Каждую ночь она засыпает одна. И лежа в кровати, обняв тонкой рукой подушку, она смотрит в окно, за которым падают листья на мокрый асфальт. Они падают бесшумно, но она слышит каждый удар листа о землю. Может быть, это удары ее собственного сердца. И листопад превращается в странные, страшные часы, отсчитывающее ее время, ее дыхание, и тьма за окном все плотнее, и мир все меньше, он становится крошечным, сжимаясь до размеров зрачка, он становится тесным, душным, а ее сердце в нем – огромным. Разрывая пространство, достигая мечтами самых дальних уголков вселенной, оно стучит все быстрее, все более жадно глотает чужое тепло, все отчаяннее ищет кого-то на тонущих в свете фонарей улицах городов, на темных тропинках забытых Богом лесов, в гулкой пустоте степей и на томных влажных пляжах… А вокруг все быстрее падают листья, падают стены, падают звезды, падает небо…

Вместе

Вместе – это когда в стремительно растущей куче грязного белья половина – не твоя. Одиночество – это когда у тебя нет грязного белья, только чистое, достаточно лишь затереть мокрой ладонью пару пятен и брызнуть одеколоном.

Вместе – это когда можно позвонить и сказать: «купи, пожалуйста, пачку сигарет по дороге домой». Одиночество – это когда дорога домой приобретает риторический философский смысл.

Вместе – это когда ты, рыча и смеясь, отвоевываешь право пить из своей любимой кружки. Одиночество – это когда все кружки твои, но ты пьешь либо в кафе, либо в гостях, либо из горлышка.

Вместе – это когда в холодильнике есть вкусняшка, но тебе неминуемо придется делиться. Одиночество – это когда в холодильнике есть вкусняшка, но она помнит еще царя, и ты идешь в гости или в кафе.

Вместе – это когда твоя кровать ограничивается одним метром от стены, дальше начинаются чужие локти и коленки. Одиночество – это когда твоя кровать то место, где ты лег, будь то пол или диван.

Вместе – это когда понимаешь всю важность туалета и учишься занимать очередь заранее. Одиночество – это когда туалет для тебя – вечернее платье женщины, возможно, тоже одинокой.

Вместе – это когда ты любишь другие фильмы, но вы читаете одни книги, и ты тихо любуешься тем, какая она растрепанная и родная по утрам. Одиночество – это когда ты любишь лучезарные глаза, существующие только в твоих мечтах.

Вместе – это когда ты точно знаешь, что тебя всегда ждут. Одиночество – это когда ты всегда ждешь, ничего не зная.

Вместе – это когда можно пойти погулять. Одиночество – это когда нужно бы зайти домой.

Вместе – это когда мы рядом. Одиночество – это когда тебя нет.

Будьте

Месяц назад я выкинул свой телефон. Я забыл все цифры, которые когда-то были важны, я стер все имена. Я не смеюсь на встречах с друзьями, я не хожу в гости, мне не приходят письма, в мою дверь никто не стучит. Я молча закуриваю, сажусь в кресло и смотрю на низкий-низкий потолок, я закрываю глаза и упираюсь горячим лбом в низкое-низкое небо. И я пишу о любви, я веду странный разговор со счастьем, я кричу вам, как прекрасна эта жизнь, я улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь… Потому что я могу позволить себе смеяться и над жизнью, и над смертью. Я говорю вам: будьте, длитесь, звучите, продолжайтесь, живите взахлеб, любите отчаянно, смейтесь искренне и, падая сбитыми в кровь коленями на просоленную от слез землю, найдите силы встать. А если будет нужно – я протяну руку и подставлю плечо. И пусть это банально, заезженно, повторно, пусть трагичность бытия никуда не исчезает, но… Боли в этом мире хватит и без меня. Я буду улыбаться, я буду шутить, я буду писать о любви и вести странные разговоры со счастьем. И не так уж важно, что месяц назад я выкинул свой телефон, потому что мне самому больше некому и незачем звонить.

