Пушкин словно царил над куполами России, врезаясь своей божественной лирой в поднебесное пространство, нравственные и духовные истины излагая сильным и поэтическим образом, слогом цветущим и живописным. Он явил себя сильным духом, способный вынести всё с гордо поднятой головой и без жалких слов и сделок с совестью испить «жажду бессмертия». услышавшего и принявшего этот призыв природы, изложенный Мишелем Монтеном: «Освободите место другим, как другие освободили его для вас» («Опыты». Монтень):

Я дело стану петь, несведомое прежним!..

Я тайности свои и небеса отверзу,

Свидения Ума Священного открою.

В том, ему современном мире, Пушкину было тесно. Но из уст его раздавалась благодарность жизни, мужественному пути, прямому и простому, по которому он шел, помыслам, которыми горела душа, небу России, которое звездами грело надежду. Будто «семь громадных орлов», применяя античную хронику, парили над его судьбой, предвещая счастье: «Всякий мужественный, всякий правдивый человек приносит честь своей родине» – Ромен Ролан.

Как волшебник и чародей, он исторгал у современников одновременно и радость, и смех, и слезы; брал самые высокие аккорды чувств, очищая от зависти, алчности и уныния; звуками его лиры был изумлена вся Русь – она еще подобного никогда не слыхала, жадно прислушивалась и ощущала, как наполнялись все нервы ее жизни благоуханием чудесного, всех цветов и деревьев Армидина сада (Торквато Тассо – «Освобожденный Иерусалим»): «Невозможно обозреть всех его (Пушкина) созданий и определить характер каждого: это значило бы перечесть и описать все деревья и цветы Армидина сад» – (В. Г. Белинский, Литературные мечтания).

Вот только последний свой приют – свою « нетоплненую квартиру» – великий поэт с русскими корнями нашел на отеческом кустарном погосте с незатейливым холмиком, без мраморных колоннад и античных скульптур:

Где сыну огненного Феба,

Любимцу, избраннику неба,

Не нужно дров, ни камелька; – В. Кюхельбекер

А здесь и резкий протест Гоголя: «…плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово»

К чему, несчастный я стремился?

Пред кем унизил гордый ум?

Кого восторгом чистых дум

Боготворить не устыдился?

И – сами проводы и похороны…Прощались с поэтом в небольшой Конюшенной церкви императорского двора, прихожанином которой был Александр Сергеевич. Вспоминал поэт Василий Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви». В храм пропускали только по специальным «билетам» – вход только близким родственникам, друзьям и членам иностранных миссий.

Император Николай I («Блюститель правоверия» – по мысли верховников и храмовиков, по мысли Герцена – «холодный, ледяный, как петербургский климат») отпустил смертный («тяжкий») грех поэту, который нарушил честное слово, данное им императору 23 ноября 1836 г в Аничковом дворце, – обязательство не стреляться с Дантесом. Разрешил отпевание – ведь дуэлянты, по церковному ортодоксу, считались самоубийцами, то есть заведомо губили «душу – христианку» и потому запрещалось погребать их в освященной земле – « …камер – юнкер Александр Сергеевич отпет был в церкви конюшень Императорского двора в присутствии всего города…». В отличие от Лермонтова, чье тело не сподобилось отпеванию (хотя следственная комиссия об этом просила).

Выполняя волю Пушкина, его похоронили под стеной Святогорского монастыря, рядом с могилами предков по линии Ганнибалов. Писал Константин Паустовский о сакральности этого места: «Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России».

Могила А.С. Пушкина.

Живой и теплой наградой стала для него неувядающая память потомков: «Ибо вечность – богам» (И. Бродский).

Из пушкинских героев такая судьба постигла Ленского:

Но что бы ни было, читатель,

Увы, любовник молодой,

Поэт, задумчивый мечтатель,

Убит приятельской рукой!

Есть место: влево от селенья,

Где жил питомец вдохновенья,

Две сосны корнями срослись;

Под ними струйки извились

Ручья соседственной долины.

Там пахарь любит отдыхать,

И жницы в волны погружать

Приходят звонкие кувшины;

Там у ручья в тени густой

Поставлен памятник простой.

