Любовь среднего возраста

© Альбина Демиденко, 2018

ISBN 978-5-4493-9389-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогие читатели!

Мне часто задают вопросы: «Как вы придумываете сюжеты? Где находите своих героев и такой материал?» Я отвечаю: – «Оглянитесь! Вслушайтесь! У каждого из нас своя история, свой сюжет!»

За свою не маленькую жизнь пришлось много времени провести в разъездах. Вы замечали, как откровенны попутчики в поездах? Порой слушаешь и душа замирает – неужели человек может столько вынести, выстрадать? Может! Давно убедилась – жизнь не прогулка по Тверскому бульвару! И если умеешь слушать и соучаствовать – ты Человек!

С уважением, Альбина Демиденко.

Москва – Петербург

Глава 1

Она влетела в вагон за пять минут до отправления поезда. Эти московские пробки, никогда не рассчитать время! В купе уже сидел попутчик, вернее, он, перегнувшись через столик, посылал воздушные поцелуи молодой моднице, стоящей на перроне. Нина иронично взглянула на «елейную» картинку и усмехнулась: «Папик прощается с очередной пассией». К новомодному веянью пожилых заводить молоденьких субреток она относилась с иронией; смешны эти молодящиеся старцы и жалко юных девчонок, за жизненную загнанность нищетой и неумение устроить судьбу другим, более достойным способом. Впрочем, каждый сам выбирает свой путь. Не судите, да не будете судимы – не единожды останавливала она себя.

Поезд медленно сдвинулся с точки стояния и плавно поплыл вдоль перрона, постепенно набирая скорость. Мимо окон замелькали вначале лица провожающих, затем пристанционные постройки. Мужчина оторвался от окна и сел на свое место.

– Добрый вечер, – наконец осенило его поздороваться.

– Добрый.

Нина уложила сумку под полку, предварительно вынув из нее необходимые для дороги вещи, расправила постель. Вошла проводница, проверила документы, оторвала от билетов необходимые ей талоны:

– Уважаемые пассажиры, мы приготовили вам дорожные наборы: чай, кофе, салфетки. Приобретите, недорого.

– Спасибо! Вот сейчас девушка устроится, переоденется, мы что-нибудь закажем, – с воодушевлением отозвался попутчик и вышел, плотно прикрыв за собой дверь купе.

Нина переоделась, достала из сумочки книгу, очки, аккуратно уложила вещи, открыла дверь купе, показывая соседу, что он может входить.

Сосед стоял у приоткрытого окошка, и врывающийся ветер отчаянно теребил его густую, тронутую сединой, шевелюру. Статный, с хорошо развернутыми плечами он невольно притягивал к себе взгляд.

– Устроились, – приветливо спросил мужчина, – а я вот любуюсь Подмосковьем. Какая красота, какой размах зелени! А небо, посмотрите, какое синее небо и облака. Поверьте, такие облака и такое небо только над Москвой.

– Вы не москвич? – улыбнулась детской восторженности мужчины Нина.

– Это как сказать и с какой стороны посмотреть.

– А… Понятно.

– Да ничего Вам не понятно, – мужчина махнул рукой.

«Обиделся дяденька. Ну и Бог с ним. Нам детей не крестить». Но на душе остался неприятный осадок, обидела ни за что человека, а он, может быть, от души восхищался природой и погодой.

За окном мелькали дачные поселки и подмосковные села. Закатное солнце дрожало солнечными бликами среди листвы придорожных посадок, отражалось в окнах мелькающих домов, золотило рябь речушек, мимо которых бодро бежал состав. Постепенно городская суета отошла в сторону, а покой и уют, спокойная размеренность пейзажа за вагонным окном принесли успокоение и какое-то умиротворение. Живут же люди тихо и спокойно! Вон мужик – копается в грядке и не торопится на электричку, не догоняет переполненный трамвай, не боится утром проспать на работу, не дописать служебную начальнику или вовремя не отреагировать на строгое директорское предупреждение.

