Самозванка. Кромешник

Глава 7. Стилет

Седой туман пах мёдом и сухой осокой.

Палевый разлив ласкал колючие холмы, куделью растянувшись по отлогам, карабкался среди лиловых островков вереска, метёлок очерета, завитков папоротника и розеток дурнопьяна. Отрезами изысканного шёлка льнул к ноздреватым монолитам ледяных камней кромлеха. Грубо обтёсанные плиты вставали хороводом вкруг холма. А в воздухе петляла тихая свирель.

Фладэрик оглянулся, пытаясь вспомнить, как оказался среди про́клятых камней. А заодно и определить источник звука. Пастушеская флейта тлела потайной печалью. Он стоял в самом центре большого круга. Узор из белых, гладко окатанных камней, оттенённый ярким мхом, спиралью разбегался под ногами.

Свирель манила и баюкала. Дурманил голову медовый аромат.

Упырь заметил тени, переходящие от монолита к монолиту за внешним кругом исполинских каменюк. Ломаные силуэты качались, будто танцевали среди тумана и пахучих трав.

До Фладэрика донёсся тихий, едва уловимый смех.

В прозрачных облаках, мерцая и двоясь, скользили звёзды. Очень быстро, точно кто-то сматывал в рулон парчовый полог неба. Зелёные небесные огни переливались и дрожали. Адалин тряхнул влажными волосами, посмотрел на окровавленный, изрезанный кафтан, на вывернутые руки. И с удивлением отметил, что вряд ли смог бы держаться на ногах в таком состоянии.

– Ты себя недооцениваешь, Упырь, – насмешливо заметила Валтарова голова, подкатившись к сапогам.

Рот колдуна кривился в подобии усмешки или оскала. Волосы впитали столько крови, что хвост почернел. Синие глаза полыхали, как Ставменский маяк.

В медовом аромате проступила соль. Холодный ветер причесал шипящий очерет.

Фладэрик наклонился и двумя руками поднял ледяную, липкую голову Седьмого Колдуна.

– Зачем ты это сделал, Выжлец? – спросил Упырь хрипло.

Голос не повиновался. Звук вышел тихим, точно шелест сухой листвы по шапке погребального кургана.

– Сделал что? Калейдоскопы? Так то была моя работа, – засмеялась голова. Слепые зенки разгорались всё ярче. – Мой долг по обету. Служить Семи Ветрам и Эрвару, Алмазной Лилии Ллакхара.

– Вы разомкнули Кромку, Валтар, – нахмурился вампир.

Колдун захохотал:

– Нет, Упырь. Это сделал ты. Твоя сабля проткнула явь и запечатала наш знак. Твоя рука сжимала рукоять. Теперь ты Кромешник.

– Какая чушь… – слова застряли в горле.

Кромешник? Страж и заложник Кромки, нечистый дух. Сказка, какой пугают непослушных малышей.

Танцующие тени скользили всё быстрей. И звёзды превратились в метеоры.

– Узнаешь, Адалин. Всё узнаешь.

Голова Седьмого Колдуна вдруг загорелась, опалив нездешним пламенем лицо и руки Упыря, изжарив грудь и потроха.

Фладэрик распахнул глаза и попытался сесть. Не тут-то было. Замотанное полосами ткани, покрытое коростой тело повиновалось неохотно. Повязки на животе паскудно побурели. Упырь выругался сквозь стиснутые зубы и уронил затылок обратно на неприветливую твердь стола.

Подкопчённый каменный свод и характерный запах сомнений не оставляли: штопали Адалина гарнизонные пьянчуги вампирского Поста. Они же, судя по всему, нашли и куда-то дели треклятый свиток Седьмого Колдуна. Фладэрик осмотрелся. Голова болела, шея едва шевелилась, а сжать кулаки удалось не с первого раза, и всё же тело потихоньку пробуждалось.

Своей одежды Упырь поблизости не заметил, но на сундуке лежали полотняная рубаха, длинная шерстяная туника с украшенным тесьмой подолом, дублет из тёмной кожи и ремни аккуратно снятой перевязи с ножнами. На бочке по соседству нёс печальную вахту одинокий глиняный кувшин. Воняло снадобьями, выстуженным камнем, сырым железом и мышами. В разбросанной по полу прелой соломе кто-то вкрадчиво шуршал. Стену коптил небрежно воткнутый в кольцо факел.