Ему не было равного ни по роскоши формы, ни по ценности содержания. Поэтика полна той моральной силы, которая приводит к достойным человеческим деяниям, к просвещению – очищению. И идет она в том же направлении от мысли к сердцу, как в крестном знамении: крестное осенение осуществляется правой рукой («десницей»), от разума, и касанием пальцев («перстов») плеч (сердца и чувств). И стихи у Пушкина легкие и светые, как персты у серафима.

Поэзия, оформляющая лучшую цель на земле – рай. Ради добра – в мире, где много зла и цинизма. И одна и та же луна – новозаветная, пасхальная – заливала переулки пушкинского Петербурга, как во времена Иисуса – площади Ершалаима. Ведь говорил Екклесиаст: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит».

На всех стихиях человек

Тиран, предатель или узник.

Словно слышится далекий, но вечный, голос Христофора Колумба: «Открыл земли, неведомые рождения».

Обладатель самобытного и единичного дара видеть и передавать лишь самое главное, самое существенное. Поэтому его образы обладают такой впечатляющей силой, как рельефы Этрусских саркофагов, «битвы богов с гигантами» на «Пергамском алтаре» и панно римских памятников.

Тема «естественного человека» в русской просветительской поэзии. Палитра и поэтика доблести. Остановился Карамзин в написании «Истории Государства» о том, что при избрании Романовых шесть Пушкиных подписали избирательную грамоту…да два руку приложили за неумением писать: «Водились Пушкины с царями;//Из них был славен не один» («Моя родословная». Пушкин).

Нравственно – патриотический светильник, который не скрыть и не утаить. Родник и источник, из которого изумленная Русь черпала свои потоки радости и гордости. Своей лирой добывал с неба вечный огонь и осветлял им русскую землю, и живущих на ней:

Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,

Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,

И тихая луна, как лебедь величавый,

Плывет в сребристых облаках.

Оказалось, что, творя поэтику «сердечным оком мудреным», он взялся за дело новое, взвалить на плечи которое прежде никто не додумался или не решился. Сбор словесной поэтической подати российской империи стало главным дело его жизни. За это, не за что другое, люди его помнят, благодарят.

Пушкин расположил свою поэзию в царстве возможностей и свободной воли, не торгуя совестью ни пред Творцом, ни пред венценосцем, ни «пред бледной нищетой» (Пушкин). Как говорил Эзоп: у всего сущего одна мораль – совесть и ум. Поэт обращается и к букве традиций, обрядов своего народа и к духу нравственного евангельского учения.

Он сумел поэзией ухватить неуловимый нерв времени, который правит людьми, развить его в направлении безграничного потенциала человека – роста представления о важности свободы, веры и своей религии. Он все помнил. Все собирал по краям и крохам. Все, чем Россия жила и думой, обеспокоенной о грядущем, размышляла. Не просил у Творца легкой жизни, а просил, чтобы он сделал его сильнее и милосерднее:

Ходить превыше звезд влечет меня охота

И облаком нестись, презрев земную низкость.

Поэзия как образец подлинной (слова Достоевского) духовной поэзии, русской лирики вырастающей из души поэта и ― на основе многовековой античной культуры и многосмысленной христианской религии. Отсюда пронзительная искренность и ― бездна смыслов, «бездна пространства», которую отметил в пушкинском слове Гоголь. «Нам нечего занимать у тех, кто беднее нас» (И. С. Тургенев о русской и западной культуре)

Едва ли не каждая строчка поэзии – это познавательное, историческое и лингвинистическое, экспоненциональное развертывание. Гносеологическое в сути: не просто созерцание мира, а его познание и выражение в слове и через слово «виждь…внемли…глаголом жги сердца…». Поэт воплощает в словесной стихии токи мира внутреннего и внешнего: что видит, слышить и представляет: «Я заключил доброе имя в славе своего Отечества» … «и все деяния мои клонились к его благоденствию» (А. Суворов о себе, а разве не о Пушкине!?)

Они хранили в жизни мирной

Привычки милой старины;

У них на маслянице жирной

Водились русские блины;

Выстраивает чередование (градацию), сходни очищения ума и чувств. И при изящной отделке каждого схода вовлекал в область своего лирического описания осмысленные им многокасадные литературные традции: греко – римской с ее насыщенным визуалистическим мимесисом – воспроизведением в дробности зримого мира (utpicturapoesis) с упором на философичность и экспрессивной мифологической и библейско – христианской, полных мотивов, символов и образов, рассчитанных прежде всего на эмоциональное, глубоко чувственное переживание. Вовлекает в повествование и античные мифологические персонажи ― олицетворения (День, Ночь, Сон, Воспоминание, Вакх, Киприда и др.)), и аллегорические фигуры средневековых моралите (Клевета, Зависть, Глупость, Суета), а также включить и евангельские реминисценции, сюжеты, притчи.

