Экспедитор. Оттенки тьмы

Бывшая Россия, Ижевск
Девятьсот восьмидесятый день Катастрофы

Утром за мной заехала заводская машина. Я обычно не злоупотреблял, пользовался своей. Но тут надо было.

Если вам нужна информация – одни из тех, кто ее дадут, – водилы. Это отдельная каста еще с советских времен, по спайке сравнимая с рыбаками. Водилы часто подрабатывают таксистами, или просто «калымят», и в этом качестве слышат то, что слышать им не стоит. Да и просто многие в машине, не думая, развязывают язык.

С другой стороны – водилы тоже люди, и если к ним относиться как к людям, а не подай-почухай-пошел вон, – они ох как могут быть полезны. Я вообще стараюсь нормальные отношения поддерживать, мало ли когда пригодится. Как меня еще с юности выучили, если есть возможность доброе дело сделать – сделай. Никогда не знаешь, когда пригодится.

За рулем был Витя, а я не раз ему в путевках лишний километраж отмечал. От завода не убудет, а человеку приятно. А Витя еще и в такси подрабатывает. Да, у нас и такси сохранилось – верите?

– Дим.

Он настороженно глянул в зеркало заднего вида.

– Я слыхал, в городе стрельба была.

– Была, – неохотно ответил он, когда мы поворачивали на Карла Либкнехта.

– И с чего так зарубились?

– Бандиты.

– Это я и в газете могу прочитать. А люди что говорят?

* * *

– Говорят, что кто-то что-то не поделил сильно. Пригласили перетереть, но до места не доехали – там их и постреляли.

– Кто же стрелу в центре города забивает?

– Как раз в центре и забивают.

Витя помолчал и продолжил:

– Разговор идет за то, что те, кто ехал, – стволы на посту ГАИ оставили. Потом их и постреляли. А потом стволы в машины подкинули. Не по-человечески это.

Опа…

А ведь похоже на правду.

– А кто отвечать теперь будет?

– Мы и будем!

– Это с чего? Такие темы кто-то конкретный мутит, не может быть, чтобы от города, а тем более от республики мутка шла.

– А кто разбираться будет?

В общем-то верно. Никто не будет. Проще – огульно обвинить всех…

Производства на «Ижмаше» – еще с советских времен носят кодовые обозначения, оружейное называется «производство 100» или сотка. Автомобильное, например – 300, мотоциклетное – 400, угробленное металлургическое на Воткинском шоссе – 700, а специальное, производящее от ракет и беспилотников до ножей из спецстали, – производство 800. Сотое производство непосредственно граничит с «Ижсталью» и имеет собственный АБК. К нему надо идти через бывшую угольную, пятую проходную. А нужные мне люди сидели там, где в советские времена находилось мотоциклетное конструкторское бюро. Кстати, интересный факт – «Аксион», который считается производителем мотоциклов и именуется «мотозавод», на самом деле мотоциклы не производит, и к «Ижмашу» он никогда не относился. Зато именно на «Аксионе», а не на «Ижмаше» был сделан первый опытный «АК-47».

Но это так, к слову…

Не заходя в свою депутатскую приемную, я как раз прошел в угольную проходную, записался на прием к директору на вторую половину дня, после чего двинул в отдел подготовки производства. Это как раз те люди, которые занимаются освоением нового, там есть и логисты, и технологи. Вместе с ними мы двинули на четырехсотую площадку осматривать то, что осталось от мотопроизводства, и прикидывать, как мы расставим станки и куда.

Четырехсотка выходит на улицу Телегина и отличается громадным АБК – настолько громадным, что в нем можно разместить все службы завода. В свое время этот завод был крупнейшим производителем мотоциклов в стране и одним из крупнейших в мире. Окончательно умер завод в 2008 году – спрос на мотоциклы в СССР поддерживался нищетой населения и дефицитом автомобилей. Как только автомобиль стал доступен – мотопроизводство кончилось.

Тем не менее остался громадный комплекс с собственной ж/д веткой и фундаментами под станки, к счастью, их не успели разломать. Единственное, чего тут стоило опасаться, – это крысы. Я вообще, как приехали, подумал – зря мы голяком идем, вот куснет сейчас крыса – и поминай как звали, или конечности лишишься, или пипец котенку. Немногочисленные арендаторы мрачно смотрели на нас, понимая, что, возможно, придется искать новое место.

