловили, и все дела давно решались через нее. Она, в отличие от мэра, Шумского не боялась, а служила ради идеи. Любые его начинания, поддерживая всем сердцем и душой.

Надежда Николаевна смахнула ладонью невидимые пылинки с безупречно чистого и дорогого красного пиджачка с алым воротником, нежно потрогала пальчиком брошь с бриллиантом и, следуя приглашающему жесту хозяина, присела на стул.

Ее стареющее, но весьма ухоженное личико не выражало ничего, кроме бесконечной любви к Шумскому.

– А новости, Борис Андреевич не очень хорошие, – не убирая улыбку начала она.

– Что случилось? – принял озабоченный вид хозяин, – Лиза, сделай нам еще кофе! – обратился он к горничной, разглядывая гостью. «Это ты ради меня, что ли так вырядилась сексапильно? – рассмеялся он про себя. Как раз сейчас у него содержанки не было и Наденька, стареющая и замужняя, решила, кажется, будто может на что-то рассчитывать, – дура».

И все же Борис Андреевич уселся удобнее, и со всем вниманием выслушал новости, что принесла его гостья.

Надежда Николаевна рассказала о некоторых затруднениях в строительстве нового торгового центра, о трениях с пожарными, которые указывают на явные недоработки в безопасности. О том, что «наши» бы давно все подписали, но на них давят из области. Что спортивный клуб «Сорок пудов» уже не помещается в спортзале Дома культуры, и желающих вступить в его ряды стало слишком много. И, что городская газета работает топорно. Они там уже совсем обленились, и просто пишут, что коммунисты – варвары и звери, даже не утруждая себя обернуть это хоть в какую-нибудь литературную форму.

Борис Андреевич сделал несколько заметок на салфетке.

– Хорошо, красавица наша, – обратился он к гостье, – я отправлю человека к областным пожарным. Про новый спортзал нужно срочно обсудить с мэром. Пусть на думу выносит, финансами поможем. А к редактору я зайду. Все равно собирался. Еще что-то? – Он вопросительно посмотрел на женщину.

– Да… – неохотно продолжила Надежда Николаевна, – по улицам тут, вопросик возник.

– Что за вопросик? – Шумский насторожился.

– Мы переименовали почти все улицы, которые носили имена коммунистов. Но эта, – Надежда Николаевна кивнула за окно – улица Васильева – неожиданно получила защитников. Неравнодушные горожане, видите ли, сбились в группу противодействия и намерены собирать подписи под обращением к губернатору за то, чтоб оставить ее нынешнее название.

Горничная молча поставила перед гостьей чашечку кофе на золоченом блюдце и розетку с печеньем.

– Что предлагаете? – хитро прищурился Шумский, – ведь это моя улица, я здесь живу. И не хотелось бы, чтоб она стала ареной политических боев.

– Да, там проявился некий лидер. Совсем упертый, – с досадой проговорила гостья.

– Коммунист? – усмехнулся Шумский.

– Не совсем… Он не в партии сейчас. Из этих, бывших, что еще при Союзе был. Опытный, работал в администрации. Уперся, мол, хоть одну улицу отстою.

– При Союзе? Так это старик какой-то? В администрации? Кто таков?

– Николай Николаевич Кабанов.

– О! Помню, как же. Этот крепкий дед, – Шумский весело засмеялся, – денег предлагали?

– Слышать не хочет.

– Должность?

– Не желает.

– Должность и деньги его детям, внукам?

– Отказывается.

– Может он женщин любит? – шутливо и задумчиво сказал Шумский, – знаете, седина в голову – бес в ребро? – он плотоядно оглядел не первой свежести фигурку собеседницы.

Надежде Николаевне его взгляд понравился, она улыбнулась и взяла кофе.

– Боюсь здесь – лебединая песня, – вздохнула она, потягивая носом аромат напитка, – старик на закате дней решил совершить последний подвиг. И нашел десяток дураков, которые его поддержали.

Женщина отпила кофе и поставила чашку на стол.

– Ну, с этими-то, надеюсь, справитесь? – взгляд Шумского стал строгим. Ему надоел этот разговор, – я ничем вас ограничивать не буду. Давите красную заразу, как говорится, смело.

Надежда Николаевна поднялась.

– Конечно, справимся. Тогда я свободна?

– Да, Наденька, бегите, работайте, – рассеяно пробормотал Шумский, уже явно думая о другом.

