Невостребованная любовь. Детство

Надя любила ходить в гости к соседям, чья изба была через избу от них, первой на их улице. Семья у них была большой: отец, мать, семеро ребятишек и совсем старенькая бабушка. Бабушка открыто веровала в Бога, соблюдала все посты и не обращала внимания на призывы и указания коммунистов, что Бога нет. Из-за её преклонного возраста комиссары решали, что она просто сошла с ума и бабку не трогали. Надя с братишкой и некоторые другие подростки приходили в этот дом именно за тем, чтобы послушать бабку. Другие члены семьи это знали, пускали всех желающих и проводили их в закуток за русской печью, где бабка вечно сидела на своей лежанке. Мальчики и девочки кучно, так как за печью было мало места, садились на пол у ног бабки, и та рассказывала о библейских пророчествах. Читала ли сама бабка Библию – не знаю. Возможно, она пересказывала то, о чём батюшка в своё время рассказывал на проповедях:

– Сильно изменится жизнь людей: не станут люди ни в чём нуждаться, но всё мало им будет. Алчность разъест их души. Станут люди слышать друг друга на расстоянии многих тысяч вёрст, но не услышат. Станут видеть друг друга на расстоянии, но не увидят. Оттого счастливы не будут. Будет всё небо в проводах, как в паутине. Железные птицы летать будут. Высоко будут летать, так высоко, что небо проткнут. И рассердится Бог на людей и пошлёт им испытание. Станет погода меняться. Станут одни люди умирать от жары и жажды, а другие тонуть и замерзать заживо. Всё поменяется в поведении людей, что было святым, безбожниками поруганным будет. Стыдное да мерзкое возноситься будет. Станут многие люди сатане поклоняться. Сатана – это лжец. Не думайте, что у сатаны рога и копыта. Нет, сатана такой же, как все люди. Мягкий он и пушистый, с ним легко и уютно, говорит красиво и праведными словами, но мысли и дела его неправедны. Сатана – на то и сатана, что умеет людьми манипулировать. Только самые чистые и нравственные люди не прогнутся перед сатаной, не поклонятся ему. Не стыдиться люди будут лжи, а гордиться ей. Безнравственность процветать станет, и всё люди с ног на голову перевернут: что белое, станут называть чёрным, а чёрное – белым! Золота будет много, а воды мало. Увидят люди воду, побегут туда, а там не вода, а золото. Никому не нужно будет это золото, люди мучиться жаждой будут. Стакан воды дороже золота станет. Трудно будет тем, кто с совестью живёт. Увидит это Бог, но не сможет он помочь каждому, но оставлять так не захочет: пройдёт две тысячи лет, и пошлёт Бог испытание. Пройдут люди сквозь испытания чистыми – добавит Бог лет жизни человечеству. Не пройдут люди испытание – наоборот, убавит Бог жизни людской на земле. Сойдутся три коня в той Великой битве: Чёрный конь, Белый конь, Красный конь. Чёрный конь – это Земля. Белый конь – это свет дневной. Красный конь – это огонь. Первым падёт Белый конь – темнота настанет, голод, холод и мор людской. Красный конь неистово будет драться с Чёрным конём. Вторым падёт Красный конь – потухнет огонь. Победит всех Чёрный конь – Земля. Чёрной станет Земля, почернеет с горя. После этого не будет более войн на Земле. Если на тысячи вёрст один человек встретит другого, он так будет этому рад, что не расстанутся люди никогда. Каждый день, каждую минуту, прожитую вместе, все высоко ценить станут…

В это время за семейным столом мать кормила своих малых ребятишек в большом медном тазу. Просто вылила в таз трёхлитровую банку молока. Чтобы дети не ссорились, разделила поверхность молока с помощью палочек, заготовленных заранее, видимо, мудрая мать прибегала к этой уловке не в первый раз. Дети быстро-быстро выхлебали молоко, и один из младших возмутился:

– Мама, я хлебал тихо, а у меня молоко кончилось так же быстро, как у всех.

– Не ссорьтесь, так и быть, я дам вам ещё молока, – ответила мать и вылила ещё одну банку молока в таз. Поправила плавающие в молоке палочки и отошла, встала спиной к печи и стала смотреть на своих голодных детей, едва сдерживая слёзы.

