Зинаида Гиппиус

Взяв его за голову, я поцеловала дрожащие, детские - и, может быть, недетские - губы. Он испугался, вскочил, потом упал вниз и обнял мои колени. И сказал вдруг три Слова, поразившие меня, которых я не ждала и которые были удивительны в тот момент по красоте, по неуловимой согласности с чем-то желанным и незабываемым. Он сказал:

- Помолитесь за меня...

Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда. Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова.

20 мая, суббота Завтра Троица. Погода сырая. Путь не восстановлен. Телеграфа нет из-за снежной бури по всей России.

Смеем ли мы любить любимого, когда за ним закрыты двери склепа?

Облака - мысли неба. Так и по человеческому лицу часто проходят тени мыслей, и лицо меняется. Мне кажется, что я иногда умею читать мысли неба. И как изменяются черты человека, - изменяются и черты небесного лица: солнце сегодня другое, чем было вчера, и уже никогда не будет сегодняшним. И луны я не видел одинаковой. О звездах и говорить нечего. На солнце редко кто смотрит - да ведь и прямо в глаза человеку мы очень редко смотрим.

Все кругом

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно-довольное, тайно-блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное,

Рабское, хамское, гнойное, черное,

Изредка серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно-холодное, жалко-ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

Но жалоб не надо. Что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.

-- Ян, сядем, я устала, поздно... Куда пошел Игнатий, вы не видели? Ну, все равно. Отдохнем здесь. Сейчас зайдет солнце. Какой он... страшный! -- прибавила Раиса, указывая на темнеющий храм.

Ян покачал головою и поднял глаза. Он видел ряды красновато-желтых колонн, простых и громадных, суженных кверху, соединенных там, в вышине, линиями легкими, как музыка,-- за ними еще ряд колонн, таких же, немного меньших, гигантские камни пола, ступени, сделанные людьми не для людей, голубой край небес между колоннами, равнину, низкую, буровато-зеленую, поросшую цепкой сухой травой... Между ее длинными стеблями кое-где белели маргаритки и еще какие-то бледные остролистые цветы, похожие на восковые. Туман поднимался от болот, и храм делался легче и прозрачнее.

Простор был суровый, строгий, почти торжественный.

-- Нет,-- сказал Ян тихо, не опуская взора,-- он не страшный. Он -- как громадный, стотысячный хор. Слишком громко, почти выдержать нельзя, но прекрасно, потому что гармонично. Я в первый раз это понял. У меня душа полна счастьем. Вижу отражение великого Духа.

Раиса встрепенулась.

-- Отражение? Нет, нет, Ян, хочу верить иному, хочу обнять красоту, как она есть, хочу страдать, жить ею... Вот этот храм передо мною, он прост и страшен, он тревожит мою душу, он сам -- и я не хочу думать, что он -- только отражение...

-- Отражение великого Духа,-- повторил Ян, задумчиво улыбаясь.-- Я раньше понимал, но не совсем. А надо понять это совсем, до конца... И перестанешь бояться, и все далекое и близкое станет твоим, и опять полюбишь небеса, облака... Людей...

-- Неправда! -- вскрикнула Раиса.-- Любовь -- другое... Любовь хочет знать, видеть, верить, прикоснуться, приблизиться... О, почему вы думаете, что это -- отражение? А сила, которой полна моя душа, сила страданья и...

Она не договорила. Ян с горестью смотрел на нее.

-- Раиса, вы несчастны? Я знал, что вы несчастны. Может быть, я еще огорчил вас! Скажите мне все.

-- Нет,-- проговорила Раиса.-- Зачем вы о любви? Нельзя никого любить, если думать, как вы.

-- О, как вы ошибаетесь! Я люблю всей душой, я люблю...

-- Молчите! -- вскрикнула Раиса.-- Я вам скажу потом... в Риме... Но не теперь. Теперь поздно.