Филимоновский всадник из пламени. О людях, сохранявших и возрождавших русские народные промыслы

© Владлен Дорофеев, 2022

ISBN 978-5-0053-3124-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ФИЛИМОНОВСКИЙ ВСАДНИК ИЗ ПЛАМЕНИ

«Да, филимоновская игрушка перевернула все мои творческие планы, мою жизнь. Но такова судьба. И когда встал вопрос – быть или не быть игрушке в родном крае, сердце подсказало, что надо возвращаться, возрождать почти умирающее искусство. И промысел был спасен!» – признавался Николай Васильевич Денисов.

Знакомство

Николай Васильевич Денисов (5 марта 1932 года – 9 июля 2000 года)

С Николаем Васильевичем Денисовым я познакомился в 1981 году, в тогдашнем Загорске, нынешнем Сергиевом Посаде, в квартиру которого меня привёз его сын, и мой однополчанин, ставший по жизни другом – Сергей Николаевич Денисов.

К тому времени Николай Васильевич уже вынашивал идею возрождения древнего филимоновского промысла. В нашем разговоре при упоминании о нём глаза Денисова вспыхивали добрым огоньком и посылали мне целые потоки флюидов любви к какой-то глиняной свистульке… Он даже показал мне две старых незатейливых фигурки, потерявших от времени и востребованности цвет раскраски.

И, удивительное дело, вскоре я поверил его идее!

Для меня, молодого, но уже вполне искушенного журналиста, который от разных изданий колесил в ту пору по бескрайнему Советскому Союзу, и постоянно встречался с разными интересными, порой очень известными и высокопоставленными людьми – героями моих будущих интервью, очерков и рассказов, встреча с Николаем Васильевичем оказалась не просто рядовой, а судьбоносной! И не к звёздам эстрады или «большим» писателям тянуло меня с тех пор вернуться, а хотелось лишний раз повидаться с Денисовым, поговорить о древних временах и магических обрядах рождения свистульки на берегу реки Упы, о чуде сотворения филимоновской игрушки.

Николай Васильевич – небольшого роста коренастый мужичок, простого русского лица, с лысинкой, пробивающейся с высокого лба, с немного застенчивой улыбкой в окантовке усов и «профессорской» бородки. Своим взглядом, полным добра и любви, он и впрямь завораживал и увлекал людей.

Н. В. Денисов с филимоновской игрушкой (из семейного архива Денисовых)

Вот и я тоже «загорелся» его порывом возродить народный промысел в незнакомой, но такой уже близкой и сказочной деревне Филимоново.

Наши встречи с Николаем Васильевичем продолжались. Их было не много. Проходили они обыденно, накоротке, когда с Сергеем, заехав в Загорск по делам, мы забегали к его родителям. И всегда мне хотелось задержаться, послушать байки художника про древнюю свистульку, которую он уже начал заново учиться лепить и расписывать, уезжая на лето в родную тульскую деревню. Но мы, молодые, мы спешили…

Но однажды, в очередной приезд, Сергей потащил меня на выставку живописи своего отца.

Николай Васильевич с удивительно светлым лицом и ясным взглядом стоял спиной к своим картинам и читал публике свои стихи о России:

 
Я люблю Россию
В летний час рассвета.
У осин, березок
Много солнца, света.
Я люблю Россию
В грозовые ночи,
Когда сильным ливнем
Землю всю промочит.
Я люблю Россию
В пору косовицы.
Пахнут свежим медом.
Закрома пшеницы.
Я люблю Россию,
Когда хлеб печется.
И веселье свадеб
По России льется.
 

Остались на ночевку у Денисовых.

Мне сразу стало уютно в их компании. Захотелось озаботиться чем-то высоким и чистым. Мы проговорили за рюмкой домашней филимоновской наливки всю ночь. О стране, о промысле, о Загорске, который Денисов упрямо величал Сергиевым Посадом…

Загорск (Сергиев Посад). Худ. Н. В. Денисов. 1983 г.

Шёл 1983 год, а Николай Васильевич примерно так видел развитие Загорска…

Загорск – Сергиев Посад, и Абрамцево, и всё загорское окружение давно значатся в планах туристических экскурсий. Вроде и горевать не о чем, тем более что и реставраторы ещё в семидесятые с жаром взялись за дело. И всё-таки далеко Подмосковью до ошеломляющих красот более молодых пригородов Северной Пальмиры. Можно сослаться на специфику культовой архитектуры, на интимную прелесть скромных подмосковных усадеб и городков.

