Запчасть импровизации. Дополненное издание

Проза

Я пытался понять хоть что-нибудь… Я пытался поймать ноту на острие разорванной струны, пытался прочесть поэму, десять лет назад написанную на песке перед прибоем и потому совершенную. Пытался… Потом меня спросили: что ты нашёл? И я показал горсть пепла на ладони. Это было время.

Поздняя осень

В целом ничего не изменилось, ты все так же просыпаешься по утрам, моешься, завариваешь кофе, лениво морщишься на свой завтрак, только с каждым днем за окном все темнее. И однажды твой будильник прозвонит, ты откроешь глаза и увидишь ночь. А это значит, что в твоем городе осень. Осень похожа на изысканную болезнь: сначала ты любуешься сменой красок, хватаешь руками листопады, но уже начинаешь чувствовать какую-то нездешнюю печаль и проникаешься тихой нежностью к любимым и близким, словно бы завтра с последним упавшим на асфальт листом исчезнут и они. Но время идет, и поэтический флер спадает с осени, обнажая голые деревья, холод, пасмурную слякоть и первый мокрый снег, быстро превращающийся в грязь под ногами простуженных людей с угрюмыми лицами. Но чем холоднее и беспросветнее темнота снаружи, тем уютнее кажется теплый мягкий свет в квартире. И если лето – это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам подростковой души, то поздняя осень – время возвращаться.

Выше сравнений

Мне говорили, что есть те, кто умнее тебя. Кто играет с идеями, как ребенок играет с любимыми игрушками, кто не знает не решенных задач и легко строит удивительные миры, полные жизни, из простых логических связей. Мне говорили, что есть те, кто красивее тебя. Совершенные женщины, с глазами, превосходящими неповторимость каждого рассвета, с телами, сводящими с ума одной своей изящно отброшенной тенью. Идеальные мужчины, словно сошедшие с небес, чтобы весь мир, задыхаясь от восторга, пал к их ногам. Мне говорили, что есть те, кто возвышеннее тебя. Кто прячет душу такой глубины, что небо боится заглядывать в ее размах и ангелы не могут найти дна. Чья любовь способна поворачивать реки вспять, а границы понимания и чуткости спорят с границами вселенной. Мне говорили, а я слушал, улыбаясь про себя. Мне говорили, не понимая одного: того, что ты, человек мой, в жизни моей, душе моей, судьбе моей, сердце моем не выше всех остальных людей. Ты выше всех сравнений.

Море

Я хочу увидеть море. Я хочу дышать до головокружения этим воздухом, густым от мерно вздрагивающей водной глади, от криков птиц, пронзительных, как последнее откровение Бога. Я хочу лежать на мокром прибрежном песке, без одежды, без прошлого, без будущего и курить в сырое небо, улыбаясь невероятной свободе каждого движения ветра, удивительной рыбой струящегося по коже. Я хочу собирать разноцветные камни и стирать с лица брызги воды, не открывая глаз, не будя души, почти не существуя, почти став частью окружающего, движущегося, меняющегося, влажного, соленого, такого чуждого и такого понятного. Я хочу потеряться в ласке волн, я хочу забыть себя самого и просто плыть. Туда, где жизнь окрашивается мягким светом заходящего солнца. Я хочу сидеть на самой кромке воды, на этой дрожащей грани между фантазией и реальностью, нежностью и жестокостью, человеком и… морем. Я так хочу увидеть море.

Тот, кого ты любишь

Тот, кого ты любишь, это воздух. Сладкий, острый, холодный, шальной от переизбытка кислорода, густой как вода и звенящий. Ты жадно хватаешь его открытым ртом, и резко кружится голова, и сердце начинает стучать почти болезненно, но без него ты задыхаешься. И легкие сжимаются, выдавливая сквозь кожу крик и озноб, и судороги… Пока ты снова не вдохнешь этот ядовитый газ. И тогда можно жить дальше и дышать, дышать, ды…

Тот, кого ты любишь, это лезвие. Это скальпель, которым ты препарируешь собственную душу. Это разделочный нож, которым ты безжалостно отсекаешь в себе все лишнее, наносное, ставшее вдруг таким мелким и ненужным. Это бритва, которой ты вскрываешь грудную клетку, обнажая дрожащее сердце, жаждущее самого интимного прикосновения. И, вскрыв себя, ты начинаешь бездумно кромсать это небо, чтобы по кусочкам дарить его тому, кого…