На майские праздники дед с бабкой собрались ехать в город, познакомиться со сватами, с родителями мужа Галины. Неслыханную щедрость проявил председатель, объявив о двух выходных в колхозе, один выходной – воскресенье, а второй – Великая Победа нашей страны над фашизмом! Два года, как закончилась война. Конечно, выходные не распространялись на доярок, телятниц и скотников. Но это не важно, для каждого нет более светлого праздника на земле, чем День Победы.

Надя не ходила в эти дни помогать по хозяйству деду с бабкой, там две тётки и без неё справятся. В День Победы зашла Люба, позвала Витю с собой:

– Витя, пошли с нами, там концерт будет, а ты, Никитишна, иди к нам, там Нина одна. Ей опять нездоровится, а на улице сильный ветер. Что смотришь? В следующий раз на концерт сходишь.

Надя не смогла ослушаться, покорно пошла. Одно хорошо: пока конкретно старшей тётки там не будет. Нина с улыбкой встретила её:

– Давай играть.

– Играть? – удивилась Надя. – Во что?

– А давай наряжаться, старших дома нет, – предложила Нина.

– Нас не заругают? – осторожно спросила Надя.

– А мы не расскажем. Я сейчас закроюсь, а когда придёт сестра с Витей, пока откроем им – всё успеем убрать. Ты пойдёшь не спеша открывать ворота, а я махом всё уберу на место. Они ничего не заметят.

Нина выпорхнула в ограду, задвинула засовы на воротцах и проверила, закрыты ли большие въездные ворота, вернулась в избу. На цыпочках, вытянув на тонкой шее голову вперёд, изображая крайнее напряжение, она приблизилась к сундуку в горнице. Пошарила рукой под передней ножкой сундука, достала большой, с дыркой в оси ключ, с первой же попытки отомкнула огромный, так называемый, амбарный замок. Тихонько, словно боясь кого-либо разбудить, откинула спинку сундука. Гордо выпрямилась, многозначительно обеими руками указала испуганной племяннице на содержимое сундука:

– Вот, пожалуйста! Прошу приступить к выбору нарядов!

Надя подошла к сундуку, она впервые видела его содержимое. Все вещи были свёрнуты в тугие «валики», это говорило о том, что всё «поглажено» тем крестьянским способом, после которого вещи из любой ткани не мнутся. По расцветке Надя угадывала, что это за одежда и кто её носит. Нина достала из сундука платья старших сестёр, и они стали примерять их по очереди, крутясь перед зеркалом: и так и этак, и боком, и спереди и сзади. Распустили волосы, напевая и танцуя – не заметили, как летит время. Платья, блузки, кофточки и юбки уже валялись по всем лавкам и стульям. Вдруг Нина остановилась:

– Слушай, а мы сейчас праздник отпразднуем, всё ж таки День Победы! – Нина взяла Надю за руки и бегом увлекла её на кухню.

– Смотри, что я сейчас сделаю.

Она взяла ковш и быстро, как кошка, забралась на печь. Откинула в сторону пальтушку – так называли в простонародье плюшевое короткое пальто, и открыла флягу. Изба тут же наполнилась запахом браги. Нина зачерпнула ковшом брагу, села на край печных полатцев, свесив ноги, весело болтая ногами, напевала:

 
Напилась я пьяна, не дойду я до дома,
Довела меня тропка до вишневого сада…
 

Надя не на шутку испугалась:

– Да ты что надумала?

– Не бойся, никто не узнает. Я видела, как это делает Люба. Давай сюда воды. Пока старших нет дома.

– Воды? – удивилась Надя. – В чём?