– То же любуетесь, – не то спросил, не то подтвердил неожиданно появившийся за спиной Нины сосед. – Такого простора и такого спокойствия, доложу вам, я не встречал нигде, ни в одном уголке мира. А уголков этих довелось повидать немало.

Женщина, опасаясь неосторожно еще раз обидеть мужчину, промолчала, хотя его замечание о разных уголках вызвало интерес.

– Посмотрите, посмотрите – какая красивая церквушка! Теремок, да и только! – он показал на маленькую церковь, которая бочком прижалась к погосту. – А знаете, раньше при каждом погосте стояла часовенка, куда можно было в любое время зайти, помолится, поставить свечку в память усопшего.

– Нет, этого я не знала. Я думала часовни при церквях и в больших поместьях оборудовали по собственной воле владельцы, не желающие толпится в общей массе холопов при служении праздничных и прочих обрядов.

– В какой-то степени вы правы. В больших имениях были часовни, но это была небольшая культовая постройка без специального помещения для алтаря, но с иконами и лампадой. Церковники делят часовни на несколько типов. Семейная или фамильная предназначается для погребения тел и поминовения праха родственников. Ритуальная – выступает в роли священного места, где проводят молебны. Поминальная – возводится в память покинувших нас. Кстати, вот вы, москвичка, не расскажите ли мне об одном всем известном памятнике-часовне, что расположен у Ильинских ворот?

– У Ильинских ворот, на Старой площади?

– Вот именно, на Старой площади.

– Там, напротив Политехнического, в Лубянском сквере, установлен памятник защитникам Плевны.

– Точно. Часовня иконы Божьей Матери «Знамение» и святого благоверного князя Александра Невского и есть памятник гренадерам – героям Плевны – в память погибших русских солдат при освобождении Болгарии от Османского ига в 1877—1878 годах.

– Конечно, я знаю это место. Это работа архитектора Шервуда. В детстве мы с братом часто ходили на прогулки в этот сквер. Он рассказывал про то, как простой народ собирал деньги на строительство этого монумента. Я помню, как потрясли меня установленные в нишах горельефы с изображением исторических картинок жизни болгарского народа. А однажды брат показал репродукции картин Верещагина, посвященные военным баталиям. Вернее, последствиям баталий. Помните его великолепные полотна: «Победители» и «Побежденные. Панихида»? Они наполнены солнечным светом, который еще больше подчеркивает трагизм и невозвратность.

– Это вы точно подметили. Он сам писал, что любит солнце, но фурия войны преследует его постоянно.

– Не удивительно. Насколько мне известно, он с отличием закончил Морской кадетский корпус. Не знаю, насколько это правда, но где-то я читала, когда его, как лучшего кадета, представили великому князю Константину Николаевичу, он, пользуясь моментом попросил разрешения написать рапорт об отставке, чем вызвал царственны гнев.

– И не только гнев власти, но и семьи. Отец лишил его всяческой материальной поддержки

– Да. От судьбы не уйдешь. Гардемарин Верещагин мог бы стать выдающимся адмиралом, но закончил свой жизненный путь художником на адмиральском мостике броненосца «Петропавловск». Он ненавидел войну, а погиб в военной баталии, он любил солнце, а его поглотила морская пучина.

– Девушка, вы искусствовед или историк?

– И ни то, и ни другое, – рассмеялась Нина. – Я любопытствующая.

Мимо них, заглядывая в открытые двери купе, шла проводница, предлагая пассажирам чай.

– А не испить ли и нам чайку? – обратился к Нине попутчик.

– Пожалуй, не помешает, – согласилась женщина.