Тот, кого ты любишь, это ночь. Это темнота, сводящая тебя к осознанию звука, вкуса, касания. Это тугая повязка на глазах, заставляющая узнавать мир снова на ощупь, слышать в невероятной тишине дрожание ресниц, различать нюансы дыхания и снова сходить с ума от горячего шепота на обнаженной коже…

Тот, кого ты любишь, это отражение. Это брат твой по крови, по духу, это твое собственное лицо сквозь мутную поверхность мира, это высшее родство, родство глаз, рук, душ, сердец. Это мысли, становящиеся продолжением друг друга, это экстаз страсти, отпечаток стона, крика, молчания, звучащих в унисон…

Тот, кого ты любишь, это сон. Тот единственный, который снится, когда ты не закрываешь глаза. Который нежно обволакивает тебя дремой тепла и уюта, мягко качая на руках бытия. Который нежно выдыхает в твои волосы смех звезд, разлетающийся яркими осколками счастья на ветру, оседающий на твоих губах. Тот, который, меняя мир, однажды становится миром – только твоим…

Тот, кого ты…

А на небе – звезды

Вечернее небо красное – к хорошей погоде.

Народная примета

Пасмурно. Эта ночь пахнет дождем. И я прячусь от нее в уютном свете квартиры, осторожно листая страницы своих мыслей, чувств, идей, несбывшихся и сбывшихся мечтаний, утраченных и только рождающихся надежд, знаний и ошибок, легкой печали и мимолетного счастья. Страницы своей жизни, пронумерованные календарными листами. А по коже змеится Слово, становясь последней одеждой, щитом, броней, закрывающее собой взгляд и голос, но настежь распахивающее душу. А там… Пахнет сеном. А на небе – звезды. Самые обычные звезды на самом обычном небе. И я не знаю и не хочу знать их имен. Я хочу просто смотреть и, улыбаясь, показывать на них пальцем и говорить тебе: "смотри, как красиво". Там сложность стремится к простоте. Там на заре выпадает роса и мы шлепаем по ней босиком, и я не читаю тебе стихов о любви и боли, жизни и смерти… Я зову тебя купаться, потому что вода теплая и в ней отражаются сосны и облака. И если напрячь фантазию, то можно представить, что мы летим между ними. А вечером мы пьем чай. С сушками. И все тайны бытия, риторические вопросы, тягостные мысли и нерешенные дела молча ждут нас с той стороны двери. А потом уходят, так и не дождавшись. Потому что мы легли спать. И я пытаюсь стянуть твое одеяло, и ты закидываешь ногу мне на бедро и утыкаешься головой в грудь. А над нами все горят и горят звезды, имен которых я не знаю… Любое слово отзвучит. Но эхом от него останется память о чем-то по-летнему теплом, доверчиво нежном и почему-то пахнущем свежескошенным сеном. И я буду сидеть и улыбаться, глядя в эту дождливую холодную ночь. Но сегодня вечером моя кровь была все еще красной, а это значит, что, возможно, завтра будет ясно.

Лето

Я пасынок зимы, я редко пою о лете. Жарко, пыльно, мухи, слепни, запах пота, от духоты часто болит голова и единственное спасение – это обтирание мокрого тела о зашкаливающую массу купающихся в местном водоеме. Но все же… Летняя ночь, когда безжалостное солнце исчезает, но в воздухе еще чувствуется его запах, когда выходишь на улицу просто так, не замечая порога двери, у которой раньше ты проводил ритуал натягивания куртки, шапки и ботинок, четко разделяющий там и тут. Стертая теплом граница дозволенного. Лето это песня юга, это звучание бубна возле разожженных костров. Лето это знойный танец полуобнаженных тел. Лето отражается насыщенно синим небом в капельках воды на загоревшей коже. Лето отражается в лицах людей, щурящихся и улыбающихся свету. Лето это постель из травы с кружащим голову ароматом полевых цветов, в которую падаешь, смеясь и глотая счастливыми глазами пушистые облака. Лето это проснувшаяся от спячки жажда жить. Лето это мы, измененные долгим ожиданием и бесценной находкой. Да, лето это мы. Я пасынок зимы, я редко пою о лете, но все же… я люблю его.

