Шепот за окном

4

Похоже, когда я подъехал к «Клубу 567», большинство детей играли во дворе. Паркуясь, я слышал разноголосый смех. Вид у них у всех был такой счастливый – такой нормальный, – и на миг мой взгляд скользнул по ним в поисках Джейка, в надежде увидеть его среди них.

Но, естественно, моего сына там не было.

Нашел я его внутри – он сидел ко мне спиной, сгорбившись над рисунком. Сердце немного кольнуло при виде его. Джейк мал для своего возраста и из-за этой позы казался еще крошечней и уязвимей, чем обычно. Словно пытался спрятаться в картинке, лежащей перед ним.

Кто смог бы его винить? Я знал, что ему тут не нравилось, пусть даже он никогда и не возражал против поступления сюда или не жаловался на это после. Но, похоже, у меня не было выбора. Со смерти Ребекки навалилось так много непосильных для меня событий: впервые мне пришлось самому отвести его в парикмахерскую; заказывать школьную форму; беспомощно теребить упаковочную бумагу, заворачивая его рождественские подарки, потому что я ничего нормально не видел из-за слез… Бесконечный перечень. Но по какой-то причине школьные каникулы оказались самым тяжелым испытанием. Как я ни любил Джейка, у меня не было возможности проводить весь день, все дни вместе с ним. Не чувствовалось, что осталось достаточно от меня самого, чтобы заполнить все эти часы, и хотя я проклинал себя за неспособность быть тем отцом, в котором он нуждался, правда заключалась в том, что иногда мне требовалось время и для самого себя. Чтобы забыть о пропасти между нами. Чтобы не обращать внимания на мою растущую неспособность нести свалившееся на меня бремя. Чтобы была возможность сломаться и поплакать немного, зная, что он вдруг не войдет и не увидит меня.

– Привет, дружок!

Я положил руку ему на плечо. Он не поднял взгляд.

– Привет, папа.

– Ну, чем занимался?

– Да так, ничем особенным.

Плечо под моей рукой едва уловимо дернулось. Казалось, его тело едва осязаемо, почему-то даже легче и мягче ткани футболки, которая на него надета.

– Поиграл тут кое с кем.

– Кое с кем? – переспросил я.

– С одной девчонкой.

– Класс! – Я наклонился над ним и посмотрел на лист бумаги. – И порисовать успел, я гляжу…

– Нравится?

– Ну, конечно! Просто здорово.

Вообще-то я не совсем понял, что там изображено, – вроде какой-то бой, хотя было совершенно невозможно определить, где какая сторона и что вообще происходит. Джейк очень редко рисовал что-либо статичное. Его рисунки словно оживали, на бумаге разворачивалось движение, так что конечный результат напоминал какой-то фильм, где ты видишь все сцены одновременно, накладывающиеся друг на друга.

Хотя Джейк был творческой личностью, и это мне нравилось. Это оказалось одним из направлений, в котором он напоминал меня самого – той связью, что нас объединяла. Хотя правда заключалась в том, что я едва ли написал хоть слово за те десять месяцев, что прошли после смерти Ребекки.

– Мы что, переезжаем в новый дом, па?

– Да.

– Выходит, тот человек в банке послушался тебя?

– Давай просто скажем, что я проявил творческую убедительность относительно щекотливого состояния моих финансов.

– А что такое «щекотливого»?

Меня почти удивило, что он этого не знает. Давным-давно мы с Ребеккой договорились разговаривать с Джейком как со взрослым, а если он не поймет каких-то слов, мы ему объясним. Он впитывал все, как губка, и частенько это приводило к странным результатам. Но «щекотливый» не было словом, которое мне хотелось бы объяснять ему прямо сейчас.

– Это означает повод для беспокойства для меня и человека в банке, – сказал я. – Не для тебя.

– Когда переезжаем?

– Как можно скорее.

– А как мы всё перевезем?

– Наймем фургон. – Подумав про деньги, я постарался перебороть укол паники. – Или просто перекинем всё на своей машине – хорошенько упакуем и сделаем несколько ходок. Наверное, абсолютно все взять с собой не получится, но можем перебрать твои игрушки и определить, что тебе хочется оставить.

– Я хочу оставить все, что есть.