Фладэрик осторожно пошевелил пальцами, сжал кулаки, согнул локти, повертел кистями. Плоть жгло раскалённой кочергой. В боку, в затылке и плечах будто засели шипы. Упырь медленно сел. Стол, напоминавший покойницкий, устроили из уложенных на козлы досок, разгородив пространство «покоев» пополам. В углу на жаровне тлели угли. Оттуда тянуло можжевельником, топлёным жиром, миррой и анисом. Отметив букет ароматов редкой тошнотворности, Упырь поморщился и попытался угадать, куда безвестный доброхот подевал Валтаровы свитки. Варианты одинаково удручали. Попади записки королеве ли, Гуинхаррэну иль в Малый Голос, больше их Фладэрик, конечно, не увидит.

Тяжёлая, окованная железом дверь приоткрылась с натужным скрипом.

Незнакомый гвардеец, щеголяя свеженькими командирскими лычками форменного облачения, пренебрёг галантными порядками и ввалился без позволения, точно к себе домой. Фладэрик устремил на вошедшего непроницаемый взгляд, коим потчевал зарвавшуюся челядь. Лучистый пригнул украшенную подвитыми кудрями башку в знак почтения.

– Мессир проснулся, – отметил он остроумно. Упырь считал констатацию очевидных вещей пустой тратой времени, а потому промолчал. – Что ж, славно. Мы тревожились.

– Напрасно, – отозвался, невольно кривясь от гадостного «мы», Адалин.

– Мессир себя не видел. – Молодой командир повторно склонил блестящую в факельном свете макушку и чопорно прикрыл за собой дверь. – Вид был… преотвратный.

– Потрясающе, – тонко улыбнулся Упырь, исподволь разглядывая посетителя.

Прежде Прихотью командовал старший наследник Милэдон, Сейран. Мракобес и бражник тот ещё, но хозяин исправный, да и мечник не из последних, не понаслышке знавший, каким концом вперед следует держать саблю. В отличие от лощёного хлопчика, которого Упырь прежде имел удовольствие наблюдать лишь при дворе Её Величества, среди ему подобных красотуль в щегольских аксамитовых²⁶ кафтанцах да кружевных брыжах.

– Давно я тут? – только и уточнил Адалин.

– Четвёртый день как, – ответил так и не назвавшийся командир, без спроса садясь на сундук. – Сперва только бредил. Но вчера чародей принёс какой-то новый декокт. Как вижу, рецепт оказался удачным.

«Вот ещё рецепты декоктов на мне не испытывали, – мрачно подумал Упырь, облизнув полынно горькие, иссохшие струпьями губы. – Того и гляди превратят в мантикору».

– А где мессир Милэдон? – Кожа под перевязками обнадёживающе зудела, не пульсировала и не полыхала. Фладэрик подумал, что уже мог бы удержаться в седле. А значит, с местным гостеприимством можно было и попрощаться.

– Теперь здесь командую я. – Манерный подданный огладил бугристый рисунок богато расшитых обшлагов кафтана. Любовно оправил звякнувший ажурными цепями, изобильно проклёпанный пояс. – А Милэдона отправили в долину, – Упырь равнодушно кивнул. – Я… заслужил это место, – зачем-то добавил гвардеец, с вызовом уставившись на соплеменника.

– Не сомневаюсь, – отозвался тот бесцветно.

По имени новоиспечённого командира Адалин не помнил, а род по значкам не узнавал. То ли от захудалости оного, то ли от общей незначительности. Представиться же гвардеец так и не надумал.

Сейран Милэдон, старший из четырёх сыновей Белого Генрича, оставался одним из немногих подданных долины, с которыми Фладэрик водил знакомство в охотку, а не по долгу службы. Упырь, возвращаясь домой, в прежние времена частенько задерживался в Прихоти, по возможности откладывая визит в замок. Нелюбовь старшего Адалина ко двору стала притчей во языцех, тем паче, обласканный Её Величеством подданный почитался желанным и долгожданным гостем в королевских покоях, о чём десятилетиями судачили клятые Дамы.

Отставка Сейрана не радовала. Но и тешить надменное непотребство, без спросу взгромоздившееся на сундук, Упырь не собирался.