Холодно

А как иногда хочется – чтобы холодно. Чтобы сердце – до бесчувствия. Чтобы душа – гранитом, бетоном, камнем. Чтобы взгляд – льдом, снегом, инеем. Чтобы не любить, чтобы не больно. Чтобы дышать прозрачным небом и не знать земных страстей. Чтобы не хотеть рук, не искать в оглохшем мире жалкие крохи тепла. Чтобы скалой – в любом шторме, чтобы безразличие вместо всех разбитых надежд. Чтобы уверенный шаг вместо бесполезных попыток, чтобы не гнули и не ломали слова "останемся друзьями". Чтобы любые слова оставались лишь словами. Чтобы не жить, почти умирая, а умереть, оставшись живым. И иногда почти получается, и уже чувствуешь в груди этот холод, и уже ждешь его, готов к нему… Но почему-то мама смотрит на твое лицо и начинает плакать. И ты возвращаешься, конечно, возвращаешься, чтобы снова искать и терять, любить и страдать, и вновь и вновь пить горький чай, разделяя его с этой ночью, своей болью и одиночеством.

Игра в счастливых людей

Мы играем в счастливых людей. Мы соскребаем с необьятного тела интернета слова лукавых авторов, мотивирующие нас на радость, и закрываем ими проруби одичалой тоски или изысканной печали, или отчаянного одиночества, или просто откровенной боли в собственных душах. Мы с придирчивостью эстета собираем осколки хорошего настроения, смеха и той теплой разноцветной ваты, которую так актуально сейчас дарить друг другу. Посмотри какая очаровательная улыбка! А смотри какие у меня солнечные зайчики! Радуемся!!! Но мы забываем, что люди – это люди. И каждый из нас стремится к тому, чего у него либо нет, либо остро не хватает. Я пробираюсь сквозь паутину слов, оттиски душ, сквозь эти цветные огни, россыпи шуток, разнузданное пение, я стираю рукавом матово блестящий фантик веселья и слушаю тихий шепот обычной грусти… Маленькой, человеческой грусти, не возведенной иными сытыми представителями вида до гордого ранга трагедии всея души. Простой грусти. Я вижу ее девочкой, избитой крайностями, спрятанной под мусором и шелухой наносного оптимизма. Я смотрю в ее глаза и думаю, а когда я в последний раз видел рассвет? Нет, не мельком, спеша по своим делам, не сонно бросив взгляд в окно, заваривая кофе, а по-настоящему, осознанно, целенаправленно? Так, чтобы встать из уютной постели, когда еще темно, вызвать такси, сесть в него и поехать на край города, чтобы увидеть – рассвет… Держа за руку девочку-грусть. Чтобы там, между шумным городом и молчанием рассвета, встретить ее брата близнеца – маленького, забытого мальчика-счастье.

Что такое любовь?

Что такое любовь? Ты падаешь вниз головой, закрыв глаза. По обнаженной коже струится ажур слов и бархат теплой темноты. Любые звуки превращаются в музыку, и ты настраиваешь метроном дыхания на такт сердца. Ладонями ты чувствуешь свет, ты осторожно касаешься изнанки души и она начинает петь. В этот момент долгое падение превращается в полет по кромке звездного неба. Ты замираешь, чтобы собрать губами эти звезды, но ласковая рука скользит по ключице, хватается за плечо, мягко толкает тебя спиной назад и ты… Ты летишь. В облаке танцующего снега, упираясь лопатками в невесомость… А с ее горького горячего тела медленно скользит в вечность шелк белья. И в дрожащем пространстве между желанием и тишиной, между вашими телами, ты лицом к лицу сталкиваешься с жизнью. Но что такое жизнь без любви?

Дитя тяжелых времен

Мы счастливые люди. У нас есть крыша над головой, на кухне еда, уютный свет монитора и доступ к интернету. Да, у каждого своя собственная боль, которую мы любим возвеличивать, доводя до ранга трагедии, но мы счастливые люди. И мы пишем стихи. Стишки-мотыльки, огромным числом облепившие стены храма сытой лиры, неуклюжие создания с толстым брюшком опостылевших идей и недоразвитыми крыльями нового вдохновения. Мы не сражаемся за каждый глоток воздуха, жизни, земли и неба, пересохшей от боли глоткой сглатывая ком крика, нет, мы пьем чай, курим возле окна и рассуждаем о смысле бытия, цинично взвешиваем природу любви, лениво ковыряем теряющими чуткость пальцами аспекты своих слабеньких эмоций-мух, по привычке считая их слонами. Потому что своя рубашка всегда ближе к телу. Нам скучно. Мы не поэты, мы прозаики. Поэзия – дитя тяжелых времен, дитя великих перемен, а не высосанной из пальца муки, поэзия дается через боль на каждом выдохе, поэзия убивает. Проза жизни – вот наш удел.