– Да хоть в чём! – Нина продолжила петь:

 
Если б знала я, что так замужем плохо,
Заплела бы я руссу косоньку, да сидела б я дома…
 

В наше время, когда эта песня вновь стала популярной, после того, как её спела Надежда Кадышева своим великолепным голосом со словами: «Расплела бы я руссу косаньку, да сидела б я дома». Певуньи на моей малой Родине, отнюдь не претендуя на авторство ни слов, ни мотива песни, стали обижаться: мол, «они» не только мотив и слова меняют – они смысл слов искажают. Дело в том, что это по смыслу не верно. Раньше у русского народа незамужняя девушка носила одну косу! А не распущенные волосы. После замужества она могла заплетать две косы, делать кувки и другие причёски, но не должна была заплетать одну косу, она теперь не одна. Раньше распустить волосы, значило опростоволоситься, иными словами опозориться. По нынешним словам песни: «Расплела бы я руссу косаньку, да сидела б я дома», иными словами получается: «Опозорилась и сидела бы дома». Согласитесь, странный получается смысл. В словах: «Заплела бы я руссу косаньку, да сидела б я дома». Иной смысл, а именно: «Не выходила б я замуж».

Надя зачерпнула воды из кадушки литровой банкой и протянула банку с водой Нине на печь. Нина приняла банку с водой, а Наде протянула ковш с брагой. Нина, как на пружинке, движимая возбуждением от такой пакости, вскочила на ноги, выплеснула воду в брагу и закрыла флягу. Спрыгнула с печи и разлила брагу по гранёным стаканам. Брага ещё не выстоялась, была вкусной, сладковатой и отдавала хлебом. Девочки-подростки впервые пробовали спиртное, и оно им понравилось. Вскоре Нина слазила на печь ещё за одной порцией браги, а Надя снова принесла воды. Этот манёвр они повторили и в третий раз. Сначала веселились, баловались, потом устав, опустились на пол, прислонились друг к другу спина к спине, стали петь песни. И не заметили, как уснули прямо на полу, голова к голове.

К тому времени вернулись Николай с женой из городской поездки. Они не смогли открыть ворота, постучали-постучали в ворота, никто не открыл. Дед обошёл постройки, перелез через плетень в огород и через маленькие ворота из центральной ограды усадьбы в огород зашёл в ограду. Долго стучали в двери и в окна, достучаться не смогли, никто им дверь не открывал. Николай встал на завалинку, прикрыл ладонью сбоку глаза, чтобы не попадал лишний дневной свет, и стекло не отсвечивало, стал всматриваться внутрь избы. Нюра от волнения в испуге бегала то к двери стучать, то возвращалась к мужу, едва сдерживалась, рвалась сама заскочить на завалинку. Что могло случиться? Да всё, что угодно: «Сколько семей вот так от печного угара погибло. А лихой люд? Сколько их тут после войны ходит. Все наслышаны о зверствах бандеровцев – этих недобитков среди бродячего люда много бродит, ими детей пугают. А в доме одни девки…» Разные страхи приходили в голову Нюре. От неведения, что там случилось, она готова была выскочить из собственной кожи:

– Ну, что? Что там?!

– Да вон, лежат на полу.

– О, господи, помилуй! – вскричала Нюра.

– Не паникуй, дышат вроде. Иди-ка из стайки нож принеси, которым кормушки для свиней чистим, – с показным спокойствием сказал дед.

Нюра опрометью кинулась в стайку, ругая саму себя за то, что не может быстро найти нож, упала. Вставая, увидела нож на соломе, воскликнула: «Спасибо, Господи!» – Видимо, нож просто упал с угловой полочки, схватила нож и к мужу. Николай ножом старательно выковыривал гвоздики из штапика – это тоненькие и узкие реечки, с помощью которых держатся стёкла в рамах. В сельских избах окна небольшие. Рамы в них имели одну вертикальную перегородку, которая не доходила до самого верха рамы, упиралась в верхнюю, горизонтальную перегородку. Ниже была ещё одна горизонтальная перегородка, разделённая вертикальной пополам. Она делила каждое вертикальное стекло на две неравных части: большое верхнее и совсем маленькое нижнее. Зачем так нужно было – непонятно. Скорей всего, это было обосновано размером стекла, из которого вырезали стёкла для застекления рам. Хорошо, что внутренние рамы были уже убраны. В наружной раме Николай освободил от штапика нижнее маленькое стекло, подцепил его сбоку ножом и вынул из рамы. Стал кричать в это отверстие в раме:

– Нина, Нина! Надя, Надя! Девки! Спите что ли? Оглохли что ли?!