К счастью, в составе группы оказался один мужик – Анатолий Михалыч его звали – он как раз занимался ликвидацией четырехсотки и завод знал. С ним было проще – он досконально знал, где можно поставить станки, как подвести питание, где остались балки…

Место там темное, мрачное, во многих местах – переходы в АБК и обратно – там в АБК целые этажи были отданы под раздевалки и душевые. Мы как раз решали, как выводить линию упаковки готовой продукции (деревянные короба тоже будем делать сами), как вдруг я услышал негромкий, но знакомый свист, повторившийся два раза.

Сделав вид, что ничего не заметил, я через пару минут скривил рожу.

– Мужики… без меня, я щас…

Никто лишних вопросов задавать не стал – прижало человека. Дело житейское.

Мешок ждал меня как раз в переходе. Я знал, куда он ведет – к столовке. Он был одет не в форму, в гражданское. Чего меня удивило – в руке он держал «стечкина».

– Здорово…

Я покосился на пистолет.

– Здорово. Паранойя косила наши ряды?

– Не, по делу это.

– Сань, я по твоему делу проходить не собираюсь.

– Новосельцев тебя ждет.

– Где?

– Через дорогу.

Я прикинул – через дорогу «Ижметалл» и бывший «Удмуртлифт», а дальше – старая грузовая станция, насколько я знаю – раньше тут и был ижевский вокзал. Место бандитское насквозь, в «Удмуртлифте» раньше заседал смотрящий по Удмуртии Касим. Пока не расстреляли его – отсюда тоже недалеко, на набережной, на повороте. Я в тот момент в яхт-клубе был, на другой стороне, и выстрелы эти слышал.

Но интересно.

– Ладно, пошли.

Прошли коридором, вышли через мертвую проходную, перебежали дорогу. Тут как раз мост начинается, а еще в свое время сюда автобус ходил. Пока не накрылось все…

– Мешок…

* * *

– Че происходит, а?

– Новосельцев объяснит.

– А верить-то ему стоит?

– Нормальный мужик.

– Отвечаешь?

– Отвечаю.

– Ну-ну…

Новосельцев ждал на путях. Он был один, только в отдалении стоял его джип. Дверь открыта, не видно никого – даже водилы. Новосельцев был в штатском и без оружия.

– Добрый день, – первый поздоровался он, признавая то, что ему от меня надо больше, чем мне от него. По неофициальному правилу первым здоровается тот, кто младше по должности, званию или месту в неофициальной иерархии.

Я молча кивнул.

– Пройдемся?

Мы неспешно пошли к путям.

– Александр Вадимович, – сказал Новосельцев, – я знаю, что у вас есть неофициальные контакты с руководством УФСБ.

– Есть.

– Я бы хотел…

Новосельцев несколько секунд молчал, подбирая слова, потом сказал как выплюнул:

– Сдаться…

О как. Я посмотрел вдаль… отсюда был виден пруд, высокие сосны на берегу. Он был выкопан вручную – крупнейший в России пруд, почти озеро.

– На каких условиях?

– Я рассказываю все, что знаю. В ответ меня освобождают от уголовной ответственности за все и назначают… ну хотя бы директором колхоза или леспромхоза. Мне все равно. Главное – не в городе.

– Справитесь?

Новосельцев посмотрел на меня, явно не ожидая такого вопроса. Потом невесело усмехнулся:

– Справлюсь. Я ведь деревенский, батя бригадиром был. Решил меня в город отправить, поступать – только что в школу МВД и поступил.

Себе на беду, похоже.

– Бойня на Воткинском – ваших рук дело?

– Нет. Их.

– Кого – их?

– Есть группа. Она еще до этого самого занималась всякими делами. Гнилыми. Это еще с девяностых идет. Они работали на кого-то в Москве, в министерстве. Сейчас сами по себе.

– Они убили Алексеева?

– Да.