Свежеиспечённый командир Прихоти представлял зрелище презанимательное: хорошенькое личико с до сих пор не ломаным носом да точёными скулами портил лишь массивный подбородок. Чуть раскосые глаза, под стать какому туату²⁷, приблудившемуся из волшебной сказки, глядели запальчиво и одухотворённо. А вот придворная стрижка и локоны, подкрученные на железках, в стенах Поста, от куртуазных приблуд столь же далёких, как сельский нужник от светлокняжеского терема, выглядели нелепо. По меркам неизменно полупьяного от скуки гарнизона, стерегущего вампирье пограничье, такой командир – ходячая несуразица, объект солдатского зубоскальства.

Красавчик, плотно стиснув челюсти, тоже взирал на соплеменника с надменным недоумением. Адалин, горбоносый, тощий и жилистый, с иссечённым шрамами лицом, заросший, точно деревенский староста, прекрасно знал, какое впечатление производит.

– Моя преданность угодна Её Величеству, – бросил Лучистый, выпятив грудь колесом. – Наша государыня прозорлива.

– Воистину, – ухмыльнулся Упырь. – Завидная проницательность, что граничит с ясновиденьем. Кому и охранять рубежи, как не юному дарованию, оных не покидавшему. Свежий взгляд, опять же.

– Я… – гвардейчик запальчиво вскинул благородный подбородок. – Я ходил в разъезды!

– Не думал усомниться, – покивал нарочито серьёзный Адалин. – Опасно нынче в Саженцах. Да и вдоль Мрачных Холмов так запросто не погуляешь.

– И что же мессир делал в Голоземье? – пощипывая подвитую прядку у уха, сварливо ввернул командир.

От усмешки, изогнувшей спёкшиеся губы Упыря, кровь в жилах леденела, как от прыжка в трехсаженную прорубь. Фладэрик задумчиво почесал разбитую скулу и отозвался безразличным, но не терпящим возражений тоном:

– Птиц ловил. Болотных лебедей.

Лучистый вытаращил одухотворённые глаза, нахмурился и, не дождавшись пояснений, сердито отмахнул ухоженной рукой:

– Ладно. Как разведка?

– Какая разведка? – удивился Адалин. – Я птицелов. Куропатки, рябчики. Жар-птицы.

Командир внезапно потерял терпение:

– Довольно шуток, мессир Фладэрик. Свитки те, что за пазухой были, я в Розу с нарочным послал. И приказал отдать лично в руки Её Величеству.

Упырь мысленно покивал: даже не мессиру Гуинхаррэну, заправлявшему коронными прелагатаями, – самому Величеству, князепосланной и иже с тем. «И да окутает его тленные кости благодатным покровом зелёная топь». Адалин не шелохнулся, старательно удержав сквернословие и заморозив лицо равнодушием.

– Давно? – только и уточнил он.

Командир прищурился в потолок, подсчитывая:

– Уже должны дойти. Ответа ждать?

Фладэрик кратко покачал головой. Единственный ответ, который мог прийти из Розы – придворный палач с отрядом вооружённых гвардейцев. С другой стороны, оплошность эта вполне укладывалась в текущую легенду. Если всё грамотно обставить. Так, как сделал бы это преданный интересам Её Величества прелагатай.

– Тебя долго не было, Адалин, – вдруг заявил безымянный дурень, наморщив лоб под бараньими локонами. – В долине большие перемены. Не один Сейран. Болтают, нынешний Меч Её Величества, Инэваль Аманир, впал в немилость. И гвардию распустят. А динстманны²⁸ при дворе в открытую Лучистых задирают! – пожаловался он.

Вообразив злорадных от природы, по долгу службы поднаторевших в издевательстве над ближним упырей, глумящихся над замковыми щёголями, Адалин удовлетворённо хмыкнул. Подневольные и оттого свирепые, сверх меры буйные рубаки вызывали куда большее сочувствие, чем чванливый, разлагавшийся одесную трона цвет долинной знати.

– Ещё поговаривают, вампиры на озёрной равнине пропадать стали, – продолжал молодой гвардеец, стылое выражение морды соплеменника в упор не замечая. – Чаще обычного. И не абы кто, а добрые гвардейцы. Её Величество Королева…

Командир помедлил, зайцем косясь на молчавшего Адалина. Вся спесь с мальчишки разом улетела. Фладэрик мысленно вздохнул, отметив, что столь зелёных, не оперившихся юнцов отправлять на Пост – верх жестокости. И неосмотрительности. Как бы хорошо не строили защитные сооружения древние, каким бы неприступным не выглядел шедевр фортификации, а управлять оным должен кто-то чуть более опытный и менее… восторженный. Мальчишка же едва ли на много перерос его младшего брата.

