Белокурый. Король холмов

Скотты до известной степени были олицетворением всей приграничной Шотландии, ибо что может быть одновременно общего и при том определенно личного для шотландца, кроме этой фамилии – Скотт? Бесстрашные, буйные, коварные, мстительные, отходчивые, гостеприимные, щедрые – из тех, кто и как друзья, и как враги запоминаются надолго. И твердыня Бранскхольм отражала собой все лучшие и худшие черты рода и его вождя. Обширный внутренний двор, обнесенный барнекином высотой не менее, чем в три человеческих роста, заключал в себе амбары, кухни, кладовые, дом для слуг и кинсменов, птичник, овчарню, свинарник, конюшню, кузню. Сам барнекин по каждой стороне снабжен был деревянными балконами на внутренней части стены, позволяющими лучникам и арбалетчикам вести стрельбу по нападающим, находясь в относительной безопасности. Ворота в барнекин изготовлены из тесаных дубовых досок на массивных железных скрепах, и могучая кованная решетка, подтянутая кверху на цепях, щерила клыки на подъезжающих. Сейчас ради дорогих гостей ворота были распахнуты настежь, и волынщики по обеим сторонам огромных створок заводили приветственный пиброх Скоттов, но дружелюбия твердыне Бранксхольм это никак не прибавляло.

– Да, – заметил Белокурый дяде вполголоса, когда они подъехали к барнекину, – это ж надо действительно быть вором и налетчиком до глубины души, чтобы обитать в таком логове!

Сама крепость состояла из бывшего пилтауэра, окруженного припепившимися к нему, как наросты древесного гриба, подзнейшими расширениями и достройками – две башни поменьше и холл, соединенный с большой башней крытой галереей, безо всякой, как отметил Белокурый, архитектурной гармонии, однако очень добротные. Единственное и верное впечатление от этого дома было только одно – что его хозяин готов к обороне и ответному нападению в любой момент. Бранксхольм-тауэр подслеповато и настороженно глядел на приезжих маленькими узкими оконцами, в которых безошибочно угадывались бывшие бойницы, и ко главному входу во втором этаже вела грубовато сложенная каменная лестница – усовершенствование нынешнего лорда. В первом этаже, где прежде держали скотину зимой, сейчас сэр Уолтер устроил свой гарнизон. Вот наверху лестницы, в открытых дверях, и встречал своих гостей глубоко почитаемый в этих краях Уолтер Скотт Вне-Закона, и никто не знал, ни хозяин дома, ни гости, чем завершится эта знаменательная встреча.

Любопытно, что Босуэлла Уолтер Скотт сразу принялся называть почти исключительно по местному титулу, как хозяина Долины – лэрд Лиддесдейл. Несмотря на то, что, как зубоскалил о нем Болтон, для Уолтера Скотта «ты» – это когда один, а «вы» – когда много, лэрд Бранксхольма принял молодого человека более чем уважительно.

– Вы бы хоть весточку выслали, Лиддесдейл, – было первое, с чем обратился хозяин к гостю после приветствий, – что едете. Было бы время подготовить вам приличный прием, но теперь уж не взыщите! Бет! – крикнул он в глубину башни. – Бет! Гости прибыли, пусть подают в холле!

И повел обоих Хепбернов вместе с их ближними в новый холл, отстроенный им в Бранксхольме, небольшой, по вкусу Босуэлла, но более чем роскошный, по мнению хозяина дома. Рейдеры Босуэлла спешивались во внутреннем дворе крепости, конюхи Скоттов принимали поводья коней, вели на отдых в конюшню, выносили на воздух охапки сена к коновязи для тех, кто будет ночевать под открытым небом.

В холле, на помосте для господ, на столе уже была растянута сбрызнутая для гладкости водой чистая скатерть, и леди Бранксхольм поднялась со своего места, дабы приветствовать гостей, как подобает. Жена Грешника Уота была весьма хороша собой, темноглазая брюнетка с милой улыбкой, побуждавшей хоть ненадолго забыть обо всех волчьих оскалах ее супруга. Леди, как и ее господин, была в парадной робе – темно-малиновой с серебром, несколько старомодной, но носимой с достоинством и вкусом – и, глядя на нее, Белокурый не мог отделаться от мысли о шпорах на пустом блюде… тем паче, что вереница слуг уже вносила в холл первые яства, рассеиваясь между столами. Такая дама вполне могла бы решиться на смелую шутку со своим грозным супругом…

– О да, – усмехнулась леди Элизабет, словно прочитав его мысли, и заговорщицки шепнула графу, – это чистая правда! То, что вы слыхали о моей кухне…

Белокурый рассмеялся, будучи взят врасплох:

– О нет, леди Бранксхольм, только не это! Мне решительно не по вкусу шпоры сэра Уолтера, сколь бы ни были они легендарны!