Виктор Александрович, так звали мужчину, оказался очень словоохотливым, но не навязчивым. Он легко вел беседу, умело переходил от одной темы к другой, сглаживая переходы то шуткой, то незлобивым анекдотом. На удивление, было приятно с ним общаться. Чай показался вкусным, а сосед – интересным человеком. Они обсудили искусство заваривания чая, затем перешли к истории китайской чайной церемонии, вспомнили о лондонском чайном доме.

За окном мелькали русские пейзажи, колеса весело отстукивали километры, все дальше и дальше убегая от Москвы. Последний луч закатного солнца позолотил макушки деревьев, бегущих вдоль железнодорожного полотна, и скрылся за горизонтом. Пурпурно-синяя дымка медленно, но все плотнее и плотнее, подступала к окошкам состава. Вагон постепенно затихал. Проводники притушили верхний свет. Пассажиры, уставшие за день, устраивались на короткий ночлег.

Виктор Александрович просматривал газету, а Нина по давней привычке читать перед сном, раскрыла книгу. Она старательно пробежала глазами пару страниц, но смысл прочитанного ускользал из сознания, внимание не задерживалось на описываемых событиях, в голову лезли всяческие мысли, и, чтобы не неволить себя, она отложила томик, закинула руки за голову и предалась, как говаривал ее муж, «созерцанию невидимого».

В эту командировку она ехала с удовольствием. Последние три года Нина практически нигде не бывала. Дом – работа – дом. Первый год после гибели мужа и детей в авиакатастрофе переживала особенно тяжело. Понимая разумом, что никто не поможет ей выбраться из тяжелейшей депрессии, которая не только морозила губы, но и дышать ровно не давала, загрузила себя работой, благо в это время вводился новый проект, в который она вложила не малую толику своего ума, сил и нервов. Она считала себя маленьким винтиком в огромной машине, совершенно забывая, что именно на маленькие винтики ложится непомерная ответственность. Большое колесо пока сотрется, машина немалый путь пробежит, а маленький винтик выскочил и стоп колесико. Но об этом Нина не думала, тянула свой воз и была рада, что нет свободного времени думать о чем-либо другом, кроме работы.

Постепенно боль притупилась, ушла куда-то вглубь, и уже реже наворачивались слезы, и чаще стала появляться улыбка. Спустя два года по весне она вновь ощутила ласковое тепло солнца, заметила нежную зелень листвы.

Однажды, в каком-то неожиданном порыве, вдруг зашла в цветочный магазин и купила красивый букет белых хризантем. Возвратившись домой, распахнула окна настежь и с удовольствием смотрела на таинственный вальс золотистых пылинок, которые безмолвно кружили и кружили в солнечном луче. И нежная зелень за окошком, и танцующие пылинки, и букет в старинной хрустальной вазе вызвали острое желание жить. Именно жить, а не существовать, жить, а не быть в том, сонно-роботном состоянии, в котором была до сих пор.

Когда-то в детстве Нине попалась книга античных мифов, с которой она не расставалась несколько лет, читала и перечитывала. Особенно ее поразил рассказ о сказочной птице Феникс, обладающей способностью сгорать и снова возрождаться из пепла.

Детское сознание ярко рисовало как гордая птица, почувствовав немощь и старость, на закате солнца приносит в свое гнездо горящую лучину, вплетает ее в сухие ветки, и свернувшись калачиком, устраивается на самом дне своего жилища. Сухие ветки гнездышка вспыхивают, ветер раздувает огонь, ерошит перья птицы и вот уже не разобрать – языки пламени, или огненные перья гордого непокоренного орла колышутся. Постепенно черная темнота ночи окутывает живой костер, укрывает плотной завесой таинство происходящего.

И как только первый луч солнца, разорвав тьму, озаряет своим волшебным светом землю, свежий утренний ветерок сдувает серый пепел неостывшего костра. Солнце поднимается выше и выше, все дальше и дальше прогоняя черноту ночи. Его лучи скользят по вершинам гор, по воде, по траве, по стволам и листве деревьев, наполняя их силой и жаждой жизни. Вот они достигли гнезда, осветили маленький комочек, и он, согретый божественным теплом, напоенный солнечным светом вдруг шевельнулся, затрепетал, ожил. Еще немного, еще мгновение и гордая птица стряхнула с себя остывший пепел, расправила крылья, гордо выгнула голову и издала победный клич! Здравствуй солнце! Я живу!

