Читать книгу: «Плац. Том 1», страница 4

Глава 3

Прошло уже достаточно времени с того момента, как от кованых ворот ограды отъехал извозчик, из брички которого выгрузилась чета Сараниных, а в комнатах всё ещё царила та суета, что присуща домам, в которые возвратились после долгого отсутствия их хозяева. Гремели по этажам торопливые шаги прислуги, доносились звуки сдвигаемых предметов, причитания хозяйки, вслед за которыми слышался оправдательный говор то горничной, то кухарки. Они на пару тут же бросались заметать, замывать, протирать и двигать… Постепенно шум смещался куда-то вверх и терял силу.

Когда на первом этаже, наконец, воцарилось спокойствие, Николай Ильич развернулся к окну, и враз обомлел. На том месте, где только что стояла их повозка, он увидел того самого господина, который насторожил его своим подозрительным видом на вокзале.

– Не может быть! – прошептал Николай Ильич, и отпрянул от окна, словно его могли увидеть снаружи.

Тем временем мужчина окинул скучающим взглядом фасад дома Сараниных, прошёл вдоль ограды, и скрылся в переулке.

Николай Ильич ещё некоторое время стоял, глядя на улицу. Затем медленно развернулся и направился наверх, с каждым шагом ускоряясь.

В комнату он уже влетел.

Ольга освободилась от платья и перебросила его через стоящую у комода ширму. В корсете и в розовых, с рюшками атласных панталонах, она выглядела менее привлекательно, если не сказать, что совсем плохо. Складки на рыхлом, выпирающем животике, бугры подкожного жира на узких бёдрах и короткие ножки делали её похожей на нелепое творение студента-первогодка Академии художеств. Зная это, она стеснялась своей внешности и при Николае Ильиче предпочитала быть постоянно одетой. Однако сейчас его появление Ольгу не смутило, не до того. При виде перепуганного мужа, она побледнела.

Собираясь с мыслями, Николай Ильич обвёл взглядом комнату, словно желая убедиться, что кроме них здесь никого нет, и с шумом перевёл дыхание.

– Ну, что же ты молчишь?! – возмутилась Ольга Иннокентьевна.

Давая понять, что страдает нетерпением и напугана, она надула щёки, сдвинула строго брови и осуждающе-зло уставилась на супруга.

– Надо срочно всё спрятать! – прошептал Николай Ильич, ища взглядом злосчастную шляпку.

В швейцарской деревне Кинталь, по настоянию товарищей, головной убор жены отдавали в специальную мастерскую, где искусно спрятали в неё бумаги. Сейчас шляпка лежала на стуле с высокой спинкой.

– Что случилось? – спросила Ольга Иннокентьевна, с опаской косясь на оставленные открытыми высокие двустворчатые двери и потребовала: – Не пугай меня!

– Я ничуть не пугаю! – молвил громким шепотом Николай Ильич и округлил глаза.

По его мнению, этот знак должен был дать понять, чтобы она говорила тише. Мало ли? Кто знает, с кем за их отсутствие прислуга общалась? Может, уже тот же Иван осведомителем заделался в охранку?

В свою очередь, Ольга Иннокентьевна не могла взять в толк, что так напугало её благоверного, и от этого женщине стало ещё страшнее. К тому же она не понимала, почему Николай Ильич таращится и страшно крутит глазами. Что, если это у него нервное?

– Ну, что же вы? Говорите! – потребовала Ольга Иннокентьевна, странным образом переходя на светскую манеру разговора, которую в кругу революционеров считали пережитком прошлого.

Николай Ильич, словно не слыша супруги, прошёл через комнату и взял в руки злосчастную шляпку.

– Только что, перед домом, я видел шпика! – объявил он заговорщицким шёпотом. – Он был у поезда… Да… Точно так! Он на нас там смотрел не таясь, покуда багаж получали…

– Бросьте! – сказала Ольга Иннокентьевна и вдруг успокоилась. – Вам постоянно что-нибудь мерещится!

– Прекрати! – потребовал Николай Ильич и гневно сверкнул глазами. – Прекрати немедленно обвинять меня в трусости! Твоя манера вести себя со мной подобным образом от непонимания того, чем мы заняты на самом деле и какой вред таит наша с тобой работа для самого государя императора!