Это пленяющее своей поразительной достоверностью путешествие души поэта от «живописной степенности» к «напряженному драматизму», когда авангардный ветхозаветный план, как обличение пороков, сменяется новозаветным смыслом, как обновление людских душ нации: «…написанным не чернилами, но Духом Бога живого не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца” – (Послание к Коринфянам)

Хочу воспеть свободу миру,

На троне поразить порок.

По мысли поэта, христианство есть «величайший духовный и политический переворот нашей планеты… <…> В сей-то священной стихии исчез и обновился мир».

Его стихи – вечный памятник русской словесности, священного русского языка По ним изумленная и благодарная Русь познает свою самобытность, характер, дух: «Русский народ создал русский язык, яркий, как радуга после весеннего ливня, меткий, как стрелы, певучий и богатый, задушевный, как песня над колыбелью» – А. Н. Толстой:

Глубокая и острая как наконечник копья мысль:

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Роскошные поэтические образы, испепеляющая полнота жизни, увлекательное, неотразимое по силе воздействия лирическое обаяние, бьющая огненным фонтаном действительность – классический поэт по эстетическим и нравственным чувствам. Это спустя столетие после рождения поэта напишет Марина Цветаева, и вроде о себе, но будто просвечивая лазарем душу Пушкина: «я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства…»

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

И каждая строка – соловей, льющий свои песни, не ждавший ни похвалы, ни рукоплесканий, чтобы творить благодеяния, воспевать историю России, ее простое и гордое величие, безнадежную влюбленность в ее непосредственных и добрых людей – и не из прихоти и каприза, а добровольно, ибо было в древности подмечено: «Чтобы взойти солнцу, нет нужды ни в молитвах, ни в заклинаниях, нет, оно вдруг начинает посылать свои лучи на радость всем».

Поместья мирного незримый покровитель,

Тебя молю, мой добрый домовой,

Храни селенье, лес и дикий садик мой

И скромную семьи моей обитель!..

Счастливый домик охрани!

Ходи вокруг его заботливым дозором,

Люби мой малый сад и берег сонных вод,

И сей укромный огород

С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

Люби зеленый скат холмов,

Луга, измятые моей бродящей ленью,

Прохладу лип и кленов шумный кров —

Они знакомы вдохновенью.

И запретить ему петь смогла только ночь… А мир восславил и обессмертил и Его судьбу, и Его стих, ведь в ладу с этим миром Он жил:

Помни о мире- со временем проверишь,

Что этим миром сам себя ты хранишь.

– О. Хайям

В калейдоскопе жизни Пушкин сумел выбрать свой неповторимый ракурс: силу творения и силу духа, неприятия лжи и лицемерия. Просто пленил нас своими персонажами, заставил склониться перед их радостью и болью, доблестью и порывом. Жизнь Пушкина была подобна широкой и длинной реке, кое-где пересечённой порогами. Течение её было и бурным, и плавным, и тихим. Но чтобы сладить с главным делом, нужны были в жизни и тревожная стремительность и тихая, задумчивая плавность… Эта трогательная, пленительная композиция его стихов наполняет душу блаженством и страстью любви и помогает понимать прекрасное на этом празднике жизни!

В творчестве Пушкина поразительно сочетается гений стихотворца со знатоком человеческих душ. Рефлексирующий и мятежный, смелый и проницательный, романтичный и одновременно реалистичный художник, как называл себя сам – «не яко Иуда-…, но яко Разбойник-Романтик», стал неотъемлемой частью мировой литературы, подарив нам то мироощущение бесконечно далёких от нас людей. Их глубинный мир, требующий трепетного и вдумчивого осмысления. В копилку русской истории откладывал новые слова, выражения, сказки. Оказалось, по гуманистической направленности вписанным в традицию аскетического христианства: «рукописания жизни своей, какое пишем своими руками» (Исаак Сирин).

Он знал, как практиковать добродетель и знал, как ее описать:

Любите самого себя,

Достопочтенный мой читатель!

Предмет достойный: ничего

Любезней, верно, нет его.