Полковник милиции Алексеев, заместитель министра внутренних дел республики, был убит вместе со всей его семьей девятого октября девяносто четвертого года. Ночью киллеры вышибли дверь и ворвались в квартиру, поливая спящих людей автоматным огнем. Убили восьмерых, в том числе и полковника Алексеева. Не щадили никого – били по женщинам, по детям.

Дело раскрыли быстро – был арестован зять полковника Алексеева, действующий сотрудник ОМОНа. Он тоже был на квартире – но по непонятным обстоятельствам остался в живых. Его пристегнули к банде Мальцова – банде рэкетиров и киллеров. Всех их быстро схватили и осудили троих к расстрелу, остальных – к разным срокам. Мальцов первоначально заявлял, что они не думали, что в доме будет столько людей, и намеревались убить одного Борисова, зятя – но объяснение было диким (хотя бы – если собирались убить Борисова, то почему именно он и остался в живых, а остальные все были убиты), а на суде он и вовсе от всего отказался. Зять полковника Алексеева, по фамилии Борисов, отсидел свой срок, вышел и почти сразу снова сел за групповой разбой.

Дело было сомнительным с самого начала, я это помнил. Оно вело к такой грязи, о которой не хочется говорить, которая страшна даже на фоне нынешних невеселых времен. Борисов был из ОМОНа, этот след ведет к печально известному Сергееву, первому начальнику ижевского ОМОНа, который жестоко убил пятерых подростков и потом при сомнительных обстоятельствах покончил с собой. Он ведет к Богданову, начальнику УГРО, которому «в шутку» выстрелил в голову, играясь с оружием, другой омоновец. Богданов – был сподвижником полковника Алексеева и не верил в официальную версию его смерти. Тогда во время пьянки в санатории МВД один из сотрудников ОМОНа просто достал пистолет и выстрелил Богданову в голову. Как он потом объяснил – это была «неудачная шутка».

По неизвестным причинам полковника Алексеева не наградили посмертно, его фамилии не было на доске погибших при исполнении сотрудников МВД.

Я знал эту грязь краями – но знал. Как знал и то, что в республике что-то осталось… какие-то структуры, которые остались с тех времен.

– Мне нужны имена.

– В обмен на помилование.

– Так не пойдет.

– Это мое условие.

– Вас можно просто арестовать.

– В камере я не проживу и суток, не успею дать показания.

– Даже в фээсбэшной?

– В любой.

Я выдохнул.

– Хорошо, пока без имен. Что они хотят?

– Хотят взять власть, устроить переворот.

– Зачем?

– Как зачем? Жить. Как в Ульяновске, как в Самаре живут.

Ясно.

– Почему забили колонну на Воткинском шоссе?

– Чтобы создать прецедент. Они хотят разобраться с нами руками ворья. Потом выживших с обеих сторон зачистят.

– В Камбарке они засели?

Новосельцев с интересом посмотрел на меня.

– Вы и это знаете? Да, они.

– А вы-то зачем в это влезли?

Новосельцев невесело усмехнулся:

– Зачем? Попробовал бы я не влезть. Пацаном совсем был, только из школы милиции вышел. Избил задержанного. Алкаш какой-то, в обезьяннике буянил. Мы как раз сидели в дежурке, газ-квас. Сказали – пойди, разберись. Несильно избил вроде, а он на больничке на следующий день умер. Мне сказали: или ты с нами, или в Тагил поедешь. До меня потом дошло – они после меня этого алкаша добили, чтобы меня вовлечь.

– Дочь главы Камбарки пропала – знаете, где она?

Ответить Новосельцев не успел – раздался шлепок… неприятный такой, глухой, мокрый шлепок – и Новосельцев упал. А рядом с ним упал и я – только живой. И откатился за рельсы, которые были совсем рядом, когда пуля ударила по бетону.

Твою мать!

Третья ударила в рельс, но не пробила.

– Мешок, ложись! – заорал я.

Застрочил «стечкин» – это дало мне возможность вскочить и в два прыжка укрыться за стоявшим на путях старым товарным вагоном. Выхватил пистолет – предвидя неприятности, я носил с собой тяжелый, с длинным магазином спортивный «Грач».

С эстакады бьют!