– Я был достаточно удачлив в этом месяце, Бет, не так ли? – с ухмылкой вмешался сам Уот Вне-Закона. – Мы можем себе позволить потчевать лэрда Лиддесдейла чем-нибудь, кроме семейной традиции.

Удачливость сэра Уолтера на сей раз простиралась как на дары леса – оленину, крольчатину, мелкую дичь – так и на дары Границы, как таковой: говяжье рагу, потаж с ягнятиной, туши овец, целиком зажаренные на вертелах в очагах Бранксхольма. Слуги леди Скотт были вышколены превосходно, поток блюд из кухни прибывал волнами, дабы усталые гости могли успеть и насытиться, и оценить все разнообразие богатого стола. Лесная птица величины недостаточной, чтобы выступать по отдельности, шла в начинку для пирогов, в паштеты, оленина подавалась в виде жаркого с подливой из моркови и лука, припущенных до мягкости в жире с добавлением белой муки, сдобренных горчицей, диким чесноком и майораном, а также перцем – что лучше всего говорило о подлинных богатствах Уота Вне-Закона. Солонка и перечница, возвышающиеся во главе господского стола, были тому первый пример – сложный серебряный прибор на четырех ножках в виде оленьих копыт, с несколькими чашами для специй, украшенными чеканными изображениями времен года, и по борту чаши для соли – даже чьим-то гербом. Белокурый, не приглядываясь, готов был держать заклад, что там – явно не фамильный герб Скоттов… вероятнейше, кого-то из зажиточных семей английского Вестморленда. Рот, горящий от перечного соуса, заливался крепким элем – Скотты варили его так, что неподготовленного выпивоху он валил с ног. Для почетных гостей на главный стол подавали вино, и виночерпий с дегустатором ведали церемонией наполнения чаш… За трапезой у Бранксхольма-Бокле не было кричащей роскоши богатой, но разрозненной сервировки – что, безусловно, можно поставить в заслугу его собственной прижимистости и хорошему вкусу его супруги – даже на главном столе встречалось больше стальной и оловянной посуды, нежели серебряной, но вкус, аромат и свежесть еды были превосходнейшими, несмотря на все его самоуничижение о якобы неподготовленном приеме. И Хепберны с удовольствием отдали дань исключительной кухне сэра Уолтера Скотта.

Когда первый голод был утолен, наступило время для беседы. Это Босуэлл понял по тому, как блеснули узкие, светлые глаза хозяина поверх обода кубка, как Бранксхольм опустил пузатый черненый бокал на столешницу, затянутую вышитым льном. Кто имел больший, значительный интерес в собеседнике, тому полагалось и спрашивать, однако Вне-Закона всегда держал себя, не чинясь. И заговорил первым:

– Позволю себе узнать, что все-таки привело вас в Долину, Лиддесдейл? Ну, помимо наследных прав, это понятно… ходили слухи, что вы немало наделали шуму в столице вместе со своими старшими родичами, и что король почтил вас невиданными дарами.

– В известной степени, – осторожно отвечал Босуэлл, – так оно и есть. Его Величество в самом деле был ко мне настолько милостив, что, кроме наследных владений и титулов, дал должность лейтенанта по Юго-востоку.

– Должность – это прекрасно, – обескуражил его Уолтер Скотт, – но приехали-то вы сюда зачем? Ведь, полагаю, деньги вам в Эдинбург поступали исправно? – и он взглянул на Болтона.

Тот кивнул и опорожнил бокал, привычным жестом подставляя его виночерпию.

– Вполне исправно, – очаровательно улыбнулся молодой граф. – Скажу вам больше, до недавнего времени я вообще не очень задумывался, откуда они берутся, эти деньги. Так что дядина идея со сбором арендной платы пришлась как нельзя кстати…

Он сказал это нарочно, конечно же. Глаза Уота помимо воли блеснули характерным огоньком – так выступает слюна в пасти волка, учуявшего кровь.

