Целую, Кощей

Дремать под такие имена оказалось просто замечательно, чем я и занялся, совершенно наплевав на эти южноамериканские страсти, лишь иногда поддакивая, чтобы Горыныч не обижался.

– …я ему, прикинь, Федь, по рогам ка-а-ак врежу!

– А?.. Да ты что?! А у него и рога были?

– После встречи со мной уже не стало! А потом Тескатлипока с дрыном наперевес кидается ко мне…

Хр-р-р…

– Подлетаем, Федор Васильевич, – внезапно донеслось до меня и Змей, приземляясь, с печалью добавил: – А с Малитукецаль мы так больше и не виделись, эх…

– Да, Горыныч, жизнь… – посочувствовал я, слезая с него на знакомой мне полянке.

Распрощались мы жутко довольные друг другом.

– Ну что, – сказал я, с тоской поглядывая на лес. – Пошли по буреломам да оврагам?

– Ох, Теодор, – вздохнула Маша и вдруг, подхватив меня и деда, взвилась в воздух, распахнув крылья.

– Растудыть… – начал Михалыч от неожиданности, но тут же одумался.

– Ой, класс, Машуль! Спасибо! – проорал я ей.

– Еще мешок яблок, мсье Теодор и мы в расчете. И кстати, а где мой первый мешок?

– А как же Калымдай? – забеспокоился я, резко меняя тему.

– Ну что вы, мсье Калымдай только ненамного от нас отстанет. Настоящий офицер, охотник. Он такой брутальный…

– Маша, у тебя посол есть, – напомнил я.

Не хватало мне еще любовного треугольника во время ответственного задания.

– Мой Кнутик – это настоящая любовь, мсье Теодор! А Калымдай…

– А Калымдай – наш боевой товарищ! – категорически заявил я.

– Ой, что-то руки устали… Просто сами разжимаются.

– Маша!

Не скучно полетали, хорошо хоть, не долго. Маша мягко опустила нас с дедом на землю на опушке леса, а сама тут же удалилась в кустики переодеваться в ненавистный ей сарафан. Обычно Маша щеголяла в черных кожаных штанах и такой же кожаной жилетке но, разумеется, мы ее заставляли перед выходом в люди, одеваться по местной моде. Ну что поделать, маскировка. Сам не от Версаче одет.

Скоро к нам присоединился и Калымдай. Я с завистью посмотрел на него. Даже не запыхался, чертяка. Всё, с понедельника бросаю жирное и мучное и начинаю утренние пробежки вокруг Лысой горы.

Дождались Машу и вышли на дорогу к Лукошкино. К моей печали попутных телег не было и пришлось с полчаса топать своим ходом до ворот города.

А Лукошкино не изменился! Хотя, с чего бы ему меняться? Те же низенькие, поначалу одноэтажные домишки сплошь из дерева, а ближе к центру уже не домишки, а целые дома, а дальше уже и терема. И двухэтажные и изредка трёх. Базар как всегда голосистый, забит народом, товарами, запахами, криками продавцов. Всё как всегда.

Мы быстро миновали базар, оставив шумных торговцев позади и, приблизившись к двухэтажному терему бабы Яги, в котором располагалось отделение милиции, свернули в сторону к конспиративному дому. Это Калымдай еще пару месяцев назад, снял дом поблизости от милиции у хозяев, которые до зимы уехали в деревню. За домом следил некий Боров, эдакий детина с густой черной бородой, да и в целом откровенно бандитской внешности. Хотя пойди тут по внешности определи, кто есть кто. На добропорядочного купца иной раз глянешь и содрогнёшься, а какой-нибудь милый старичок, вроде моего Михалыча, за грошик медный прирежет. Нет Михалыч конечно не такой. Будет он ради грошика руки марать, как же.

Боров, как обычно, разыграл целый спектакль на показ всей улице. Он то кидался обнимать Михалыча, то радостно хлопал по спине Калымдая, принявшего облик простецкого мужичка, то махал мне и Маше, застенчиво стоящим в сторонке и изображающим из себя бедных родственников.

Наконец мы зашли в дом, где Боров тут же вернул себе довольно угрюмый вид, но Калымдай обрадовал его:

– Боров, иди сюда. Зарплату будешь получать? И аванс, кстати, за два месяца вперед.

Боров довольно закивал и заулыбался щербатым ртом, а мы уселись за большой стол в горнице.