Решение пришло мгновенно – я закатился под вагон, ударился локтем о грязный щебень – больно! Стрелок был неосторожен, он высунулся из-за эстакады чуть ли не по пояс, была видна винтовка. Он целился в мою сторону, но меня не видел, видимо, оптику поставил на кратность. Думал, что я либо справа, либо слева от вагона буду, а я вот так.

До стрелка было больше ста метров, для пистолета много, но я открыл беглый огонь и пятым выстрелом поразил цель – стрелок выронил карабин и полетел вниз с эстакады.

К моему удивлению, высунулся еще один, без оружия, но он был там же, где стрелок – по-любому гад. Я выстрелил и попал с первого же выстрела – видел, как от головы что-то отлетело, а человек упал за ограждение эстакады.

Всё?

Матерясь, начал выбираться, а когда выбрался, увидел Новосельцева. Он уже встал и так и шел на меня – с глазами, в которых не было ничего человеческого, и вытянутыми руками, рубашка на груди вся кровью залита – били разрывным. Понятно, что никаких показаний он не даст уже.

– Извините…

Я выстрелил Новосельцеву… точнее зомби, который когда-то был Новосельцевым, в лицо, и тот упал и умер уже навсегда.

Наскоро обшмонал карманы, все, что было, забрал, но не было телефона. Плохо.

Взвыл двигатель, я вскинул пистолет, но это был Мешок на своем дурацком ярко-красном «Порше». Почему-то это меня успокоило – если бы он был замешан с Новосельцевым – он скорее всего в одной машине с ним приехал бы

– Цел?

– Валить надо!

– Давай. Только двухсотых посмотрим.

Тот, что упал, был еще жив, но жив уже не нормальной, человеческой жизнью – пришлось добить. Карманы пустые – ни сотового, ни документов, ничего, только магаз запасной. Сама винтовка валялась рядом – «Вепрь Супер Спорт», ствол от цевья закрыт глушаком на цанговом креплении. Прицел – китаец, большой кратности – на нем он и погорел. Похож на татарина внешне…

Исполнитель. Взять с него нечего – курок.

На всякий случай пальцы с него катанул – просто на лист бумаги. Побежал к газующему «Поршу».

– Давай теперь на эстакаду.

На эстакаде «Волга», рядом с ней мужик – голова разбита, лужа крови медленно расплывается – вишневая такая. Но лежит на спине и рожу видно.

– Это же водила его!

Следовало ожидать. Наверняка Новосельцев лишнее болтал в машине при водителе, а может, просто давно был в подозрении. И когда он сел за руль сам, отправив водилу, водила позвонил хозяевам. Те чухнули и послали исполнителя, а водила поехал с ними, чтобы опознать. Кстати, а почему менты не едут, несмотря на пальбу – а?

– Шнырь, его кто, знаешь?

– Гришко.

– Где живет?

– В центре, в старых домах.

– Поехали…

«Порш» рванул с места, разворачиваясь. Правильно, лучше через завод не ехать, не надо. Мы пойдем другим путем. Точнее – поедем. Зазвонил телефон, я отбил и начал разбирать его, доставая аккумулятор. Симку тоже достану.

Звездец теперь. Только непонятно кому. Но понятно, что игра теперь идет по-взрослому, без дураков…

Ментов почему-то мы так и не встретили. А пока едем, расскажу вам, кто такие шныри и почему они так опасны.

Шнырь – это такая мразь… человек, но одновременно с этим – мразь. Конченая чаще всего. Это прилипала при большом начальнике.

Шнырь занимает должность зам зава чего-нибудь или завхоза, или еще какую-то подобную – но в ментовке иногда и оперские должности занимают, чем вызывают лютую ненависть нормальных оперов. Но то, какую должность занимает шнырь, не имеет никакого значения, потому что шнырь – это слуга при хозяине. Как бы ни называлась его должность.