– Князепосланная госпожа и повелительница, дивноокая миледи Айрин отстраняет от дел Лучистый Стяг, – выпалил командир. – По совету мессира Тэрглоффа. С сохранением званий и титулов. То вопрос решённый.

Адалин непроницаемо молчал. Известия не радовали, а откровенность подданного – даже пугала. Придворный щёголь хорошо знал, с кем говорит. И подобные разговоры вели прямиком на шибеницу.

Но мальчишка всё не замолкал:

– При дворе болтают про запрет разъездов и разоружение. Но младший брат мессира вот-вот пройдёт гоминиум²⁹. И он тоже жаждет посвятить себя мечу.

Упырь не ответил. Братишкиных порывов он не одобрял, но и осуществлению оных не препятствовал. У Радэрика имелась своя голова на плечах, пусть и бестолковая. Припомнив ясные глаза и доверчивую улыбку младшего, Фладэрик Адалин невольно стиснул зубы. Таким мальчишкам при дворе придётся быстро и болезненно взрослеть.

– Королева мудра, – заметил Упырь тихо, искоса зыркнув на побелевшего командира. – Негоже нам, солдатне малограмотной, в Её решениях сомневаться, приказы Совета обсуждать, – напомнил он почти мягко.

Лучистый, кажется, готов был разрыдаться.

– Выполняй свой долг, гвардеец, – посоветовал Адалин со вздохом, – а дела Совета оставь тем, кто в этом смыслит.

Глава 8. На берегах Багрянки

Позёмыш, зримо округлившийся на дармовых харчах, лениво прошуршал в сырой соломе, волоча уворованную в погребах заячью тушку. Фладэрик умывался над бадьёй и, покосившись на хвостатого проныру, невольно усмехнулся:

– Потяжелел ты, скоро сойдёшь на неплохую похлебку, – заметил он негромко.

Горностай, не выпуская из пасти чересчур крупную для него добычу, что-то сквернословно проурчал и проворно спрятался под лавку. Упырь покачал головой.

Умывался он неспешно, нарочно растягивая удовольствие – что-что, а вода в крепостях Поста всегда была отменная, из горных источников, прозрачная и вкусная. Оттого и бражка удавалась.

Не без труда расчесав свалявшиеся вихры, Фладэрик скрупулёзно выбрал репьи из штанов, отчистил сапоги и привёл в порядок саблю. Натирая промасленной тряпицей мягко отливающее рыжиной в факельном свете лезвие, Адалин думал о Кромке, цветном стекле, блестящем среди трав на Мрачных Холмах и решении королевы прекратить разъезды.

Ощущение холерины, притаившейся за поворотом, усиливалось.

За несколько дней без памяти Упырь сильно осунулся, заскорузлые ремни перевязи пришлось подтягивать, чтобы провисшие ножны не царапали пол.

***

Могучий хвойный лес предгорий встретил одинокого верхового шумной разноголосицей. Протяжным стоном высоких, позолоченных солнцем стволов, шорохом седых еловых лап и далёких сосновых шапок, петлявшим в ветвях ясеней сквозняком, птичьим пением и вороньим граем.

Суеверный люд твердил, что в холодных северных горах, за рекой Багрянкой обитали упыри, железнозубые еретники и вурдалаки, охочее до крови навье племя. Суеверный люд не сильно ошибался. В долине между Лунным и Ветряным кряжами расположилось вампирье царство.

Среди стройных елей, гривастых сосен, пихт, курчавых вязов и застенчивых берёз хоронились выстроенные воинственными пращурами родовые крепости, точно притаившийся за нужником волколак. Такие же серо-пегие в плешивых облачениях мхов, лишайника и дикого винограда. На склонах гор стены укреплённых зубчатыми башнями поместий посверкивали яркими гербовыми флажками и пиками просмоленных тынов³⁰. Величественный и негостеприимный край пах хвоей, железом и сырым гранитом. Но в едва проклюнувшейся траве уже белели язычки упрямых подснежников, а вдоль вымощенного плотно пригнанными камнями тракта среди щербатых валунов карабкались брусника и морошка.