Кабанов – в стремлении отстоять свою точку зрения неприятно напомнил ему о событиях молодости. Вот такое же упрямство и сыграло когда-то злую шутку с ними.

Берг…

Берг все спорил, доказывал тогда – в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Доспорился до того, что стал Шумскому ненавистен.

Гражданская война уничтожила Россию. Ее предстояло собирать из осколков.

Но для этого нужна победа. А кто победит? Кто станет собирателем разбитой страны?

В тысяча девятьсот девятнадцатом году это было уже почти всем понятно – белые безнадежно проигрывали.

Остатками армии Колчака, после гибели генерала Каппеля руководил чех – генерал Войцеховский. Хотя, какой он, к черту, чех? Всю жизнь прослужил в русской армии.

На пятки колчаковцам наступала Пятая армия красных, и в поисках спасения Войцеховский вел свое воинство за Байкал. Была, конечно, идейка взять Иркутск, освободить Колчака и продолжить борьбу с адмиралом во главе. Но, скоро стало ясно, что это задача невыполнимая.

Шумский был тогда подполковником, и служил в штабе Войцеховского.

Там же служил и капитан Берг.

И, хоть оба они яростно сражались против красных, их политические взгляды сильно разнились. Берг слыл сторонником буржуазной демократии, пламенным революционером. Среди офицеров штаба он был самым политически активным. Говорил много, переживал искренне. К тому же эти его демократические настроения позволяли ему вообразить, что это нормально – спорить со старшим по званию. Вне службы, разумеется.

А Шумского воспитывали в верности престолу и Отечеству. И без царя России он не представлял. Отречение Николая переживал остро.

Споры вспыхивали часто. Вечерами. За бутылочкой рома разговор всегда приходил к одной теме – судьба России.

И Берг кричал, что Россия должна стать демократической республикой, потому что это самая передовая форма государства в мире.

А Шумский настаивал на том, что только Самодержавие способно объединить страну.

Берг говорил, мол, свобода и равенство дают возможность пробиться наверх самым талантливым и это хорошо для всех.

А Шумский отвечал, что только дворянство в союзе с духовенством и купечеством есть истинный русский народ. А быдло – крестьян, там всяких, и рабочих с инородцами – пускать во власть вообще нельзя.

Берг спорил, что главное – это свободная личность и за такое он готов умереть!

А Шумский отвечал, что жизнь отдавать нужно за царя и отечество. А также за веру православную.

Так они спорили.

Конечно, не каждый день. Но, стычки случались. И у того, и у другого среди офицеров были сторонники. Говоря, по совести, Берга поддерживало абсолютное большинство. На стороне же Шумского был лишь старый майор – интендант, да капитан – артиллерист.

Споры становились чаще, острее и под Тайшетом дело дошло до того, что Шумский вызвал Берга на дуэль. Ему очень хотелось убить этого сопляка, который чихать хотел на чины и звания, и чьи аргументы всегда очень убедительны.

Но, дуэль не состоялась.

Доложили о ссоре Войцеховскому, и тот категорически приказал оставить глупую рознь до мирного времени. Иначе грозился отдать обоих под трибунал, как дезертиров. Ибо устраивать дуэль в военное время, равносильно предательству.

А на следующий день Берга ранили в плечо. Довольно тяжело. И он поехал в обозе, не раздражая больше Шумского.

После расправы с зиминскими рабочими, когда расстреляли около шести десятков красных, как приказал Войцеховский, на выезде из города из придорожных кустов кто-то шмальнул из ружья по колонне. И пуля попала Шумскому в ногу.

Позже, когда минули годы, Шумский много раз вспоминал и обдумывал обстоятельства своего ранения. И всегда приходил к одному выводу, что это сама судьба взяла винтовку и выстрелила в него тогда – в далеком девятнадцатом году. Потому что изменения в его жизни, что принесло это событие сравнить можно только с вмешательством самого фатума. И никак иначе.

«Кость не задета, артерия тоже. Жить будете», – кратко сказал доктор, перевязав раненого. Обрадованный Шумский с огромными усилиями влез было в седло. Но десятиминутная болтанка на лошади так вымотала раненого, что он готов был сознание потерять от острой постоянной боли. Пешком было еще хуже. О том, чтобы идти с колонной не могло быть и речи.

Шумский поехал в обозе.