Время поэтов

Я скучаю по осени. Нет, лето прекрасно: горячий воздух, обжигающий кожу поцелуями солнца, мерное дыхание моря, пляжи, становящиеся тяжелыми от смеха, запаха песка, воды, тел, душ… Лето по-своему красиво. Синее до невозможного небо. Счастливые люди, не спрятанные от дождей и холода стенами домов, красивые лица, не спрятанные от взгляда промозглой серостью улиц. Но я скучаю по осени. По шуршанию листвы под ногами. По прозрачному воздуху, холодеющему с каждым вздохом, но проясняющим любую непутевую голову. Осень время поэтов и задумчивых женщин, время, когда кренится чаша весов и необузданная ярость жизни идет на убыль. Осенью оседает пыль. Пыль переживаний, бьющих по оголенным нервам, пыль безумных идей и почти начатых свершений. Осенью остывает небо. И вместе с ним остывает звериный рык страсти, становясь тихой умиротворенной нежностью. Вот только одно смущает меня: осенью я так же буду скучать, просто уже по чему-то иному. Потому что листая календарные листы, сезоны года, города и судьбы людей, мы остаемся собой. И от себя никуда не убежать, ни в осень, ни в Париж, ни в любовь. А значит… Свет мой зеркальце, скажи, что на самом дне души?

Гонимые миром

Гонимые миром, прячущиеся от жизни и самих себя, перебирающие тонкими бледными пальцами на клавиатуре свою боль и одиночество, любовь и надежду, мечты и желания, вдавливающие в монитор сердце и душу… Странные пугливые звери, ищущие тепла и избегающие рук. Бережно хранящие крупицы знаний и чувств, тщательно собранных, трепетно отмытых от налипшей грязи бытовухи… Кто мы? Какие мы? Усталыми глазами впитывающие этот лживый свет экрана в постоянном желании найти что-то, чего тут давно нет. А за окном пустые улицы и теплый летний ветер. А за окном небо к августу и звезды все ярче с каждым вдохом. А за окном шелестят большие деревья, и шелест этот все больше напоминает тихое пение. А за окном зажигаются огни вдоль дорог, уводящих далеко-далеко. А за окном любая мысль – свободна, любое чувство – осязаемо. А за окном ночь: сладкая, с оттенком горечи, нежно касается поцелуем близких и понятных ей обветренных губ. А за окном… Давай выйдем на улицу. Давай найдемся снова, однажды потерянные на расстоянии пары шагов. И, я уверен, нам будет что сказать друг другу.

Замочная скважина

Любая картина – это замочная скважина, сквозь которую можно подглядеть душу художника. Но если реализм – это узкая щель, за которой образ души расплывается, сливаясь с пейзажами, натюрмортами и портретами чужих лиц, импрессионизм – это приоткрытое окно, сквозь которое уже отчетливее веют чувства, мысли, характер и настроение, то сюрреализм – это распахнутая настежь дверь. Это воплощение наших мечтаний и страхов, любви и боли, веры и отчаянья, надежды и снов. Это олицетворение миров, в которых мы живем. Это наши глаза, зеркала нашей души, это злые и добрые сказки наших судеб. Это наш самый точный автопортрет.

Досужий зритель, разглядывая сюрреалистические полотна, может сказать о художнике порой намного больше, чем тот готов был рассказать. Но души хрупки, а души художников, людей, остро чувствующих грани тьмы и света, хрупки вдвойне. И сюрреализм, наша распахнутая дверь, становится нашим щитом. Им становится эгоизм зрителя, его встроенный взгляд в себя, его вечный поиск собственных отражений. Для большинства такие полотна – предмет для споров, и каждый уверен, что именно он понял идею автора лучше всех, что именно он разгадал сакральный смысл или вопиющую бездарность, не замечая, что надевает на молчаливые картины свои собственные лица, открывая в них дверь уже своей души.

А мы наблюдаем. И нам смешно, поверьте, именно смешно. До тех пор, пока не находится тот, кто, отбросив страстную любовь к своему «Я», не начинает вдруг видеть в наших картинах то, что в них на самом деле – нас. Художников. В предельной обнаженности души: до беззащитности, до надрывного крика и срывающегося шепота истины. И ты понимаешь, это – ТВОЙ зритель. Ты писал для него. На него ты смотрел сквозь закрытые глаза, о нем ты молчал вечерами, пропахшими красками, его ты искал так долго, разбрасывая брызгами ледяной воды свое вдохновение. И как должно быть страшно, какой беспредельный, кристально прозрачный ужас – однажды его найти.