Фладэрик откинулся в седле, с удивлением обнаружив на собственном лице небрежное подобие улыбки. В чужих краях он сам не заметил, как соскучился по дому.

Пусть на южных самоцветных горах, среди белых, изъеденных жилами скал, зеленели заливные луга, прозрачные перелески и кудлатые буковины, в лазурных озёрах плескались русалки и пёстрые рыбы, леса изобиловали дичью, а в расщелинах сторожили зазевавшихся путников крылатые звероящеры, угрюмый северный край неожиданно согревал сердце. И земельные притязания Миридика, всем тем лазурно-приветливым богатством владевшего, вызывали большое недоумение.

Но за стены Поста ни колдуны, ни выжлецы пока проникнуть не могли. Разве что домовитые зубастые соседушки по старой памяти на межу зарились, привечая домены набегами. Ведь промысловое зверьё по дикости своей границы наделов упорно игнорировало, вгоняя падких до охоты хозяев в тихое бешенство, сопровождаемое зубовным скрежетом да блеском вытаращенных зенок.

Молодое солнце узорчатой канителью расписало гладкие сосновые стволы и еловые лапы, запрыгало по траве кружевными зайчиками. Туман слоистой паклей растянулся по кустам, запутался в корнях и пепельном подросте.

Нынче в моде были развлечения иного толка: потайные, но ничуть не менее кровопролитные. Сосредотачивались оные под нежным крылышком любезной Государыни, в стенах коронного замка. Там, где исподволь собирали кровавую подать жертвами отравлений, гаррот да узких, ровно спицы, стилетов, что так удобно скрываются в складках придворного платья.

Опускаясь в долину, тракт забирал вправо и выравнивался. Среди разваленных камней, караулом стерёгших дорогу, становилось всё больше обточенных, узорчатых плит, изображавших круги Годоврата и обережные знаки. Скоро появились и первые менгиры Князей с грубым подобием насупленных лиц.

Тёмного и Светлого Князей вместе со Жрицей в долине почитали почти на равных, несмотря на очевидные противоречия. Считалось, навью покровительствует Тёмный. А Ллакхары давно прибрали к алчным рукам и усердно эксплуатировали в проповедях Светлого. Но вампиры не чурались привечать обоих, а гимны Жрице возносить ежевечерне.

Фладэрик пустил коня в галоп. Слепые глаза липли дурной болезнью.

По мере приближения к Розе настроение Упыря неумолимо портилось. От легкомысленного благолепия задремавшего в безделье околотка сводило потроха.

Адалин, щурясь, покосился на восток. Среди горных кряжей, овеянный седыми облаками, залёг Граварос, скальный город Орлиного племени.

В стародавние времена, поминаемые современниками безо всякой охоты, долина Олвадарани заключила договор с пернатым народом. И постовые со стороны Волочан денно и нощно маячили в поднебесье, преданные клятве из чистого упрямства и вопреки здравому смыслу. Поскольку дивноокая Государыня уже, кажется, и думать забыла об их существовании.

Упырь мрачно сплюнул под копыта перешедшего на рысь Духа.

Навий народ, сидящий в долине, под защитой Поста и гор, точно девица в тереме или лиходей в порубе, не вызывал уважения. А договоры с колдунами и вовсе раздражали. Алмазная Лилия Ллакхара, тиран Миридика и Семи Ветров, Норт Адальхейн Эрвар ненавидел обитателей этих краёв. Охотно и радостно ловил их, пытал и сажал на пики. С чего вдруг Каменная Роза портовой девкой разлеглась пред этим господином, Адалин не понимал и всё угрюмей теребил ремень сбруи, игнорируя тревогу прядущего ушами жеребца.

«Власть – украшение умной головы и глухая повязка на дурной», – подумал Упырь сердито. И дурных голов в Совете делалось всё больше.

Коронный замок, Каменная Роза, сокровище лазурных гор, притягивал пустоголовых, как коровий труп – волков. Знать реяла над Чёрным Троном коршунами, стремясь урвать бенефиций пожирнее да пожёстче наподдать клювом ближнему. А синеглазая правительница, сиятельная Айрин Равнсварт, чью пагубную, злую красоту десятилетиями воспевали менестрели от Окуня до золотых степей, потворствовала той грызне. Ведь занятые потайной междоусобицей подданные так напоминали резных болванчиков на игровой доске. Упырь усмехнулся: болванчиков – и не всегда резных – надменные, раздутые от спеси Высшие напоминали и ему.