Едва Боров притащил самовар, чашки и связку баранок, как в дверь застучали:

– Хозяин, в натуре купи козу! Задёшево отдам без базара!

– Аристофан, – выдохнул я, расслабляясь. – Надо же, как он быстро. Открой, Боров, свои.

В горницу вошел Аристофан ведя за собой на веревке натуральную белую козу. Облик он сменил, но по минимуму – убрал только свиной пятачок и немного сгладил черты лица. То есть морды. Хвост запрятал в широкие штаны, а на голову нахлобучил высокую фуражку, прикрывая рожки. Ему бы еще цветок на фуражку, да гармонь на плечо, ну вылитый деревенский гуляка.

А коза, вдруг резво подпрыгнула и, сделав сальто в воздухе, обернулась Олёной. Во фокус, я и не знал, что она так умеет.

Борова отослали во двор возиться по хозяйству, а мы уселись за стол и я начал первое оперативное совещание нашей диверсионно-строительной канцелярской группы:

– Ну что, дамы и господа, с прибытием. Сначала обрисую вкратце поставленные перед нами задачи, потом обсудим их и перейдём к хозяйственно-бытовым вопросам.

– Жги, внучек! – закивал Михалыч, гордо обводя всех взглядом мол, вона как внук-то могёт!

– Первоочередная, но не самая спешная цель у нас – перемещение царских чертежей летучего корабля из одного места в другое.

– Спереть, значиться, – пояснил дед для непонятливых.

– Для того надо нам сначала просто узнать где эти чертежи хранятся и общую обстановку оценить в окружающем их месте.

– Я, Федор Васильевич, мог бы опять личину накинуть кого из бояр, да погулять во дворце Гороховом, – предложил майор.

– Хорошо, Калымдай, только побережем это для особого случая. Горох сейчас настороже. С колечком волшебным, небось, после прошлой нашей операции не расстается, может и спалить тебя ненароком.

– Во дворце нам нужны свои глаза и уши, – заметила Олёна.

– Верно, Олёна, – согласился я. – Есть предложения?

– А как же! – улыбнулась она. – Я тут свела знакомство с девкой одной дворовой, которую Горох к себе в спальню таскает. Подружки мы теперь с ней.

– Молодец! Думаешь, сможешь через неё подобраться к чертежам?

– Со временем, батюшка, смогу. Но как быстро это произойдет, не ведаю.

– Надоть, внучек, Кощея нашего батюшку тоже к работе подключить, – заявил Михалыч, вертя в руках кружку с отломанной ручкой и подозрительно разглядывая её.

– Это как же, дед? Пусть на Горыныче посреди царского двора приземлится и чертежи себе потребует, а то мол, спалит царский терем на фиг?

– Пусть в зеркало свое колдовское почаще за Горохом смотрит, – парировал дед, протирая подозрительную кружку большим носовым платком, выуженным из кошеля. – Глядишь, и полезет Горох за чертежами ентими, а Кощей-то и подсмотрит где они.

– Дельная мысль, – согласился я. – Тогда, Михалыч, свяжешься с Кощеем и поставишь ему задачу, пусть пашет и не увиливает, а не то…

– Гхм…

– Шучу-шучу… от нервов это.

– А на вот тебе внучек баранку от нервов. И чайком запей.

– Спасибо, – теперь уже я с сомнением рассматривал кружку. – С чертежами значит, пока так и решим. Олёна будет через девицу эту легкого поведения, к ним подбираться, а Кощей-батюшка в зеркало поглядывать. Второй вопрос: меч-кладенец. Велено… хм-м-м… экспроприировать его.

– Спереть, значиться, – снова пояснил дед.

– Мы знаем, что он в царских подвалах хранится за замком мудрёным…

Дед хмыкнул.

– Я знаю, Михалыч, знаю, что для тебя не открываемых замков не существует, но ты прямо сейчас можешь отмычку или что там еще, дать от этого замка?

– Посмотреть надоть, – зачесал в затылке Михалыч. – Так от сразу как сказать-то?

– Вот именно. А еще, помните – там и короб хрустальный вроде, в котором меч и лежит. Его тоже надо вскрыть, да без шума.

– Это легко, мсье Теодор, – удивила меня Маша. – Алмазом прорезается отверстие подходящего размера и всё.

– А у нас есть нужный алмаз?

