Наши за границей

Посещение

Историю, которую я вам расскажу, поведал мне молодой человек. Он явно не был склонен к мистике и тем более фантазиям. Нормальный программист, без всяких творческих закидонов. Мы с ним в кафе на Шестом Брайтоне познакомились. Он сидел напротив меня, я пил свой кофе, он – свой, и вдруг он заговорил.

– У меня в доме ведьма поселилась. Вернее, не поселилась, но, когда бы я с работы ни пришел, она уже там сидит и меня ждет. Вы думаете, я вру или у меня галлюцинации на основе переутомления? Во-первых, я не такой дурак, чтобы на работе переутомляться, для этого другие есть, китайцы например. Во-вторых, со мной никогда такого не случается, чтобы меня видения какие-то там или особые мысли посещали, я человек весьма и весьма трезвый, люблю порядок, последовательность во всем. А тут ведьма! И знаете, какая странная? Села на диван и говорит: «Садись рядом, поговорим!»

Ну как я сяду? Ведьма же! Я ей: «Спасибо, я постою».

А она вдруг как вытянется всем своим гибким телом, косу свою черную конскую с одного плеча на другое перебросит и глазами черными как брызнет: «А ну, как хочешь!»

Меня прямо в озноб бросило.

Представляете, на «ты» со мной. Ужас! Меня уже лет двадцать никто на «ты» не называл! Потом платье свое поправлять стала, гляжу на нее, а она на меня так грустно смотрит. Конечно, интересуетесь, откуда она взялась. Ну откуда они все берутся? Из камина.

А дело было так. Прибрал я квартирку свою, пол пропылесосил, пыль везде вытер, даже лампочки на люстре сухой тряпкой протер – это в гостиной, в спальне все лишнее в шкаф убрал, постельное белье сменил, на тумбочку Times положил, чтобы на ночь почитать, – ну, короче, порядок навел. Только я сел со стаканом чая в кресло, чтобы полюбоваться на все, как вдруг в камине что-то затрещало, дым повалил, и оттуда она выходит, я только через минуту слово вспомнил – «ведьма». Ну а дальше я уже рассказывал. Итак, смотрит на меня грустно и говорит: «Не хочешь садиться рядом со мной, не садись, только чай на стол поставь, а то прольешь».

Я гляжу: что такое? Чай из стакана не льется, хотя наклонил я его сильно. Лицо, наверное, у меня такое было, что она вдруг как засмеется, весело так, чай из стакана и вылился.

Молодой человек отпил из своего стаканчика.

– Я думаю, что колдовство кончилось. – сказал я.

Молодой человек удивленно посмотрел на меня:

– Вы правы, наверное, действительно колдовство кончилось. Как я сразу тогда не сообразил!

Когда стакан упал, она жалостливо так на меня посмотрела и сказала: «Эх ты, недотепа мой!» И стала рассказывать мне про свою неустроенную ведьменную жизнь: как ей все это за 300 лет надоело, все эти праздники сатаны с пьяными лешими и мертвецами, как ей надоело пугать детей и совращать стариков, а хочется ей просто так сесть и по-человечески с кем-нибудь поговорить.

Я ей, конечно, говорю: «А чего это вы меня выбрали? Я ведь не Ph. D.^[3] там или художник какой, о чем со мной говорить можно?»

«Эх, – говорит она – не понимаешь ты нас, женщин! Нам нужно, чтобы нас слушали и любили. А тебя мне одна твоя знакомая порекомендовала, школьная твоя подруга».

«Как, она тоже у вас?» – воскликнул я.

«Ага, значит, помнишь!» – сказала она и заржала как лошадь.

Ведьма есть ведьма, что скажешь…

«Ну, мне пора, молодчик. Пару старичков навестить надо, а то, глядишь, холеры, помрут без меня», – и шасть в камин и пропала, только запах серы и опалины на камине. Я уж тер, тер, тер, тер эти опалины, никак оттереть не мог. Сейчас уже к ним привык.

Молодой человек сделал еще глоток кофе:

– Вас, конечно, интересует, что дальше было?

Я кивнул.