– А вы собирали аренду? – спросил он, помедлив.

От его тона лорд Болтон едва не подавился ворованным вином Скоттов.

Если граф выкинул приманку, чтобы сменить тему, то получилось у него это блестяще. Уолтер Скотт испытывал грандиозные муки, разрываясь между инстинктом рейдера и долгом гостеприимного хозяина. Он знал, что не может напасть на Хепбернов – и по чинам, и по численности их отряда, и потому, что принял под своим кровом, и вообще… потому что это было немыслимо ни с одной стороны, но, черт возьми, как лихо этот мальчишка сбил его с вопроса!

– Да, – простодушно отвечал Белокурый, – и это была отличная мысль, посмотреть в лицо всем этим людям на моей земле…

– И что же вы там увидели, в этих лицах? – улыбаясь, осведомился с трудом взявший себя в руки Уот Вне-Закона.

– Страх, сэр Уолтер. И то, что они жаждут больше всего, чего им не хватает особенно…

– Чего же?

– Закона и порядка.

Уолтер Скотт откинулся на спинку кресла, пальцы его барабанили по деревянному резному подлокотнику. А после он сказал то, что было, в общем-то, ожидаемо, но прозвучало от того не менее резко:

– Вы напрасно приехали в долину, мой юный друг. Ваше место – подле короля.

Лорд Болтон перестал жевать и поднял голову от тренчера с тушеной ягнятиной.

– Допустим, – согласился молодой граф. – Но объясните, дорогой хозяин, что именно так вам не глянулось в моей персоне, что вы отсылаете меня прозябать при дворе, где, уж поверьте мне, настоящему мужчине не место?

– Не глянулось? – хмыкнул Уот. – Боже упаси. Я, Лиддесдейл, почти на двадцать лет старше вас, и кое-что повидал в жизни. И был хранителем Долины в последние годы… здравый смысл, милорд, и ничто иное, вот и все мое богатство.

Помимо сотен голов краденого скота, про себя дополнил Босуэлл.

– А здравый смысл гласит, что в Долине не место юным мечтателям…

– Звучит похоже на угрозу, лэрд Бранксхольм.

– Вы просто мало знакомы со мной, лэрд Лиддесдейл, – без иронии отвечал прославленный Уот Вне-Закона. – Я никогда не угрожаю – нет нужды. Что ж, вы прибыли установить у нас закон и порядок… когда же ожидать первого рейда хранителя Марки?

– Чего? – не вполне уверенный, что услыхал правильно, уточнил Белокурый.

– Рейда по округе, мой юный друг, – улыбнулся Бранксхольм. – Или у вас есть иные средства для установления закона и порядка?

– Старые добрые тиски для больших пальцев рук, – предложил Патрик Болтон, – но это уже по итогам рейда, конечно… и далее – доверясь умению палача.

– А у нас есть палач? – Босуэлл переглянулся с дядей.

– У нас есть палач, – заржал Болтон, – но, как правило, до палача уже не доживают…

И почему молодой граф тогда счел это за шутку?

– Начните с сассенахов, – продолжал Уолтер Скотт таким завлекающим тоном, словно речь шла только о выборе цели, а не о правомочности средства. – Вам не по душе стеснять соседей, это порядочно, и я, как никто, понимаю вас, граф… но за паршивых англичан-то наш король уж точно обидится в последнюю очередь. Коли вы так опасаетесь его гнева…

– Ничуть, – отвечал Босуэлл. – У меня нет страха перед Его величеством, но я не хочу обмануть доверие короля. Как лейтенанту шотландской короны и хранителю Марки мне не к лицу заниматься разбоем и грабежом. И попустительствовать им – тоже.

– Я был хранителем Долины семь лет, – так же спокойно произнес Уолтер Скотт. – Семь тучных лет, как говорится в Писании. Во всяком случае, мы здесь не голодали. И я выходил на ту сторону границы за Картер Бар каждую ночь, когда бывала подходящая луна. И все эти семь лет паршивец Дакр молился о том, – его острые резцы открылись в милолетном оскале, – чтобы лунных ночей было как можно меньше. Но Скотты выходили и будут выходить под луной! Считать ли это попустительством грабежу и разбоем? Воля ваша, граф. В Долине всякий скажет вам, что мы только берем назад свое.