– Мания у тебя, дорогой! – стыдила супруга с иронией в голосе. – Какой может быть от нас вред? Не смеши! Забавы ради, да за деньги товарищи развлекаются… Какой никакой кому приработок.

– Как ты смеешь?! – открыл было он рот, но поперхнулся воздухом и замолчал.

Ольга отвернулась к зеркалу и стала протирать лицо салфеткой.

– Который раз подряд вот так паникуешь, – вспомнила она и добавила: – А ещё никто с обыском не нагрянул.

– Как ты не понимаешь?! – возопил Николай Ильич, захлебываясь от негодования. – Это дело времени! Охранка может год следить и собирать улики…

– Какой толк от твоей охранки?! Дармоеды! – возразила Ольга Иннокентьевна насмешливо. – Вон, Кузьмин, дружок твой! – с этими словами она показала рукой куда-то в сторону стены, словно человек, о котором говорила, сидел в соседней комнате. – Сколько раз его заарестовывают и всё нипочём! Ему для важности это только на руку.

– Он выпил в ресторане и стал хвалиться тем, что состоит в партии большевиков и ничего не боится, – стал рассказывать Николай Ильич. – При этом швырялся приборами. За то его и взяли. Потом всё равно отпустили. Ничего против него у полиции не было. У нас же совсем другое дело. Неужели ты считаешь, что никто не заприметил тот факт, что я часто через границу езжу?

– Сейчас много таких, – возразила ему Ольга Иннокентьевна с неохотою. – Ты же сам видел, в Берне или том же Париже, на улице русскую речь можно встретить наравне с немецкой, швейцарской или французской. Ну а про рестораны и гаштеты там разные и говорить не буду. Только и делают, что сидят в них по вечерам и об одном и том же говорят.

– Это самая прогрессивная часть русского общества! – Николай Ильич неожиданно для себя вдруг повысил голос. – Они работают! Конечно, вечерами собираются, чтобы отдохнуть и дела обсудить… Здесь, в России, этого им никто не позволит делать!

– Ну, да, – с сарказмом проговорила Ольга Иннокентьевна. – Европе поди, на руку привечать разных проходимцев…

– Кого ты имеешь ввиду? – спросил он испуганно-возмущённо.

– Да хотя бы твоего Ульянова! – напомнила Ольга сходу. – Ты его видел? Глаза узкие, – с этими словами она прищурилась для наглядности и почему-то смешно сложила губы бантиком. – Хитрые. Одно и знает, писать да спорить! У него одно на уме, как Романовым за братца повешенного отомстить⁹. Об этом в Европе не таясь говорят и ставки на него там потому и делают. Нет ничего страшнее и сильнее мести за родного человека, которая на что угодно сподвигнуть может. Такой, как он, на любую подлость готов… Так уж поверь мне, этот проходимец революцию для того и замышляет, чтобы поквитаться…

– Ты читала его статьи? – поинтересовался он зло, одновременно ловя себя на мысли, что и сам лишь возил переписку этого человека.

– Зачем мне это надо? – Ольга Иннокеньевна хмыкнула.

– Но ты же со мной? – Николай Ильич растерялся.

«Значит, там, за границей, она лишь прикидывалась, что ей интересно! – возмутился он мысленно, вспомнив, как супруга собирала вокруг себя компании что-то горячо и жарко обсуждавших товарищей. – Лицемерка! А ведь умеет создать впечатление! – восхитился вдруг Николай Ильич. – Как меня удивляли её высказывания! Не может ли быть так, что каким-то образом её кто-то наставляет? Как она горячо спорила по поводу профессиональных революционеров с Ивановым! Он стоял на том, что люди прежде всего должны быть идейными, а жена двумя фразами осадила его. Смысл мнения Ольги совпадал с мнением Ульянова, и сводился к тому, что идеей сыт не будешь, и всякая работа должна оплачиваться».

– Разве иначе возможно для жены? – Ольга Иннокентьевна недоумевающе уставилась в отражение мужа в зеркале. – Только не пойму, чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы взгляды разделяла, – промямлил он.

– Я разделяю, – заверила она. – Только не имею желания голову забивать разными глупостями. Пустое это…

– Не понимаю тебя, – честно признался он.

– Хорошо, будь по-твоему! – неожиданно отступила Ольга Иннокентьевна и, с едва скрываемым сарказмом в голосе, соблаговолила: – Схорони!

Спустя некоторое время, исписанный убористым почерком и сложенный в несколько раз листок, был завёрнут в кусок материи. Сжимая его в руке, Николай Ильич преобразился. Он стал метаться по комнате, заглядывая под предметы, которые, по его мнению, могли стать тайником. Потом встал на четвереньки и посмотрел под кровать. Кряхтя, поднялся и, не обращая внимания на светлые круги пыли на коленках, откинул и снова уложил на место матрац с одеялом.

Наблюдая в зеркало за действиями супруга, Ольга Иннокентьевна покачала головой.

– Да что вы так волнуетесь?! – спросила она грудным голосом и потребовала: – Успокойтесь! На вас лица нет. Сейчас придет кто, и сразу заподозрит, уж не сотворили ли вы что нехорошее.

– Полно те, смеяться! – взмолился Николай Ильич.

Он оглядел затравленным взглядом комнату и устремился к печи. Обложенная кофейных цветов кафелем и занимавшая весь угол, до самого потолка, она с весны не топилась. В ней, наконец, отважный курьер и упрятал депешу. Растерзанный головной убор остался у зеркала.

За обедом Николай Ильич окончательно успокоился и взял себя в руки.

– Странно, – заговорил он. – Который раз вожу переписку. Рискуем. А вот прочёл и не понимаю, к чему всё?

Он замолчал. Вошла горничная, неся в руках супницу. Николай Ильич отстранился от стола, и некоторое время следил за тем, как невысокая девушка, одетая в длинное синее платье и белый передник, разливает по тарелкам бульон.

– О чём на этот раз сообщение? – спросила Ольга Иннокентьевна, дождавшись, когда горничная выйдет, и притворит за собой двери.

– Требуют усилить агитацию на питерских заводах и фабриках, – стал рассказывать Николай Ильич. – Рабочих призывать к саботажу. На эти нужды разрешают выделить из партийной кассы тысяча сто рублей… Двести шестьдесят на бумагу для газет и сто семьдесят дополнительно на оплату наборщиков. Настаивают, чтобы Морозов Сава не ослаблял давления на Рябушинского по поводу средств, которые необходимо отправить на поддержание наших товарищей в Швейцарии и Франции…

– Доколе собираются дезертиров кормить?! – задалась вслух вопросом Ольга Иннокентьевна.

– Брось! – Николай Ильич переменился в лице, но сдержался. – Сама ведь знаешь, что с ними будет, в случае возвращения!

– Представь себе, знаю! – Ольга Иннокентьевна подняла на супруга насмешливый взгляд и заявила: – Ничего!

– Так уж и ничего?! – возразил Николай Ильич. – Всем ссылка светит…

– Просто безделью лучше в Европах предаваться, чем в России, где можно и на фронт угодить, – резюмировала Ольга Иннокентьевна. – Да и никто здесь уже «за так» денег не даст и работать придётся. А там, на правах противника русского царя, чего не жить?

Чтобы не дать супруге развить свою мысль дальше, Николай Ильич, сделал вид, будто что-то вспомнил. Он встрепенулся и вскинул на Ольгу Иннокентьевну просветлевший вдруг разом взгляд:

– Семьсот рублей необходимо отправить в Москву и Тверь для оплаты работы тамошних лидеров рабочего движения…

– Провокаторов! – поправила Ольга с сарказмом.

Николай Ильич застыл с ложкой в руках.

– Как ты смеешь так говорить? – изумился он.

– А как ты хотел? – Ольга Иннокентьевна фыркнула. – Развалить Россию хотят…

– Но ведь ты сама им в этом деле помогаешь! – напомнил он осторожно, невольно поймав себя на мысли, что этим даёт супруге повод подумать, будто согласен с её суждением.

– Нужда заставила, – призналась она.

Николай Ильич смутился.

Ольга Иннокентьевна надкусила кусочек хлеба, и с каким-то затаённым презрением посмотрела на него.

– Сейчас кто за деньги, кто от скуки работает, – произнесла она и сокрушённо вздохнула. – Сами не знают, что творят. Модно стало в тайном обществе состоять.

– А я, по-твоему, за что? – полюбопытствовал Николай Ильич, и тут же объявил: – У меня брат жертва самодержавия!

– Ой, хватит! – попросила Ольга Иннокентьевна, картинно закатив глаза, и по-своему обыкновению, стала упрекать: – Кабы не долг, так и играл бы в свои карты. Была бы твоя воля, ты и на Россию ставку сделал. А брат твой обыкновенный убивец. За то и сидит!

Николай Ильич опешил. Созданный им самим из брата образ борца за светлое будущее рухнул. Кусок застрял в горле. Он отпил вина и некоторое время размышлял, что ответить супруге.

«Может, сознаться в том, что дело вовсе не в карточном долге, которого и не было вовсе, а просто в идейных соображениях?» – подумал он и тут же прогнал эту мысль прочь. Узнав, что всё это время муженёк водил её за нос Ольга может и поглубже копнуть. Не ровен час, вылезет наружу его интрижка на стороне… Больше ничего путного для ответа в голову не приходило, и Николай Ильич занялся обедом, заедая обиду наваристыми щами.

В спорах Николай Ильич всегда проигрывал жене, и с некоторых пор стал избегать говорить с ней на серьёзные темы. Она, в отличие от него, была намного образованней. Причиной тому – природная леность Николая Ильича, который с трудом учился в гимназии, а потом едва освоил профессию врача. К счастью, усилиями ещё тогда живого батюшки, по специальности он не проработал и месяца. Хлопоты родителя не прошли даром, и вскоре Николай занял место клерка в департаменте здравоохранения, откуда его уговорили перейти на работу в торговую компанию, занимавшуюся поставками медицинских препаратов и перевязочного материала.

Вернувшись после трапезы в комнату жены, Николай Ильич с первых шагов почувствовал недоброе. У печи стоял Иван, с задумчивым видом глядя на окна. В воздухе витал запах гари.

– Ты что делаешь?! – выдавил из себя Николай Ильич, немея от страха.

– Мусор жёг, – пояснил лакей, меняясь в лице. По виду Николая Ильича он понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее, причём именно из-за него, но ещё не знал, что, и оттого ему было в разы страшнее…

Через мгновение лицо Ивана вытянулось от изумления, а нижняя челюсть отвисла. Николай Ильич бросился к топке, где догорали смятые листки бумаг и салфетки, упал на колени и, обжигаясь, голыми руками полез в огонь. Но было поздно. Вставленное в щель между кирпичами письмо сгорело.

На крик пришла супруга. Ольга Иннокентьевна догадалась, в чём дело, выпроводила прислугу, плотно притворила двери и навалилась на них спиной.

– Ничего страшного! – заверила она и снисходительно посмотрела сначала на мужа, потом на печь. – Сам же сказал, что прочёл. Бери теперь бумаги и перья.

Николай Ильич ужаснулся.

– Ты предлагаешь самому написать?! – попытался он угадать тихим голосом и зачем-то напомнил: – Там план распределения денег, выделенных немецкими товарищами для партийных нужд на сентябрь…

– А что здесь такого? – Ольга фыркнула. – Кто проверять станет? Даже если что-то и упустишь, не заметят. Таких депеш за месяц столько проходит, они всех и не упомнят. Сейчас телеграфу и почте доверия нет, всё норовят с оказией передавать. И непременно допиши, чтобы тебе, как особо проявившему рвение, выплатили сто рублей вознаграждения.

– Ну, так уж сто! – возмутился он корысти жены, не уловив в её голосе иронии.

– Не желаешь, так хотя бы как-то упомяни себя в письме! – стояла на своём Ольга Иннокентьевна, насмешливо глядя на мужа.

Конечно, она говорила нарочно, но он воспринимал всё всерьёз.

Немного помявшись, Николай Ильич направился к секретеру, однако на половине пути встал.

– Как-то не по себе мне от обмана, – признался он и развернулся к Ольге.

– Кого же ты обманываешь? – Она всплеснула руками. – Ведь всё как есть и напиши. – И вновь напомнила: – Сам же говорил, что прочёл послание…

– Прочёл, – согласился Николай Ильич. – Так может на словах и передать?

– Тогда точно не поздоровится! – Ольга Иннокентьевна покрутила головой. – Лучше ли тебе от того будет, если узнают, что все письма ты перед дорогой прочитываешь?

– Любопытство ещё никого до добра не доводило, – согласился Николай Ильич. – А как же с припиской быть?

– С какой?

Ольга Иннокентьевна уже принялась разбирать платья, и не сразу поняла, о чём речь.

– Об вознаграждении, – робко напомнил он.

– Смешной ты ей богу, Николай Ильич! – Она отмахнулась. – Поверил, что я на дурное дело подвигнуть могу?

– Помнится, частушки пришлось везти, – вспомнил вдруг неожиданно Николай Ильич, прилаживая лист бумаги на столешницу. – Случись дурню нашему их сжечь, тогда уже точно не восстановить.

– Это те, что про императрицу и Гришку Распутина? – уточнила Ольга Иннокентьевна. – Я их наизусть за дорогу выучила. У меня память цепкая!

– Брешешь! – выпалил со злостью Николай Ильич. – Там их с десяток было в этой книжице…

Сказал он это с затаённой обидой. Ещё бы, Николай Ильич и так знал, что память у супруги была отменная. Не чета его…

Ольга Иннокентьевна, между тем, принялась декламировать:

Уж я мостиком хожу,

Мостик изгибается

Что от Гриши я рожу,

Никто не сдогадается

– Ты чего?! – зашипел на неё Николай Ильич. – Загубишь нас!

Веселея от вида супруга, Ольга нарочно продолжала его злить:

– Каково тебе такое послушать? – спросила она с задором и стала читать следующую частушку:

Давай, Коля, постреляем

Из пушечек медных!

У тебя ли, у меня ли

Больно много бедных.

Николай Ильич снова округлил глаза и показал взглядом на двери, давая понять, что их могут подслушать…

– Ой, больно кому надо в моём-то доме за нами приглядывать! – с этими словами Ольга Иннокентьевна отмахнулась. – Себе дороже. Поймаю кого, в деревню отправлю…

Пока Николай Ильич корпел над письмом, пытаясь восстановить его в памяти, Ольга Иннокентьевна быстро напудрила личико и выскользнула из комнаты, чтобы, спустя несколько минут, выйти уже за оградой. Она бросила взгляд на второй этаж оставленного ею дома и заспешила в направлении переулка, в котором час назад скрылся замеченный супругом подозрительный человек.

По сути, Ольга со спокойствием отнеслась к опасениям Николая Ильича, потому как одновременно наблюдала показавшегося странным ему субъекта из окна своей комнаты. Более того, она делала ему тайные знаки, что скоро освободится и придёт.

Бураков Андрей Леонидович был любовником Ольги, и водил с ней дружбу уже почти год. Впрочем, она не испытывала к этому тучному мужчине с огромными рыжими баками и широким лбом каких-либо чувств, кроме болезненной, и от того вяжущей иной раз мысли, тяги к мужскому полу.

Глава 4

Слепит к полудню солнце. Колыхаются в горячем воздухе и кривляются над землёй кусты и деревья, словно живые. Кажется, будто не жаворонки, которых глазом не видно, а дрожащий воздух голосами птицы поёт. Сочная зелень травы шумит саранчёй и гудит шмелями. До деревни чуть больше двух верст. По жаре, кому другому, было бы идти не в радость, но Сава ничуть не огорчился приказу Петра Ильича. Он давно положил глаз на Полину, застенчивую, светловолосую жену бывшего поручика. Было в её лице, хрупкой фигуре, движениях и говоре, что-то такое, чего не мог он увидеть ни в одной деревенской бабе. Прельщало шалопая не только то, что была она, по слухам, знатной барыней, с которыми ему никогда не доводилось быть на сеновале. Полина действительно красавица, и даже в этой глуши никогда не ходила босой или растрепанной. У неё были хоть и не новые, но добротные женские башмачки, причём не одна пара. Опять же, грамоте, не чета даже конторскому писарю, обучена. Читает много… Деревня пересудами живёт, поэтому все про всех всё знали. Ещё Саве казалось, что не безразличен он офицеровой жене. Нет-нет, да и поймает он на себе ее задумчивый взгляд, от которого мурашки по коже. Отчего-то Сава был уверен, что и внутри у неё всё не так, как у обычных деревенских девок и баб, которых он перепробовал столько, что и счесть не может. Окончательно Сава решил овладеть женой Петра Ильича после того случая, когда подглядел, как Полина во дворе в исподнем резвилась. Понял тогда он, что супружница бывшего поручика тоже человек, а не божество, каким виделась до этого и способна на разные там чувства, схожие с потребностями простолюдинов. Всё остальное – напускное, а каторга с поселением давно всех здешних уравняла.

Сава скоро оказался на том краю деревни, где располагался дом Сараниных. От того, что задумал, охватила его тревога и одновременно азарт. Воровато озираясь по сторонам, он подошел к заветным воротам. На улице никого. Оно и понятно – сенокос. Даже бабы на сносях и с младенцами выходят на помощь мужикам. Кто сено переворачивает, кто копна метает, а те, которым уж совсем работа в тягость, кашеварят…

Он одернул рубаху, поправил фуражку, повернул массивное железное кольцо и толкнул калитку, одновременно удивившись тому, что она не издала никакого звука. Петли хозяин дома завсегда салом смазывал. У Савы калитка болталась на двух кусках тряпичного ремня и нижним краем упиралась в землю. Поэтому, чтобы её открыть, нужно было сначала приподнять.

Забрехали где-то за домом собаки. На поселении знали, что Петр Ильич заядлый охотник и рыбак. И собаки у него знатные. Тайга и Рябчик шли, как на пушного зверя, будь то белка, рысь, колонок, так и на коз. Выгоняли кабаргу или косулю прямо на пулю.

Он втянул в себя воздух, который вдруг стал какими-то вязким. От волнения получилось это рывками.

– Хозяйка! – крикнул Сава.

Он оглядел двор и нерешительно направился к крыльцу, на всякий случай лишь притворив калитку, но не закрывая на запор. Вдруг какая из собак не привязана? Такую моду местные имеют из-за страха. Ведь кругом тайга глухая, в которой, кроме зверья, и беглого люда навалом. Они даже в целые банды сбиваются, и управы на них никакой нет…

На крыльце появилась Полина.

– Господи! Случилось что? – запричитала она и осенила себя крестом. – Иван Порфирьевич, не молчите!

Только тут до Савы дошло, почему так странно, даже испуганно посмотрел на него встретившийся на пути старик. Лицо, руки и рубашка были в бурых пятнах Гришкиной крови.

– Да нет, – поспешил он успокоить враз побледневшую женщину и объяснил: – Гришку, Дубину, – поправился Сава, – немного поранили… Лошадь с повозкой нужна… Меня Петр Ильич отправил.

Слова давались с трудом. В голове стала тяжестью пульсировать кровь, а руки предательски затряслись. Того гляди, Полина догадается, что он удумал. А может, уже по бабьи учуяла, чего Сава собирается сделать, и тоже не супротив? Отчего-то уверенность в том, что именно сегодня всё и должно произойти, овладела им. Ещё корчма, от которой Дубину развезло, Саве смелости добавляла…

– Что, совсем плох Григорий Васильевич? – допытывалась между тем с тревогой в голосе Полина, по своему обыкновению называя даже мужика по имени-отчеству. Хотя, как его в деревне кличут, знала.

Солнце светило женщине в лицо из-за спины Савы, и она склонила голову так, чтобы оно не мешало ей видеть его. Взгляд исподлобья вдруг показался Саве призывающим к действу.

– Пустяки! – Сава сплюнул, не спеша, приближаясь к крыльцу, и стал рассказывать: – Рана небольшая, но болючая – мочи нет! – Он говорил так, словно не Дубину подранили, а его самого. – Коса – как бритва… Вы бы мне полили водицы, Полина Андреевна? – сменил он вдруг тему. – Чай не жалко?

– Да как вы такое можете говорить, Иван Порфирьевич?! – пристыдила его Полина. – Конечно! С чего я воду должна жалеть?

Женщина исчезла в доме и появилась через минуту с ведром, ковшом и вытиральником.

Сава отошел от крыльца к кусту пересаженной с реки черёмухи, снял фуражку, повесил на высохшую ветку. По-свойски, будто не раз уже Полина Андреевна умываться помогала, стянул через голову рубаху. Выменял он её по весне на станции у одного служивого за серебряные серёжки. Походная, солдатская, серо-зеленого цвета, со стоячим воротником, застёгивающимся у левого плеча, она ладно сидела на нём. Закинул её небрежно на поленницу с дровами для бани. Не смущаясь, стянул мокрое от пота исподнее, в котором косил. Оно уберегало тело мужика от солнца, а в движении спасало от комаров. Нервно улыбнулся, широко расставил ноги и наклонился.

Полина стала лить воду в сложенные пригоршней ладони, исподволь любуясь мускулистым мужским телом. Муж-то её жилист был, но не так красив фигурой, а Сава как Аполлон, каждый мускул играл под бронзовой от загара кожей. Сравнение мужика с античной статуей, гравюру которой, когда-то, стыдясь, разглядывала в какой-то книжке, рассмешило Полину и одновременно тут же навеяло лёгкую грусть. Как давно она гуляла по улицам Санкт-Петербурга, захаживала в музеи и галереи! Мысленно Полина перенеслась на берега Невы. Пред глазами возник образ сестрицы, Натальи… Полина вдруг отчётливо увидела, как бегут они по двору, и улыбнулась своим мыслям… Но взор её вновь прилип к спине батрака. Воспоминания вытеснило вдруг нахлынувшее земное желание, а низ живота потяжелел от наполнивших его бабочек…

«Господи! …Упаси!» – обратилась она к богу мысленно, пытаясь унять похоть…

Между тем, фыркая, Сава умылся до пояса и вытерся.

– Что-то не так? – Он насторожился, когда возвращал ей вытиральник. От внимания мужика не ускользнуло то, как Полина вдруг смутилась и потупилась.

– Всё так, – проговорила она, едва слышно.

Невдомёк ему было, что в тот момент Полина вдруг осознала свою оплошность. Где это видано, чтобы вот так вот не только чужого мужика привечать, так ещё в её статусе помогать ему умываться?! Любуется телом, словно жена, а он ей ровня! От этой мысли Полине даже нехорошо сделалось.

«Что люди скажут, если увидят? – подумала она с тревогой. – А если Пётр узнает?! Хорошо, что забор высокий и глухой!»

– Так, где лошадь? – спросил, между тем Сава.

Злясь на себя, Полина оставила ведро и направилась за дом.

Сава насторожился.

– Собак придержите, Полина Андреевна?! – крикнул он ей вдогонку.

– Они обучены! – успокоила она его, и заверила: – С хозяевами не тронут.

Постройки для скотины и амбар были сделаны на совесть. Курятник, свинарник, коровник и конюшня – в один ряд. Всё из бревен, хорошо подогнанных друг к другу. Ни щелей, ни подпертых дверей. Не было здесь и неубранных куч навоза.

«А ведь одинаково нам денег для поселения дали, – с завистью подумал Сава. – Что ему пятьдесят рублёв на обустройство, что мне. Никак, Полина из Петербурга золотишко привезла. Вот и приторговывают».

Он опустил взгляд на талию шедшей впереди жены бывшего поручика. Одёжи Полины были необычного покроя, не деревенского, но походили на сарафан, приталенный чуть выше тех мест, что у Савы мужицкий аппетит от одного глазенья вызывают. Однако, даже в таком наряде фигура Полины манила своей женственностью, проступавшей сквозь материал.

У Савы дыхание перехватило. Почудился ему тут аромат её тела, отчего воздух в груди стал застревать…

Между тем, Полина ловко сдвинула засов, и открыла одну створку ворот конюшни.

– Заходите! – велела она.

Здесь было не так жарко, хотя воздух казался густым от лошадиного духа. Сонно гудели мухи. Когда глаза привыкли к полумраку, Сава увидел в стойле кобылу и жеребца. В кормушке было несколько охапок свежей травы.

– Знатные у вас лошади, – похвалил он зачем-то и добавил: – Зря их Пётр Ильич на покос не берёт, там им раздолье.

Говорил он от волнения громче обычного, словно Полина на ухо тугая была. Понимал это, но не получалось у него успокоиться.

– Зорька должна ожеребиться, – объяснила ничего не подозревающая Полина и одёрнула с боков платье. – Я для вас обед на Сером отвожу…

– Чего вы сами, Полина Андреевна, меня по конюшням водите? – задал самый волнующий вопрос Сава. – Небось Дунька, помощница ваша, баклуши бьёт?

– Отпустила я её, как обед отвезли, – объявила она, отчего Сава облегчённо перевёл дух. – До завтра. Пётр Ильич меня за это ругать будет… Но мне не в тягость с делами домашними управляться…

– Так сын у вас уже мужик! – продолжал Сава перечислять всех по порядку, кто помешать задуманному мог.

– На речке с сестрицей! – радовала она его ответами. – Хотя волнуюсь я. Наставляю, чтобы не заплывал далеко, только никакого толку от этого нет. – Полина махнула рукой. – На деревенскую ребятню ровняться пробует…

Но Сава её уже не слышал.

«Ну же! – мысленно возопил он, подзадоривая себя. – Чего она сделат? Конюшня из бревна сложена, опять же лошади… Кто снаружи разберёт, ежели кричать надумает? А после сама молчать будет… Она ведь не дура… Зачем ей мужа под монастырь? Пётр Ильич ведь прибьёт тогда меня… И её поколотит… Потом снова его на каторгу… Почитай и прошла жизнь. Вот это я Полине Андреевне и скажу, когда всё сделаю», – решился Сава, даже мысленно ещё обращаясь к жене Петра Ильича по имени-отчеству.

Он всем телом развернулся к женщине и качнулся на переставших быть твёрдыми ногах.

– Полина Андреевна! – заговорил Сава. – Я вас за всяко… Тебя…

Голос его враз сделался глухим. Он сделал шаг и взял женщину за талию.

– Что?! – изумилась Полина и застыла с открытым ртом.

Их лица были так близко, что они едва ли не касались носами друг друга. Оторопелый взгляд немигающих глаз Полины растворил остатки разума в Савиной голове, а дурманящий аромат её кожи ожогом прошёл по нутру…

– Люба ты мне! – хрипел Сава, теряя рассудок от близости женщины. Ощущая ладонями сквозь ситец упругий и разгорячённый от дневной суеты стан, он окончательно понял, что не уйдёт отсюда, не сделав то, что задумал. Иначе жизни после не будет, и не простит он себе отказа… Даже если войдёт кто, Сава того прибьёт и продолжит задуманное…

– Да что же вы такое говорите, Иван?! – простонала между тем Полина, и стала взывать к вразумлению: – Да как вам не совестно?! Я мужнина жена… Венчана…

Женщина попыталась вырваться, и вмиг сделалась пунцовой от напряжения. Однако Сава был ловок в обращении с бабами. Он слегка присел, крепко обхватил её двумя руками за бёдра и приподнял. Полина вскрикнула и обняла Саву руками за голову. Она едва не доставала темечком потолка и от страха пригнулась. Уткнувшийся лицом в живот Полины Сава едва удержался на ногах. Не теряя времени даром и не давая женщине опомниться, он перенёс её к куче наваленного в углу сена.

Задыхаясь от негодования и страха, Полина попыталась вырваться из рук потерявшего рассудок мужика, но в этот момент полетела на спину.

– Не смей! – крикнула она обречённо, и поперхнулась от того, что повалилась спиной на сено.

Под весом Савы Полина вскрикнула.

– Люба ты мне! – раз за разом повторял Сава.

– Побойся бога! – молила Полина голосом, полным слёз. – Там ведь Гришка кровью истекает!

– Чего тебе до того Гришки?! – срывался с его губ хрип. – Больше для виду корчился. Я ему только кожу порезал…

Одновременно Сава с необычайным проворством задрал подол и накрыл вожделенный, так доселе его манящий, открывшийся ротик Полины своими губами. Они стукнулись не больно зубами. Извиваясь, барыня поранила щёку Савы. Но это только раззадорило насильника. Его рука шарила по животу женщины. Наконец пальцы ухватили завязку. Ловко и умело, без особых проблем, Сава развязал пояс. Повёл ладонью выше. Освободил плечо и ткнулся в него губами. В тот момент он едва не задохнулся в крике от запаха кожи Полины. Был он особый, внеземной. Душистый, густой, особливый и не такой как у всех исходил от Полины бабий дух. Никак не мог Сава сравнить его ни с чем, даже близко. Только туман набил голову враз, и мысли все из неё улетели.