Шнырь – мастер на все руки. Он не выполняет секретарскую работу, он немного выше. Если хозяин куда-то едет или летит, секретарша заказывает билеты и гостиницу, а шнырь организует развлекательную программу, сообщает принимающей стороне, какие подношения и какие развлечения предпочитает хозяин. Шнырь всегда помнит дни рождения всех членов семьи, а также любовниц и нужных людей, всегда напомнит, купит подарки. Если хозяин хочет с кем-то посидеть-поговорить, шнырь организует поляну. Если хозяин организует какое-то мероприятие, шнырь выполняет черновую работу, сам он не присутствует, но обязательно проверит, хватает ли стульев, минералки, на месте ли раздаточный материал и тому подобное. Если хозяин задумал лепить левую кандидатскую диссертацию – шнырь все это организует, находит, кто будет это писать, расплачивается от имени хозяина и контролирует сроки. Шнырь при необходимости сядет за руль машины, отвезет тещу в больничку и договорится с врачами, организует обслуживание по первому разряду, где надо проплатит. Шнырь всегда знает, где хозяин и что надо врать жене, если та позвонит. Шнырь всегда покупает на свое имя телефон для хозяина, потому что серьезные люди сотовый или вообще не носят, или стараются иметь при себе как можно реже. Шнырь всегда передает незаконные распоряжения оперсоставу от имени хозяина и организует их выполнение. Через шныря чаще всего передают взятки, и иногда на шныря записано имущество хозяина. Через шныря – можно попробовать решить вопросы, которые нельзя решить в официальном порядке.

Шнырями становятся или родственники из деревни, устроенные из милости, или люди, у которых нет самоуважения. Такие, к сожалению, есть, и их становится все больше, а не меньше.

Шнырь имеет левый заработок из трех мест. Первое – если хозяину что-то надо купить, он всегда оставляет сдачу шнырю, это его законный профит. После стола шнырь всегда собирает то, что не съели и не выпили, и уносит домой – тоже его кусок. Наконец, если надо, чтобы хозяин подписал или принял – шнырю платят заинтересованные лица.

Понятно, что все нормальные люди шныря презирают – и шнырь в ответ ненавидит их. Но почти всегда шнырь ненавидит и презирает и хозяина, но никогда этого не покажет. Шнырь видит хозяина с самой неприглядной стороны и не может не думать, что он на его месте справился бы куда лучше. Потому шнырь чаще всего на хозяина стучит, и если надо собрать компромат на большого человека – чаще всего выходят именно на шныря. И если даже шнырь изначально предавать не собирался, он обязательно предаст, потому что нет ни одного шныря с твердым характером. Это оксюморон, как горячий снег. Шнырь всегда предаст.

Именно поэтому у меня, несмотря на мое депутатство, шныря нет и никогда не будет. В принципе я того же Мишку могу припахать, мало ли я для него сделал… но повторяю – я никогда этого не сделаю. Себе дороже потом обойдется.

А сейчас мы едем к шнырю Новосельцева. Потому что он не может не знать, что произошло с хозяином, что происходило с ним последние дни и, возможно, что произошло на Воткинском шоссе. Нам надо поспеть – пока не успели другие…

Пока ехали, Мешок успел прозвонить – Гришко утром на работу не выходил. Оно и понятно…

Жил он в старых домах, сталинках. Это козырное жилье, потому что оно изначально строилось в расчете на печное отопление, и дымоходы сохранились. А значит, можно жить и сейчас, и жить неплохо круглый год. Я, например, в своей квартире живу только в теплое время года, а зимой мы перебираемся на дачу, где можно печку топить. Почему круглый год не живем на даче? Да дичать как-то неохота.

Раньше бы в пробках стояли, а сейчас домчали быстро – какие сейчас пробки. Дворы, в которых при Сталине работали фонтаны, а при Путине там не протолкнуться было от машин – сейчас были пусты, грязны, у стен – черная грязь до второго этажа – угольные кучи. Да, вон «КамАЗ» разгружается.

– Мешок…

– Чо?

– Если ты с Новосельцевым в одно дело замазан – говори сейчас. Я тебя вытащу, через ФСБ, если корешей своих сдашь.

– Да какое дело?

– А какого хрена ты вечно с Новосельцевым гужуешься?

– А с кем еще гужеваться? Он начальник мой. С им и подработать можно.

– Подработать как?

– Отвезти там чего. Съездить.

– Отвезти бабло?

– Ну.

– А за что бабло – знаешь?

– Мое дело малое. Он начальник, что я – спрашивать буду?

– Придурок! – психанул я. – А я бы вот спросил! Вот так на торф на пожизненку и едут! Тебе что, работа жизни дороже?! Как был дебил, так и остался.

