Домой через Балканы

– Какъ! Вы все еще не заняли вашихъ мѣстъ? Для васъ давно приготовленъ поѣздъ на Рущукъ! Онъ долженъ черезъ минуту отойти!

– Помилуйте! Какъ мы могли? У насъ и билетовъ нѣтъ…

– Вотъ какъ? билетовъ нѣтъ? Придется уплатить по "два лева" штрафу за то, что не запаслись билетами!

– Но, вѣдь, ваши жандармы!..

– Хорошо, хорошо! Я распоряжусь: вамъ сдѣлаютъ любезность. Уплатите штрафъ въ вагонахъ! Садитесь – поѣздъ отходитъ!

Онъ усиленно кричалъ, жестикулировалъ, обращался ко всѣмъ направо и налѣво, только не хотѣлъ замѣтить посольскаго чиновника, который шагалъ за нимъ неотступно и что-то говорилъ. Похоже было, будто два закадычныхъ пріятеля, разссорившіеся вчера за картами въ клубѣ, теперь сошлись и не знаютъ, какъ помириться. Если бы мы не знали, что во всемъ этомъ кроется политика, за которую, можетъ быть, придется отвѣчать и нашимъ головамъ, мы бы смѣялись.

Наконецъ, русскій чиновникъ тоже повысилъ голосъ. Потребовалъ, чтобъ поѣздъ на Рущукъ былъ задержанъ на десять минутъ: онъ купитъ всѣмъ намъ билеты.

Болгаринъ еще горячѣе замахалъ короткими руками, завертѣлъ жилистой черномазой головой:

– Ни за что! Поѣздъ отойдетъ по расписанію!

И дѣйствительно, едва мы успѣли перенести свой багажъ изъ сербскихъ вагоновъ въ болгарскіе, поѣздъ загромыхалъ, монументальные жандармы приложили руки къ козырькамъ, и проплыли мимо каменныя, готовыя на всякую дерзость физіономіи.

– Турки! – кричали мы имъ изъ оконъ, – турки вы! Хуже турокъ!

IX

На первой же остановкѣ послѣ Софіи намъ пришлось начинать съ того, чѣмъ кончили тамъ, т. е. ругать жандармовъ турками. Были ли люди эти нарочно для насъ разставлены въ такомъ большомъ количествѣ по станціямъ, или ихъ всегда тамъ много, – не знаю. Только на каждой остановкѣ они окружали поѣздъ и строго, какъ добросовѣстныя собаки, слѣдили за каждымъ нашимъ движеніемъ. Мы оставались безъ чаю, безъ хлѣба, безо всего. Не было возможности покинуть площадку вагона. Нельзя было даже сбѣгать къ колодцу умыться.

– Турки! турки! турки! – кричали мы на жандармовъ и радовались, какъ малыя дѣти, когда замѣчали на суровыхъ лицахъ проблески смущенья.

Смущались только старые. Молодые, напротивъ, кидали въ нашу сторону свои замѣчанія, повидимому, тоже обидныя. Но мы такъ раздражены были насиліемъ и голодомъ, что возмущались больше видомъ этихъ господъ, чѣмъ ихъ замѣчаніями.

Поѣздъ шелъ балканскими горами по узкимъ, темнымъ ущельямъ, въ виду вывѣтренныхъ, осыпающихся гранитныхъ глыбъ и голыхъ, или мохнатыхъ отъ моха и зарослей утесовъ, подъ темными сводами сложенныхъ правильными косыми грудами каменныхъ наслоеній и буковыхъ рощъ… Вокругъ цвѣла, засыпая, блѣдными и яркими красками осень. Любоваться бы, а мы голодны, злы, раздражены, ищемъ, на комъ намъ сорвать свое зло.

Трудно сказать, чѣмъ бы все кончилось, если бъ судьба не пожалѣла насъ. Пришло на помощь болгарское простонародье. Сначала вагонные проводники стали приносить украдкой кипятокъ, воду, какія-то лепешки. Потомъ, когда крупный желѣзнодорожникъ съ кокардой исчезъ куда-то, занялись этимъ и кондуктора.

И, наконецъ, около полудня, въ серединѣ Болгаріи, куда, видимо, вліянія изъ Софіи доходятъ не съ такой спѣшностью, народъ не слушалъ жандармовъ, прорывался къ нашимъ вагонамъ со снѣдью, газетами и даже національнымъ напиткомъ бузой. Отношенія наши съ населеніемъ налаживались тѣмъ лучше. чѣмъ дальше отъѣзжали мы отъ столицы. Въ Плевнѣ, напримѣръ, намъ удалось почти что пообѣдать. Цѣпь жандармовъ только косо поглядывала, когда мы шумной, голодной толпой навалили на скромные запасы станціоннаго буфета и все уничтожили.

Можетъ быть, впрочемъ, болгарскимъ жандармамъ и то невмоготу стало обижать насъ въ Плевнѣ. Вѣдь городъ стоитъ на грудѣ русскихъ костей, окрестности его политы русской кровью, и тогда эта кровь возопіяла бы къ небу, прося отмщенія.

Острое и вмѣстѣ съ тѣмъ жуткое любопытство родитъ въ груди это историческое мѣсто, этотъ "Плевенъ", какъ зовутъ его болгары. Читая описаніе знаменитой осады Мухтара-паши, "лихихъ" атакъ бѣлаго генерала, я представлялъ себѣ мѣстность совсѣмъ не такою, какова она въ самомъ дѣлѣ. Моему воображенію рисовалась высокая, обрывистая гора, неприступная, недосягаемая. На верхушкѣ горы крѣпость-твердыня. Въ дѣйствительности, передъ взоромъ бѣжало просторное голое поле, увалистое, волнистое, какъ тысячи самыхъ обыкновенныхъ русскихъ полей. Въ срединѣ поля широкая ложбина, по ней, изгибаясь, поблескиваетъ маленькая рѣчка. Въ одномъ мѣстѣ берегъ рѣчки, какъ бываетъ опять-таки въ тысячѣ случаевъ, круто вздымается, образуя яръ. Надъ этимъ-то яромъ и стоитъ памятникъ, это мѣсто, очевидно, и есть центръ знаменитыхъ боевъ, "пупъ" Болгарской свободы…