– Посмотрим, хорошо? Я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь, но из очень многих ты уже вырос. Может, какому-нибудь малышу они больше понравятся…

Джейк ничего не ответил. Наверное, из многих игрушек он и вырос, но с каждой были связаны какие-то воспоминания. Ребекка всегда была ближе к Джейку, включая и игры, и я по-прежнему мог представить ее, сидящую на коленях на полу и передвигающую фигурки и кубики. Бесконечно, прекрасно терпеливая с ним во всем, в чем мне было трудно проявлять терпение. Его игрушки были вещами, к которым она прикасалась. Чем старше они становились, тем больше оставалось на них ее отпечатков пальцев. Невидимой концентрации ее присутствия в его жизни.

– Как уже сказал, я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь.

Что напомнило мне про его Пакет для Особых Вещей. Он лежал на столе рядом с рисунком – потертая кожаная папка, размером приблизительно с книгу в твердой обложке, закрывающаяся на застежку-молнию с трех сторон. На вид она напоминала органайзер без страниц, хотя бог знает, зачем Ребекке могла такая понадобиться.

Через несколько месяцев после ее смерти я перебрал кое-какие из ее вещей. Моя жена всю свою жизнь была большой барахольщицей, при всей своей практичности, и множество всякого ее старого хлама хранилось в коробках, убранных в гараж. Однажды я вытащил кое-что и стал просматривать. Некоторые вещи, совершенно не связанные с нашей совместной жизнью, относились к ее детству. Казалось, это должно было облегчить мне задачу, – но дудки. Детство является – или должно быть – счастливым временем, и все же я знал, что эти обнадеживающие, беззаботные артефакты привели к несчастливой концовке… Я невольно расплакался. Подошел Джейк, положил ладошку мне на плечо, и когда я не отреагировал сразу же, обхватил меня своими крошечными ручками. После этого мы просмотрели некоторые из этих вещей вместе; он нашел то, чему предстояло стать Пакетом, и спросил меня, можно ли ему это взять. Конечно же, можно, ответил я. Он может взять абсолютно все, что ему захочется.

Пакет был пуст на тот момент, но Джейк сразу же начал его заполнять. Некоторые из вещей перекочевали туда из запасов Ребекки. Там были письма, фотографии, мелкие безделушки. Рисунки, которые он нарисовал, какие-то важные для него предметы… Словно «хранитель» какого-нибудь чародея – вроде черной кошки или во́рона, – Пакет редко оказывался вдали от него, и, за исключением нескольких вещей, я и понятия не имел, что находится внутри. И не стал бы смотреть, даже если б подвернулась такая возможность. Это были его Особые Вещи, в конце концов, и только он имел право ими распоряжаться…

– Ну давай, дружок, – сказал я. – Собирай свои манатки, и пошли.

Джейк сложил рисунок и вручил мне. Что бы там ни было изображено, тот явно не был достаточно важен, чтобы удостоиться чести попасть в Пакет, – который он подхватил самолично и понес к двери, где на крючке висела его бутылка с водой. Я нажал на зеленую кнопку, отпирая дверь, и обернулся. Шэрон была поглощена мытьем посуды.

– Не хочешь попрощаться? – спросил я у Джейка.

Он обернулся в дверях и с секунду выглядел грустным. Я ожидал, что он попрощается с Шэрон, но вместо этого Джейк помахал пустому столу, за которым сидел в момент моего появления.

– Пока! – крикнул он. – Обещаю, что не забуду!

И, прежде чем я успел хоть что-то сказать, поднырнул под мою руку.

5

В тот день, когда умерла Ребекка, Джейка забирал я.

Днем, согласно собственному писательскому расписанию, я собирался поработать, и когда Ребекка спросила, не могу ли я забрать Джейка вместо нее, моей первой реакцией было раздражение. Согласно договору, следующую книгу предстояло сдать всего лишь через несколько месяцев, и бо́льшую часть дня я провел в безуспешных попытках хоть что-нибудь написать, – в смутной надежде, что в последние полчаса работы произойдет чудо. Но вид у Ребекки был бледный и дрожащий, так что я поехал.