Глава 2

Погода не баловала Нину в этот приезд. Однако туман и мелкий дождик – такие привычные для петербуржцев атрибуты – не изменили ее планы. Просыпалась она рано утром и, одевшись по-спортивному: ветровка, джинсы, кроссовки – отправлялась в полуторачасовую прогулку по полупустынным улочкам. В этом бродяжничестве была своя прелесть.

Укутанный туманом город кажется загадочным и таинственным. Вот, разрывая седые клочья, покачиваясь, выплывает огромный корабль, на палубе которого мелькают редкие огоньки, и чудятся шаги вахтенных, и срываются в туман запоздалые удары колокола, и сердце замирает от наползающей громадины. Но шаг, два – и корабль исчез, растаял, и глаза различают угол огромного, серого дома, в окнах которого вспыхивает свет. Город просыпается. А вот легкий парусник, покачивается на пенных водах, спешит куда-то вдаль. Мгновенье – и растаял в дымке, а на его месте вырастает красивая колокольня собора.

Надышавшись туманом и свежим морским ветром, она возвращалась в гостиницу, наскоро завтракала в буфете и спешила на конференцию. В первый день с огромным любопытством и вниманием вслушивалась в речи выступающих, пытаясь отыскать ответы на многие интересующие ее, да и не только ее, вопросы. Однако на второй день поняла, что ничего нового для себя здесь не почерпнет. Как на всех городских семинарах, так и на этой – региональной конференции, люди, далекие от практики, пытаются с умным видом рассуждать о пользе тех мифических идей, которые они создали в своем сознании, совершенно не задумываясь о практическом применении и реальной пользе фантазий о преобразовании мира. И ей стало скучно. Утром она отмечалась в списках прибывших, послушно отсиживала до первого перерыва и, часов в двенадцать, потихоньку, незаметно уходила.

К этому времени туман полностью исчезал с улиц города, и только низко надвинутая шапка неба да мелкий, моросящий, оседающий на лице незаметной влагой, дождик слегка напоминали об утренних миражах.

Дневной город не нравился Нине. Пропитанная дождем, разбухшая серая громада давила. Грустью веяло от «Русской Бастилии», от стальной Невы, закованной в гранит и даже, игла Адмиралтейства, нанизывающая тучи, не вызывала у нее восторга. Чтобы не заразиться депрессией дождя, женщина отправлялась в Русский музей.

Очень давно, в юности, она с подружками без разрешения брата уехала в Ленинград. Так они решили отметить отличное окончание восьмилетки. Конечно, им по возвращении влетело за самовольство, но впечатления от той самостоятельной поездки, остались на всю жизнь.

Девчонки бродили до изнеможения по городу, восторгались белыми ночами, хотя всю прелесть этого явления сумели понять лишь спустя годы, с любопытствующим смущением рассматривали экспонаты кунсткамеры и с удовольствием остужали в Неве ноги, натертые до мозолей. Город девочки не знали, экскурсовода не было и потому каждое утро отправлялись гулять, куда глаза глядели. Первые три ночи спали на лавочке на Московском вокзале, пока бабушка уборщица не заприметила их.

– Вы что это девчонки, облюбовали вокзал, аль из дома выгнали родители? На вид вроде бы не бродяжки.

– Нет, нет! Мы не бродяжки! – девчонки испугались, что бабулька вызовет милиционера, и их заберут в участок. – Мы Ленинград приехали посмотреть, – хором объяснили они.

– Вона как. Ленинград посмотреть хотите. Понятно. И надолго смотреть приехали?

– Нет. Вот еще пару дней посмотрим, и домой поедем.