Мешок – мудак. Я это точно знаю. Еще с тех самых пор, когда он какую-то шалаву в дом привел, а потом рассказал об этом жене. Не она его поймала. А он рассказал.

Что самое удивительное – жена его после такого «признания комиссара полиции прокурору республики» из дома не выставила. И на развод не подала. А надо было бы. Хотя ему все равно – что в лоб, что по лбу.

– Ладно. Потом поговорим за это. Идем, берем его, если живой, ко мне на гараж везем и колем. Для меня есть что?

– Ружье возьми.

Мешок взял короткий автомат. Я вооружился ружьем. Ружье знакомое. «Сайга-12-033», короткое, штурмовое. Непривычно легкое после тяжелого «Вепря» – но органы управления точно такие же. Ружье плюс пистолет – хватит.

– На каком он живет?

– Не знаю.

Еще один плюс в копилку невиновности. Был бы в банде – наверняка знал бы.

– Номер хоть знаешь?

Мы выбрались из машины, побежали к подъезду. Дети, игравшие во дворе, заметили нас, некоторые резко подорвались домой. Это правильно. Это очень правильно.

Дверь открыта была – сейчас электрозамки не работают нигде. Пошли наверх, не как при штурме – но будучи настороже. Чего я боялся – если банда там – столкнемся на лестнице. Тогда все секунда решит – кто первый на спуск нажмет, тому и жить.

Но банды никакой не было. Только подъезд – без лифта и потолки высоченные. Все без исключения двери стальные, тут и до всего этого – козырные люди жили. А сейчас и тем более – что старое здание МВД, что СИЗО на Базисной – в шаговой доступности.

– Эта?

– Она.

Я скептически посмотрел на дверь, потом постучал – звонки не работали сейчас нигде, потому привыкаешь стучать. Постучал еще раз – не открыли, но мне показалось, что в квартире есть кто-то…

– Вскрыть есть чем?

Мешок как заправский мент из уголовки – достал набор отмычек…

Как мы живы остались – сам не понимаю…

Свезло просто – моя привычка обязательно досылать патрон в патронник и снимать с предохранителя, в городе этого нельзя делать – но я обычно не в городе нахожусь, да и корочки депутатские желание проверять отбивают напрочь. И свезло еще то, что дверь была перевешена наоборот – она открывалась справа налево, а не слева направо.

Мешок справился с замком, нажал на ручку и… его отшвырнуло в сторону и прижало дверью к стене. А на площадку вынесло… даже не знаю, что это было – как обезьяна.

Я стоял ниже по лестнице, а тварь эта – она на какой-то момент растерялась – Мешок был совсем рядом, его прикрывала дверь, причем стальная дверь, до него хрен доберешься. Я был ниже – но до меня добраться надо, и еще перила мешали. Ей надо было сменить на девяносто градусов направление броска.

И она попыталась. Но прежде чем она это сделала, я, уже готовый из-за стрельбы на базе «Удмуртлифта» к самому худшему – вскинул ружье и открыл огонь.

Мешок зарядил правильно – картечью. Сорок граммов, не меньше. И я всадил почти в упор четыре заряда, прежде чем тварь прыгнула на меня и сшибла с ног.

Успел мало – только то, что между ней и мной было ружье. На мне куртка-флиска была, изнутри кевларом тонко подбитая – но это считай, что ничто. Но и тварь была, видимо, смертельно ранена, гнилая, вонючая грязь… не кровь, а именно грязь – обдала всего меня, передняя лапа ее была почти полностью оторвана. Но она была еще жива и еще что-то пыталась сделать. Гниль была везде, от нее просто несло… но тут Мешок, пришедший в себя от удара об стену – трижды выстрелил в тварь сзади из своего «стечкина». Из «Грача», наверное, пробил бы и меня как минимум ранил, но старый добрый «стечкин» сделал свое дело. Тварь дернулась и сдохла…

Что дальше было – почти не помню ничего. С четвертого прибежал мужик с дробовиком, вдвоем с Мешком они стащили с меня тварь и подняли меня на ноги. Спина болела адски – я на ступеньки приземлился. Как только я принял вертикальное положение – меня сразу вывернуло… мужик тот едва отскочить успел. Рвало конкретно, все, что было, выблевал вместе с половиной кишок.