Девочки не шевелились. Наконец, дед понял, что за запах ударил ему в нос, когда он извлёк из рамы стекло. Он глубоко вздохнул и медленно, громко в растяжку выдохнул. Без стекла можно было лучше рассмотреть горницу: Николай увидел разбросанные девичьи вещи, ковш на столе и два стакана с брагой. Поняв, что произошло, едва сдержал смех, глубоко вздохнул и шумно выдохнул:

– Смех и грех. Иди-ка, мать, сбегай в огород, топор с собой прихвати, принеси-ка мне ветку не сильно толстую, метра так три-четыре.

Нюра замешкалась, ей показалась странной просьба мужа, но слово мужа – закон, и она поспешила в огород. На мокрой, ещё до конца не проталиной земле лежали две молодые берёзы с ветками, примятыми к земле тяжестью сена. Комель одной берёзы лежал поверх другого комля, в результате чего берёзы лежали в виде рогатки. Это, так называемые, волокуши. На них в сенокосную страду мечут сено в виде скирды или зарода. По первому снегу тросом цепляют за комли берёз, и трактор волоком тащит зароды хозяевам на их усадьбы. Был май, остатки сена лежали небольшими кучками на некоторых ветках.

Нюра ловко, как мужик, отрубила выбранную ею ветку и поволокла её мужу. Николай спрыгнул с завалинки, взял топор и ветку, что принесла жена. Быстро отсёк все боковые веточки от основной ветки, оставил только несколько штук самых верхних. Снова встал на завалинку, собрал правой рукой все веточки на верхушке в пучок, просунул их вместе с рукой в отверстие в раме и выдернул руку обратно. Веточки вернулись в исходное положение. Держа ветку горизонтально, Николай перебирал по ней руками к её основанию. В итоге ветка почти вся оказалась внутри горницы. Николай стал ею щекотать лица девочек – девочки не шевелились. Тогда он стал поворачивать ветку вокруг её оси, распущенные кудри проказниц мгновенно стали наматываться на тонкие, гибкие веточки. Николай легонько потянул ветку, девочки по-прежнему безмятежно спали. Потянул сильнее – спят, как говорится, смертным сном. У деда лопнуло терпение, он дёрнул ветку сильно.

– Ой, ой! – разом закричали провинившиеся девочки, схватились руками за головы и ветку, ошалело вытаращили глаза на окно…

Что они там увидели, Боже! Во всё окно с улицы стоял отец и дед в одном лице, держал в руках ветку, на которую были намотаны их волосы! В раме не было нижнего стекла – это говорило о многом… Когда они глянули вокруг, их охватил ужас: вещи разбросаны, на столе валялся ковш и стояли два стакана с недопитой брагой. Они пропали! Надо идти открывать дверь, а они привязаны за волосы к ветке, которую держит отец-дед. Обе разом начали выпутывать свои кудри, безжалостно отрывая их от ветки. Наконец Нина первой руками перервала небольшими пучками все свои волосы, которые были намотаны на ветку, и побежала открывать дверь.

Николай и Нюра зашли в избу. Девочки стояли, прижавшись плечом друг другу. Отец подошёл, опустил открытую крышку сундука, сел на неё. Он был растерян не менее провинившихся девочек. Он молча смотрел в пол, думая как поступить: были бы поменьше, отшлёпал бы по заду, не раздумывая. Но Нине пятнадцатый год, уже почти взрослая. Он прекрасно понимал, что она зачинщица.

Нюра поглядывала то на девочек, то на мужа, сначала она боялась, что он слишком сильно накажет их, как бы не покалечил. Но муж сидел неподвижно и молчал. Она не выдержала, схватила у печи самодельный веник-голик из прутьев берёзы и начала им хлестать дочь и внучку:

– Вы что, сучки, делаете? Я чуть не померла со страху! – продолжая хлестать, Нюра заплакала. – Да как вас угораздило напиться-то, мужики вы, что ли? Как не стыдно?! Дожились мы с дедом до позора, дети наши пить начали! Да за что мне такое!

Девочки старались увёртываться от ударов, чтобы веник не пришёлся по лицу и тихо просили:

– Простите нас, пожалуйста, мы больше не будем! Правда, не будем! Никогда не будем! Тятя, прости! Мама, прости! Пожалуйста!