– Значит, днем по городу бегаете, а ночью сюда спать приходите, так?

– Так, – закивали головами девочки. – В гостинице мест нет.

Они умолчали, что в гостинице потребовали показать паспорта, а когда узнали, что они без родителей, чуть в милицию не сдали. Едва ноги унесли от швейцара. Бабушка, шаркая тряпкой по полу, пошла дальше гонять грязь, а они, успокоившись, прижались друг к другу, как цыплята. Все-таки вечера в Ленинграде даже летом прохладные.

Через полчаса, бабушка, закончив уборку зала ожидания, вновь подошла к дремлющим девчонкам.

– Эй, красавицы, а ну-ка, поднимайтесь. Пошли-пошли.

– Куда? – испугались девочки.

– Да не бойтесь. Ко мне пойдем, я тут неподалеку живу. Хоть вымоетесь по-человечески, а то удумали на вокзале ночевать. Так и вшей словить можно и всякую другую заразу. Мучайся потом родители, лечи блудное дитя. А вы, видать, из интеллигентных семей. Родители-то знают, что вы в Ленинграде или с ума сходят разыскивая.

– Знают. Мы им записки оставили.

Комната у бабушки Лизы, так звали уборщицу, была большая, перегороженная ширмой на две половины, уютная, чистая. Постелила она гостям на широкой кровати, а себе на маленькой кушетке.

– А сейчас бегом в ванную, пока все спят. И не шуметь, народ в квартире трудовой, всем завтра на работу, мойтесь и спать. Да головы не забудьте с мылом вымыть, не дай Бог, вшей мне принесете.

Пока девочки отмывались в большой ванне, хозяйка вскипятила чайник и приготовила немудреный поздний ужин: порезала ливерной колбасы, и пожарила яичницу на пахучем украинском сале. Умытые, переодетые в чистое белье, благо взяли с собой сменку, дети быстро расправились с угощением, а она, попивая чай из большой эмалированной кружки, смотрела на них и посмеивалась.

– Лягушки-путешественницы. Ишь, что удумали – Ленинград посмотреть. Да его сколь ни смотри, всего не пересмотришь. Наш город красив. Его не смотреть, его сердцем принять надо. Вот тогда он вам и откроется.

У бабушки Лизы они прожили три дня, вернее трое суток. Детей у бабушки не было, жила она одна в большой коммунальной квартире, где в десяти комнатах располагалось десять семей. Утром выйти в туалет, в ванную не представлялось возможным, соседи терпеливо стояли в очереди, стыдливо переминаясь от нетерпения. Через пару часов все разбегались на работу, и в доме поселялась относительная тишина, которую нарушал кашель старого парализованного учителя музыки из третьей комнаты, да плачь малыша из пятой.

Девочки, наученные хозяйкой, время пик отсиживались в комнате, а затем, когда квартира пустела, шли умываться, и готовить немудреный завтрак – чай с бутербродами. Каждое утро они находили на столе записку от заботливой бабушки, в которой им давались советы – куда сходить днем, чем позавтракать, в котором часу вернуться домой вечером.

Именно тогда, по наставлению внимательной бабушки, Нина вместе с подружками впервые пришла в Русский музей и, как говорят, влюбилась. Влюбилась в просторные залы, в громады картин Репина, в тонкую лирику Ореста Кипренского, в суровую правду штормовых поэм Айвазовского.

Сворачивая с Невского проспекта, Нина каждый раз торопилась пройти Михайловскую улицу, с ее нависающими каменными громадами зданий. И замирала у перекрестка, любуясь простором и строгой красотой площади Искусств.

Вот Пушкин читает свои стихи. Правая рука широким жестом отведена в сторону, ветер развевает полы расстегнутого сюртука. И облака, проплывающие над ним, расступаются, позволяя солнышку согреть своими лучами одетого в бронзу поэта.

