Читать книгу: «Протокол: Ампутация»

Глава I. Разрыв

У тишины был вкус. Вкус свежесмолотого кофе, горьковатый и плотный, как земля после дождя. У нее был цвет – янтарный, пробивающийся сквозь стеклянный кофейник, в котором лениво кружилась последняя капля. У нее был вес, ощутимый в тяжести керамической чашки, согревавшей ладони. Эта тишина была моим главным достижением за двадцать шесть лет жизни. Я не заработал ее. Я вырвал ее с мясом из глотки прошлого, и теперь она принадлежала мне. Каждое утро я просыпался и слушал ее, как слушают биение сердца любимого человека.

Солнечный луч, острый, как хирургический ланцет, резал комнату пополам, вскрывая в воздухе мириады танцующих пылинок. Он падал на светлый паркет, на котором я стоял босиком, и тепло дерева проникало в ступни, заземляло, напоминало, что я здесь. В этой квартире. В этом городе. За тысячу километров от того места, которое мозг отказывался называть домом. Это была моя крепость, выстроенная из отказов, из оборванных разговоров, из заблокированных номеров. Год абсолютной, стерильной тишины.

Телефон лежал на столешнице черным прямоугольником безмолвия. Он был частью этого мира, этого порядка. Будильник, навигатор, музыка. Инструмент. Но я всегда знал, что он еще и портал. Запечатанный вход в склеп, который рано или поздно кто-нибудь попытается вскрыть.

И этот момент настал.

Он не зазвонил. Он завибрировал. Резко, зло, как конвульсия пойманного в банку шершня. Звук вгрызся в гранитную столешницу, в кости черепа, в пломбы зубов. Чашка в руке дрогнула, фарфор стукнул о ноготь. Я посмотрел на экран, и янтарный мир рухнул.

«Племянник».

Это имя было ключом. Ключом, который одним поворотом отпирал все замки, что я так тщательно возводил.

Мое тело среагировало раньше, чем мозг успел отдать приказ. Желудок сжался в ледяной кулак, который, казалось, вот-вот вышибет позвоночник через спину. По затылку пополз холодок, не предвещающий ничего, кроме падения в бездну. Во рту появился отчетливый привкус меди, вкус детского страха, когда прячешься под кроватью и слышишь тяжелые шаги за дверью. Тело помнило. Оно не забыло ничего. Оно хранило в каждой клетке протокол ужаса, готовый к мгновенной активации.

Пальцы разжались сами собой. Чашка, моя тяжелая, надежная крепость утренней тишины, накренилась и выплеснула обжигающую жидкость на кисть. Боль – острая, настоящая – должна была вернуть меня в реальность. Но она лишь стала частью общего кошмара. Кофе растекался по полу, как темная, уродливая кровь из старой раны. А телефон продолжал жужжать.

Я ответил. Я не знаю, почему. Возможно, это был рефлекс. Рефлекс спасателя, который в меня вбивали годами, как гвозди в крышку гроба.

– Да.

Голос был чужим, сиплым. Голос человека, которого только что вытащили из-под воды.

– Лёх, привет… Тут это… с бабкой беда.

Лёх. Не Алексей. Не «брат». Лёх. Короткое, как удар под дых. Слово из того мира. В голосе племянника была паника, но не та, искренняя. А паника человека, на которого свалили непосильную ношу и он отчаянно ищет, на кого ее перекинуть. Я был его целью. Его единственным решением.

– Что случилось? – спросил я, и в тот же миг возненавидел себя за этот вопрос. Вопрос – это вовлеченность. Это открытая дверь.

– Она в больнице… Короче, у нее пупок порвался… Там… там кишки видно, Лёх. Врачи говорят, операция срочно нужна, сетку ставить. Она уже неделю так ходила…

Неделю. Кишки. Видно.

Слова не складывались в картину. Они взрывались в голове осколочными гранатами. Мир перед глазами сузился до черного прямоугольника телефона в руке и расползающейся коричневой лужи на полу, которая вдруг стала похожа на рваную рану. Воздуха не хватало. Легкие горели. Тело хотело бежать, сжаться в комок, исчезнуть. Это была не тревога. Это был животный, первобытный ужас не перед ее болью. А перед тем, что эта боль значила для меня. Это был не зов о помощи. Это был вой сирены, оповещающей о том, что стены моей крепости пробиты. Капкан, из которого я так долго выбирался, отгрызая собственную лапу, снова щелкнул где-то рядом.

И тогда, внутри черепа, за паникующими синапсами, что-то щелкнуло. Словно в аварийной ситуации включился резервный генератор. Эмоциональная буря не утихла, нет, она все так же бушевала в крови, гнала ледяной пот по спине, заставляла сердце биться о ребра, как птица о прутья клетки. Но над этой бурей, в полной, стерильной тишине рубки управления, включился свет. За пульт сел он. Аналитик.