Маша протянула ко мне руку и на ее пальцах блеснули два больших перстня:

– Оба подойдут, мсье Теодор. Первый мне подарил герцог Тулузский, когда я гостила у него в замке, а второй – у гроссмейстера ордена Тамплиеров хранился и мне случайно достался…

– Спёрла девка колечко, – снова влез дед с разъяснениями.

– Фи, дедушка Михалыч! – привычно возмутилась Маша и под шумок стащила у меня из-под руки баранку.

– Отлично, молодец, Машуль. С алмазами молодец, а не с баранкой, – уточнил я. – Отдай еду!

Ага, сейчас. Я печально проводил баранку в последний путь. В смысле – до Машиного рта и продолжил:

– Тогда остается сам замок.

– Мне тудыть самому надо, внучек попасть, – вздохнул Михалыч. – Одним бы глазком только глянуть.

– Дедушка Михалыч, – вмешалась Олёна. – А возьмите мою шапку-невидимку. Только верните потом.

Девушка покопалась в наплечной холщовой сумке и выложила на стол невзрачную шапочку похожую на тюбетейку или ермолку какую.

– От и славно, внучка, – закивал головой дед. – Верну-верну, даже и не сумлевайся.

– И что, – усомнился я, – никто-никто деда не увидит?

– Только собаки учуять могут, да у котов еще глаз особо устроенный, враз заприметят, – пояснила Олёна.

– Не боись, внучек, проскользну легко, как коньяк в пузо.

– Ну ладно. Тогда с этим тянуть не будем, сегодня же и надо сходить. Хорошо, деда?

– Легко, Федя.

– Следующий пункт, тоже неспешный, но уже надо готовиться к постройке летучего корабля. А это значит, что надо подходящее место найти для ангара – дом, там или сарай большой, да и мастер нужен, который и в чертежах разбирается и плотницкому делу обучен.

– Так Федор Васильевич, – заявил наш майор, подвигая Маше мою кружку с чаем, – есть у нас такой мастер прямо тут.

– Э-э-э… Чай-то куда?

– Фи, мсье Теодор! – возмутилась Маша, поспешно опуская в кружку длинный язык. – Вы же знаете, как это вредно есть всухомятку! Совсем не заботитесь о сотрудниках…

– Да пей, пей на здоровье… Так что за мастер-то, Калымдай?

– Да Боров же, хозяин наш тутошний. И не сомневайтесь даже, хороший специалист.

– Надо же удачно как. Хорошо, закончим, поговорим с ним. А он согласится-то?

– Да куда он денется, – засмеялся Калымдай. – Тем более мы ему и заплатим хорошо.

– Ну и славно. Теперь с самим сараем, что думаем?

– Есть тут один кожевенник, Федор Васильевич, – начал Калымдай. – Я к нему еще тогда присматривался, когда только начали создавать оперативную базу тут, в Лукошкино. У него дом большой, двор не малый, да сарай, думаю, подходящих нам размеров. Всё высоким крепким забором огорожено, да и месторасположение в самом центре города. На виду, потому и внимания никто не обратит.

– Ну, звучит неплохо. А с ним как договориться-то?

– Думаю, не сложно будет. У него в последнее время дела плохо идут. Дошло до того, что он и своих работников распустил и в доме том один с семьёй остался. Дадим ему денежку хорошую, да и спровадим из города до зимы. Полагаю, он только рад будет.

– Возьмёшься за это, Калымдай?

– Так точно, сделаю.

– Есть еще вопрос с сестрой Гороховой, Марьяной. Только я не совсем понял, что от нас требуется. Надо ее к Кощею-батюшке переправить, но этим уже специальный человек занимается. Так что, мы только следим за его операцией и будем наготове. Так?

Все кивнули.

– Булавки-говорушки всем Михалыч выдал?

Все кивнули.

– Ну и бытовой вопрос: где жить-то будем?

– А пойдём-ка, внучек, на тот же постоялый двор? А что, место там тихое, нам знакомое, да и хозяин в нас души не чает, – хихикнул дед.

– Фи. Там пахнет, – заявила Маша, опуская пустую кружку на стол и оглядываясь, чтобы еще стащить.

Вегетарианцев не прокормить. Хорошо, их в мире мало, а то давно бы уже настал продовольственный кризис.

– Маш, тут везде пахнет. Ну что ты капризничаешь? И заметь, у посла снова ты жить не будешь.

– Пуркуа это, мсье Теодор? Почему все вмешиваются в личную жизнь и мешают воссоединиться двум любящим сердцам?