Лорд Болтон закивал согласно, вновь подставляя кубок виночерпию.

– И что король? – помедлив, спросил Белокурый.

– Это вас, Лиддесдейл, надо спросить: и что король? – ведь вы были при нем в то время… а у нас тут короля не видывали, – усмехнулся Бранксхольм. – И, по мне, так долго еще не увидят.

– Это до поры, – очень живо вспомнив в этот момент кузена, отвечал Босуэлл. – Наш король молод, но умен и памятлив, я бы не стал дразнить его без нужды.

– А мы – по нужде! – с совершенной искренностью возразил грозный рецдер. – Мы-то – по крепчайшей нужде, Лиддесдейл, потому-то королю и не к лицу быть на нас сердитым. Разве кто без крайней необходимости, только из любви к разбою, выходит ночью на ту сторону границы?! Уж точно не я!

Босуэлл глядел на Злобного Уота, и диву давался, пытаясь понять, верит ли Уолтер Скотт сам тому, что говорит. Если верит, то сладить с ним будет вдвое трудней. После юности, проведенной с Брихином, Белокурый искренним людям всегда предпочитал двуличных, ибо от первых никогда не знаешь, чего ждать, а вторые руководствуются обычно своей выгодой, которая предсказуема.

– Когда пойдете за Картер Бар, можете рассчитывать на меня целиком и полностью, – невозмутимо продолжал гнуть свое Бранксхольм, – я ваш, Лиддесдейл, мечом, людьми и умениями…

– Не уверен, – отвечал Босуэлл, глядя ему прямо в глаза, – что пойду к Картер Бар зачем-либо, кроме как вершить правосудие хранителя Марки в День перемирия…

Уот только пожал плечами:

– Воля ваша. Мягко стелете, да жестко придется спать.

– Кому?

– Вам, конечно же… Но это по первости, – улыбнулся сэр Уолтер самой обаятельной из своих ухмылок. – В вас, Лиддесдейл, течет добрая кровь Хепбернов – рейдеров и убийц – ты ж не в обиде на правду, старина Болтон?

– Говорил я матери, – подтвердил Патрик Болтон, – что ни к чему увозить мальчишку на север, сами справились бы с его воспитанием… так вот вам результат!

– По первости! – понимающе кивнул Бранксхольм и продолжил, по-прежнему обращаясь к молодому графу. – Кровь всегда покажет себя. Так что только дело времени, когда вы измажетесь впервой и станете своим в наших местах. Вы, милорд Хранитель, знаете, что в Долине вас уже прозвали Белокурым? Или Красавчиком?

– Странно было бы, если б чернявым, – хмыкнул Босуэлл. – Или уродом.

– Не скажите, – отвечал Бранксхольм с полной серьезностью. – Вот, скажем, Уилли Бернс Бурундучье Рыло или Оливер Данд Худая Жопа могли бы в полной мере оценить приязнь, с какой к вам отнеслись в Лиддесдейле, Патрик Хепберн, граф Босуэлл.

Граф Босуэлл приподнял бровь, переглянулся с дядей и захохотал:

– Прошу пощады, сэр Уолтер! Согласен! Готов признать, что мои прозвища можно объяснить только всенародной любовью…

Это было душевное застолье, полное грубых, но дружеских шуток, однако даже разделение хлеба и вина со Скоттом далеко не обещало безопасности общения с ним. И Болтон, и Босуэлл взвешивали каждое слово, которое обращали к именитому рейдеру, ибо цена случайно вылетевшей в разговоре бестактности была – жизнь. Твоя, твоих людей, твоих потомков. Да, это Граница, как говорил второй дядя, Уильям Ролландстон. Хорошенькая леди Бранксхольм распоряжалась столом, нимало не смущаясь отнюдь не куртуазными диалогами мужчин. Граф равнодушно и вежливо – на всякий случай – смотрел поверх головы леди, поссориться с Уотом по такому поводу совсем не входило в его планы. Сэр Уолтер отметил это и немало веселился про себя.