На обратном пути в машине я изо всех сил старался задавать Джейку вопросы, как прошел его день, и абсолютно без толку. Совершенно стандартная ситуация. Либо он не помнил, либо не хотел разговаривать. Как обычно, казалось, что он куда охотней отвечал бы Ребекке, что, в сочетании с застрявшей книгой, заставляло меня чувствовать себя еще более тревожно и неуверенно, чем обычно. Едва мы подъехали к дому, как он молнией выскочил из машины. Можно он пойдет проведать мамочку? Да, сказал я ему. «Я уверен, что ей это понравилось бы. Но она не слишком хорошо себя чувствует, так что будь с ней помягче – и не забудь снять ботинки, потому что, сам знаешь, твоя мамочка терпеть не может беспорядка».

А потом я потолкался еще немного у машины, никуда не спеша и чувствуя обычную тоску – за что ни возьмусь, все наперекосяк! Медленно потянулся к дому, выложил барахло в кухне – и тут заметил, что ботинки моего сына не сняты и не оставлены в том месте, где я потребовал. Поскольку, естественно, он меня не послушался. В доме было тихо. Я предположил, что Ребекка пошла прилечь наверху, а Джейк поднялся к ней, и что всё в полном порядке.

Не считая меня.

И лишь наконец зайдя в гостиную, я увидел, что Джейк стоит в ее дальнем конце, возле двери, ведущей на лестницу, уставившись на что-то на полу, чего мне не было видно. Он стоял неподвижно, застыв, словно загипнотизированный тем, на что смотрел. Медленно подойдя к нему, я заметил, что Джейк совершенно не двигается, только дрожит всем телом. И тут увидел Ребекку, лежащую в самом низу лестницы.

После этого – словно провал. Знаю, что увел Джейка. Знаю, что позвонил в «Скорую». Знаю, что сделал все правильные вещи. Но хоть убей не помню, как я все это делал.

И что хуже всего, хоть он мне ничего и не говорил, я уверен, что Джейк прекрасно все помнит.

* * *

Десять месяцев спустя мы вместе прошли через кухню, где чуть ли не все свободные поверхности были уставлены тарелками и чашками, а небольшое пространство стола у стены, остававшееся на виду, покрыто пятнами и крошками. Игрушки, раскиданные по голым половицам передней комнаты, выглядели позабытыми и заброшенными. При всех моих разговорах о необходимости разобрать игрушки перед переездом, мы вроде уже пробежались по всему своему барахлу, взяли все, что нужно, и оставили остальное раскиданным, словно мусор. Уже несколько месяцев над домом словно нависала темная тень, которая со временем становилась лишь темнее, словно день, постепенно склоняющийся к вечеру. Казалось, что когда умерла Ребекка, дом наш начал понемногу рассыпаться на куски. Но что удивляться, она всегда была его сердцем…

– Можно я возьму свою картинку, папа?

Джейк уже стоял на коленях на полу, собирая раскатившиеся по углам разноцветные фломастеры.

– «Волшебный мир»?

– Ну пожалуйста!

– Да, конечно же, можно. – Я положил картинку рядом с ним. – Сэндвич с ветчиной?

– А можно лучше вкусненького?

– Давай потом.

– Хорошо.

Я расчистил немного пространства в кухне и намазал маслом два ломтя хлеба, потом вложил в сэндвич три ломтя ветчины и разрезал его на четыре части. Пытаясь прорваться сквозь депрессию.

Шаг за шагом. Продолжай двигаться.

Я не мог удержаться, чтобы не подумать о том, что произошло в «Клубе 567» – Джейк помахал на прощание пустому столу. Насколько я помню, у моего сына всегда водились воображаемые друзья того или иного рода. Он всегда был ребенком-одиночкой – было в нем что-то закрытое и интроспективное, что, казалось, отталкивало от него остальных детей. В хорошие дни я мог притворяться, будто это лишь потому, что он самодостаточен и счастлив в своей собственной голове, и твердить себе, что все это абсолютно естественно. Бо́льшую же часть времени это не доставляло мне ничего, кроме тревоги и беспокойства.

Ну почему Джейк не может быть как все другие дети?

Более «нормальным»?

Отвратительная мысль, я знаю, но мне лишь хотелось защитить его. Когда ты такой тихий одиночка, мир может быть довольно жесток, а я не хотел, чтобы Джейк прошел через то же самое, через что прошел я в его возрасте.

Неважно: до настоящего момента эти воображаемые друзья заявляли о себе практически незаметно – больше похоже на небольшие беседы, которые он вел сам с собой, – и я не был уверен, что мне нравится это новое достижение. Я ничуть не сомневался, что девчонка, с которой, по его словам, Джейк разговаривал весь день, существует лишь у него в голове. Впервые он признал нечто подобное вслух – разговаривая с кем-то перед другими людьми, – и это меня слегка напугало.