Надя машинально повторяла за Ниной:

– Тятя, прости! Мама, прости! Пожалуйста!

Бабушка остановилась. Опустила руки, с минуту смотрела на Надю, потом бросила веник, заплакав, подошла к лавке, повалилась на неё – это был первый раз, когда внучка назвала её мамой. Дед встал, сухо сказал:

– Приберитесь.

Племянница и тётя быстро прибрались, стараясь вспомнить, как и где какая вещь лежала в сундуке, чтобы Люба и Галя не заметили вторжения в их имущество. Николай с Нюрой уединились в горнице, легли отдохнуть с дороги и от пережитого стресса. Вернулись с праздника после концерта Люба и Витя, озябшие от сильного ветра, попили чай, заваренный на травах, и все вчетвером полезли на печь и полати. Во-первых, нельзя мешать отцу с матерью, когда они отдыхают, во-вторых, на печи и полатях теплее. Да и устали они, а их место для сна и отдыха именно на полатях. Витя, поддерживая согнутыми в локтях руками нижнюю часть туловища, дотягивался до матки потолка ногами и кончиками пальцев ног постукивал, тихо напевая какую-то свою мелодию. Надя сгорала от стыда при одной мысли, что они с Ниной натворили. Люба, как всегда на правах старшей, начала разговор о том – о сём. Потом подмигнула Нине и сказала:

– Ну что, девки, приуныли? Мало браги выпили, что ли? Праздник сегодня, веселиться надо!

Она перекатилась по полатям ближе к племяннице. Полати расположены под потолком так, что на них нельзя встать, можно только сидеть и лежать. Надя сидела ближе к краю, Люба взяла её за плечи сзади, повалила на спину.

– Золушка ты наша, что на краешке сидишь? Упадешь ещё чего!

Тут же оседлала девочку так, что её зад был над лицом племянницы, руками она держала её руки, а ногами давила на живот. Громко, от всей души дунула в лицо девочке.

– Нюхай, дружок, хлебный душок!

Люба закатилась со смеху, силой удерживая племянницу под собой. Напрасно Надя жмурилась и отворачивала лицо, сил вырваться от хватки увесистой тётки не хватало. Убедившись, что вонь рассеялась, мучительница отпустила племянницу, уверенная в своей безнаказанности, довольная сама собой, откинулась на спину, потянулась:

– Эх! Мужика бы!

Надя повисла на руках с полатей, спрыгнула на пол и быстро стала одеваться. Люба с невинным видом сказала:

– Ну, куда же ты, Никитишна? У меня ещё осталось, не спеши уходить-то. Я не жадная!

Взрослая девушка опять рассмеялась, не забывая при этом приглушать свой смех, не дай Бог, потревожить сон родителей. Витя зло взглянул на тётку и последовал за сестрой. На улице, догнав сестру, спросил:

– Надя, а кто такая Никитишна?

– Я знаю, что одну женщину у нас в селе так зовут.

– А почему тётя Люба зовёт тебя Никитишной?

– Не знаю, – ответила сестрёнка.

Она действительно не знала и не понимала, почему именно тётя Люба так зовёт её, и почему именно она так не любит её? В селе, действительно, жила, то ли вдова, то ли девка, по прозвищу Никитишна. Фамилия у неё была Никитина. Зачем по фамилии прозвище прилепили – никто не помнит. Когда человек в своём поведении чем-то отличается от общепринятых манер, правил и обычаев, его сторонятся и с лёгкой руки кого-либо дают ему прозвище. А тот, кто дал это прозвище, пару раз подыграет, и закрепилось это прозвище за человеком: «Кто? Не поняла! А это та самая – Никитишна». И люди начинают так же называть человека, как бы тем говоря: «Я-то не такой, я такой же, как все!» Во время войны проводила Никитина, как все бабы села, своего суженного на фронт. Всё ждала, да ждала. Стройная, симпатичная, работящая, в руках любая работа горит, скромная, добрая, ни за кого не захотела выходить замуж, всё верила: вернётся к ней её суженый. Причём здесь Надя? Фамилия у Нади по отцу Вишнякова, внешне Надя не похожа на неё, с этой женщиной ей общаться не довелось, и с чего тётя Люба так зовёт её?