– Ну, понесло девку, – хмыкнул Михалыч.

– А что там за любовная история? – заинтересовалась Олёна.

– Вампирша наша, – пояснил дед, – с послом немецким амуры крутит.

– Как здорово… – мечтательно протянула Олёна.

– Посол к нашим нынешним делам, – задумчиво протянул Калымдай, – никаким боком не касается.

– Маша, значит так, – подытожил я. – Заселяешься с нами на постоялый двор, а в свободное от работы время можешь изредка бегать на рандеву с Кнутом Гамсуновичем.

– Деспотизм и тирания, мсье Теодор! – для проформы заявила Маша, но было видно, что её такой расклад устраивает.

– Они самые, Машуль. Калымдай, ты с нами в гостиницу?

– Я, Федор Васильевич, лучше тут с Боровом останусь. За милицией присмотрю.

– Хорошо, договорились. Аристофан, ты как со своей бандой?

– А чё сразу с бандой в натуре? Отряд у нас чисто боевой такой.

– Отряд так отряд. Так что? Где вы обоснуетесь?

– Да мы, босс, пока так перекантуемся в натуре, а как домик тот с сараем под себя погребем, так мы без базара в него и заселимся.

– Ну, смотри… Ну что, соратнички, есть еще вопросы, предложения?

– Обмыть ить надо прибытие сюды…

– Надо, мсье Теодор, на базар сходить, яблок и пряников на постоялый двор завести побольше, а то там мясо да мясо…

– Михалыч, никаких обмываний! Маша, сама сходи и купи, что надо. Вон у Аристофана бесов возьми в помощь. Только полбазара не скупай!

– Фи, мсье Теодор! У меня организм растущий, мне много еды надо!

– Да ешь на здоровье только потом не жалуйся, что организм в стороны расти начал, – отмахнулся я от нашей вегетарианки.

– Это… босс. Я еще тех бесов поищу пришлых, что участковому отраву подсунули.

– Дело, Аристофан, молодец.

– А я, Федор Васильевич, пойду с Боровом пообщаюсь да в кожевенную лавку наведаюсь.

– Отлично, Калымдай.

– Батюшка, я тогда во дворец к подружке Гороховой пойду.

– Замечательно, Олёна. А ты, кстати, где жить думаешь? С нами в гостинице?

– Нет, батюшка Секретарь, я пока с бесами нашими, а если выгорит дело с лавкой кожевенной, так туда переселюсь. Не хочу на глазах у всего города светиться.

– Хорошо. А кстати, а с теми чужими бесами ты связь потеряла?

– Сговорились мы не встречаться на всякий случай, пока они работу свою не выполнят, участкового не уморят.

Кстати, надо бы Калымдая попросить узнать, как там участковый.

– Ну, за дело тогда, Канцелярия!

Аристофан с Олёной быстро исчезли, Калымдай пошел поговорить с Боровом, а мы решили подождать результатов их переговоров, а пока лениво обсуждали проникновение в царские подвалы.

– Михалыч, может отсюда и сходим во дворец Гороха, а потом уже и на постоялый двор?

– Можно и так, внучек, только тебе подкрепиться бы надоть. Рухнешь где-нить с голодухи на полдороги и тащи тебя потом.

– Ох, дед, ты опять за своё? Недавно же ели, да я еще вон, чаю почти попил, почти с баранками.

– Ить не еда енто, – отмахнулся дед. – Нормальная еда это – мясо. Правильно, Машуль?

– Вы, мясоеды, никогда не перестанете губить природу и убивать несчастных зверушек лишь бы набить свои животы антрекотами да бифштексами с кровью, – сглотнула слюну Маша, видимо вспомнив былые дни.

– Ну да, ну да. А вот, лет десять назад, ты, внучка, не только зверушек кушала, но и человечинкой не брезговала, а?

– Исключительно по необходимости! То, дедушка Михалыч, была черная страница в моей жизни. Мы скоро на базар за пряниками?

– А кстати, Маш, – вмешался я в их разговор. – Ты на базар не передумала идти? А то сейчас Аристофан со своими бесами как умотает куда-нибудь и будешь ты сама с корзинами еды таскаться.

Ответить Маше помешал вошедший с Боровом Калымдай:

– Позвольте представить вам нашего мастера, говорит, обучен с чертежами обращаться.

– А чего ж, – прогудел Боров. – И чертежи могём и топором орудуем…

– По ночам из-за угла? – хихикнул дед.

– И так тожеть могём, – солидно подтвердил бородач. – Однако одному трудновато будет – я братца своего, Свина в артель возьму.

«Боров и Свин, столярные работы?», – хихикнул я про себя, а вслух сказал:

– Хорошо, действуй. По деньгам сговорились?

– Не обидели, – кивнул Боров.

– Вот и славно. А за хорошую работу, еще и от себя лично премию гарантирую.

Боров расплылся в жутковатой улыбке, закивал и вышел из дома. А за ним и мы разошлись. Мы с дедом в царский терем, Маша – всё-таки на базар и в гостиницу, а Калымдай взялся её проводить, заодно послушать новости да сплетни рыночные.

* * *

Мы с Михалычем стояли в переулке и по очереди выглядывали из-за угла, обозревая царский дворец и так же по очереди, чесали в затылках.

– И не сказать ить, что тупые мы с тобой внучек, а вишь как оно получается…

– Да, дед, что-то не продумали мы всё толком.

Проблема была в том, что попасть Михалычу на царский двор ну никак не получалось даже в шапке-невидимке. Забор был высоченный, ворота охранялись стрельцами и даже и не думали открываться. Торжественной делегации из ООН или на крайний случай из Мозамбика, для которых ворота распахнули бы, тоже не наблюдалось.

Мы для очистки совести даже обошли кругом весь дворец. Нет никаких лазеек, открытых нараспашку калиток или подкопов под забором. И как только стрельцы в ларёк бегают за водкой?

– Может, подсадишь меня, Федь?

– Дед, да Федя ведь у тебя не великан. Забор-то метров десять в высоту будет. Хочешь, я тебе штакетину выломаю, а ты прыжки с шестом устроишь? Я тебе в ладоши похлопаю. В любом случае похлопаю, если даже не долетишь и в забор влепишься.

– Что это ты ить злой такой, внучек?

– Нервы.

– А эти твои нервы – от недоедания! – авторитетно заявил Михалыч. – Вон-ка глянь, Машка наша какая злющая, а почему? А это всё от морковки да капусты.

– У тебя, дед, все болезни от недоедания.

– А разве оно не так?

– Ой, Михалыч, завязывай про еду, – что-то и правда есть захотелось. – Ты лучше скажи, что делать-то будем?

– А давай стрельцов прирежем?

– По-тихому, да? Чтобы никто тут в центре города ничего и не заметил. Что ты, дед, кровожадный у меня такой сегодня?

– Так и у меня нервы, внучек, – вздохнул Михалыч.

Не буду больше его нервировать.

– А давай, внучек, ты стрельцам скажешь, что к Гороху тебе срочно? Они калитку тебе откроют, я и проскользну незамеченным.

– А что каждый вот так может подойти и сказать мол, к Гороху дело есть?

– Сказать-то каждый может…

– То-то и оно…

– А скажешь им, что ты посол князя Тмутараканского.

– Дед, тебе меня совсем не жалко? Ну, пропустят они меня, если даже поверят, ну поставят перед Горохом и что?

– И всё, внучек.

– Вот именно.

– Зато я зайчиком проскочу за тобой, выполню Кощеево задание, а он мне за енто медаль даст. А может и деньжат ишо отвалит. Ты, внучек не сумлевайся, поминки по тебе я о-го-го какие отгрохаю!

– Добрый ты у меня, дед…

– А то!

– Ладно, хватит думать, надо действовать. Одевай-ка, Михалыч шапку-невидимку и шагай тихонько за мной, а я стрельцам зубы попробую заговорить.

– Лучше – выбить. А я бы под шумок, пока тебя пинать будут…

– Дед!

– Ладноть, ладноть… Это я так, для креативу.

– Ух, какие ты слова знаешь!

– С тобой поведешьси… – пробурчал Михалыч, потом выудил из кошеля Олёнину тюбетейку, напялил на голову, повернул и исчез.

Я уже должен был привыкнуть ко всем этим колдовским штучкам, но сейчас, открыв рот от удивления, заозирался по сторонам пока меня не привел в чувство ехидный голос деда:

– Да тута я, внучек, тута, чего в забор пялишься? Али слово интересное на ём увидел?

– Классная штучка! Ладно, деда, давай за мной и лови момент.

– Ужо я его поймаю, не сумлевайся, внучек! Поймаю и по почкам ему, по почкам!

– Дед, что это ты расшалился?

– Нервы, внучек.

– Молчу-молчу…

Я вдохнул-выдохнул и, решившись, медленно вышел из-за угла, неторопливо направляясь к воротам дворца. Рот я распахнул пошире, головой вертел во все стороны, а глаза раскрыл в восторге и удивлении. Надеюсь, я был похож на деревенщину, впервые попавшего в город. Подходя к воротам, я всё выше задирал голову, не спуская глаз с резного конька на крыше и, разумеется, споткнулся и грохнулся под довольный хохот часовых. Смущенно поднявшись, я стал отряхивать штаны от пыли, но замер, наткнувшись рассеянным взглядом на стрельцов.

– Ух ты… – восхищенно протянул я, обходя стрельцов то с одной стороны, то с другой. А те откровенно скалились и перемигивались, получив небольшое развлечение.

– А вы ж дяденьки, небось тут самые главные енералы, а? Али воеводы царские?

– Я – генерал, – подтвердил рыжий стрелец, – а вот он – воевода. Это ты точно подметил, малец!

– Я тоже генерал! – обиделся вдруг его чернобородый напарник.

– Генерал-воевода?! – восторженно взвизгнул я.

– Не, – поправил меня рыжий, яростно мигая напарнику, – сегодня он простой воевода, а завтра воеводой буду я, а он – генералом.

– Ух, как сложно-то всё, дяденьки! Недаром мне дед говорил мол, воинская премудрость, она самая наиглавнейшая в мире!

– Мудрый дед у тебя, – похвалил рыжий. – А ты отколь тут такой взялся?

– Так из деревни Гадюкино я!

– Ну, я так и подумал, – хохотнул рыжий.

А чернобородый задумчиво протянул:

– А где енто такая деревня? Что-то я и не слышал про такую…

– Ну как же, дяденька главный воевода, – даже обиделся я. – Да Гадюкино в наших краях усе знають!

– Так, где же енти ваши края находятся-то, дубина?

– А! – я закивал головой. – Так это как выйти из города, да Смородину перейти по мосту, так еще три дня лесом – туда, – я махнул неопределенно рукой. – А потом мимо речки Вонючки еще день вниз по течению, а там уже, аккурат, после Жабино и Толстохреновки и наше Гадюкино будет! Как увидите пастуха нашего, дядьку Митяя, так у него сразу спросите, он вам враз дорогу-то и укажет!

– Обязательно спрошу, – пообещал чернобородый. – А ты как в город попал?

– Да тятька корову продать надумал, да меня с собой взял. Хорошая корова, толстая. Не нужна? Нет? Ну, батя продаёт, а я побежал на царский дворец посмотреть. Только ничего не видно…

– Да, дворец у батюшки нашего Гороха, знатный, – подтвердил рыжий.

– Дяденька главный енерал, а кабы мне ну хош одним глазком глянуть, а? Я б Маньке своей как рассказал бы да парням нашим, деревенским, от то они бы меня зауважали!

– Ну что, Семёныч, – обратился рыжий к своему напарнику, – покажем парню дворец?

– Не велено, сам знаешь.

– Да ладно тебе, пусть сиволапый порадуется да в деревушке своей расскажет какие енералы у царя Гороха добрые!

Я радостно закивал и скрючил самую умоляющую рожу.

– Добрый ты, – вздохнул Семёныч. – Ладноть, только быстро, а то влетит.

Ворота конечно, передо мной никто распахивать не стал, а вот калитка, заскрипев, отворилась, куда я и прошмыгнул, ощущая на спине горячее дыхание Михалыча.

Замерев посреди двора и опять старательно раззявив рот, я стал разглядывать дворец. Ну, красиво, честно говоря, ладно так. Всё резное, деревянное, наверное, про такое и говорят – без единого гвоздя. Вот только…

– Всё, внучек, тикай, – перебил мои мысли тихий шепот деда.

Я еще раз обвёл глазами дворец, горестно помотал головой и, развернувшись, зашагал обратно к калитке на улицу.

– Ты чего это, паря? – недоуменно переглянулись стрельцы.

Выйдя на улицу, я снова помотал головой:

– Ну, какой же это дворец? Это – изба. Большая, но изба. Вот мы давеча проезжали мимо дворца Кощея, вот там дворец уж дворец, а это… – я разочарованно махнул рукой. – Да и охранники там все в мундирах с золотыми пуговицами.

Теперь у стрельцов отвисли челюсти, а я поспешил их добить, задумчиво пробормотав:

– Это ж какое у них тогда жалование?

И быстро удрал в знакомый переулок, где расслабился и довольно заухмылялся. Ну и правильно. А чего они?

Теперь оставалось только ждать.

Ждать было скучно. Остро не хватало чего-нибудь в руках, сигареты, например, а лучше – бутерброда. Промаявшись с полчаса и прикидывая, сколько же Михалычу может потребоваться времени на его разведывательную операцию, до меня вдруг дошло, что мы совершенно не продумали, как дед будет выбираться обратно на улицу. Тут уж я совсем пригорюнился. Выйдет он конечно, никуда не денется, но придется ему ждать пока кто-нибудь не пройдет сквозь калитку, а мне, соответственно, придется тоже ждать. Эх…

Но дед мой вышел не через калитку, а прямо через ворота. Прошагав еще с полчаса по кривому переулку, я, услышав конский топот, метнулся к углу и осторожно выглянул. К воротам царского дворца подъезжала знакомая мне уже карета немецкого посла. Ага, а вон и Маша в окошке виднеется и мне язык показывает. Вот же… Ну всё, выговор за самовольство она точно схлопотала! Хотя как бы не пришлось благодарность объявлять, что деда вызволить сумела.

– Спишь на посту?! – рявкнул мне прямо в ухо хриплый голос.

Я подпрыгнул и схватился за сердце:

– Михалыч! Растудыть твою! Ну, нельзя же так подкрадываться!

Михалыч довольно захекал, пряча в кошель тюбетейку-невидимку:

– Всё, внучек, пошли. Всё разузнал, всё разведал.

* * *

По дороге в гостиницу дед рассказал подробности своего рейда по Гороховскому дворцу.

– А и страшно, внучек! Крадусь я коридорами тесными, палатами низкими, а вся челядь на меня так и пялится! Я хош и знаю, что не видим для ихнего глаза, а кажный раз чуть не до потолка сигаю, когда сквозь меня посмотрят!

– Герой ты у меня, дед!

– А то!

– Так, а с мечом-то что там?

– А лежит он себе спокойно за дверью крепкой, – хмыкнул Михалыч. – А только, скажи мне внучек, а мы и правда с тобой такие тупые и если и сильны, то задним числом?

– Хорошо не задним местом. А что такое-то?

– А чего мы у Машки колечки ее с брульянтами не взяли? Я бы уже сейчас меч тот в кошеле своём нес бы. Замок там хош и мудрёный, но я его гвоздем и открыл и закрыл пару раз. Вокруг короба того хрустального походил, да кукиш сам себе показал.

– Да, – почесал я в затылке. – Это мы оплошали, деда.

– Ничё, внучек, не горюй, – Михалыч попытался погладить меня по голове, но я успел отклониться. – Сделаю я отмычку ладную, да бесов отошлем на дело, они меч враз притащат.

– Ну, хорошо, завтра их и отправим, да?

– Ага… О, внучек, а вот и наша гостиница, – оживился Михалыч. – Как там без нас хозяин наш разлюбезный поживает?

Без нас хозяин поживал, похоже, неплохо. Весь первый этаж, отданный под кухню и трактир, был заполнен народом, шумом, запахами и безудержной гульбой.

Дед, войдя в зал, неспешно огляделся, потом солидно откашлялся, привлекая к себе внимание, Станиславского на него нет. И только когда гул стих и все взгляды обратились к нам, степенно поклонился:

– А по здорову ли, люд честной?

Я вслед за дедом поклонился народу – это я уже наловчился тут, а народ, приглядевшись, взорвался радостными воплями:

– Здорово, Михалыч!

– Здравствуй на века, Михалыч!

– Садись к нам, Михалыч, окажи милость! И внучка своего к нам подсаживай!

Надо же и меня запомнили.

Хозяин, выскочив на шум, увидел нас и тут же обессиленно стал сползать по стеночке, безуспешно пытаясь натянуть на голову замусоленный фартук.

Местная братва моментально сдвинула столы и лавки так, что получился один стол в виде буквы «П», а дед, ухватив меня за руку, зашагал на почетные места, раскланиваясь по пути со знакомцами и представляя меня обществу:

– Внучек мой, Феденька. Молодой ишо, стеснительный. Но в деле нашем ох как лют… Гаврилу Псковского помните? А Гогу Кавказского? Ну вот, нет их больше. А так внучек у меня добёр, собаки уличной не обидит. Хотя демона ентого – Вельзевула так сапогами запинал, что я еле отбил его у Федьки.

Мужики ахали и охали и поглядывали на меня с опаской, а я, заливаясь краской, плелся за дедом, изображая из себя застенчивого маньяка-убийцу.

– А где же это хозяин наш разлюбезный? – громко спросил Михалыч, усаживая меня рядом с собой во главе стола. – Ну-ка ребятишки, помогите страдальцу!

Двое громил, ухмыляясь, подтащили к деду обвисшего на их руках хозяина в полуобморочном состоянии.

– Ну, вот что, любезный, – дед покопался в своём безразмерном кошеле и достал их него мешочек туго набитый золотыми монетами. – Уж расстарайся, милай, не обидь моих гостей, гуляем мы сегодня. А за работу твою тяжкую, за уважение, что нам выказываешь, вот тебе и награда!

Михалыч бросил золото на стол, мешочек гулко брякнул и от этого звука, хозяин наш моментально пришел в себя и, улыбаясь, угодливо закивал:

– Всё понял, батюшка!

– А раз понял, то подавай на стол питьё да яства! Когда еще люду нашему, погрязшему в работе тяжкой да грехах непомерных, отдохнуть с товариществом удастся?

– Ура Михалычу! – дружно заревели мужики.

Хозяин умчался на кухню и уже через минуту бородатый бугай самого зверского вида, толкал трогательный тост в честь деда. И понеслось…

Я на спиртное не налегал, так, пригубливал только для приличия, а вот на еду накинулся. Весь день же голодным по Лукошкино бегал.

Через часик осоловев от съеденных запеченного поросенка, гусиной копченой грудки, заливной осетрины, гречневой каши с белыми грибами, пирогов с капустой, картошкой, яйцом и луком, брусничных, яблочных и смородиновых, я поднялся, с трудом поклонился обществу и отправился наверх в знакомые уже апартаменты, шепнув Михалычу, чтобы он сильно не налегал на самогон. Дед только отмахнулся от меня мол, не учи учёного.

Едва я зашел в маленькую тесную комнатку с двумя кроватями, сразу же рухнул на одну из них, прислушиваясь к колыбельной с первого этажа:

– Из-за терема большого,

Прям на весь базарный люд,

Выбегают наши парни

И весь люд в подкову гнут.

«Где-то я уже слышал эту мелодию», – подумал я, проваливаясь в сон.

* * *

Разбудил меня волшебный запах жареного мяса с приправами.

Я сглотнул слюну, открыл глаза и увидел прямо перед собой большой деревянный поднос, заставленный самой разнообразной снедью. Поднос держал Михалыч и ехидно мне улыбался:

– Оголодал, внучек за ночь-то?

– Деда… – я протер глаза. – А ты чего живой-то? Я думал ты после вчерашней пьянки день пластом лежать будешь.

Дед захекал и похлопал себя по безразмерному кошелю:

– А я ить елексиром похмельным запасся, теперь хош каждый день пить могу до упаду!

– Не надо, – строго сказал я. – Дед, ну мы же на дело сюда прибыли, а не пьянствовать. Ты уж потерпи, а потом, как выполним наказ Кощеев, обмоем сразу всей Канцелярией.

Михалыч покивал головой и смущенно протянул:

– Да это я вчера годы былые вспомнил, внучек, вот и решил с ребятками посидеть как в старые времена… Ну куда?! Куда не умывшись, мясо в рот тянешь?! А ну марш во двор, я полью тебе сейчас – умоешься, потом ужо и позавтракаешь… Федька, положь курицу кому сказал!

– А что ты там про былые годы говорил? – спросил я уже во дворе гостиницы, отфыркиваясь от воды.

– Так я ж, внучек, – принялся за рассказ Михалыч, зачерпывая из бочки очередной ковш и опрокидывая его мне на голову, – так и не накопил себе ничего на старость. Всё сразу и проматывал. Как вернусь из гостей от очередного толстосума или банка какого, так первым делом Кощеюшке в общак долю отправлю. Потом часть отдам жёнкам с дитятками, у которых кормильцы на каторге маются, а на остальные ребяткам пиры закатываю. Ох и гуляли мы, Федь! Не поверишь, по неделям из-за стола не вылезали!

– Ну, каждому своё, наверное. А я бы точно откладывал себе на будущее.