И как продолжение сказки, там, за фигурой Пушкина открывается строгая классическая красота Михайловского дворца. Любимое творение Карла Росси с восьмиколонным портиком и треугольным фонтаном. Однажды Нине пришла в голову странная мысль, что углы фонтана напоминают разворот углов треуголки Петра. Но друг, с которым она поделилась своими предположениями, только рассмеялся над «бредовыми измышлениями девицы».

Проходя через калитку к музею, Нина прикоснулась к чугунной ограде.

– Девушка, к экспонатам руками прикасаться запрещено, – услышала за спиной.

Резко повернувшись на голос, женщина увидела своего попутчика.

– Вы? Вот так неожиданность!

– А я смотрю – знакомая фигурка куда-то торопиться. Дайка, думаю, догоню, вдруг это моя милая попутчица, – Виктор Александрович приветливо поздоровался. – Вы что же, занялись изучением достопримечательностей Ленинграда?

– С этим музеем у меня много связанно еще с детства.

– Вот как. Надеюсь, воспоминания приятные.

– А разве детские воспоминания бывают неприятными? Мне кажется, что со временем все плохое куда-то уплывает и человек постепенно остается с теплом добрых детских событий, которые помогают встретить преклонные года с легкой грустью.

– А вы поэтесса, Нина. Я еще в поезде заприметил эту вашу особенность к лиризму. Признайтесь, в юности писали стихи?

– Нет, не писала. Как-то так жизнь сложилась, что не до лирики было. Но хорошую поэзию люблю.

– Хорошую? Пушкина, Лермонтова?

– Конечно, но и Гамзатова, Веронику Тушнову, Евгения Бачурина, Ольгу Фокину, есть неплохие мысли у Дуровой.

– Нина, ваша эрудиция меня все больше и больше удивляет. Как вы относитесь к театральному искусству?

– Театральное искусство… Что именно вы имеете в виду? Театр – это такое многообразие чувств. Мне трудно выразить все одним словом. Я не всегда понимаю и воспринимаю трагедию. Наигранность и выдуманное построение событий не для меня. Жизнь бывает более жестокой, нежели приглаженность передаваемых трагедий. Заламывание рук, позы, натянутость отношений – как бы ни велико было мастерство артиста, не может быть правдой. Оперетта – при хорошей музыкальной интерпретации, легкости и игривости – зажигает кровь. Балет – с его картинно-графической подачей сюжета, всегда напоминает хорошую сказку. И даже трагическая судьба умирающего лебедя несет в себе воздушное, волнующее очарование. А вы что предпочитаете?

– Как ни странно, но я с вами солидарен и балет ставлю во главу своих театральных предпочтений. Вы когда собираетесь обратно в Москву?

– Уже скоро. Через три дня.

– Это очень хорошо. Хорошо, что еще три дня будете в Ленинграде! У меня есть два билета в чудесный театр на завтрашний вечер, – он указал на Михайловский театр, – Нет, нет, не торопитесь отказываться! И не говорите, что вы уже не единожды бывали здесь, смотрели «Спящую красавицу». Безопасность и сохранность я Вам обещаю.

– Ну, если только сохранность будет обеспечена, тогда согласная я. Тем более, что, как не стыдно в этом признаваться, никогда не бывала в этом театре, – рассмеялась Нина. – И, конечно, смотрела этот спектакль, но в исполнении другой труппы, другого театра и в совершенно другом городе.

– Вот и прекрасно. Вам будет очень интересно.

– Однако, уместно ли? Как-то неожиданно.

– Милая дама, у вас есть мобильный телефон? Как с вами можно созвониться?

Нина назвала номер. Виктор Александрович повторил за ней цифры.

– С вашего позволения я позвоню вечером. Договорились? А теперь разрешите откланяться.

Мужчина по-старомодному слегка приподнял шляпу, склонил голову в полупоклоне, и торопливо направился к неподалеку стоящей машине, из которой тотчас выскочил шофер и открыл перед ним дверцу. Машина унеслась в марево дождя, исчезла, как мираж.