Он – подлинная и вечная принадлежность русской культуры. Он сознавал себя ее составляющей, слагаемым. И был убежден… он верил, что язык есть вещь более древняя и более значимое, чем государство и политика. И что стих его, проза его служат людям – и не только «тогда», но и будущим поколениям.

Крайняя непритязательность его жизненного пространства, общения, обстановки, предпочтений и бытовых требований – разве сопоставимо с предпочтениями наших сегодняшних «верховных»? С их нереальной величины дворцами, огромными рублёвскими домами на сотни гектаров Многомиллионными наручными часами и странной, но жуткой жаждой наживы. Начерченной на их лицах. Проявленной в их духовном холоде.

Ясно ощущаемая патетика поэзии, выражение духовности как глубоко внутреннего состояния делают ее воплощением национального русского мирочувствования. Жемчужная пушкинская рулада благодаря своей внутренней значительности, духовному наполнению и нравственному содержанию воспринимается как монументальное творение: «Есть два вида знания: одно – словами выражаемое, другое – точное, понимаемое духом, но не вложенное в слова. Даже нельзя пояснить словами, как это понимание происходит, но оно поистине прекрасно» – Семь Великих Тайн Космоса. Николай Рерих.

Применим метафору, корнями уходящую в древнюю эпоху – «Лук Одиссея подвластен только Одиссею». И только сам «хозяин поэтической Итаки» может натянуть тетиву лука, а не всякого рода пигмеи (пример тому из «Одиссеи», когда пьяные, похотливые и алчные женихи пытались совладать с луком царя гомеровской Итаки). А это и сам Пушкин проводит незримую «божественную» связь от тех «былых времен» до своей жизненной агоры. «блистая душевною твердостью»: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в низости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего: он мал, как мы; он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок не так, как вы, – иначе!» (из Письма Пушкина Вяземскому).

И понимаем мы, что не каждому смертному выпадет (это- вне времени) редкостное послание судьбы – собственное полное обладание (излучение) тримерией бытия – слитностью пространства, звука и света, в котором оживает Время, способное хранить душу «сурового славянина…слез не проливающего» (Пушкин о себе), сохраняющего мужество в суровых испытаниях. Это позволено гениям. Это было позволено Пушкину.

С его сердечной тайной: Пушкин был безнадежно влюблен в юную красавицу из царской семьи. Она внезапно ушла из жизни. Совсем ранней. Со временем ее пленительный образ завладел пылким сердцем поэта, превратился в цветущее дивное чувство, обогатившее всю его поэтику и окрылившее душевный лирический строй его многих гениальных творений. Настроению элегической печали, томлению легкому и светлому, именно этому переживанию суждено стать преобладающим в поэзии Пушкина:

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Идеальный настрой лирики выражают словосочетания «счастья нет», «покой и воля», а мотив романтического «душевного спасения» составляют поэтические мемы «иная, лучшая свобода», «по прихоти своей скитаться здесь и там»:

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! вот права…

И о нем (в нашем парафразе), о искристом гении России, было задумано и озвучено тем далеким изгнанником – римлянином, по дорогам которого спустя тысячелетие шел Пушкин «…твое имя известное до тех берегов, откуда заря// Встает, чтобы увидеть нас» (Овидий). В послании «К Овидию» и обнаруживается прямая реминисценци из него:

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,

Ни песни робкие Октавия не тронут —

Блистательный и дивный талант Пушкина упрямо не поддается простецкому и незатейному уничижению. Как и века назад, продолжает он тревожить сердца, увлекать непримиримой силой Правды и Красоты, пленяющей сознание, обжигающей сердца, отрицающей «хладный развратный свет»:

Подите прочь – какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело,

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы.

Для вашей глупости и злобы

Имели вы до сей поры

Бичи, темницы, топоры; –

Довольно с вас, рабов безумных!

Смех и простота общения Пушкина очаровывали, как и его стихи. В нем было столько одушевления, простоты, заразительной веселости. Художник Карл Брюллов оставил воспоминание: «Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны». В архивах жандармерии сохранилась служебное донесение жандарма Попова: «Он был в полном смысле слова дитя, и, как дитя, никого не боялся» Ненавидевший поэта вплоть до биологического исступления Фаддей Булгарин тем не менее признавал: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе».