«Стоп. Анализ входящих данных», – прозвучал в голове голос, лишенный тембра и эмоций. Это был мой собственный голос, но очищенный от всего человеческого. Голос, который спас меня год назад.

«Триггер: входящий вызов от агента «Племянник». Цель агента: передача ответственности. Инструмент: эмоциональный шантаж, основанный на шокирующей информации».

Я смотрел на пролитый кофе. На свои дрожащие пальцы. На безжалостный солнечный луч, который теперь не грел, а обнажал беспорядок. Тело было в панике. Но разум, его холодное, отстраненное ядро, уже работало.

«Информация: Объект «Мать» находится в критическом состоянии. Диагноз 1: ущемленная грыжа с перфорацией кожных покровов. Запущенность: одна неделя. Это не несчастный случай. Это результат многолетнего систематического саморазрушения. Алкоголизм, ожирение. Логичный финал. Не форс-мажор».

Племянник в трубке что-то говорил. Про ее мужика Вовчика, который «не справляется», про то, что «нужен ты, только ты сможешь». Слова пролетали мимо, как мусор, подхваченный ветром. Аналитик их фильтровал, отсеивая эмоциональную шелуху и оставляя только факты.

«Запрос: немедленное прибытие Субъекта (меня) на территорию угрозы. Истинная цель запроса: назначение Субъекта на роль единственного ответственного за уход, финансовое обеспечение и принятие решений. Это не просьба о помощи. Это попытка полной экспроприации всех ваших ресурсов: времени, денег, психического здоровья».

Вспыхнула короткая картинка из прошлого. Мне лет десять. На кухне пахнет водкой и жареной картошкой. По маленькому телевизору показывают «Тома и Джерри», мультяшные звуки смешиваются с глухими ударами из спальни. Я сижу, вцепившись в стул, и смотрю на экран, делая вид, что ничего не слышу. Мать потом выйдет, с красными пятнами на шее, и, как ни в чем не бывало, спросит, буду ли я есть. А я кивну. Потому что так надо. Потому что это – норма. А на фоне будет смеяться мультяшный кот. Вот он, контраст. Вот оно, то милое, что происходит на фоне кровавого ужаса. Их мир.

Аналитик погасил воспоминание.

«Эмоциональная реакция Субъекта – паника, страх – является ответом на триггер. Тело реагирует не на текущую ситуацию, а на совокупность предыдущих угроз. Система распознает паттерн «ловушка». Текущая задача: не поддаться рефлекторной реакции. Взять под контроль физиологию. Стабилизировать состояние. Перейти от роли жертвы к роли оператора».

Я сделал вдох. Медленный, через нос, как меня учил этот внутренний голос. Я почувствовал, как холодный воздух обжигает носоглотку. Я вцепился пальцами в край столешницы. Холодный камень. Он настоящий. Он здесь. В моей квартире. Я – здесь.

Племянник замолчал, ожидая ответа. Ожидая взрыва эмоций. Сочувствия, ужаса, обещаний. Он ждал старого Лёху. Мальчика, который все бросит и примчится спасать. Мальчика, который боится быть «плохим сыном».

Но мальчика больше не было. Его убил Аналитик.

«Стратегия: «Серая стена». Не давать эмоциональной реакции. Не давать обещаний. Не принимать решений в состоянии аффекта. Только сбор информации. Перехватить инициативу».

Я выдохнул.

– Она в какой больнице? В районной?

Мой голос удивил даже меня. Он был ровным. Холодным. Словно принадлежал хирургу, который смотрит на снимок, а не на человека. Никакой паники. Никакого страха. Только ледяное, звенящее спокойствие.

Племянник в трубке на секунду запнулся. Он не ожидал такого тона. Он ожидал чего угодно, но не этого. В его сценарии я должен был уже паковать вещи.

– Да… да, в районке. Ее Вовчик привез…

– Еще что-то врачи сказали? Кроме операции.

Я все еще смотрел на пролитый кофе. На эту уродливую рану на моем чистом полу. И я понимал, что это не просто пятно. Это было предложение. Мне предлагали вернуться в мир, состоящий из таких вот ран. Гниющих, запущенных, которые никто не хотел лечить, а лишь прикрыть тряпкой и сделать вид, что все в порядке. Мне предлагали снова стать этой тряпкой.

Телефон в моей руке был холодным и тяжелым. На его черной, выключенной после разговора поверхности я увидел свое отражение. Бледное лицо, расширенные зрачки. Но взгляд… Взгляд был чужим. Это был взгляд Аналитика.

Разрыв произошел. Не там, в ее теле. А здесь. В моей голове. Окончательный разрыв между тем, кем меня заставляли быть, и тем, кем я должен стать, чтобы выжить.

Операция началась. И пациентом в ней был я.