– Саня… цел…

– Братан… тут… останься…

Я сделал шаг… потом еще один… болела спина, болело все тело, от меня несло, как от последнего помойного бомжа – но я понимал, что мне надо валить отсюда.

– Э, мужик… ты куда…

– Спокойно… – проблеял я, – полиция…

Вывалился наружу… какая-то женщина, шедшая по тротуару, шарахнулась в сторону… хорошо, что не пристрелила.

Я прислушался… сирены. Все, хана…

Побежал вниз, по двору… если это можно было назвать «побежал» – каждое движение отзывалось стреляющей болью в хребтине… в заднице… во всем теле. Свернул… пробежал через калитку… по тротуару… и вывалился прямо на улицу Пушкинскую, в неположенном месте. Визгнули тормоза, кто-то послал меня по матушке… плевать, на все плевать, как пел Юра Хой. Перебежав Пушкинскую, я ломанулся в дверь управления ФСБ всем телом. Не открылось, я снова упал. Тогда открылось…

– Стоять!

Двое. У обоих автоматы.

– Грача!

* * *

– Грач! Старший… опер! Тайфун! Тайфун!

Не знаю, как меня не пристрелили… но хорошо, хоть втащили в предбанник и закрыли дверь. И хорошо, что Димыч был на месте – увидев меня, он дар речи потерял.

В управлении ФСБ – остались еще со сталинских времен душевые… вот в одну из них, чью-то начальничью, Димыч меня и завел. Кряхтя и матерясь, я кое-как окатил себя из душа… хоть немного полегче стало.

– Дим… – голосом умирающего лебедя проговорил я, – на завод звякни, скажи… пусть… сменку с кабинета возьмут. Горка черная… они знают.

Потом я прилег в кабинете, привели фельдшера – пожилого такого дедка. Тот меня пощупал и заключил, что если я бегаю, то позвоночник у меня не сломан… и ребра, похоже, тоже целы. Но вот ушиб сильный.

– Новокаином… обколите… пока.

Доктор поцокал языком.

– Вам бы лежать… с такими травмами.

– Колите, доктор… колите…

С дубовой, ничего не чувствующей спиной – я предстал перед полковником Бекетовым, старшим по званию сейчас в этом здании. Эзоповым языком рассказал ему про стрельбу на «Удмуртлифте», умолчав пока про роль Мешка. Якобы Новосельцев сам на меня вышел.

Бекетов выслушал… правда, его выражение лица ничего хорошего мне не предвещало.

– То есть вы застрелили Новосельцева, – уточнил он.

– Новосельцева застрелил снайпер с эстакады. Он обратился. Я его упокоил, – терпеливо пояснил я.

– Но в его голове – пуля с вашего пистолета.

– Да, а в груди разрывная пуля от карабина! – психанул я. – Экспертизу надо сделать…

– Если сделают…

– То есть?

– Новосельцев сказал вам, что готов называть имена фигурантов по преступной группе в самом МВД.

* * *

– Но ни одно имя не назвал.

– Он хотел защиты.

– Но ни одного имени он не назвал, так?

– Не успел…

Бекетов помолчал.

– К нам в дверь уже стучали. Кто-то вас видел.

– И вы?

– На хрен послали, – ответил Дима за полковника.

– Я спецсубъект, – устало сказал я, – полиция в отношении меня проводить следственные действия не имеет права. Только с согласия Президиума Горсовета.

– Думаете, сложно получить?

– Думаю.

Бекетов скептически покачал головой.

– Поставьте себя на наше место. Вламываетесь вы. В дерьме в самом прямом смысле этого слова… говорите, что убили полицейского. И не просто полицейского. Бросаете обвинения, но не называете ни одного конкретного имени. На нашем месте вы как бы поступили?

Я устало прикрыл глаза.

– Завел бы ДОП^[1]. Это ваша работа.

– Мы знаем, в чем заключается наша работа.

– Василий Викторович, – осторожно сказал Димыч, – Александр Вадимович в паникерстве никогда замечен не был. И основания для проверки тут есть.

Молчание прервал телефонный звонок. Бекетов снял трубку, послушал.