– Дальше кошмар какой-то начался. Сначала она сама каждый вечер появляться стала. Поговорит, поговорит – и в камин: по делам, говорит, надо. А однажды прихожу, а их там штук шесть сидит. Как увидели меня, загалдели как галки и давай мне свои горести рассказывать. Нет, я чужих секретов не выдаю. Стало это кодло меня два-три раза в неделю посещать. Вижу – нравится им у меня. Прилетят, чмокнут меня в щечку – и давай галдеть: одна про то говорит, другая про это, а то вдруг затихнут и слушают свою подругу. Совета у меня спрашивают: полюбился я им, наверное. А однажды одна, симпатичная такая, мне вдруг говорит: «Миша, пошли с нами, у нас такая пьянка намечается, сам Воланд с Маргаритой будет!»

«Нет, – говорю, – не могу».

Вижу – расстроилась она: от чистого сердца пригласила.

– Скажите, а что, у ведьм сердце есть? – спросил я.

– Представьте себе, есть, и душа тоже есть, только ведьмина, – ответил молодой человек, и глаза его затуманились.

Я встал.

– Мне пора идти, – сказал я.

Он не ответил.

Божья коровка

– Божья коровка села мне на ладонь в то время, когда я спал. Наверное, она довольно долго ждала моего пробуждения, потому что, когда я проснулся и посмотрел на нее, она выглядела весьма и весьма недовольной, хотя и пыталась это скрыть. В первый момент я, конечно, хотел ее прогнать, но, когда увидел, сколько ей лет, решил не делать этого; ей было уже шесть лет, а это вполне заслуженный возраст для божьих коровок.

– Вставай, – сказала она мне. – Я хочу с тобой поговорить.

Я поднял голову с подушки и оперся на ладонь левой руки. Обычно я люблю лежать на правом боку, но сейчас на правой руке расположилась божья коровка, так что пришлось повернуться на левый бок.

– Как тебе не стыдно себя так вести! – сказала она мне. – Тебе уже 30 лет, а ты все еще ведешь себя как мальчик: не всегда чистишь зубы, забываешь принимать душ, твои брюки всегда жеваны, и стрижешься ты раз в полгода. Какая же хорошая девушка обратит на такого обормота внимание? И вообще, тебе пора жениться, а не гулять черт знает с кем.

– А где ж мне найти хорошую девушку? – опешил я.

– Поезжай в Израиль к тете Хае, она тебе найдет. Она нашла твоему брату – и тебе тоже найдет.

Да, у меня есть двоюродный брат, приблизительно моего возраста. Мы в детстве даже дрались, когда видели друг друга. О нем я, правда, не слышал ничего уже года три.

– Как же я поеду в Израиль, когда там сейчас так опасно и у меня уже нет отпускных дней, – сказал я, почему-то оправдываясь. Вдруг меня взяла злость: – А кто ты, собственно такая, чтобы со мной разговаривать таким тоном?

– Я душа твоей бабушки, я специально прилетела в одежде божьей коровки, чтобы с тобой поговорить. Все наши тобой недовольны, особенно твой дедушка Нисл.

Я, конечно, хорошо помню своего дедушку Нисла со стороны отца, он был молчалив и отличался очень серьезным характером.

– Значит, ты оттуда, – сказал я и показал глазами наверх.

– Ты плохо знаешь свою религию, Абрамчик, – сказала божья коровка строго. – Это только у гоев небеса там, а мы всегда здесь – наши миры совмещены. Раз ты такой неуч, возьми курс Торы в университете, и вообще, тебе надо ходить в синагогу по крайней мере каждую пятницу.

Она говорила бы еще долго, но я прервал ее:

– Ну и как там?

Она посмотрела на меня строго и сказала:

– Там хорошо, но здесь лучше!

– Почему? – удивился я.

– Потому что здесь живешь, а там, – она стала грустной, – существуешь.

– И часто вас отпускают оттуда?

– Нет, нечасто, только за хорошее поведение! – засмеялась она.

И я узнал голос моей любимой бабушки Леи, которая умерла, когда мне было 17.

– А ты еще будешь ко мне прилетать? – спросил я.

– Не знаю, у нас там очередь!

– Неужели?

– Да нет, конечно, это я пошутила.

Мы помолчали. Божья коровка глянула на меня, и я увидел слезы на ее глазах, вернее – не увидел (божьи коровки не могут плакать), я почувствовал.