Естественно, Ребекку это ничуть не смущало. «Все нормально – просто позволь ему быть самим собой». А поскольку во многом она разбиралась гораздо лучше меня, я изо всех старался следовать ее совету. Но теперь… Теперь я терялся в догадках, не требуется ли ему реальная помощь.

Или, может, он действительно был просто самим собой.

Вот еще одна угнетающая вещь, с которой я должен был бы уметь справиться, но не знал как. Я не знал, что в такой ситуации будет правильным, или как стать ему хорошим отцом. Господи, была бы тут сейчас Ребекка!

«Как же мне тебя не хватает…»

Но лишь при одной этой мысли могли появиться слезы, так что я решительно оборвал ее и подхватил тарелку. И едва успел сделать это, как услышал из передней комнаты тихий голос Джейка:

– Да. – И тут же, словно в ответ на что-то, чего я не слышал: – Да, я знаю.

По спине у меня пробежал холодок.

Я тихонько подошел к дверям, но не стал переступать порог – просто стоял, прислушиваясь. Мне не было видно Джейка, но солнечный свет, льющийся через окно в дальнем конце комнаты, отбрасывал его тень на подушки дивана – бесформенный силуэт, даже не сразу узнаваемый, как человеческий, но немного двигающийся, словно раскачивающийся взад-вперед на коленях.

– Я помню.

Потом – несколько секунд молчания, в котором единственным звуком было биение моего сердца. Я осознал, что затаил дыхание. Когда Джейк заговорил опять, голос его звучал гораздо громче, и в нем явственно звучала тревога:

– Я не хочу им говорить!

И в этот момент я переступил через порог.

На миг я не был уверен, что именно ожидаю увидеть. Джейк сгорбился на полу в точности там, где я его и оставил; только теперь он смотрел куда-то вбок, позабыв про лежащий рядом рисунок. Я проследил за его взглядом. Никого там не было, естественно, но он так пристально смотрел на пустое место, что было легко представить чье-то присутствие в воздухе.

– Джейк? – тихонько позвал я.

Он не обернулся ко мне.

– С кем это ты там разговариваешь?

– Ни с кем.

– Но я же слышал твой голос.

И тут он слегка повернулся, опять подхватил фломастер и принялся рисовать. Я сделал еще один шажок вперед.

– Не будешь ли так добр отложить свой рисунок и ответить мне?

– Зачем?

– Потому что это важно.

– Я ни с кем не разговаривал.

– Как насчет отложить фломастер, потому что я тебя попросил?

Но он продолжал рисовать; рука его двигалась теперь энергичней, фломастер описывал отчаянные круги вокруг маленьких фигурок на бумаге.

Горечь обиды сменилась злостью. Так часто Джейк казался проблемой, которую я не в состоянии решить, и я ненавидел себя за беспомощность и безрезультативность! И в то же самое время негодовал на то, что он никогда не давал мне никакой подсказки. Никогда не делал шаг навстречу. Я ведь хотел помочь ему – хотел удостовериться, что у него все в порядке! И не чувствовал, что преуспею в этом в одиночку.

Я осознал, что слишком сильно сжимаю тарелку.

– Твой сэндвич готов.

Я поставил тарелку на диван и даже не стал смотреть, прекратит он рисовать или нет. Просто развернулся и направился обратно в кухню, где прислонился к столу и прикрыл глаза. По какой-то причине сердце гулко ухало в груди.

«Мне так тебя не хватает! – мысленно обратился я к Ребекке. – Жаль, что тебя сейчас здесь нет! По множеству причин, но в данный момент потому, что я не думаю, что справлюсь!»

Я расплакался. А и плевать. Джейк либо рисует, либо ест; сюда он не войдет. Зачем ему сюда входить – ведь здесь он увидит только меня… Так что все нормально. Мой сын вполне может иногда тихонько поговорить с людьми, которых не существует. Поскольку я говорю столь же тихо, мне тоже можно.

«Мне так тебя не хватает…»

* * *

В тот вечер, как и всегда, я отнес Джейка в постель. Как и всегда после смерти Ребекки. Он отказывался смотреть на место, в котором увидел ее тело, цеплялся за меня, затаив дыхание и зарывшись лицом мне в плечо. Так было каждый вечер, каждое утро, каждый раз, когда ему надо было в ванную. Я понимал, почему, но он становился тяжеловат для меня, и не только в плане веса.