– Можете глазеть на мою жену сколько угодно, Лиддесдейл, – сказал он наконец, поймав супругу за талию и усадив к себе на колени. – Я не обижусь. Он – красивый парень, не правда ли, Бет? Немного самонадеянный, но мы это ему простим, милая… я тоже когда-то был молод. И я тоже когда-то пытался освободить короля и повалить Ангуса. Просто ему это удалось… – и Уолтер Скотт помолчал самую малость. – А мне – нет.

И из двоих его собеседников последнюю фразу в полной мере расслышал только молодой граф, но тогда не обратил на нее должного внимания.

– А что твой меньшой, Болтон? Чем занят? – обратился сэр Уолтер к смачно жующему оленину старшему Хепберну.

До Белокурого лишь при дядином ответе дошло, кого именно Вне-Закона имел в виду.

– Давно нет от него вестей, – сказал Болтон, тщательно очищая кость от остатков тушеного мяса. – Не пишет – видать, совсем погряз в благочестии у себя в Брихине.

– Да неужели? – хохотнул Скотт и пояснил Белокурому. – Я, видите ли, повстречал вашего дядю Джона уже после того, как парню выбрили макушку, однако шороху в рейде он наводил ничуть не меньше, чем старшие Хепберны.

Патрик представил Брихина, погрязшего в благочестии, и помимо воли усмешка зазмеилась у него на губах.

– Смекалкой и нравом он – настоящий рейдер, жаль, что семья решила по-иному… Кстати, Болтон, твой племянник чем-то похож на него, на Джона.

– Так оно и есть. Только его светлость похож на всех нас, – отвечал Патрик Болтон, с урчанием накалывая на кинжал новый кусок мяса, ложкой одновременно пытаясь зачерпнуть подливки из блюда, – в самом лучшем. От Адама – титул и романтические бредни в голове, от меня – крепкая рука и железное нутро, от Уилла – чувство долга перед своими, от Джона – мозги и этот спесивый вид настоящего лорда. И только красотой он пошел в маменьку, дай Бог здоровья нашей рыжей Агнесс за такого наследничка… качество, не обязательное для приграничника, однако посмотреть приятно!

Покои для ночлега Хепбернам отвели на двоих, комната была теплой, почти без сквозняков, камин растоплен на славу, и половину помещения занимала крепкая дубовая кровать, с резными столбиками для балдахина и полотняным пологом, вышитым умелыми руками леди Скотт и ее ближних девушек. Патрик шагнул в полутьму спальни, хмельной, сытый, предвкушающий наконец-то горизонтальное положение тела после целодневной тряски в седле, когда там, подле ложа, что-то зашевелилось. Но девичий голос прозвучал прежде, чем он или дядя успели обнажить клинок:

– Гостинец от сэра Уолтера, как он велел сказать… если пожелаете, ваша светлость.

Она присела в реверанс при звуке отворяемой двери, и теперь, выпрямившись, стрельнула в несколько оторопевшего от неожиданности графа лукавейшими очами. Девчонки Скотт славились не только красотой, но и той дерзостью, что сводит мужчин с ума.

– Светлость пожелает, – отвечал за Белокурого Болтон. – Вот же, я понимаю, прием с уважением… А мне он никогда не предлагал своих баб! Ладно, действуй, не торопясь, спущусь-ка я еще к этому черту да побеседую…

Граф сел на постель, скептически посмотрел на девчонку… потом вытянул ногу, положив ее на табурет:

– Ну, начнем наслаждаться. Сапоги сними, что ли, красотка, да крикни там, пусть горячей воды принесут. Помыться бы с дороги… и тебе тоже не помешает, кстати, как я погляжу.

– А вы всех своих женщин сперва моете, ваша светлость? – поинтересовалась бойкая девица, ухватившись за графский сапог, наклоняясь к молодому Босуэллу так, чтоб он в полной мере мог оценить роскошь ее декольте.

Граф на мгновенье задался вопросом, от природы ли ей достался столь щедрый дар, или она помогла природе обычными женскими ухищрениями… ну, это выяснится всего через несколько мгновений. Понятно, что Грешник Уот не только от гостеприимства подложил ему девчонку в постель, но разве это помешает получить удовольствие? И заодно – подать отличный повод для сплетен?

– Нет. Можешь считать это за знак моего особого благоволения, – усмехнулся он.