– Ну, мне пора, – сказала она, – мое время почти истекло. Послушай меня, Абрамчик, можешь не мыться, не чистить зубы, но, пожалуйста, поезжай в Израиль к тете Хае. Я тебя очень прошу.

Я хотел спросить, кто ж меня там ждет, но божья коровка вдруг раскрыла свои крылышки и улетела.

Вот какая история приключилась со мной три года назад. Сейчас я женат, у меня близнецы – мальчик и девочка, их зовут Нисл и Лея, так звали моего дедушку со стороны папы и мою бабушку со стороны мамы. Где я нашел свою жену? Ну конечно в Израиле – ведь я всегда был послушным внуком.

Молодой человек встал, пожал мне руку и направился к выходу с набережной. Жаль, что он так быстро ушел, не успел спросить его, как отнеслась к его выбору Бабушка-Божья-Коровка. Думаю, что одобрила. По своему опыту знаю: бабушки в этом отношении более справедливы, чем мамы. Но ничего, я его обязательно встречу, он сказал, что в хорошую погоду часто с женой и детьми на набережной гуляет.

Еврейское счастье

– Вы позволите?

Я открыл глаза. Передо мной стоял человек явно семитской крови: черные угольные глаза, большой нос с горбинкой, губы под стать носу и копна плохо управляемых волос. Явно не местный, такие, наверное, только в Силиконовой долине водятся.

– Присаживайтесь, – я опускаю раскинутые руки со спинки скамейки. – Вы, наверное, из Калифорнии?

– А что, так видно?

Я смеюсь:

– Очень даже… Здесь же Одесса, а вы, небось, из Москвы?

– Нет, я из Киева, в Америке уже лет двадцать.

Молодой человек сел рядом и закинул руки за голову.

– Хорошо!!! – и по-детски улыбнулся.

На парне футболка, легкие летние брюки и кроссовки – сразу видно, всё из дорогого магазина. Он повернулся ко мне лицом, и я вижу: не такой он уж и молодой – около сорока или чуть за сорок.

И вдруг:

– У меня настоящее еврейское счастье. Не верите, думаете, оно у вас, что это вам хуже всех? Хорошо, грязные, оборванные дети в количестве двух штук – это у меня, тяжелая работа программиста на 170 тысяч долларов, злая сварливая жена, которую никогда не видишь, потому что она большой менеджер в крупной компании, – это тоже у меня, а если учесть дом в 2000 квадратных футов в Silicon Walley за 800 тысяч долларов и добавить мою шумную мишпуху^[4], разбросанную по всей Америке, то, конечно, настоящее еврейское счастье у меня, а не у вас. И что, после этого вы хотите сказать, что вам хуже, чем мне? Послушайте, это что, ваш обормот – студент MIT, это ваш сын насмехается над вами, потому что вы не знаете физику как он? Что, это ваша дочь – бездельница, которая только и знает, что долбит эту чертову математику и физику в частной школе и пишет бесконечные сочинения, это ваша дочь учится музыке и три раза в неделю играет в теннис с дочкой сенатора? Нет, это у меня, а не у вас настоящее еврейское счастье. Мне хуже всех.

Потрясенный его монологом, я молчал.

– О, как бы я хотел жить в маленьком еврейском местечке под Киевом, – продолжил он. – Размеренная неторопливая жизнь, суббота, синагога, ребай, Тора, много детей, куры ходят по двору и несут яйца прямо в сарае. Представьте, все вас любят и уважают, дети вам говорят: «Здравствуйте, папа», на ночь вы их целуете и читаете кусочек из Торы. Вот это настоящая жизнь. Что ни говори, а мне в жизни никогда не везло – настоящее еврейское счастье.

Я хотел ему возразить… Что еврейское не в том… Но в чем оно? Я и сам не знал.

Молодой человек достал телефон, понажимал кнопки:

– Да, дорогая, как и обещал, зашел к твоей маме… Сейчас сижу на набережной. С кем? Сейчас увидишь, – он повернул ко мне телефон. На меня смотрела шведка с голубыми глазами.

– Ваш шлемазл^[5], здесь, со мной на скамейке. Всё под контролем. Не волнуйтесь!

Она засмеялась настоящим еврейским смехом и заговорила на идише. Я кивал, делая вид, что понимаю.