– Только не в этом дело, – убеждал меня Денисов. – Посмотри! – горячился он, – Загорск встречает приезжего убогими, вросшими в землю кассовыми павильонами, разномастными, обшарпанными торговыми палатками, лысой площадью. Такси, не подлежащие капремонту, одноглазо косятся на идущих мимо. Кругом пыль и серость…

А ведь есть у города всё необходимое для того, чтобы стать истинным центром туризма и паломничества. Что ни дом, то архитектурный или исторический памятник, великолепный городской рельеф, богатейшее историческое прошлое, удивительная минеральная вода, уникальный музей игрушки, «частный сектор» домовладельцев, готовый обслужить… Чего нет? Смекалки, то есть творческого подхода. А ведь начавшаяся «перестройка» даёт возможность раскрыть этот удивительный потенциал!

Да и не только это надо уметь увидеть! Есть в Загорске своё стекольное дело, и есть целебная вода. Что мешает разливать эту воду по местным сувенирным стеклянным (а может и хрустальным!) штофам с символикой города? Ничего, кроме лености и инертности! А пока… ни стекла не покупают, ни за воду не платят. Вот и нет денег хотя бы на то, чтобы фасады новой краской освежить.

А если от станции до Лавры по подковообразной Вокзальной улице туристу предложить проехать в конном экипаже – турист поедет, турист заплатит. Сегодня же и конезавод «простаивает» и такси стоят, и аромат липовой аллеи отдает бензином.

Если разрешить владельцу частного дома принимать и обслуживать приезжих – он найдет постояльцев и налог заплатит. В старой части города уже сейчас запрещено строительство новых сооружений выше двухэтажных. Прекрасно для архитектурного ансамбля Загорска! Здесь надо расположить маленькие гостиницы для семейного отдыха или для размещения небольших туристических групп. Причем домик похуже – цена подешевле, получше – подороже, ну а те, что с русскими баньками в огороде у реки, – ценой ещё повыше. И все на «семейном подряде». Создание таких гостиниц помогло бы решить проблему занятости населения.

Лавра (Сергиев Посад). Худ. Н. В. Денисов. 1967 г.

Безусловно, старая часть города должна быть закрыта для автотранспорта, как и стоянки автомобилей и туристических автобусов. Соответственно не только вода, но и воздух здесь станут целебными.

Остаётся ещё проблема организации питания. В туристическом центре, где люди отдыхают в частных домах, парятся в русских банях, вполне уместны простые русские блюда – картошка «в мундире», квашеная капуста, соленые огурчики «со скрипом», грибы, каша, пироги, да расстегаи, молоко и простокваша. А как насчет чайку с вареньем, да медком, да с мятой!? Всем этим опять-таки обеспечит «частный сектор». Вне «дома» кормить гостей могут частные чайные, блинные, пирожковые, большие трапезные трактиры, где и щи, и мясное можно заказать.

Концертные и выставочные залы и оборудованные площадки для фестивалей «под открытым небом», микромузеи и частные экспозиции только дополнят местный колорит. У населения – целые коллекции древней, старой и современной живописи. Одна из самых крупных – коллекция работ В. Соколова, в основном посвященных архитектуре родного Загорска. Знакомство с этими полотнами, кроме всего прочего, может помочь в восстановлении некоторых городских построек, представляющих архитектурную и историческую ценность.

Можно подумать и о знаменитой загорской игрушке. Кроме фондов Загорского музея, драгоценные залежи её дожидаются своего часа в домах горожан, есть ещё мастера традиционных промыслов.

Ночь за разговорами пролетела незаметно…

Что-то мы увлеклись с Денисовым, не решив ещё проблему филимоновской игрушки, собрались возрождать другие, может быть не менее важные, промыслы.

У настоящего Большого человека сердце болит о многом. Не замыкается он на одной проблеме, и не просто горюет, а хочет помочь, и главное, знает, как и что сделать. И помогает.

По следам этого нашего разговора я потом написал и опубликовал две статьи о путях возрождения и развития Загорска в газетах «Советская культура» и «Советская Россия». Ещё в середине восьмидесятых годов двадцатого века они вызвали большой отклик у читателей, а спустя десятилетия многие мысли художника воплотились в жизнь. Приезжайте в Сергиев Посад, сами увидите!

Николино детство

Образцы старинной филимоновской игрушки

 
Яркость древних ремесел люблю.
Я народной игрушкой взволнован.
Моих пращуров дух я леплю,
Светлой сказкой навек околдован.
 