Потому что мы люди

Вечереет. Мир снаружи завернулся в сумерки, гоняет ветром по двору какие-то бумажки, мимо окна диковинным самолетом пролетел надутый воздухом пакет. Поздней осенью сумерки обезличивают город, делая его каким-то ватным, промозглым, иссине-серым и до неуютности холодным. Я сажусь на подоконник, закуриваю, ты залезаешь на стол и устраиваешься на нем, беспрерывно глядя мне в висок. Появляется чувство, словно твой взгляд рисует на нем круги сухим шершавым пальцем, раздражая кожу, заглушая мысли, отдаваясь мурашками в правом плече. Я ерзаю, пытаюсь спрятать голову, но ничего не получается, отчего я начинаю злиться. А ты все смотришь и смотришь, все настойчивее, уже почти грубо трешь пальцами взгляда мой висок.

– Сашка, я же люблю тебя. Ну почему этого мало?

Молчу в ответ на твой вопрос, не знаю, что отвечать. Даже не так: знаю что, но не вижу как и не понимаю зачем. Мать незаметно кладет теплые носки в сумку сына, который уезжает, потому что у него теперь своя семья. Девушка впервые одна идет в кино, потому что ее единственная подруга предпочла их общему еженедельному променаду новизну первого свидания. Мужчина молча сжимает кулаки, узнавая, что женщина, которую он любит, счастлива с другим. Создаются и разрушаются семьи, люди обретают счастье и переживают потери, жена отворачивается от мужа, отдавая свою нежность ребенку, одинокая женщина ищет ответ, почему выбрана не она, обиженный мальчишка с завистью смотрит на счастье собственного брата, снискавшего похвалу родителей, и во всем нашем мире безгласным криком разлиты в звенящем от напряжения воздухе слова: Я же люблю тебя! Почему этого мало?

Мало. Потому что мы люди. Живущие в собственных заблуждениях эпицентры неутолимой жажды все нового тепла и счастья. Мы – это беспрерывное движение и рост, которым со временем становятся малы любые рамки, даже рамки былых отношений. Мы – пугливые звери в поисках личного рая, мы – механика тел с переменной массой целей и амбиций в уравнении жизни. Ты смотришь мне в висок и не знаешь, что твой взгляд – это нескончаемая метаморфоза протяженного вне времени и пространства вопроса. Ты не знаешь, что она идеально рифмуется с заусенцем у меня на руке, с этой пакетолетной погодой за окном и твоей футболкой, съехавшей на бок. И еще ты не знаешь, что все эти рифмы, разбросанные вокруг нас, уже хранят в себе ответ. Вот эта грязная сковородка на плите, это мерное жужжание холодильника, два окурка в пепельнице и серо-фиолетовый цвет сумерек. Да, иногда люди вырастают из прежних отношений, сбрасывают их смирительной рубашкой с расправившихся плеч и идут дальше. Но если хоть иногда греть любовь теплом дыхания, подгонять в такт сердцебиению, тянуть выше за ростом личности, удобрять пониманием и чуткостью… Тогда она будет расти вместе с нами. И тогда в каждой мелочи, в кружке чая, в шарканье соседей сверху, в сработавшей во дворе сигнализации и упавшем с ноги лохматом домашнем тапке встанут картины будущего: вечером мы будем лежать в кровати, пихаться локтями и обниматься, а я нарочито серьезно посмотрю на тебя и отвечу, пряча улыбку:

– Не говори ерунды.

Нерожденная вселенная

В тебе пляшет нерожденная вселенная. Я касаюсь ладонью твоей груди, я чувствую ее. В тебе танцует предельно обнаженный, яростный мир. Он дышит в такт моему сердцебиению, но… Мое сердце – это хаотичность пульса, нервная аритмия жизни, больные судороги стареющего неба. Мир в тебе безумен. Мир в тебе принадлежит мне. Мир в тебе дрожит и прогибается под моей рукой, и линия горизонта рвется. Я смотрю в твои глаза. Сейчас в тебе восходит солнце. И, возможно, я тысячу раз не прав, когда тащу тебя за руку на крышу, где тяжелые звезды задевают мурчащим брюхом торчащие тут и там антенны. Когда веду тебя дышать дорогами, по которым люди ходили пешком еще тысячи лет до нас. Когда довожу скорость дней до предела, превосходя предел, чтобы отчаянно визжали тормоза настоящего. Когда закрываю глаза рукой и веду на свет, разрывая скуку каждым шагом. Когда слизываю с твоих губ этот монотонный плач, застрявший в апатии тишины. Когда сметаю со стола эти опостылевшие кастрюльки и мисочки, эту утварь бытовухи, чтобы целовать в горло, чтобы превратить пошловатость секса в инструмент созидания, чтобы вскрыть нарыв усталости и сотворить из тела новую форму чувственности и страсти. Когда я краду тебя из душного офиса, чтобы сбежать из города и увидеть, как тысячи птиц поднимаются с земли. Возможно, я не прав, возможно, в этой размеренной каждодневности тебе тепло и уютно, а рядом со мной – бросает то в жар, то в холод. Возможно, это так. Но в тебе пляшет, безумствует и хохочет вселенная. Я чувствую ее. А это значит, что настало время стать для нее рождением. Как всегда, не уточняя цены. И завтра, когда ты проснешься, мир станет тесен.