Ортодоксальный еврей

Я заметил его издалека. Ортодоксальной еврей в длинном черном сюртуке, черных туфлях и черной шляпе казался океанским лайнером на фоне шумной разношерстой толпы. Он шел неторопливо, погруженный в свои мысли, его белая борода слегка подрагивала в дуновениях ветерка.

«Ну да, сегодня же суббота», – вспомнил я и посмотрел на часы. Шесть вечера, до дневной молитвы еще часа два. Он, наверное, вышел прогуляться. Странно, но этот немолодой человек каким-то странным образом вписывался в детские крики, разноцветные кепки, снующие велосипеды, самокаты, полуголые тела молодых девушек, крепкие фигуры парней, бабушек и дедушек, бурно обсуждающих цены в магазинах и последние новости из России. Он был той необходимой частью Мира, без которой он теряет свою цельность, законченность. Неожиданно ортодоксальный еврей остановился возле моей скамейки и приятным голосом спросил:

– Вы не будете против, если я присяду?

– Да, конечно, – ответил я и слегка отодвинулся.

– Вы, наверное, из Киева? – спросил он тем же приятным голосом.

Я усмехнулся:

– Здесь две третьих из Одессы и одна треть – из Киева.

Он засмеялся:

– Да, москвичей и ленинградцев здесь редко встретишь. Значит, вы из Киева, как и я. Мое еврейское имя – Лейбл, а до этого, – Лейбл улыбнулся, – меня звали Володя.

Я тоже представился, и дальше пошел обычный разговор, где вы жили и когда приехали. Когда официальная часть закончилась, Лейбл-Володя начал рассказывать о себе:

– Я родился, когда родителям было за 40, и был не только поздний, но и первый ребенок у еврейских родителей. Поэтому вы понимаете, как они меня любили и баловали, тем более что детей у них больше быть не могло. Мы жили в большой трехкомнатной квартире с бабушкой, ей было хорошо за 70, но была она вполне бодрой и здоровой женщиной.

В четыре года я был довольно развитым ребенком: мог складывать и вычитать в пределах 100, читал по слогам, всему этому меня научили бабушка и папа.

Однажды, я не помню почему, бабушке нужно было срочно уйти, и она оставила меня одного в квартире. А когда вернулась, меня дома не было. Она проверила все комнаты, шкафы, заглянула под все кровати: Вовочки, то есть меня, нигде не было.

Бабушка моя была по натуре человеком рассудительным и в панику не впала.

«Куда же он мог подеваться? – рассуждала она вслух. – Дверь закрыта, не мог же он ее открыть – ключа-то у него нет. Все окна тоже закрыты, он должен быть где-то здесь». Она опять заглянула под все кровати, во все шкафы – меня не было нигде.

Бабушке ничего не оставалась, как позвонить маме в поликлинику, где она работала участковым врачом.

Хорошо, что мама уже закончила прием и смогла сразу приехать.

Они обшарили весь дом, осмотрели все шкафы в комнатах и на кухне, отодвинули даже диван в гостиной, опять посмотрели под всеми кроватями. Вовочки, то есть меня, не было. «Может, он выпал из окна?» – предположила бабушка, но все окна были закрыты на верхние шпингалеты.

Бабушка плакала, а мама еле сдерживала слезы.

«Надо звонить в милицию», – наконец сказала бабушка.

«Нет, давай все же раньше позвоним папе», – сказала мама.

Папа в нашей семье пользовался непререкаемым авторитетом, ни одно решение, даже маленькое, не принималось без его согласия. Папа приехал домой на такси. Опять, уже по третьему разу, были осмотрены все шкафы, кровати, даже кухонная плита – меня не было. Вдруг папа направился к окну, он предположил, что я каким-то образом сумел открыть верхний шпингалет, отворить окно и сейчас стою на карнизе за окном. Замечание бабушки, что все шпингалеты, и верхние, и нижние, закрыты на всех окнах, папу не остановило. Убедившись, что и за окном сына нет, папа сел на стул и сказал:

«Ничего не остается делать, надо звонить в милицию. Пусть приедут с собакой-ищейкой. Она по запаху найдет нашего Вову». Он встал со стула и направился к телефону, который висел на кухне.

«Не надо собаку, – раздалось из нижнего шкафа буфета, где хранились продукты. – Я здесь, не надо собаку!»