В сёлах частный скот пасли по очереди. Сколько голов крупнорогатого скота в хозяйстве у семьи, столько дней хозяева скота пасли табун. Так же по очереди хозяевам скота в совхозе предоставляли выходные. Дед с бабкой не могли одни пасти табун, и, в конце мая в шестом часу утра Надя шла по улице и громко кричала:

– Коров! Коров!

Хозяйки или дети выгоняли коров из своих дворов, провожали метров сто и возвращались домой. Мама Нюра выгнала корову и подала Наде мешок на лямке. Вкусно пахло свежевыпеченным хлебом:

– Держи, вот еды немного. Я бы помогла тебе табун прогнать подальше в лес, да некогда мне, гости едут, готовить надо. Я Моряка отпущу, пусть идёт с тобой. Мало ли чего, вдруг волки, – развернулась и поспешила домой.

Усадьба деда с бабкой была последней в проулке и упиралась в лес. Девочка заглянула в мешок, там лежала бутылка молока ёмкостью 0,5 литра и ломоть хлеба. Ломоть – это четверть булки хлеба. Не первый раз Надя пасла табун, знала: одной будет трудно. Витя, как назло, захворал, перекупался в реке. Её догнала большая чёрная собака, смесь овчарки невесть с кем, судя по шерсти – очень лохматым. С собакой стало сразу веселей. Девочка гнала коров быстро, не давая им успеть свернуть с натоптанных коровьих троп и зайти на хлебные поля. Отогнала коров подальше от села, кабы те не стремились в полуденный зной обратно домой в стайку укрыться от жары и овода. Молодой пёс на вид грозен, но на самом деле добрый и умный, помогал хозяйке, когда она гнала коров, бегал и подгонял их лаем. Надя, как всегда, была в своём знаменитом сарафане, на босых ногах галоши, верёвочками привязанные к ступням, кабы не потерялись при беге по высокой траве. Запах хлеба ей не давал покоя, и она по крошечке всё отщипывала и отщипывала от него. Пёс смотрел на неё преданными глазами, и девочка не выдержала, угостила и его хлебом. Хлеб кончился, а время было ещё седьмой час утра. Девочка заглянула в котомку, там сиротливо лежала одна пол-литровая из-под спиртного бутылка молока.

Коровы успокоились, разбрелись по лесу и стали щипать траву. Надя стала тихонько ходить около табуна, наблюдая за коровами, разгорячённая гоном табуна, девочка какое-то время не чувствовала утренней прохлады. Брезентовый сарафан задубел и обжигал голое, потное тело девочки. Телогрейку она специально не взяла, тяжело потом таскать её за собой весь день. Надя подозвала к себе собаку, засунула в её густую шерсть озябшие руки согреть. Увидела, что ближайшая корова ссыт, подошла к ней, подождала, когда та закончит своё «мокрое дело», и встала галошами в лужу коровьей мочи, надеясь через галоши погреть свои без носков ноги. Вскоре солнышко начало пригревать. Было тихо, пели красиво птицы, где-то куковала кукушка, в траве стрекотали кузнечики. За коровами нужно было постоянно следить, не давая ни одной отбиться от стада. Уйдёт одна – побежишь за ней, все останутся без присмотра и разбредутся кто куда. Коровы очень хорошо понимают, когда можно безнаказанно попытаться уйти из табуна. Ближе к обеду коровы повернули в сторону Рички и дружно пошли. Девочка знала: коровы захотели пить, попьют, а потом одна за другой будут ложиться отдыхать и пережёвывать траву. Когда почти все коровы лягут, может и пастух позволить себе прилечь. Главное, не прокараулить, когда они встанут. Вместе с коровами девчонка хорошо отдохнула. Во второй половине дня даже в тени берёз было жарко и душно. Коров начал донимать овод и мухота. Девочка знала: в обратную сторону от села коровы не пойдут, теперь, главное, не позволить им убежать обратно в село. Коровы, как кнутом, неустанно махали хвостами, хлестали себя по спинам и вымени, трясли ногами, подтягивая ноги к морде, слизывая языком впившихся паутов, – так называют в деревнях крупные особи овода. Коровы встряхивали головами в надежде избавиться от оводья… Молодняк, не выдержав боли от укусов, начинал носиться по табуну, высоко подпрыгивая. Гнус также донимал девочку и собаку, но им некогда было даже остановиться, коровы сильно беспокоились. Вдруг прогремел гром, солнце скрылось. Подул ветер, зной резко спал, и атаки овода стали стихать. Надя остановилась и с облегчением выдохнула. Коровы успокоились, сбились в кучу поближе к кустам. Девочка присела на корточки. Потемнело, упали первые капли дождя. Надя подумала: «Какие большие капли!» Небо разверзлось молниями, и пошёл сильный дождь, вскоре перейдя в ливень. Коровы стояли, не шевелясь, опустив головы вниз. Молодой пёс сидел, прижавшись к ногам хозяйки. Гроза усиливалась. Пошёл град. Крупные градины сыпались, как из рога изобилия, больно хлестали по голове и плечам, стало холодно. Молнии сверкали и сверкали, раскаты грома не успевали замолкать, сливались в один громкий рёв чудовища, отчего казалось, что гром гремит перекатами. Галоши наполнились водой, стекающей с сарафана…