– Его у нас нет. Нет, вы ошиблись. До свидания…

Положил трубку.

– С Воткинского шоссе?

Бекетов покачал головой:

– С Госсовета.

Окольными путями меня вывели на стадион «Динамо» и дальше – в проулок, где меня подхватила заводская машина. Прямо в машине я переоделся. Злость кипела внутри… на себя… на все.

Опасная пружина была сжата до предела.

– Слушай, Вить, – сказал я. – Ты меня ведь у сотого подобрал. У меня была встреча с директором, так?

Витя ухмыльнулся:

– Так.

– Поехали.

– Куда?

– В больничку. На Воткинское шоссе.

Первая республиканская клиническая больница, главное лечебное учреждение Удмуртии, а теперь и всего анклава, была на Воткинском шоссе, можно сказать, что за городом. К счастью, у меня там был блат в виде Элины.

Блат, а также депутатские корочки – способствовали тому, что меня поставили под рентген. С рентгеновскими пленками сейчас – сами понимаете, печально. Рентген показал, что сломанных ребер нет. И то слава Богу. Но спину я сорвал сильно.

Устроили меня в палату. Одиночную, по блату. Пришла Элина – хорошо, что она меня не видела в том виде, в котором я заявился в управление ФСБ на Пушкинской. Я ей коротко и без подробностей рассказал, что произошло. Судя по ее лицу… не понравилось ей все это. И я ее понимаю.

– Осуждаешь?

Она головой покачала.

– Бросить бы тебе меня. Врача какого-то найдешь.

Она отрицательно покачала головой – снова.

– Почему?

– Потому что.

Я вздохнул.

– Дура ты. Как есть.

 
Время не ждет.
И мы как будто бы рады.
Травим друг друга изысканным ядом.
Вслух говорим то, что надо,
А себя оправдать – каждый повод найдет.
 

Группа «Чайф»

Вечером появился Димыч. С новостями.

– Короче, в квартире этой я не был, – рассказал он, – но разговаривал с человеком, который был. Выходит все вроде так – глава семейства где-то был укушен, пришел домой, обратился и съел семью. Потом пришли вы – он, соответственно, атаковал.

Я прикрыл глаза. Значит, ради создания правдоподобной картины они расправились со всей семьей.

– Короче, ни прокуратура, ни ментовка возбуждаться не будут. Это сто процентов. Им головняки ни к чему.

Да. Все правильно. Семью, наверное, убили так, чтобы они не смогли обратиться и стали кормом для монстра. Я такое в Вятском крае видел – там для таких целей обычно убивали ударом длинного шила в ухо, или в глаз, или в затылок. Уголовнички баловались – они как раз монстров откармливали – помните, я рассказывал, как мы их вешали? Вот за это и вешали, иногда по несколько десятков человек разом. Потом просто убили самого фигуранта и оставили рядом с запасами мяса.

Мрази.

– А вот те пальчики, которые ты сумел накатать, дали результат…

Димыч с видом победителя раскрыл лист бумаги, напечатанный на старом, дурном эпсоновском принтере. У нас они на вес золота…

– Коваль, Илья Игоревич, отслужил в ВДВ, затем поступил в полицию, специальное звание – капитан полиции, шестая ОРЧ. Уволен из органов по недоверию. Приговорен решением Набчелнинского горсуда к семи годам – тяжкий вред, повлекший смерть. Отбывал в Вятских лагерях, не в Тагиле.

И – выжил. То, что его не утопили в параше и не положили под молот, говорит о том, что не мент он был, а крыса. Продажная тварь.

Интересно, он киллер или просто тот, кто оказался под рукой?

– Слышал про него когда-то?

Димыч отрицательно покачал головой.

– А документы на него у нас выдавались?

Димыч невесело усмехнулся.

– Что, всю картотеку перерывать?

Верно. А также верно и то, что документы, как и раньше, выдает МВД, а не Минюст – его слили с МВД, чтобы бюрократию не разводить. И проверить, кому и что они выдали… ну вы поняли, да?

– А водила?

– А что – водила?

Правильно. Водила, он и есть водила, с него взять нечего. Понятно, что он предан должен быть как пес, иначе его и держать не будут.