Служанка лихо справилась со вторым сапогом – разоблачать мужчину из кожуры рейдера ей было не внове – и подняла на графа серые бесстыжие глаза:

– Желаете еще что-нибудь снять, ваша светлость?

– Дублет, – велел Босуэлл. Спать нагишом, без джека, в Бранксхольме, под кровом Вне-Закона – нет, он пока не сошел с ума. Можно остаться на ночь без штанов, если уж приспичит, но без этой стальной оплетки торса? Пожалуй, собственным мытьем все-таки придется принебречь. – Как тебя звать?

– Мэри, мой лорд.

На лестнице лязгало и грохотало – тащили бадью и ведра с водой. Мэри. Их всех здесь зовут Мэри. А всех остальных называют Джен. Эта Мэри, не торопясь, по пуговке, расстегнула дублет на молодом человеке, потянула прочь узкие рукава, тихонько вздохнула, любуясь тонким шитьем его рубахи, и потупила взор:

– Прикажете раздеться, ваша светлость? Уж если ваша светлость желает, чтобы я мылась…

– Давай, – кивнул граф, улегшись на кровати. – Медленно, Мэри, медленно… и сорочку тоже снимай, голубка.

Глаза ее округлились, губы испустили удивленное «о!». Про молодого лэрда болтали разное, и хотя Мэри давненько не была девицей, но считала себя порядочной женщиной – еще никто и никогда не требовал от нее такой непристойности, как мытье и совокупление нагишом…

– Давай, – бросил Босуэлл, с наслаждением потягиваясь. – Я жду.

В лицо ей кинулась краска, но рука дернула за шнурок корсажа – и он заскользил в бесчисленных петельках. Взору графа открылся вырез нижнего платья – до середины соска груди… и зардевшаяся Мэри, не глядя на его светлость, повозившись с завязками, выступила из своих юбок, упавших на пол, из сорочки, скользнувшей с плеч. Она совсем потеряла былую дерзость и стояла перед ним смущенная и нагая.

Белокурый выдержал паузу, внимательно рассматривая ее с головы вплоть до босых ног: отличные природные данные, но помыть все-таки стоило бы.

– Сэру Уолтеру скажешь, гостинец что надо… – наконец произнес он. – Эй, вы, двое, что встали? Лейте воду в бадью, моя женщина мерзнет.

– Кроме того, что мы потешили тщеславие Злобного Уота, дядя, – сказал Белокурый, когда Бранксхольм-тауэр остался уже миль на пять-шесть позади, – какие выгоды мы, по-твоему, приобрели от этого визита?

– Трудно сказать, – хмыкнул Болтон. – Но заехать к нему стоило хоть бы затем, чтобы ты мог рассмотреть вблизи наглую рожу ближайшего соседа. Пока ты был занят, он мне еще битый час втолковывал, как превосходно знает дороги Вестморленда, как будто мне – мне! – надо это объяснять. Злобный Уот совершенно точно уверен, что ты готовишь рейд к сассенахам не позже начала осени, но, ввиду нашего фамильного коварства, не желаешь осведомить его заранее.

– Какого коварства?

– Фамильного. У нас есть такое. Я же разуверял его, сколько мог.

– Не больно-то он тебе поверил, как я погляжу – вон там сзади, его соглядатай, если я ничего не путаю, крадется по лощине…

– Крадется, конечно, но пройдет до границы земель Скоттов, к Тернбуллам уже не сунется.

Только в холмах Белокурому дышалось по-настоящему спокойно и мирно, несмотря на то, что именно в холмах с любой стороны можно было ждать нападения.

– Да только что-то цвета на нем не те…

– Цвета именно те самые, что и нужно – синие… это ведь Эллиот. Ох, и препоганый же они народец, скажу я тебе. Гонору раза в два больше, чем у самого Скотта, ума меньше – стало быть, хлопот прибавится вчетверо.

Однако, вопреки мрачным предсказаниям Болтона, до дома они добрались без приключений, со всей арендной платой, в целости и сохранности. Соглядатай бесследно исчез – и в самом деле, лишь только они повернули на юго-восток.