Встречай

Вчера ко мне приходило счастье. Оно было одето в осень, пахло разноцветными дождями и почему-то пряниками. Мы сидели на кухне, я угощал его горячим чаем, а оно добавляло в него насушенные за август лепестки опавших звезд. Потом оно село на мой подоконник и тихонько запело. Оно пело о светлом, о важном, о любимом, о том, что молча живет в сердце и делает руки нежными, оно пело о смехе людей, похожим на теплый янтарный ветер, и о мокрых от росы тропинках, ведущих к тому, что ищет каждый. Мы провели вместе всю ночь. Оно то птицей садилось на плечо, то мягкой урчащей кошкой лежало на коленях. А утром оно засобиралось в путь, извинялось, обещало обязательно заглядывать на огонек, потом накинуло на тонкие плечики радугу, раскрашенную детскими снами, и вылетело за дверь. Но я рад, потому что обернувшись на пороге, оно сказало мне, что идет к тебе. Встречай.

Поцелуй поэта

Тебя когда-нибудь целовали поэты? Вдоль по выгибающемуся меридиану живота, уже беременному новыми стихами. Изучая на вкус траектории бедра, зажигая каждым прикосновением внутреннее небо, пробивающееся наружу вместе с хриплым дыханием. Тебя целовали поэты? У них горячие губы и ледяные глаза. Они звонят в три часа ночи, чтобы предсказать новый рассвет. Они учат любить дороги, на которых легкое бессистемное счастье – такой же естественный атрибут, как гитара на плече и беспечная полуулыбка песен, пулей попадающая в живые сердца. Они шатаются дорогами слов, не касаясь земли, и умеют видеть в людях птиц. Они идут над траншеями, которые мы сами роем себе, чтобы устаканить привычный ритм – дом, работа, учеба, завтрак, ужин, беспредельная скука и надуманный смысл, не оправдывающий себя. Просто они свободны даже в тюрьмах, а мы – в тюрьмах даже на свободе. В непобедимых застенках собственных тупиковых судеб, неумело нарисованных на изнанке закрытых век в то время, когда снаружи беснуется жизнь и стремительно падают звезды. Они – сценаристы нового мира, они – центр циклона. А еще они целуют. Знаешь, как? Сметая шелуху повседневности, собирая на губах эссенцию бытия, безумный концентрат сущего, зачеркивая все лишнее и обнажая самое главное. И жизнь становится одним мгновением, но в это мгновение свершится все. Так тебя когда-нибудь целовали поэты? Нет? Ну что же… Приходи, поцелую.

Несравнимое

Если бы я смотрел на звезды, я бы точно знал, что блеск твоих глаз никогда не сравнится с их вечным светом, медленно падающим с черного ватмана глубокого неба на мягкое серебро снега. Если бы я смотрел в огонь, я бы точно знал, что твой скомканный танец никогда не сравнится с неповторимостью и жаром костров, освещающих непроглядную ночь нашего одиночества. Если бы я смотрел на листопады, а бы точно знал, что твоя походка никогда не сравнится с легкостью кружения золотых листьев в ласковых ладонях осенних ветров. Если бы я смотрел на траву, я бы точно знал, что волосы твои никогда не сравнятся с волной светлой ржи, ловящей стройными колосьями солнечный свет. Если бы я смотрел на цветы, я бы точно знал, что твои губы никогда не сравнятся с бархатной, похожей на воплощение нежности упругостью лепестков. Если бы я смотрел хотя бы на что-нибудь, кроме тебя, я бы нашел огромный мир, невероятный по своей распахнутой настежь красоте. Но знаешь… Свои звезды, огонь, листопады, траву, цветы я нахожу в тебе. И в рамках моей смешной простуженной души это несравнимо больше огромного мира, приютившего нас в долгом пути, именуемом жизнью.

Актер

Каково это – быть актером? Возможно, больно. Проживать – насквозь, невыразимо, невыносимо – многие жизни. Расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки, и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить свое собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно… Но в то же время – прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда реальнее бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлебываясь алчным огнем жадных жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты: что-то бесконечно большее, чем просто игра в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной – однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним.