«Странный какой-то, – подумала Нина, – но с ним интересно общаться. Неудивительно, что молодая девушка увлеклась таким мужчиной». Она вспомнила проводы на вокзале, и молоденькую женщину, которой Виктор Александрович посылал воздушные поцелуи.

Желание посетить картинную галерею пропало, и она решила пройтись по улицам, тем более что робкие лучи солнца раздвинули тучки и весело заскользили по листве деревьев, зажгли огоньки капелек на траве, заиграли разноцветными бликами в лужах. Она свернула к каналу Грибоедова и пошла в сторону Казанского собора.

Тихая набережная, с красивыми переходными мостиками, нависающими ажурными фонарями располагали к спокойным раздумьям. После дождя дышалось легко, и женщина с удовольствием вглядывалась в такие знакомые и любимые пейзажи города. Мысли крутились вокруг неожиданной встречи, вызывая давно забытые волнения и фантазии.

– Виктор Александрович, мы же капитально опаздываем, – Миша резко надавил на газ.

– Ничего, Миша, ничего. По такому случаю и опоздать можно. Только ты постарайся не допустить такого конфуза.

– Ага, не допустить. А вдруг на мосту пробка, и зачем я свернул на этом перекрестке?

– Это очень хорошо, Миша, что ты именно сегодня и здесь свернул. Это очень хорошо.

Миша удивленно посмотрел в зеркало на мужчину. За пять лет, что он работает, это, пожалуй, первый случай, когда его шеф так спокоен несмотря на то, что они опаздывают на встречу. И кто эта женщина, к которой его строгий начальник, как мальчишка кинулся напрямик, через газон? Видимо, старая знакомая, с которой связаны хорошие воспоминания, раз он так счастливо улыбается. Чему улыбается?

Виктор Александрович перехватил любопытно-удивленный взгляд водителя и усмехнулся. Он сам не знал, почему вдруг эта женщина, с которой знаком всего лишь несколько часов, вдруг приснилась ему ночью и, вот уже несколько дней он корил себя за то, что не узнал, где она остановилась в Питере. Почему так хорошо и спокойно на душе после этой случайной встречи, почему ему вдруг захотелось увидеть её еще раз, и почему он так лихо соврал ей про билеты. Вспомнив про театр, он тут же набрал номер своего давнишнего друга.

– Привет, Валера. Как жизнь? – начал он разговор издалека. Расспросил о жене, о детях и внуках и только после такого длинного вступления попросил, – Слушай, мне помощь нужна. Не мог бы ты, по старой памяти, два билетика в Михайловский на завтрашний вечер достать?

– Для тебя лично или для кого-то? – тут же проявил любопытство друг.

– Для меня, для меня, конечно. И желательно места поприличней.

– А моей ложей воспользоваться не желаешь?

– Если только твоя морда в ней не появиться.

– Боишься соперника? К сожалению, не появлюсь. У моей тещи завтра юбилей, и мы сегодня улетаем в Прагу. Но обещай, что ты меня познакомишь со своей пассией. Молоденькая, небось, красавица.

– Тебе бы все молоденьких охмурять. Очнись, мореман, нам уже не двадцать.

– Э, чем вино старше, тем больше бодрит. Так, я уже созвонился. Посылай гонца в театр, пусть скажет, что от меня.

– Добро. Я твой должник. Привет, Марии Тимофеевне и пожелание еще многие-многие лета.

– Принято.

Машина остановилась у здания.

– Успели, – водитель довольный, что не подвел шефа, открыл дверцу.

– Спасибо, Миша. Я и не сомневался. У меня просьба к тебе.

– Слышал. Пишите фамилию от кого представляться. Пока вы совещаетесь, я съезжу в театр.

Четкой походкой Виктор Александрович вошел в холл.