 
Николай Денисов
 

Рассказывал мне Николай Васильевич Денисов, как много раз в жизни снился ему один и тот же сон. Будто он мальчик. Лихо устроившись на передке телеги, отправляется в путь. За спиной осталась родная околица, впереди размытый весенними ливнями просёлок. В ногах у него крепко зажато жестяное ведро, с верхом наполненное глиняными свистульками. И везёт он их в город, на базар. Нетерпеливо дёргает поводья, распевая песню: «Ехал на ярмарку ухарь-купец, ухарь-купец, удалой молодец…» Каждая потешка из его ведра стоила гривенник; когда всё продал «торгашу» на рынке, получилось около двух рублей. Купил Коля несколько отборных картофелин и вернулся в деревню. Посадил их в огороде, а осенью собрал добрый урожай…

Древняя свистулька

Сызмальства в их многочисленных крестьянских семьях дети играли незатейливыми глиняными свистульками. Но удивительно, каким многообразным и таинственным рождался сказочный мир, выстроенный из глиняных поделок в детском сознании! Вот грозный всадник промчался по дорожной пыли мимо на лихом коне далеко, за околицу! Видать, гонец в губернию помчался! А эта барышня, «тётка Анастасия», несёт курицу на рынок, ей навстречу соседка, «тётка Лизавета». «Зацепились барышни языками», и давай кудахтать, косточки всем перемалывать! Заливается свистом свистулька барышни… Ха-ха! – смеётся маленький Коля, играя у дома на деревенской дороге в глиняные фигурки.

В домашнем музее Н. В. Денисова в Филимоново

Образы филимоновской игрушки из детства останутся с Николаем Васильевичем на всю жизнь, куда бы ни заносила его судьба.

Николай Васильевич родился 5 марта 1932 года на тульской земле, в деревне Шалимово, что в десятке километров от древнего Одоева.

Детство Денисова пришлось на тревожное голодное время коллективизации и войны.

От изматывающего труда в колхозе его мать – Прасковья рано стала болеть. Её образ он описал поэтическими строками:

 
Я часто вспоминаю мать живой.
Была война у самого порога,
И тот закат над лесом огневой,
И мать, крестясь, звала на помощь Бога.
У матери в заботе и труде
Болели руки, тяжелели ноги,
Тогда не знал я, что беда к беде
Шли по одной к нам фронтовой дороге.
От «похоронок» долго жила боль,
Но мать крепилась и детей растила.
И отдавала людям хлеб и соль,
И всё, что сердце доброго вместило…
 

Тяжёлый крестьянский труд в деревне не разделял людей на взрослых и детей, все работали, что хватало сил и даже больше… А иначе было попросту не выжить. Каждый день в те годы у него, и у матери с отцом, и у братьев с сестрами проходил в борьбе за жизнь. Особенно в оккупации, под бдительным и ненавидящим оком фашистских захватчиков, уже проявивших себя нечеловеческой жестокостью.

 
На белом снегу заплаты,
Поля от пожарищ темны.
Идут на прорыв солдаты,
России идут сыны…
Идут краснозвездной лавиной,
Их подвиг бессмертен и лих.
Их кровь, будто кисти рябины,
По снегу рассыпалась вмиг.
Но кровь не напрасно пролита
В смертельном тяжелом бою
Фашистская свора разбита,
Спасли деревеньку мою.
 

Но не только бесконечный труд и голод изматывали в то время враз повзрослевшего Николая, отбирая последние физические и моральные силы. Это были нестерпимые переживания за родных защитников на фронте… Постоянной тревогой изъедающая мозг мысль: «Как они там? Отец, брат… Живы ли?!.» – стучит в висках.

 
Я помню, в фуфайке одетым,
На фронт проводили отца.
И ждали все долгое лето
Родимого всем письмеца…
По возрасту нынче я старше
Отца, что с войны не пришёл.
В бою или, может, на марше
Он смерть свою, видно, нашёл.
Он был рядовым батальона,
Он был для России бойцом…
Вот внуки опять почтальона
Всё ждут с дорогим письмецом.
 

Нет, отец вернётся с войны. Но не для рифмы и не для красного словца изменил Николай Васильевич в этом стихотворении его судьбу. Просто отец, прошедший всю войну, весь тот неописуемый ужас испытаний солдата Великой Отечественной, что выпал на каждого из них тоннами стали, свинца и взрывчатки, вёдрами пота, слёз и крови, тысячами смертей друзей и однополчан, его отец вернулся другим. Да и прожил потом недолго – трагически погиб через год. И детская память, как в 41-м «в фуфайке одетым, на фронт проводили отца», защитила сознание Коли – сохранила папин довоенный образ.

Хлеба поспели. Худ. Н. В. Денисов. 1980 г.

«Было лето 1945 года. Война закончилась. Победа.