Люди больны любовью

Люди больны любовью. Они пишут о ней, поют ее, читают, ищут, находят, теряют и ищут вновь, смеются и плачут над нею, видят про нее сны, рисуют на поверхности бумаги и души, пробуют, вдыхают, растирают на пальцах, пожирают, отрыгивают и возносят к небесам. Но, болея любовью, никогда, слышишь, никогда не пытайся забрать ее себе. Всю. Само понятие любви не делай собственностью. Потому что у каждого она – своя. И поверь, каждый вкладывает в это понятие что-то трогательное, дорогое ему, родное, важное, нужное, остро проживаемое. Разноцветные капли счастья и боли, не важно, похожие на твои или нет, но – всегда настоящие, живые, трепещущие в сердце. Любовь беззащитна, не нужно, просто не нужно так: руками, словами, взглядами… Потому что это может быть больно для того, кто прижимает свою скомканную любовь к голой груди, веря в нее. Понимаешь, веря. И даже если ты считаешь свое мнение истиной в последней инстанции, не смей, слышишь, никогда не смей разрезать чужую душу. Оставь каждому право любить так, как он умеет. Не становись богом, решающим, кто способен любить, а кто нет, что есть душа и какого цвета должна быть жизнь. Останься человеком. Потому что остаться человеком среди бесконечных богов, которые уже все про всех знают, видят насквозь любую душу и имеют право решать за каждого – это намного сложнее, труднее, но… Правильнее, что ли.

Я чувствую тебя

Я чувствую тебя. Диалект эмоций без слов. Чтение нюансов настроения по глазам. Я – чувствую – тебя. Наклон головы, опущенные ресницы – обида. Трепет губ, мягкость черт, лукавство глаз – ты смеешься внутри себя. Нарочито медленный шаг, потерянное движение руки – ты ждешь. И я делаю последний глоток горького дыма, бросаю сигарету, догоняю тебя, беру за руку, и мы идем гулять. Я чувствую тебя? Нет. Мы интерпретируем человека по языку жестов, по мимике, по шаблону собственного поведения, по накопленному опыту бытия, домысливая стоящие за этим чувства. И чем многограннее, богаче, ярче наша собственная палитра этого странного языка, тем выше шанс угадать внутренние переживания другого человека. Угадать, предположить, предвидеть. Все до банального просто. Мне больно, и я плачу. Этот человек тоже плачет, значит ему… больно? А если я плачу, потому что мне больно, иногда грустно, от любви, от счастья, от многого другого, то и в оценке состояния чужой души появляются варианты и полутона, приобретает важность и ценность не только прямой акт проявления чувств, но и сопутствующие мимолетные знаки: наклон головы, дрожание ресниц, движение рук, тон дыхания. Рождаются чуткость и понимание. Значит степень понимания зависит от богатства и широты твоего собственного внутреннего Я? Чаще всего. Значит глубина мира измеряется лишь глубиной собственной души. А еще это значит, что любим, обижаемся, ненавидим, слышим, понимаем мы не самого человека, а лишь его интерпретацию, существующую только в нас самих.

Мелочи

"…А потом ты напишешь красивым ровным почерком, тем самым, с буквой д, загнутой художественным завитком вверх, тем самым, наклонным и сбивающимся выше строки в неограниченной линиями белизне, тем самым, которым писал ты стихи и письма, тем самым, которым пальцем ты чертил по поверхности стола несвязные слова, снова о чем-то задумавшись, тем самым, которым ты уверенно вписывал свое имя во все приговоры… А потом ты напишешь: Я умер уже давно. Все остальное прошу считать лишь формальностью."

Как ценны порой мелочи. Почерк, упавшая тень, улыбка, притаившаяся на краешке губ. Душа рвется, а тебе становится невероятно, жизненно важен плохо закрытый кран. Ты отворачиваешься от боли и начинаешь считать капли. Или ты замечаешь пятно на клавише компьютера, пятно, которое было там уже два года, но все это время ты лениво его игнорировал – и остервенело оттираешь его, заглушая монотонностью и бессмысленностью зацикленных движений все мысли. А порой эти мелочи сами по себе становятся катализатором переживаний. Ты идешь по парку, краем глаза замечаешь цветущий жасмин и вспоминаешь: аромат J'Adore, вы танцевали под дождем, и ее мокрое платье на полу твоего дома, и тревожные поцелуи со вкусом сигарет и горького шоколада, и смуглое горячее плечо под твоей рукой, дрожащее от… Память накатывает волной, поднимается к горлу, выше, закрывает с головой и уже скоро ты не сможешь дышать: разлитое по ковру вино, едкий запах дыма, тяжелеющий пасмурным грозовым небом взгляд, а дальше неповторимая игра – слова, брошенные в запале, слова, сказанные с самым болезненным оттенком не злости, не ярости, но ледяного равнодушия, твои слова… И воздух кончается, память сбивает с ног, ты падаешь, хватаясь за осколочные лучи неумолимо гаснущего света, но чувствуешь под руками лишь шершавую грязную поверхность асфальта. Как ценно порой то, что мы по привычке считаем мелочами.

Комнатная зима

Я проживаю комнатную зиму. Зиму возле запотевшего окна, зиму рядом с теплой батареей, зиму в объятиях любимых рук под мягким одеялом. С оттенком легкой скуки я смотрю, как мир за окном теряет свои черты, растворяясь в белизне снега, а потом вновь отчетливо проступает черными строгими разводами голых ветвей. Я проживаю комнатную зиму, собирая взглядом чужие красивые фотографии заснеженных мест, украшая душу песнями и стихами о волшебстве снегопадов и хрупкости льда. Но у зимы много сказок, нашептанных игриво взметнувшейся вьюгой. И это – одна из них. Комнатная зима. И кормушка на окне с хлебом для голодных замерзших птиц, и мягкий свет из окна, который никогда не гаснет, и тихое уютное тепло, словно в доме моем не кончается светлый праздник рождества, и звуки смеха, и речитатив стихов, которые я порой читаю вслух для того, кого люблю, и теплое молоко, похожее на вату неба, и невозможно долгий поцелуй, когда я вдыхаю тебя в порыве страсти, а ты обнаженными лопатками упираешься в стену, за которой зима. Зима, хранящая много сказок…

Дорогой парфюм

Стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом. А я пахну тобой. Мускус и полынь, сирень под дождем и раскаленный на солнце песок, полусумрак хвои и трепет моря. И к черту стильность, к черту модный прикид и целеустремленность амбиций. Я вдыхаю черный кокаин твоего взгляда, слизываю с твоих губ жестокую мудрость слов, приближаюсь прицелившимся хищником, прижимаюсь к горячей коже в неутолимой жажде познания твоей души. Я лежу в темноте, смотрю на тление сигареты – последний взлетный огонь безумного сознания, вслушиваюсь в твой несвязный шепот и повторяю: "да, да, да". Да, люблю, да, желаю, да, останусь, да, буду, да, только ты. Во всем мире – только ты. Бросаю на весы свое глупое сердце и понимаю, что это больше, чем весь мир. И, улыбаясь открывшейся тайне, я рассказываю тебе, что на самом деле все просто: стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом. Влюбленные мужчины пахнут своей женщиной.

Конец света

Сегодня мы отмечаем еще один конец света. Сколько их было, сколько их еще будет… Мы сидим в одном кресле, смотрим в окно на бледное зимнее небо, на безмятежно кружащихся в нем птиц и смеемся. Слепа человеческая вера в чудо, слепа, наивна и дремуча. Но пока толпы фанатично настроенных, от скуки сходящих с ума людей складывают консервы в пыльные чуланы, чудо все же происходит. Оно в бледном небе, в хищно изогнувшихся черных ветвях обнаженных деревьев, в сонных птицах, в головокружительном танце снега за окном. Оно в этих смешных людях, оно в нас с тобой. Оно везде. Потому что мир этот сам по себе – чудо. И ты завариваешь чай, а я включаю музыку, мы молчим и улыбаемся, как сообщники одной тайны – простого понимания того, что мы сами создаем свой мир. И слушая твои утренние шутки, и украдкой любуясь твоей искренней красотой, этой сквозной открытостью души, я снова и снова понимаю, что люблю… А конец света… Что же, если кончится свет, то я научу тебя любить во тьме.