Оставалось лишь надеяться, что скоро все изменится.

После того как Джейк уснул, я опять спустился вниз и сел на диван с бокалом вина и своим «Айпэдом», на который загрузил информацию о нашем новом доме. Вид фотографии на веб-сайте тоже вызывал у меня беспокойство, хотя и на каком-то другом уровне.

Можно было смело сказать, что как раз Джейк и выбрал этот дом. Я оказался неспособен поначалу увидеть его привлекательные стороны. Маленький, двухэтажный, отдельно стоящий – и даже не старомодный, а просто старый, с неуловимым налетом ветхости и запустения. Но было в нем и нечто диковатое. Окна казались странно расположенными, так что было трудно с ходу представить его внутреннюю планировку, а углы скатов крыши немного различались, отчего казалось, что дом пытливо – а может, даже сердито – склоняет голову набок. Но было также и более общее ощущение, мало поддающееся описанию – некое щекотание в затылке. Короче говоря, с первого же взгляда этот дом меня несколько нервировал.

И все же с того самого момента, как Джейк его увидел, он сразу на него запал. Что-то в этом доме полностью очаровало его – до такой степени, что он даже отказался смотреть остальные.

Когда Джейк сопровождал меня на первом осмотре, его этот дом словно загипнотизировал. Я же по-прежнему не был убежден в нашем выборе. Внутри оказалось довольно просторно, но мрачновато. Пыльные шкафы и стулья, пачки старых газет, картонные коробки, драный матрас в запасной комнате на первом этаже… Владелица, пожилая миссис Ширинг, рассы́палась в извинениях – все это принадлежало жильцу, которому она сдавала дом, объяснила женщина, и к моменту заключения сделки будет убрано.

Но Джейк был тверд, как камень, так что я организовал второй осмотр, на сей раз без него. Тогда-то и начал смотреть на дом совсем другими глазами. Да, вид у него был старомодный и малость перекошенный, но это придавало ему некий дворняжечий шарм. И то, что раньше представлялось сердитым взглядом, теперь казалось просто настороженностью, словно дом когда-то в прошлом обидели, и вам следовало постараться, чтобы завоевать его доверие.

Характер, предположил я.

Даже если так, мысль о переезде ужасала меня. Вообще-то в тот день какая-то часть меня надеялась, что банковский менеджер узрит истину сквозь полуправду, которую я скормил ему о своей финансовой ситуации, и отклонит мой ипотечный запрос. Хотя теперь я чувствовал облегчение. Оглядывая переднюю комнату, полную пыльных, разрозненных остатков жизни, которая у нас некогда была, я все ясней чувствовал, что мы оба не можем продолжать жить, как жили. Какие бы трудности ни ждали впереди, нам надо валить отсюда подобру-поздорову. И как трудно ни придется мне в ближайшие месяцы, моему сыну это нужно. Нам обоим это нужно.

Нам придется все начать с нуля. Там, где Джейка не придется носить на руках вверх-вниз по лестнице. Где он сможет найти друзей, которые существуют не только у него в голове. Где я не буду видеть в каждом углу своих собственных призраков.

Теперь, опять посмотрев на фото нашего нового дома, я подумал, что каким-то странным образом он подходит и Джейку, и мне. Что, как и мы сами, это белая ворона, которой трудно вписаться в какую-либо компанию. Что мы замечательно с ним сживемся. Даже название городка звучало тепло и ободряюще.

Фезербэнк^[4].

Звучало как название места, в котором мы будем в полной безопасности.

6

Как и Пит Уиллис, детектив-инспектор Аманда Бек хорошо знала о важности первых сорока восьми часов. Руководимой ею группе предстояло провести следующие двадцать из них за обследованием различных маршрутов, которые мог избрать Нил Спенсер, а также опросами родственников и созданием психологического портрета пропавшего мальчика. Были получены фотографии. Проанализированы его последние известные действия. А потом, на следующее утро, ровно в девять проведена пресс-конференция, где средствам массовой информации было представлено описание Нила и его одежды.

Родители Нила молчаливо сидели по бокам от Аманды, которая обратилась к возможным свидетелям с просьбой немедленно выйти на связь. Всех троих регулярно освещали вспышки фотографов. Аманда из всех сил старалась не обращать на них внимания, но чувствовала, что родители Нила болезненно реагируют на каждый ярко-белый всполох, слегка вздрагивая, как от укола.

– Просим граждан проверить гаражи и сараи на своих участках, – объявила инспектор собравшимся.

Говорить она старалась спокойно и без эмоций. Главной ее задачей на данный момент, помимо обнаружения Нила Спенсера, было смягчить страхи населения, и хотя она вряд ли могла заявить с ходу, что Нил абсолютно точно не похищен, но, по крайней мере, была вполне вправе прояснить, на чем в данный момент сосредоточено расследование.

– Наиболее вероятное объяснение заключается в том, что с Нилом произошел какого-то рода несчастный случай, – говорила Аманда. – И хотя он отсутствует уже пятнадцать часов, мы очень надеемся, что найдем его в добром здравии, и скоро.

В частных же беседах она не выказывала подобной убежденности.

* * *

Одним из первых действий, предпринятых Амандой по возвращении в управление, после того как пресс-конференция закончилась, был приказ без лишнего шума собрать всех лиц, ранее совершавших преступления сексуального характера, и подвергнуть их основательному допросу.

На протяжении дня территория поисков расширилась. Участки проходящей через городок реки – маловероятный вариант – были протралены драгами, и начался широкомасштабный подомовой обход. Анализировались записи с камер наблюдения. Их Аманда изучила лично – на них было видно начало пути Нила, но после того как он вышел на пустырь, следы его терялись, и больше он нигде не появлялся. Где-то между двумя определенными географическими точками мальчик бесследно исчез.

Окончательно вымотанная, Аманда потерла лицо, чтобы немного взбодриться.

Полицейские вновь отправились на пустырь, на сей раз при дневном свете, и обследование карьера продолжилось.

По-прежнему нигде не было и следа Нила Спенсера.

А вот в средствах массовой информации он появлялся регулярно. В новостях постоянно показывали его фотографии, особенно часто ту, на которой он застенчиво улыбался в футбольной рубашке, – это был один из немногих нашедшихся у родителей снимков, на котором мальчик выглядел радостным. В репортажах демонстрировались схематические карты, на которых ключевые места были обведены красными кружками, а возможные маршруты выделены желтыми пунктирными линиями.

Запись пресс-конференции тоже дали в эфир. Аманда просмотрела ее на своем планшетном компьютере уже тем же вечером, в постели, и подумала, что вид у родителей Нила на экране даже еще более пришибленный, чем показалось поначалу. На дневном инструктаже она предостерегла своих сотрудников, многие из которых тоже были родителями, что, хотя обстоятельства, окружающие исчезновение Нила Спенсера, неоднозначны и противоречивы, с его матерью и отцом следует обращаться с максимальной деликатностью. Не стоило и говорить, что родители они далеко не образцовые, но Аманда не подозревала их в том, что они каким-то прямым образом вовлечены в исчезновение своего сына. Согласно полицейским досье, отец привлекался за ряд незначительных правонарушений – появления в общественных местах в пьяном виде и нарушения общественного порядка, – но ничего такого, из-за чего к нему стоило приглядеться попристальней. Матери с полицией дела иметь не приходилось. Но, что более важно, оба, похоже, были действительно всерьез потрясены случившимся. И оба обошлись без взаимных упреков, как ни трудно это было представить.

Оба искренне хотели, чтобы сын вернулся домой.

* * *

Спала Аманда плохо и вернулась в управление ни свет ни заря. С момента исчезновения Нила прошло уже больше тридцати шести часов, и лишь считаные из них ей выпало потратить на отдых. Сидя у себя в кабинете, она размышляла о пяти категориях пропажи детей и все более приходила к весьма печальному заключению. Она не считала, что родители Нила бросили его или выгнали из дому. Если с ним произошел какой-то несчастный случай по пути домой, его уже давно нашли бы. Похищение кем-то из родственников представлялось крайне маловероятным. И хотя ничуть не исключалось, что он мог просто сбежать, она отказывалась верить, что шестилетний мальчишка мог бы так долго скрываться без денег или каких-либо припасов.

Не сводя взгляда с фото Нила Спенсера, прикнопленного к стене, Аманда прикинула вероятность самого кошмарного сценария.

Похищения кем-то, не являющимся членом семьи.

Люди в массе своей обычно считают это похищением каким-нибудь чужаком, но здесь как раз важна точность. Детей в этой категории редко похищают люди, совершенно им не известные. Чаще всего похититель уже имеет с ними какого-то рода приятельские отношения, заманивает их, как-то втирается в доверие, хотя и располагается где-то на периферии их повседневной жизни. Так что фокус расследования теперь сместился – те направления, которые на протяжении предыдущих полутора суток считались второстепенными, вышли на первый план. Друзья семьи. Семьи друзей. Более пристальное рассмотрение известных лиц, совершавших преступления сексуального характера. Интернет-активность в доме. Аманда вновь загрузила имеющиеся записи с камер наблюдения и принялась пересматривать их под другим мысленным углом, сосредоточившись теперь не столько на добыче, сколько на потенциальных хищниках, которые могли оказаться на заднем плане.

Родителей Нила опросили еще раз.

– Ваш сын не жаловался на нежелательное внимание со стороны других взрослых? – спросила Аманда. – Не упоминал ли он, что кто-то к нему пристает или пытается завязать отношения?

– Нет! – Уже сама по себе подобная мысль отца Нила крайне возмутила. – Я бы уж, елки-палки, с таким разобрался, как думаете? И вам, блин, не кажется, что я давно уже про такое упомянул бы?

Аманда вежливо улыбнулась.

– Нет, – сказала мать Нила.

Но не столь твердо.

Когда инспектор поднажала на нее, женщина признала, что действительно что-то такое припоминает. Тогда ей не пришло в голову куда-то сообщать об этом – и даже после того как Нил пропал, ведь это было так странно, так глупо, – и, во всяком случае, в тот момент она почти спала, так что едва ли даже помнит произошедшее.

Аманда вновь вежливо улыбнулась, хотя едва сдерживалась, чтобы не оторвать этой тупой тетке башку.

Через десять минут она уже поднималась в кабинет своего начальника, старшего детектива-инспектора Колина Лайонса. От усталости или от нервов, но Аманда едва унимала небольшую дрожь в ногах. Сам Лайонс тоже выглядел не лучшим образом. Он имел к расследованию самое непосредственное отношение и не хуже Аманды понимал ситуацию, с которой они с наибольшей вероятностью имеют дело. Но даже в таком случае это недавнее достижение отнюдь не было тем, что он хотел бы услышать.

– Это ни в коем случае не должно попасть в прессу, – тихо проговорил Лайонс.

– Согласна, сэр.

– А что мать? – Он вдруг поднял на нее встревоженный взгляд. – Ты предупредила ее, чтобы она никому про это не рассказывала? Вообще никому?

– Да, сэр.

«Да, мля, естественно, сэр!» Хотя Аманда сомневалась, что в этом есть необходимость. Тон некоторых публикаций и комментариев и без того был осуждающий и возмущенный, а родители Нила уже достаточно прочувствовали свою ответственность за произошедшее, чтобы намеренно взваливать на себя еще.

– Хорошо, – сказал Лайонс. – Потому что бог знает…

– Я знаю, сэр.

Откинувшись в кресле, он на несколько секунд прикрыл глаза, глубоко дыша.

– Ты в курсе про то дело?

Аманда пожала плечами. Про него вроде все в курсе. Но это не то же самое, что действительно знать.

– Не до мельчайших подробностей, – сказала она.

Лайонс открыл глаза и теперь сидел, уставившись в потолок.

– Тогда нам понадобится кое-чья помощь, – произнес он.

Сердце Аманды немного упало при этих словах. Для начала, последние два дня она работала буквально на износ, и ее особо не грела мысль о том, чтобы в данный момент делиться с кем-то наработками по делу. Во-вторых, для этого требовалось вызывать из небытия полузабытого призрака, имя которого было сейчас практически произнесено.

Фрэнк Картер.

«Шептальщик».

Бороться с людскими страхами теперь будет гораздо сложнее. Даже невозможно, если эта новая подробность выплывет наружу. Теперь им и в самом деле придется быть очень осмотрительными.

– Да, сэр.

Лайонс подхватил со стола телефон.

И таким вот образом – поскольку время, прошедшее с момента исчезновения Нила Спенсера, приближалось к критической отметке в сорок восемь часов, – детектив-инспектор Пит Уиллис оказался вновь привлечен к расследованию.