А граф Босуэлл вернулся к себе в Хермитейдж, ссыпал деньги в казну под надзор Джибберта Ноблса и сделал то, чего от него меньше всего ожидали в Долине – принялся жить самой обычной жизнью лорда-землевладельца. Распускаемые Грешником Уотом, упорно ходили слухи, что молодой лэрд – парень не промах, и вот-вот отправится пощекотать сассенахов. Патрик и в самом деле усердно практиковался – в схватке против Болтона, или Бинстона, или Оливера Бернса – в обращении с типично приграничными видами оружия, такими, как джеддарт и лейтская секира. За несколько дней он освоил короткий арбалет, называемый здесь «щеколдой», и хотя проигрывал Бернсу в меткости, но со временем обещал стать недурным стрелком. И ежедневно стоял против дяди с палашом, скучая в глубине души по таким же часам, проведенным с куда более остроумным в бою Брихином. Потворствуя любопытству, он научился играть в ба – в первой же игре графу, не стесняясь его титулов, в самом деле недурно разбили лицо, однако Босуэлл быстро втянулся, и проявил себя игроком резвым, хитрым и весьма жестким. После того, как Патрик сам троим сломал ногу, двум выдернул руку из плеча и особо бойкому нападающему противной команды проломил голову, в своре Хермитейджа на молодого лэрда начали поглядывать со вниманием. И больше старались при игре понапрасну Лиддесдейла не задирать. И только дядя, один из всех более-менее разглядевший природу юного родственника, понимал, что за всеми этими играми и непритязательными забавами в белокурой голове происходит какая-то работа, что душа нового лэрда полна сомнений, что сердце его в смятении и не знает верного пути. И матерый боец Болтон в те дни весьма часто поминал их с племянником общего небесного покровителя, убежденный, что только вмешательство свыше не даст парню наломать дров, ибо что толку сопротивляться предназначению? Унизившись даже спросить совета у младшего, Болтон выслал голубя к Брихину на север, но получил предсказуемый ответ. «Оставь все как есть», – писал железный Джон, – «оставь его в покое». И далее слово в слово цитировал приятеля своей юности Уота Вне-Закона: «Кровь – не водица, себя покажет». И в один из дней святой Патрик ответил молитвам Болтона самым приемлемым для Приграничья, хотя и негуманным для святого образом.

Лето клонилось к исходу, граф Босуэлл на второй неделе августа возвращался из Карлаверлока, от матери, сопровождаемый тремя десятками из сотни Бернса и Джоном Бинстоном в арьергарде; ему недавно сравнялось семнадцать, он был в отличном расположении духа, и меньше, чем через десять миль, его должен был встретить лорд Болтон. День стоял лениво-мирный и расслабляюще-теплый, как оно бывает в лучшую пору жатвы в Мидлотиане, в поле пересвистывались овсянки, и колос золотился до горизонта. И вот среди этого летнего великолепия, разрывая общую картину покоя и безмятежности, в точке, соединяющей небо и землю, показался всадник – черный, ибо цвета платья не рассмотреть вдали. Он мчался напрямик к Хепбернам, не таясь, и не беспокоясь, как примут, стало быть, свой, и, следя за ним, граф нутром почуял – дело дрянь. И не ошибся. Старший сын МакГиллана, молочный брат Белокурого, тоже Патрик – задыхающийся, взмокший от пота, чумазый от пыли, с горящими на грязном лице светлыми глазами, выплюнул одно только слово, прежде, чем перевел дух:

– Сассенахи!

Через Кершоп Берн со стороны Бьюкасла в Шотландию вошел отряд англичан примерно в три десятка клинков, по всей видимости, Тейлоры, с намерениями более, чем однозначными – под удар попали две фермы Робсонов на южном берегу Лиддела, одна была сожжена полностью, пятеро убито, весь скот уведен, вторая – разграблена до чистых стен, семья старого Роба Робсона успела бежать, в чем спали, ранним утром… Кроме того, сассенахов пропустили Армстронги со Спорных земель, и высока вероятность, что лорду-хранителю Средней Марки и Долины придется иметь дело и с ними тоже. Не меняясь в лице, молодой граф Босуэлл выслушивал новости, каждая подробность которых погружала его в трясину многовековой вражды и кровной мести, неумолимо приближая к собственной судьбе.