Пресыщенный как придворными околичностями, так и державным обществом, коронный прелагатай долг исполнял с ретивостью завзятого самоубийцы, годами пропадая в чужедальних странах. Лишь бы от призора Канцлера, мягких перин да одеяний златотканых подальше оставаться. Фамильное же гнездо – почти не перестроенный отцом, суровый Адалин, – Упырь посещал так же часто и так же охотно, как душегуб урядника. Или деревенский пастушок – известное на всю округу урочище с еретниками.

В Адалине хозяйствовал младший брат. Но малец как раз учился в Стударме, а имущество фамильное тем часом сберегали кастелян и челядь. И возможно, поместье уже рухнуло или готовилось к тому.

Фладэрик придержал воронка, размышляя, не наведаться ли в то гнездо, проверить пустодомок³¹. Немилость, постигшая Милэдона, стальным шипом засела в подреберье. Командир Прихоти покинул пост не случайно. Упырь подозревал, что мессир Тэрглофф, Канцлер Долины недоброй памяти и таковой же сути, примеривается и к нему. А значит, приспело времечко перетряхнуть и перепрятать учинённые в наследных землях тайники. Да и заканчивать с «окрестностью Олвадарани».

Но знаки, колдовство, что описал в тех свитках Валтар…

Просмотреть удалось лишь первые листы, и этого вполне хватило.

Неожиданно для самого себя Упырь потянул ремни упряжи, направив коня по третьему пути, не к Розе и не в Адалин. Налево, аккурат к одной из опрятных, недавно перестроенных крепостей, прикорнувших за сосновой рощей на берегу Багрянки среди садов и мирных пастбищ.

Состоятельные хозяева Благородных умудрялись на диво бестолково, потворствуя придворной моде, перестраивать фамильные владения. И превращали воинственные башни в нарядное безобразие на западный городской манер, что куда больше располагало к праздной созерцательности, чем к успешно выдержанной осаде.

Талайбрин Стрэлэнд, имевший при дворе титул Приказа и исполнявший – или симулировавший, – подле Величества функции сенешаля, одобрял паскудное поветрие обеими загребущими ручонками. А уж Тэрглофф и подавно от радости приплясывал, катам³² очередного «неугодного» сплавляя, да домен переименовывая. Так вышло с Кэрдзэнами, чьи владения после пожара и суда над единственным выжившим наследником тишком перешли Короне.

Ветряной Кряж, дымчатые горы, поросшие лесами, эмалево блестевшие потёками искристых ледников, громоздились над пушистыми сосновыми шапками. Лунный, иногда называемый лазурным из-за оттенка выступающих пород, тонул в серебре тумана и низких белых облаков. Розоватый под лучами солнца, неубиваемый тракт вновь запетлял среди расступавшихся стволов и обточенных холодными ветрами, памятных камней. Холодало. Фладэрик невидяще смотрел на рассечённую лиловыми тенями стёжку, размышляя, какая участь ожидала теперь род Милэдонов.

– Напрасно Белый Генрич домину перестроил, – пробормотал под нос Упырь, сминая жёсткие ремни упряжи бесчувственными, давно огрубевшими пальцами. – Напрасно.

Адалин и сам не знал, хорошая ли это идея – навещать опальное семейство. Вперёд его гнала тревога, въевшаяся застарелой грязью усталость и нежелание лицезреть двор.

В Розе, несмотря на всю её красу и гипнотическое очарование синеглазой Равнсварт, прекраснейшей из королев, Фладэрика одолевала смертная тоска. От вида ясновельможных физиономий, затхлости и ароматов злодеяния, преследовавших по пятам на крытых переходах. От призраков сложивших головы друзей и мёртвого отца.

Ропот быстроводной Багрянки, спешившей прочь из долины, возвестил о приближавшемся конце пути.

Адалин пожал плечами: он мог себе позволить праздную прогулку. И знал, чем оправдать её в глазах Гуинхаррэна и Тэрглоффа. Ведь Упырём его не за красивые глазки называли. Глазки тут были совершенно не при чём.