Мама открыла дверцу буфета и увидела меня. Все были поражены: раз десять и мама, и папа, и бабушка заглядывали в буфет и меня там не находили.

Я, предвидя, что родители и бабушка будут заглядывать в буфет, поставил перед собой пачку сахара, кулек муки, макароны, сухофрукты, консервы, несколько банок с вареньем, и, поскольку в буфете было темно, родители не могли меня заметить за этой баррикадой.

Все облегченно вздохнули, и даже папа, самый строгий человек в семье, не стал меня ругать.

Лейбл-Володя замолчал, а я подумал: «Это же какой характер надо иметь, чтобы в четыре года просидеть в темном буфете почти два часа, слышать плач бабушки и мамы – и не выйти. Таких, как он, только собакой-ищейкой и можно пронять».

Лейбл-Володя будто прочитал мои мысли:

– Вот каким жестокосердечным ребенком я был. Да и когда вырос, мало изменился. Видел в людях только недостатки и всегда им о них сообщал. Короче, был ужасным человеком. Первая жена от меня ушла – не выдержала бесконечных критических замечаний. Вторая тоже ушла, по той же причине. Я не понимал, почему меня никто не любит, почему мои коллеги терпеть меня не могут, а друзья через полгода перестают со мной разговаривать, ведь я же хочу им только добра, чтобы они стали лучше.

Я с интересом слушал ортодоксального еврея.

– В 25 лет я защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике, в 33 – докторскую, я был самым молодым доктором в нашем институте, и все равно люди сторонились меня, никто не хотел со мной сотрудничать. Однажды меня пригласили прочесть курс лекций по квантовой электродинамике в Киевском университете. Так представляете, после пятой лекции студенты отказались посещать мой курс. Я готовился к нему два месяца, собрал новейший материал – и такое фиаско. А однажды меня даже отказались приглашать на семинары в институт квантовой физики, потому что на одном из семинаров выступающий не смог ответить на мой вопрос, и я ему указал параграф в учебнике Ландау, где этот вопрос рассматривается.

– Наверное, вы сделали замечание в присутствии его студентов? – спросил я.

Володя усмехнулся:

– Я сказал, что доктору наук Б. В. непозволительно не знать элементарные вещи и что ему лучше нужно готовиться к семинарам и читать Ландау.

У меня мороз прошел по коже, когда я представил себя на месте несчастного Б. В.

– Как же вас терпели после таких выходок? – спросил я.

– У меня были очень хорошие работы, и иностранные коллеги очень их ценили.

– Что вас изменило? – показал я рукой на его одежду, явно не соответствующую его рассказу.

– Вы не поверите, Любавический ребе.

– Шнеерсон? – удивился я.

– Да, представьте себе. Когда я первый раз приехал в Америку, мой коллега, профессор Принстонского университета, сказал, что, поскольку я еврей, мне нужно обязательно познакомиться с ребе Шнеерсоном. Мне было неудобно отказываться, и мы с ним поехали в Нью-Йорк.

– И что он вам такого сказал? – моему любопытству не было предела.

– Вы, конечно, знаете, что ребе Шнеерсон каждое воскресенье после утренней службы давал тысячам евреев – религиозным и нерелигиозным – благословение и вручал доллар.

– Да, знаю. У меня у самого в гостиной под стеклом хранится его доллар.

– Так вот, мы с моим коллегой приехали в синагогу и стали в очередь к ребе. Когда подошли к нему, он спросил мое имя, потом пристально посмотрел мне в глаза и обернулся: «Ребе Залман, подойдите ко мне». К нам подошел довольно пожилой человек с большой окладистой бородой. «Наконец я нашел Вам хеврусу^[6]» – произнес ребе и показал пальцем на меня. Потом дал мне доллар и сказал: «Вашим товарищем по изучению Торы будет ребе Залман».

– Он что, – удивился я, – не спросил вас, чем вы занимаетесь, откуда приехали?

– Нет. Он вручил мне доллар и благословил меня.

– А кем оказался Залман, ваш хевруса?

– Когда я узнал его фамилию, то не поверил. Залман был выдающийся теоретик, по статьям и книгам которого я учился. С тех пор мы не только партнеры по изучению Торы, но и соавторы многих замечательных работ.

– Скажите, Лейбл, вас не поразила проницательность Любавического ребе?

– Конечно, поразила. Но когда я стал серьезно заниматься Торой, понял, что есть люди, имеющие доступ к духовным мирам, недоступным нашему восприятию.

Лейб посмотрел на заходящее солнце:

– Извините, мне пора. Скоро дневная молитва.

Я хотел спросить, как сложилась его жизнь, есть ли у него дети. Но он уже шел своей неторопливой субботней походкой к выходу с набережной.

Голубой лесбиан

Однажды ко мне на скамейку подсел молодой человек. Серьезность его лица то и дело сменялась лучезарной улыбкой, которую он сразу старался спрятать за насупленным взором. Мне было смешно смотреть на его метаморфозы, и я спросил:

– Скажите, пожалуйста, зачем вы боретесь с собой, ведь у вас хорошее открытое лицо, зачем прячете его?

Он засмеялся:

– Понимаете, я комик. А комик должен выступать перед публикой с каменным лицом, чтобы его шутки были контрастом его внешнему виду. Вы, конечно, замечали, что человек, который рассказывает даже очень смешной анекдот, никого не рассмешит, если первый засмеется. А человек, который с каменным лицом несет всякую чушь, вызывает гомерический хохот.

Я кивнул.

– Понимаете, – молодой человек уже не прятал своей радости, – я недавно встретился со своей одноклассницей, в которую был влюблен со второго класса. И оказалась, что она меня помнит, и теперь мы с ней вместе неделю, и я все никак не могу прийти в себя от свалившегося на меня счастья. А у меня завтра выступление, и как быть, даже не знаю.

– А что вы будете читать? – поинтересовался я.

– У меня 10 минут в концерте, я хочу прочесть вот это, – молодой человек опустил голову и затем поднял ее. Его лицо было сосредоточенно, в глазах неуместная серьезность. Он посмотрел сквозь меня и произнес:

– Я голубой.

От неожиданности я вздрогнул, в нем не было ничего, что говорило бы о его нетрадиционной ориентации. Наконец его взгляд встретился с моим, и в его глазах появилась суровость:

– Нет, не подумайте что-то нехорошее.

Я хотел сказать, что в том, что он гей, ничего плохого нет, но он, не дав додумать мысль, продолжил спокойным голосом:

– Я гей в творческом плане… Не понимаете?

Я был в его власти, мозги отключились.

– Хорошо, я люблю женщин, а женщины любят меня, и, наверное, они любят меня даже больше, чем я их. Нет, я не женат, поэтому проблем у меня с этим нет. Проблемы бывают у моих возлюбленных, но это уж их проблемы. Ах да, почему я называю себя геем? Потому что хотя я и люблю женщин, но предпочитаю иметь дело с мужчинами, с ними гораздо интереснее.

Мелькнула мысль: так он гей или не гей?

– Многие из них, в отличие от женщин, умеют слушать и здраво рассуждать. Поэтому с ними приятно иметь дело, и потом, этих всех заглядываний в глаза, вздохов и ахов между нами, мужчинами, нет. Мы ведем деловую беседу, мозговой штурм мировых проблем. И знаете, у нас иногда рождаются гениальные идеи, которые наши политики претворяют в жизнь. Что ни говори, в творческом плане мужчину с женщиной не сравнить. О чем бы ты ни начал с женщиной говорить, обязательно все сведется либо к постели, либо «какой вы нахал!». А с мужчинами и выпить можно, и помолчать, и пофилософствовать. Поэтому я и говорю о себе, что я в творческом плане голубой, ну а во всем остальном – я полный лесбиан. Иногда мне даже кажется, – мечтательно заявил молодой человек, – что неплохо бы разрешить гаремы, ну многоженство, по-западному. Но это дело далекого будущего! А жаль, потому как, когда гаремы разрешат, я уж буду чисто голубым.

Я смеялся неудержимо. Молодой человек улыбался.

Отсмеявшись, я спросил:

– Кто вам написал такой замечательный текст?

– Моя одноклассница, вчера ночью.

– Вчера ночью, – повторил я и захохотал так, что чуть не упал со скамейки.

На прощание молодой человек протянул мне билет на концерт:

– Это вам, увидимся завтра в 7 вечера. Я вас познакомлю с автором текста.