Патрик Болтон встретил своего графа раньше, чем договаривались, во главе полусотни рейдеров в полном облачении для драки – стальные боннеты, джеки, «щеколды», короткоствольные пистоли у самых метких. На древках джеддартов метались под ветром узкие ленты вымпелов с белой лошадью. Вопрос немедленного возмездия со стороны Хранителя Марки сам по себе не обсуждался – вопрос был в том, кто поведет карательную партию. Болтон издалека заметил, насколько мрачен племянник, и потому, подъехав ближе, после полного отчета о событиях, сказал, понизив голос:

– Вообще, тебе с нами не обязательно, если не хочешь мараться… погибло с десяток наших, люди злы, и хотят крови.

Босуэлл кивнул, потом отвечал:

– Давай-ка мне галлоуэя какого повыше… – и спешился, бросив поводья Раннего Снега в руки удивленного Пэдди МакГиллана.

Ему подвели гнедую лошадку, мохноногую, шуструю, словно крыса, выносливую, как вол.

– След еще теплый – спустим ищеек, можем успеть.

Свора Хермитейджа славилась не только людьми, но и собаками. Голодные псы рвались с поводков, большие розовые языки вываливались из пастей, захлебывающихся от лая.

– Так спускай, не о чем болтать, – огрызнулся граф. – По коням, ребята, что встали? Время дорого!

– Скоттов поднимать, лорд-хранитель? – на всякий случай уточнил у него дядя.

– Ни к чему. Сами справимся. Нам бы до ночи пройти побольше…

– Нам бы до ночи найти укромное место, чтобы кони успели передохнуть, пойдем по луне, – возразил Патрик Болтон.

– Ночью?

– Ясное дело, ночью. Днем-то и дурак сумеет!

Вот тогда-то молодой Босуэлл в полной мере оценил, отчего так леденяще для англичан звучал боевой вой Скоттов – «снова будет луна!». Но только теперь его имя прогремело, как боевой клич, на пустоши:

– Босуэлл! Иду навстречу!

Собаки славно взяли след, и галлоуэи Хепбернов были достаточно резвы, но пока что хранитель дышал преследуемым в затылок, не настигая – те полдня, а то и больше, пока вести о беде дошли до Болтона, пока он собрал людей, пока выяснил обстоятельства, пока ожидал графа, все еще оставались решающими. Только следы угнанных коров, еле видные на засохшей грязи, топот копыт, редкие окрики Болтона и Клема Крозиера, который замыкал отряд. Патрик легко договорился со своей новой случайной лошадкой, пони слушался легкого движения колен, и, пока продолжалась бешеная скачка – покачиваясь в седле, он строил планы на свой первый поход в качестве Хранителя Марки, чья власть вручена и неоспоримо подтверждена Его величеством. Настичь воров, вернуть захваченный скот, назначить виру за кровь, под стражей пригнать в Хермитейдж и держать их в какой-нибудь уютной темнице вплоть до Дня перемирия – а там пускай английский хранитель Западной марки, откуда наведались эти твари, лорд Дакр, возмещает нанесенный ущерб и вешает их, взятых с поличным. Перед сумерками устроили первый короткий привал, кони немного передохнули, люди вытащили из-под седел маленькие жестяные противни – печь овсяные лепешки на костре. Грубая серая мука у каждого висела в мешочке, близ луки седла. Некоторые смогли поспать – уснули, где легли, бросив пледы на сухой вереск. Едва взошла луна, Болтон поднял отряд в галоп, и Патрик, как когда-то с Ролландстоном, подивился дядиной сноровке и кошачьему зрению – он вел своих по чутью, без малейшего луча света, сквозь болота и буераки выбирая безопасный путь, ничуть не теряя в скорости. Здесь уже Хранителю Марки думать было некогда, он старался не сбиться с хода – ночью, во главе отряда, на непривычной лошади. Лютая скачка продолжалась до рассвета, когда Болтон нашел укромное место в лощине, объявил привал. Он шел уже по английской земле, и так уверенно, что Белокурый прозакладывал бы правую руку – дядя бывал в этих краях неоднократно, и тоже, вероятно, не с самыми чистыми устремлениями. Огонь уже не разводили, рейдеры грелись виски и дожевывали вчерашние овсяные лепешки. Босуэлл был из первых в этот раз, кто уснул там, где упал – и даже не проверил, выставлены ли караульные. Когда он проснулся от тихого оклика дяди, в небе снова плыла огромная, повисшая над горизонтом, сытная, кровавая луна – счастливая звезда стольких поколений «болотных бойцов».