Я жил в своей деревне Шалимове с больной матерью. У неё болели лёгкие. До войны её потрепала лошадь в поле. Во время скирдования она вылетела из телеги и широким подолом юбки зацепилась за заднюю ось телеги. И её таскала лошадь по полю до тех пор, пока не оторвалась от оси юбка.

А потом, в конце декабря 1941 года, когда Красная Армия освободила нашу деревню от фашистов, она сопровождала батальон наших бойцов из деревни Шалимово в деревню Рылёво. Шли бои у деревни Шумово в трёх километрах от Шалимово в сторону Белёва. В бушевавшую в тот день метель, второпях, она успела накинуть на плечи только одну шаль на вязаную кофточку. Мать сильно простыла, и с тех пор начала болеть.

Вот и сегодня мать задыхалась от кашля всю ночь…

Стадо отдыхало на небольшой лужайке. А я вышел на дорогу и долго-долго всматривался вдаль до самого горизонта. И тут увидел, что со стороны Одоева появилось небольшое серое пятнышко. Оно приближалось, принимая очертания человека. И чем ближе, тем отчетливее становилась фигура. А потом совсем стало ясно, что идёт человек в военной форме, не спеша, останавливается, разглядывая местность. Я продолжал наблюдать за ним и ждал его приближения.

Вдруг мне показалось в этой фигуре что-то близкое и родное сердцу: знакомое движение, походка, вся фигура, которые отпечатались в моей памяти с детства. Сердце отчаянно застучало, глаза прослезились помимо воли, и я машинально, подчиняясь каким-то неведомым законам психологии, ума, души, пошёл ему навстречу. Сначала маленькими шажками, потом всё быстрее и быстрее ускорял свои шаги и всем существом, чувствовал, как от солдата исходит энергия тепла, родства, энергия, поглощающая меня всего целиком в свои объятия, душевности любви.

Солдат шёл мне навстречу, покуривая, а я уже не шёл, стоял, я не мог идти. Когда осталось, между нами, шагов двадцать, я побежал ему навстречу и закричал:

– Па! Это ты ведь?

– Да, сынок! – послышалось в ответ. И отец как бы тоже ускорил шаг в мою сторону.

Потом он бросил на дорогу шинель, мы подбежали друг к другу. «Сынок!» – произнёс отец и, крепко схватив меня под руки, поднял. Посмотрел на меня и поцеловал, прижал к своей груди, увешанной медалями. Я слышал их звон, стук сердца отца и моего. Мы прослезились.

Потом отец опустил меня на землю, сказал:

– Да ты совсем стал взрослым, двенадцать годиков!

Сбросив вещмешок с плеча, и развязав его, достал мне губную гармошку, на голову надвинул какую-то кепку, а на ноги – модные ботинки.

Мы сели прямо у дороги. Отец вытащил банку консервов, открыл её умело красивым ножичком, достал хлеба и начал кормить меня, приговаривая:

– Ешь, сынок, ешь. Ты один стадо стережешь? Дома-то есть кто?

– Есть, мать на печке лежит…

Отец закурил, поднял шинель, рюкзак, и спросил:

– А щенка-то кормил?

– Кормил.

– Ну, ладно, гони стадо на деревню, сынок, я пойду домой. Мать то там одна. Гони скорей!

И пошёл, козырнув мне.

Отец шёл домой, неспеша, останавливался, смотрел, как я собираю стадо, хлопаю кнутом и свищу, зову щенка.

Я пригнал стадо, опередив отца. И прибежал домой, открываю дверь, кричу:

– Ма, ма! Отец приехал!

Мать заохала, слезла с печки, подошла к окну. Увидела отца, который стоял в окружении соседей.

– Господи! – перекрестилась она. – Приехал, – и слезы появились на её лице. – Приехал! – повторила она и поспешила выйти на улицу, поправляя на ходу волосы и беленькую кофточку с черной юбкой, не переставая вспоминать спасителя нашего Иисуса Христа.

Вошёл отец.

Мать упала ему на грудь, заголосила. Отец гладил её по голове, успокаивал:

– Ну, перестань, Прасковья, перестань…

А мать плакала и через слёзы рассказывала отцу, как ей было одной тяжело пережить смерть на фронте старшего сына, проводы на фронт среднего сына, дочь. Сколько ещё не вернулись с трудового фронта. Сколько было горя, мучений…»

Дед с внуком. Худ. Н. В. Денисов. 1974 г.

Павел, старший родной брат Николая Васильевича, добрый друг и защитник, так и не вернулся с войны. И эта боль осталась с Денисовым навсегда. Щемила и болела, и сквозь слёзы мешала писать эти поэтические строки, превращая их в горестный крик: