Домой через Балканы

На сытый желудокъ веселѣе было наблюдать бѣгущую мимо болгарскую жизнь. A жизнь эта, по виду, сытѣе и богаче сербской. Среди такого же, какъ и тамъ, обилія кукурузныхъ полей мелькаютъ деревни съ желѣзными крышами, кирпичными домиками, обширными, хозяйственными дворами. Много шоссейныхъ дорогъ. И при каждой, почти, станціи навалены груды сахарной свекловицы, которую сотни рабочихъ, по большей части женщинъ, грузятъ въ вагоны, а мѣстами, гдѣ дымитъ по близости высокая труба, – выгружаютъ.

Демократическая часть нашего поѣзда, теперь ужъ безъ всякихъ споровъ признавшая всѣ преимущества третьяго класса передъ первымъ и вторымъ, вела шумную агитацію изъ оконъ вагоновъ. Завидятъ группу болгаръ и болгарокъ, кричатъ:

– Гей, братики! братушки!

Тѣ оставляютъ работу, опираются на лопаты и скребки, смотрятъ на поѣздъ съ лѣнивымъ любопытствомъ, ждутъ, что будетъ дальше.

– Братики! гей, братики! Оглохли что-ли?

– Эгей! – откликается наконецъ кто-нибудь посмѣлѣе, а можетъ быть, и попонятливѣй.

– Повѣсьте вашего царя Фердинанда на голой осинѣ!

Дѣвки, очевидно, ничего не понимаютъ, смѣются. Мужики стоятъ, какъ каменные, молчатъ.

Въ поѣздѣ дружный продолжительный хохотъ.

Вообще имя Фердинанда треплется среди пассажировъ поѣзда безпрестанно. Тѣ немногіе болгары, которые ѣхали вмѣстѣ съ нами, а также низшій кондукторскій составъ поѣзда очень охотно ругали его и ставили виновникомъ всѣхъ бѣдъ и напастей, особенно послѣдней неудачной войны, слѣды которой чувствовались остро. Изъ четырехъ кондукторовъ поѣзда трое состояли подъ судомъ. Обвинялись вмѣстѣ съ полными составами своихъ полковъ въ томъ, что побросали передъ сербами ружья и ушли въ плѣнъ безъ выстрѣла. Они увѣряли, что такихъ подсудимыхъ, какъ они, въ Болгаріи не одинъ десятокъ тысячъ человѣкъ. Всѣхъ осудить не посмѣютъ.

И правда, какъ оказалось потомъ, – не посмѣли.

X

Въ Рущукѣ высадились мы на крутой, мрачный берегъ Дуная. Была сырая, холодная ночь. Еле мерцали красно-сизые огоньки вдоль путей. Чувствовалась близость большой воды и новая неизвѣстность.

Какъ ни горько было болгарское гостепріимство, но жаль стало покидать насиженныя мѣста въ вагонахъ. Публика сошла, выгрузили багажъ, и вдругъ опять сравнялись въ общей сиротливости всѣ: и третій, и первый классъ.

Бѣгали растерянно взадъ и впередъ, искали, кого бы спросить, кто бы разъяснилъ, указалъ… Не было никого. Опять одни мрачныя фигуры болгарскихъ жандармовъ въ русской формѣ.

Но добрый геній рѣшилъ, видимо, не покидать насъ до поры до времени. Опять пріѣхалъ на извозчикѣ чиновникъ изъ русскаго консульства, а можетъ быть, и самъ консулъ. И все стало извѣстно.

Тутъ-же, на Дунаѣ, у пристани стоялъ русскій пароходъ съ баржами. Кто пожелаетъ ѣхать въ Россію съ пароходомъ, могутъ это сдѣлать: женщины размѣстятся въ классовыхъ помѣщеніяхъ, мужчины въ трюмѣ баржи. Кто пожелаетъ ѣхать черезъ Румынію на Бухарестъ, тѣмъ придется переправиться на перевозѣ черезъ Дунай на лѣвый, румынскій, берегъ и тамъ уже сѣсть въ поѣздъ.

И публика, дружно ѣхавшая отъ самой Генуи, раздѣлилась. Впрочемъ, къ пароходику спустилось насъ добрыхъ три четверти поѣзда. Пароходикъ назывался "Сербія". Онъ только-что побывалъ у своей тезки, дѣйствительной Сербіи, отвезъ туда значительный запасъ хлѣба, военныхъ припасовъ, аммуниціи. Уже за разгруженнымъ, за нимъ гнались австрійскіе мониторы, хотѣли захватить въ плѣнъ, но онъ, несмотря на малый размѣръ, обладалъ настолько сильнымъ ходомъ, что успѣлъ благополучно уйти. И увелъ также обѣ желѣзныхъ баржи, въ которыхъ пригонялъ грузъ.

Въ этихъ баржахъ мы устроили себѣ каюты при помощи брезентовъ, одѣялъ, пледовъ, чемодановъ и подушекъ. Въ общемъ вышло недурно, и первую ночь послѣ того, что было съ нами въ Софіи, мы спали, какъ князья въ походѣ.

На утро проснулись подъ плескъ волнъ, и открылъ передъ вами свою широту золотистый, мутный, глубокій Дунай. Въ общемъ Дунай не такъ широкъ, какъ рисовался раньше въ моемъ воображеніи. Не шире средняго плеса Волги, зато глубокъ настолько, что ужъ въ среднемъ теченіи попадались намъ морскіе пароходы.

Береговая полоса его зелена и однообразна. Повсюду частый, словно подстриженный машинкой, лѣсокъ, подмытыя половодьемъ корневища, рыхлыя желтыя осыпи, оползни, полянки; заросшія лопухомъ, тростникъ и осока.

Бѣжали мы, впрочемъ, не всегда въ подлинныхъ берегахъ старославянской рѣки. Чаще всего скользили мимо тѣ тысячи острововъ и лядинъ, которыми богатъ Дунай и которые нарочно прятали отъ моего жаднаго къ впечатлѣніямъ глаза жилой берегъ съ его думами, былями, пѣснями и вообще той неизвѣданной жизнью, которую не испыталъ, но знаешь и по сказкамъ, и по книгамъ, и по разсказамъ, и которою хочется пожить.