Читать книгу: «Метод Ильина. Голос из ниоткуда»

Пролог: Эхо на мокром асфальте

Дождь начался внезапно, как будто небо прорвало по шву. Он не стучал, а шипел по асфальту, превращая свет фонарей в расплывчатые желтые пятна. Тринадцатилетний Леша прижался лбом к холодному стеклу пассажирского окна, рисуя пальцем на запотевшем стекле абстрактные завитки. В машине пахло жареной картошкой из столовой и автомобильным освежителем с приторным запахом «альпийской свежести».

Его старший брат Вадим вел машину легко, почти небрежно, одной рукой покручивая руль, другой настраивая радио. Из колонок лилась какая-то ритмичная, незнакомая Леше музыка. Вадим что-то напевал себе под нос, отбивая такт пальцами по рулю. Он был счастлив. Сегодня он выиграл свои первые серьезные гонки – пусть и подпольные, на заброшенном аэродроме, но для него это был шаг в мечту.

– Вот куплю себе нормальный тачку, а эту тебе на запчаки оставлю, – ухмыльнулся Вадим, подмигнув брату. – Будешь девушек моем мерседесе катать.

Леша фыркнул, но внутри потеплело. Он гордился братом до боли в груди.

Машина свернула на пустынную загородную трассу. Дождь усиливался. Ветер бросал в стекло мокрые листья. Вадим прибавил скорость, щурясь в полосу света от фар. Он знал эту дорогу как свои пять пальцев.

И вдруг его улыбка исчезла. Взгляд стал сосредоточенным, острым.

– Что за черт? – пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида.

Леша обернулся. Сзади, пробиваясь сквозь пелену дождя, к ним приближались фары какого-то большого автомобиля. Он шел слишком близко и слишком быстро.

– Да что он себе думает? – Вадим жестом показал, чтобы тот пристроился на своей полосе.

Но внедорожник не сбавил ход. Наоборот, он прижался еще ближе, слепя огромными ксенонами. Он был темным, цвета спелой вишни.

– Дурак! – крикнул Вадим и резко дернул руль вправо, уступая дорогу.

Внедорожник поравнялся с ними. На секунду в соседнем окне мелькнуло чье-то лицо – неясное, размытое потоками воды, но показавшееся Леше до жути сосредоточенным. И в тот же миг темная масса внедорожника резко, без всякой причины, пошла на сближение.

Раздался оглушительный, скрежещущий звук металла о металл. Их маленькую машину резко бросило в сторону. Вадим выругался, изо всех сил выкручивая руль, пытаясь выровнять снос. Колеса потеряли сцепление с мокрым асфальтом.

Леша на мгновение встретился с взглядом брата. В его глазах не было страха. Была ярость. И понимание. Странное, леденящее понимание.

– Держись! – успел крикнуть Вадим.

Мир перевернулся. Звуки смешались в оглушительную какофонию: визг тормозов, лязг, звон бьющегося стекла, чей-то крик – его собственный. Свет фар бешено закрутился, выхватывая из тьмы куски асфальта, небо, землю.

Удар. Глухой, костный. И тишина.

Давящая, оглушительная тишина, нарушаемая только шипением дождя и треском остывающего двигателя. Леша лежал на боку, пристегнутый ремнем, вверх ногами. В ушах звенело. Все тело ныло. Он попытался пошевелиться, но не смог. Сквозь треснувшее лобовое стекло он видел перекошенный мир: колесо их машины, бестолково торчащее в воздухе, и темную полосу кювета.

Потом он услышал другой звук. Низкий, спокойный рокот мотора. Он повернул голову, превозмогая боль. Наверху, на краю дороги, стоял тот самый темно-бордовый внедорожник. Его фары, как глаза хищника, были направлены в кювет. Дверь не открывалась. Никто не спешил на помощь.

Затем фары моргнули раз, другой, и автомобиль медленно, почти величественно, тронулся с места и растворился в ночи и дожде.

Леша остался один. В тишине. Рядом с неподвижным телом брата. И в его сознании, отупелом от шока, навсегда отпечатались три вещи: скрежет металла, запах бензина и горячего масла, и тень человека за стеклом машины, которая их убила. Тень, которая молча наблюдала, чтобы убедиться, что работа сделана.

Он закрыл глаза. И его собственное молчание, тяжелое и липкое, как смола, поглотило его с головой.

Глава 1: Мальчик и призрак

Тишина в кабинете была иной. Не густой и насыщенной, как во времена сессий с Денисом, и не тяжелой, тревожной, полной предчувствий, как в дни работы с Катей. Она была пустой. Разряженной. Как воздух в комнате после долгой болезни пациента – спасительной, но оттого еще более гулкой и неестественной.

Марк Ильин медленно расхаживал по кабинету, и его шаги отдавались глухим стуком по старому паркету. Он пытался вернуться к рутине, к расписанию, к обычным пациентам с их, как ему раньше казалось, сложными, но теперь такими простыми и понятными проблемами – школьными фобиями, подростковым бунтом, семейными конфликтами. Но все это отскакивало от него, как горох от стены. Его профессиональная кожа, прочная и эластичная до дела Семеновой, теперь казалась истончившейся, протертой до дыр. Каждый жалобный взгляд подростка, каждый вздох родителя он пропускал через призму того ада, что видел. И их проблемы меркли, становились призрачными.

Он остановился у книжного шкафа. Его пальцы сами потянулись к старой фотографии – он, десятилетний, и Аня, семилетняя, с двумя косичками. Но сейчас, к своему удивлению, он не почувствовал привычного укола вины. Вместо него возник другой образ – Катя Семенова, выходящая из клиники в тот последний день. Слабая улыбка, но прямой взгляд. Взгляд человека, который прошел через тьму и несет ее в себе, но больше не боится.

Он спас ее. Не полностью, не до конца – такие раны не заживают совсем. Но он дал ей шанс. И в этом был странный, горький покой.

Его взгляд упал на журнальный столик. Там, на бархатной подушечке, лежали три карандаша – черный, серый, темно-синий. Он не убрал их после отъезда Кати. Они лежали как трофей, как напоминание и как предупреждение. Инструменты, которые стали оружием в войне с молчанием.

Марк вздохнул, отвернулся от полки и подошел к столу, заваленному бумагами. Он пытался наверстать упущенное за время работы с Петровой – отчеты, истории болезней, планы сессий. Но буквы расплывались перед глазами. Он ловил себя на том, что в такт тиканью настенных часов его пальцы бессознательно выстукивают по столу тот самый ритм, что он когда-то уловил у Кати – ритм ее скрытого, внутреннего метронома.

Сопротивление материалом, – с легкой иронией подумал он. Но на этот раз материалом сопротивлялся он сам. Его собственная душа, истощенная чужими демонами, отказывалась возвращаться в спокойное, размеренное русло.

Именно в этот момент зазвонил телефон. Резкий, пронзительный звук в тишине кабинета заставил Марка вздрогнуть. Он посмотрел на экран. «Майор Петрова».

Сердце на мгновение екнуло, привычно откликнувшись на ее имя адреналином. Он взял трубку, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Светлана, добрый день. Какие ветры?

– Ильин, ты сидишь? – ее голос был не таким, как обычно. В нем не было ни привычной циничной усталости, ни служебного задора. В нем слышалась странная, несвойственная Петровой нота – смесь скепсиса и чего-то похожего на суеверный страх. – У меня тут… аномалия. Не по твоей части, казалось бы. Но я чутьем чую, что пахнет жареным. Сильно.

Марк нахмурился, инстинктивно садясь в кресло. Он знал это «чутье» Петровой. Оно никогда его не подводило.

– Говори. Я слушаю.

– Мальчик. Леша. Тринадцать лет. Месяц назад стал свидетелем гибели старшего брата – ДТП на загородной трассе. Официальная версия – несчастный случай. Виноват сам брат, превысил, не справился с управлением на мокрой дороге. Все чисто.

– И что? Посттравматическое расстройство, гнев, отрицание, – автоматически, по накатанной, отозвался Марк. – Подсознание отказывается принимать случайность, ищет виноватого. Классика.

– Так я думала, – парировала Петрова. – Но есть нюанс. Очень тревожный нюанс. Мальчик с тех пор… разговаривает с его призраком. Вслух.

Марк почувствовал легкое разочарование.

– Светлана, вербальные галлюцинации на почве острой травмы и горя – явление не редкое. Психика создает компенсаторный образ, чтобы справиться с утратой. Это больно, но…

– Ильин, заткнись и слушай! – резко оборвала она. – Я не о детских шепотах «мамочка, прости» в подушку! Он ведет с ним полноценные диалоги. Спорит. Задает вопросы. Получает ответы. И самое главное… – она сделала драматическую паузу, – в этих «разговорах» мальчик вдруг начал выдавать такие детали о той ночи, которых знать не мог. Технические подробности об автомобиле брата, о дороге, о манере вождения. Вещи, которые не вписываются в версию о несчастном случае. Следователь, ведущий дело, человек трезвый, уже готов списать все на потусторонщину и закрыть дело. А я… я думаю, он что-то видел. Что-то такое, что его психика отказалась принять, и теперь правда прорывается наружу вот в такой, изуродованной форме. Через этот чертов «голос».

Марк замер. Его профессиональное чутье, до сих пор дремавшее, вдруг проснулось и насторожилось, как старый охотничий пес, уловивший знакомый запах. Правда, прорывающаяся через психическую защиту. Он слишком хорошо знал этот механизм. Катя Семенова была живым доказательством его работы.

– Где он сейчас? – спросил Марк, и его голос стал собранным, острым.

– В детском отделении городской клинической больницы. Официально – наблюдение после травмы. Неофициально – его мать в панике, врачи разводят руками, а я не хочу спускать это дело под сукно. Мне нужен твой взгляд, Ильин. Не как следователя, а как того, кто может услышать крик в самом молчании.

– Хорошо, – Марк уже листал свой ежедневник, отменяя встречи. – Я приеду. Сегодня. Дай мне адрес и данные лечащего врача.

– Уже отправила на твою почту. И, Марк… – в голосе Петровой снова послышалась неуверенность. – Будь готов. Это… жутковато. Я сама слышала.

Больница встретила его знакомым запахом антисептика, бедности и страха. Детское отделение было чуть светлее, на стенах висели кривые рисунки, но общая атмосфера безысходности была той же. Лечащий врач, немолодая женщина с усталым лицом и добрыми глазами, встретила Марка без особого энтузиазма.

– Доктор Ильин? Майор Петрова предупреждала. Алексей Гордеев, палата 314. – Она вздохнула. – Сложный случай. Физически – легкое сотрясение, ушибы. Прошли. А вот с головой… Мы даем легкие седативные, но это не помогает. Он просто… отсутствует. Почти все время. А когда возвращается… начинается это.

– «Это»? – уточнил Марк.

– Он разговаривает с братом. Как будто тот сидит с ним на кровати. Очень реалистично. Иногда смеется его шуткам. Иногда плачет. А иногда… – врач понизила голос, – говорит такие вещи, что у меня волосы дыбом встают. Про какие-то детали аварии. Будто он не просто ребенок, а… эксперт-криминалист.

Марк кивнул, благодаря ее. Он попросил не сопровождать его. Ему нужно было первое, чистое впечатление, без чужих интерпретаций.

Палата №314 была полутемной. Шторы были задернуты, лишь узкая полоса света падала на пол. В комнате стояли две кровати, одна – пустая, застеленная серым больничным бельем. На второй, у окна, сидел мальчик.

Алексей Гордеев был худым, почти тщедушным, с бледным, испуганным личиком и большими карими глазами, казавшимися не по возрасту взрослыми. Он сидел, поджав под себя ноги, и смотрел в стену перед собой. Но его взгляд был не пустым, как у Кати в первые дни. Он был сосредоточенным. Он во что-то всматривался.

Марк тихо прикрыл за собой дверь и на несколько секунд замер у порога, давая мальчику привыкнуть к своему присутствию. Он не стал представляться или задавать вопросы. Он просто наблюдал.

Леша не шелохнулся. Казалось, он даже не заметил прихода Марка. Его губы были плотно сжаты. В палате царила тишина, нарушаемая лишь равномерным дыханием ребенка и отдаленными госпитальными звуками.

И вдруг мальчик вздрогнул. Его плечи напряглись. Он медленно, очень медленно повернул голову и уставился в пустой угол комнаты, между шкафом и тумбочкой. В его глазах вспыхнула надежда, смешанная со страхом.

– Вадь? – прошептал он так тихо, что Марк едва расслышал.

Пауза. Леша словно прислушивался к чему-то, что было слышно только ему. Его лицо исказилось гримасой нетерпения.

– Ну? Ты где? Я тебя не вижу…

И снова пауза. Более длинная. Марк, затаив дыхание, следил за малейшим изменением в его позе, в мимике. Это был не бред. Это был диалог. Мальчик реагировал на паузы, на невидимые реплики.

– Но я же видел! – вдруг выкрикнул Леша, и его голос сорвался на высокой ноте. – Я видел его фары! Они были… они были слишком близко! Он нас толкнул!

Сердце Марка заколотилось. «Он нас толкнул». Это уже не было описанием несчастного случая. Это было описание нападения.

Леша снова замолк, слушая своего невидимого собеседника. Он кивал, потом качал головой, его пальцы судорожно вцепились в край одеяла.

– Не знаю… – прошептал он в ответ на невысказанный вопрос. – Темный. Большой. Как у дяди Вити, помнишь? Только… с другим звуком. У того тарахтел, а этот… шипел. Как змея.

Марк почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Мальчик давал сенсорные, чрезвычайно конкретные описания. Темный. Большой. Звук мотора – шипящий. Это были не абстракции горя. Это были детали. Улики, запертые в травмированном сознании.

– Почему? – вдруг спросил Леша, и в его голосе послышались слезы. – Почему он это сделал? Мы же ему ничего не сделали!

Он снова умолк, и на этот раз его лицо исказилось от ужаса. Он отшатнулся, будто от удара, и прижался спиной к стене.

– Нет… Нет, не надо! – он замотал головой, закрывая лицо руками. – Я не буду! Я никому не скажу! Только уходи! Уходи отсюда!

Это был уже не диалог с братом. Это был разговор с кем-то другим. С тем, кто угрожал. Голос Леша изменился, стал старше, грубее, пародируя чужую речь:

– «Заткнись, щенок… Ты ничего не видел… Забудешь – останешься жить…»

Марк не выдержал. Он сделал шаг вперед, нарушив незримую границу.

– Леша? – мягко позвал он.

Мальчик вздрогнул, как от электрического разряда. Его глаза, полные слез и ужаса, уставились на Марка. В них не было узнавания, лишь животный страх.

– Я… я ничего не видел! – выдохнул он, сжимаясь в комок. – Уйдите! Я ничего не видел!

И он разрыдался. Тихо, безнадежно, уткнувшись лицом в колени. Призрак исчез. Остался только напуганный до смерти ребенок.

Марк стоял посреди палаты, и его профессиональное спокойствие было взорвано. Перед ним был не просто случай посттравматического стресса. Это была живая крипта с зашифрованным внутри свидетельством. Мальчик видел убийство. И его психика, чтобы защитить его, разделила реальность на две части: явную, где был несчастный случай, и скрытую, где жила правда, облеченная в форму призрака брата.

Петрова была права. Здесь пахло жареным. Пахло убийством.

Марк медленно подошел к кровати и сел на край, не приближаясь к мальчику.

– Леша, – снова сказал он, и его голос был тихим и твердым, как камень. – Меня зовут Марк. Я тот, кто приходит, когда страшно говорить. И мне не нужно, чтобы ты говорил со мной. Мне нужно, чтобы ты позволил мне послушать. Послушать твое молчание. Оно мне многое рассказывает.

Леша не ответил. Его плечи продолжали содрогаться от рыданий. Но Марк знал – семя брошено. Первый контакт установлен. Невербальный, хрупкий, но контакт.

Он посмотрел в тот пустой угол, где минуту назад для Леши разворачивалась драма. И ему почудилось, что он чувствует легкое, ледяное дуновение. Не призрака погибшего брата. А призрака правды, которая требовала, чтобы ее услышали.

Выйдя из палаты, Марк достал телефон. Его пальцы сами набрали знакомый номер.

– Светлана?

– Ну? – голос Петровой выдавал напряжение.

– Ты была права. Это не галлюцинации. Это свидетельские показания. Зашифрованные и вытесненные, но показания. Начинай копать глубже. Особенно детали по автомобилю брата и по самой трассе. И найди всех, кто мог быть на той дороге той ночью. Всех.

Он положил трубку и, прежде чем выйти на улицу, обернулся, чтобы бросить последний взгляд на дверь палаты №314. Охота начиналась. И на этот раз его проводником в лабиринт чужой травмы был не молчаливый стратег, а мальчик, слышащий голоса. Голос из ниоткуда, который знал правду об убийстве.