Мы теряем

Мы теряем, теряем, теряем… Нет. Мы находим. Залатав дыры души острой иглой прощения, собрав из мозаики судьбы самого себя заново, назло, почти такого же, каким был, ты возвращаешься. Ты приходишь к другу, устало сбрасываешь с плеч дождливый плащ прошлого… И находишь в знакомых глазах уже чужого тебе человека. Иногда находить сложнее, чем терять. Находить в глазах любви равнодушие. Находить в доверии конечность. Находить в стихах ложь, а в себе отчаянье. Знаешь… Обними меня. Просто так. Обними и узнаешь, что тело умеет петь, рассказывая больше, чем слова. Ты узнаешь, что тепло сердца – не метафора, а тихая данность, струящаяся по рукам. Что родство по духу чувствуется намного острее, чем навыки страсти. Обними меня, и пусть вокруг поднимается ветер, и бесконечно падают звезды, пусть рождаются новые миры, и сгорают древние боги, пусть… Но между нашими телами, спрятанное молчаливыми объятиями, останется то, что одним своим существованием оправдывает все.

Человек познается в малом

Человек познается в малом. Не в словах, слова лживы, даже не в делах, ими тоже можно обмануть, а в тех маленьких крупицах правды, которые не бросаются в глаза, обычно оставаясь за кадром. В тех моментах жизни, когда забываются поставленные цели вроде "добиться этого" или "произвести такое впечатление", когда действия становятся машинальны и интуитивны, а слова теряют четкий смысл, поднимаясь из глубин души. Когда человек перестает себя контролировать, на мгновение сбрасывая все маски, делая глоток воздуха своей глубинной сущностью, заглядывая в самого себя на время короткой передышки между прошлым и будущим.

Она ругалась, когда я звонил. Говорила, что это бессмысленная трата времени и денег. Я не могу вспомнить, чтобы она хоть раз просто сказала: Сашка, я тебя люблю. Она часто ворчала и ставила мне в пример других, всех подряд. И я жил своей жизнью, не особо вслушиваясь в ее брюзжание, занимался делами, работой, любовью, творчеством, писал экспромтом стихи на обрывках бумаги, писал и забывал о них. Иногда я забывал о ней. А потом она умерла. И разбирая маленький ящичек, в котором она хранила всю ту макулатуру, которую считала важными документами, я нашел тонкий полиэтиленовый пакетик, спрятанный между свидетельством о рождении ее дочери и паспортом, в котором аккуратно были сложены все мои стихи, все мои письма, которые все это время она бережно хранила. Она никогда не говорила мне об этом и вряд ли хотела сказать. Просто хранила. В ящике самых важных ее документов.

А другая часто говорила о любви, писала длинные письма, восторженно смотрела в глаза и ласково улыбалась мне. Она могла приехать посреди ночи, если я звонил и говорил, что мне паршиво, она всем своим существованием хотела подтвердить свою преданность. Она была мягкой, как глина, она принимала любую форму, она красиво отражала любое мое движение, она обожествляла меня и была рядом. А потом, когда я был готов убить каждого, кто скажет о ней плохо, я встретил нашего общего знакомого. И он отшатнулся от меня. Все просто, она часто рассказывала, какой тварью и мразью я был все это время. Все просто. Я тварь и мразь. Все это время. Но когда я опять молча слушал ее изысканное пение о любви ко мне, контекстом под ним для меня остались именно эти слова. И я мог бы оправдать это моментом обиды, если бы… Многое, ненужное, лишнее, недоброе хищным зверем не поднимало голову так часто в этих красивых глазах.

А ты…

Человек познается в малом, в том, что не предназначено для чужих глаз, что мимолетно отражается в тех пустяковых мелочах, которыми пишется наша жизнь.