Всё кругом побелело: поверх травы лежал слой градин, на спинах коров градины не успевали таять, а град всё падал и падал…

Вдруг одна корова задрала хвост вверх, как говорят в народе: «хвост трубой», что означает положение хвоста точно вертикально вверх. Надя знала, что означал этот сигнал коров. Встала, прижалась спиной к берёзе, чтобы табун не затоптал её. Собака последовала за ней. Ещё несколько коров подняли хвосты, как бы проголосовали и поддержали решение первой коровы. Всё стадо, как единое целое, рвануло вперёд! Через пару минут коров в просветах между берёз уже не было видно. Девочке ничего не оставалось, как идти домой. Она понимала, что ей может влететь за то, что рано распустила табун, но что одна она могла сделать? Хорошо, что все коровы рванули в село, а не куда-нибудь в поля колхоза.

Когда она подходила к дому, гроза утихла, но дождь продолжал лить, как из ведра. Мокрая, замёрзшая, голодная и расстроенная тем, что не смогла справиться с табуном, девочка перешагнула порог тёплой избы. Развязала завязки на галошах и сняла их. Стояла голыми, мокрыми, замёрзшими ногами на полу у порога, с сарафана стекала на пол вода. Она смотрела на нарядных тёток за богато накрытым столом. Витя сидел на печи и гладил новенькую гармошку. Галина, наконец, выполнила своё обещание и купила племяннику гармонь. Мальчик схватил гармонь, уединился с ней на печи, и от радости такой окружающий мир для него перестал существовать: был только он и эта с блестящими клавишами новенькая гармонь.

– Что, коров удержать не смогла? – спросила мама Нюра. – Бывает. Иди, садись за стол, – а сама вышла из избы.

Надя прошла в горницу, села с краю стола. Люба что-то шепнула сёстрам, и все засмеялись. Надя не успела ещё согреться, мелко тряслась от холода и хотела есть, взяла кусок хлеба со стола. Тётки опять засмеялись. Надя подняла на них глаза, столь разительна была разница во внешности и в поведении девушек: если бы кто наблюдал эту сцену со стороны, испытал бы жалость к замёрзшей, голодной девочке и стыд за нарядных, весёлых девушек. Но тётки не чувствовали за собой никакой вины, они немного выпили бражки, им было хорошо и весело. Переглядываясь меж собой, они снова начинали хохотать, глядя на племянницу. Надя не выдержала насмешек, встала из-за стола, положила хлеб обратно на хлебницу, подошла к порогу, надев мокрые галоши на красные босые ноги, вышла из избы, подошла к собаке, обняла её и заплакала. Дождь ещё не кончился, но стал идти значительно тише. Девочка, дрожа всем телом от холода и обиды, решила идти домой. В ворота постучали, дед услышал стук и вышел из стайки, где всё это время возился со скотиной. Пришла женщина, с возмущённым видом стала спрашивать, где её корова. Из дома из любопытства выбежали сёстры. Надя начала объяснять, что корова должна быть в селе, что в лесу не осталось ни одной коровы, скорей всего, корова где-то притаилась, спрятавшись от дождя и ветра. Женщина удивлённо смотрела на мокрую девочку, на то, как она дрожит от холода в мокром своём сарафане и галошах на босую ногу. Несмотря на дождь, было видно, что девочка заплакана. Женщина повернулась к довольным гостям:

– Вы что, совсем очумели?! Она что, одна пасла табун?! Совесть-то у вас есть или нет, кобылы двухметровые?! А ты, дед, куда смотришь? В гроб вогнать её хотите? Какие же вы все бессердечные! – женщина плюнула и ушла со двора, не прикрыв за собой ворота.

– Надюха, пошли в дом, – позвал дед внучку.

– Нет, тятя, я домой пойду, – сбившимся голосом сказала девочка и шагнула в открытые ворота.

На следующий день к Наде пришла Нина и позвала её купаться. Девушки купались в реке Тече прямо в платьях, ибо такую роскошь, как купальник, никто в деревне не мог себе позволить. За сестрой увязался и пошёл с ней купаться брат. Вокруг их ног крутился пёс Матрос, заранее радуясь предстоящему купанию. Пёс сразу же кидался в реку, как только девушки заходили в воду по пояс. Подплывал, хватался зубами за одежду и, не обращая внимания на протесты хозяек, вытаскивал их на берег. Вскоре детям это показалось забавным, и девушки от души смеялись над глупым псом, который и получил кличку Матрос. Пёс смальства (это означало на местном лексиконе: с того времени, когда ещё был совсем маленьким щенком) всё порывался спасать, якобы утопающих. Устав, девушки сели на склоне обрыва отдыхать, тогда Матрос решил спасать других людей, чем также их развеселил. В селе после голодных лет собак было мало, эту собаку все хорошо знали и не боялись её. Девушки вспомнили, как напились браги, и как отец будил их, намотав их волосы на вицу, и со смеху покатились вниз с косогора. Все вчерашние обиды и горести скатились вместе с Надей вниз и канули в девственные травы. День был чудесный, было умеренно жарко и свежо, приятно пахло умытыми травами, ласковое солнышко играло на перекатах реки.

Вдруг закричал Витя:

– Я поймал его!

– Кого ты там поймал? – спросила Надя, вставая на ноги, отрясая с мокрого сарафана прилипшие травинки.

– Не знаю! Ой, знаю, смотрите! – Витя поднял над водой руку, на кисти руки весела большая рыбина. Надя бросилась спасать брата:

– Брось, брось её! Она тебе пол руки откусит.

– Нет, не больно! Не откусит! – попытался успокоить сестру восьмилетний брат.

Разбрызгивая воду на ходу, Надя подбежала к брату, попыталась оторвать рыбу от руки, но ей это не удалось. Нина кричала с берега:

– Идите сюда быстрей! Быстрей, быстрей идите сюда! Рыба задохнётся на воздухе, тогда и вытащим руку.

Надя с братом поднялись на берег, рыба не отпускала руку. Нина, взглянув на рыбу, брезгливо сказала:

– Фу! Какая рыба противная! Головастая, голая, без чешуи, а усы-то какие!

– Как ты её поймал или, наоборот, она тебя поймала?

– Я просто шёл по дну на руках, а ногами булькал, а она схватила меня за руку. Сперва было не больно, а теперь больно! – Витя зашмыгал носом.

Сестра старалась выдернуть руку брата из пасти рыбы, раздвигала ей скользкие челюсти, но всё безрезультатно. Рыба не собиралась ни задыхаться на воздухе, ни отпускать руку. Витя начал паниковать и плакать. На это обратил внимание рыбак, что рыбачил выше по течению реки поодаль от купающихся детей. Подошёл и ловко, с помощью ножа, освободил руку ребёнка:

– Глупые, это же сом. Он может долго находиться без воды, без кого-либо вреда для себя. Сейчас у сомов икрометание, они в это время на мелководье в иле прячутся. Вот там ты его и словил, а вернее он тебя. Сомы присасываются к своей жертве и оторвать их подчас не возможно.