Вся мощь таланта поэта, острый ум и крепкая воля служили горделивым увенчанием всему, что зовется «Русским духом». Всему, что было над ним и под ним – «Здесь Русью пахнет»: «Итак, я счастлив был, //И так, я наслаждался, // Отрадой тихою, восторгом упивался» – Пушкин.

Его слово волшебное, несущее пронзительное свежее воздействие на людей, проявлялось как стрелы добрых сил. Наследие, которое он оставил, поражает масштабом и красотой.

Сопричастность к его судьбе и судьбе империи позволит нам войти в мир его чувств и настроений, услышать его голос, почувствовать токи, ритмичность и пронзительность стихов, ощутить весеннее дыхание его поэзии. Пророческие слова, после дуэли, лицеиста, друга и декабриста: « Гордись! Ниикто тебе не равен, никто из сверстников – певцов: не смеркнешь ты во мгле веков…»

Вот как писал М. Горький: «Пушкин – автор поразительных по силе и упоительной по нежности чувства лирических стихов, создатель таких масштабных и вещих поэм, каковы «Медный всадник», «Полтава», ярких по изяществу сказок «Руслан и Людмила», «Русалка». Он «изумительно, с блестящим юмором изложил гибким, звонким стихом мудрые сказки русского народа – «Золотой петушок», «О рыбаке и рыбке», «О попе и его работнике Балде»; он создал лучшую в русской литературе и до сего дня не превзойденную историческую драму «Борис Годунов», вероятно, известную Америке по знаменитой опере Мусоргского». «Как прозаик, он написал исторический роман «Капитанская дочка», где, с проницательностью историка, дал живой образ казака Емельяна Пугачева…». «Его рассказы «Пиковая дама», «Станционный смотритель» и другие положили основание новой русской прозе…». «Роман в стихах «Евгений Онегин» навсегда останется одним из замечательнейших достижений русского искусства…».

Скупой рыцарь», «Египетские ночи», «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», Горький подчеркивает для западного человека, что «на этих произведениях Пушкина особенно ярко сверкает печать неувядаемости, бессмертия, гениальной прозорливости».

Тарле называет «Капитанскую дочку» Пушкина – «идеальным историческим романом», находя, что в этом качестве («как исторический роман») произведение Пушкина «превосходит величайшее произведение русской литературы – «Войну и мир»

Художественный мир «романа в стихах» – мир красоты и свободы отношений автора с героями и читателем, «свободы и воли» каждого в своих проявлениях и также по отношению друг к другу – являлся идеалом для мира человеческих отношений».

А из письма А. А. Дельвигу из Михайловского (январь 1826) – Пушкин: «– … никогда я не проповедывал ни возмущений, ни революции».

В каждом человеке, как источник очищения, существует свое «внутреннее доброе» («естество Загрея – Диониса», если исходит из античной аскетики), которое можно обозначит современным лингвинистическим термином «Бренд»: Кан Галилейский (как у Иисуса, когда он воды превратил в вино); Тулон и Монтенотте (как у Наполеона).

А в токах крови и капиллярах сердечных русских – это Пушкин. Как историческая безупречность России, отлитая в бессмертной фразе В.Г. Белинсого: «…народ России не ниже ни одного народа в мире… Пушкин не ниже ни одного поэта в мире».

Своей бушующей поэтической стихией и выразительной мощью. Он создал величайшую славу России, соединив в своих стихах надежду, веру и отчаяние в единое и цельное крещендо, гигантское историческое полотно с непрерывной интенсивностью страсти и реальности утверждающим «души высокие порывы», уважение к себе и милосердие к людям самым восхитительным творением мироздания…, воспетые перед этим английским поэтом:

«Человек как ценность мира хорошо.

Где тело – вся природа, Бог – душа».

А. Поуп

и ушел в свои тридцать семь лет, осушив до дна и сладостную и горькую чашу жизни:

Всё кончилось, – и резвости счастливой

В душе моей изгладилась печать.

Чтоб удалить угрюмые страданья,

Напрасно вы несете лиру мне;

Минувших дней погаснули мечтанья,

И умер глас в бесчувственной струне.

Как будто загадочный черный человек в «Моцарте и Сальери» воплотил предчувствие поэта, заказав Моцарту «Реквием». Пушкин оставил нам свои мысли и чувства как яркий костер в ночи, который горит сам по себе и не потухает, какие бы ветра и дожди не проносились над ним. И ты чувствуешь себя органической, биологической и духовной частью великой державы по имени Россия…

Тогда сказал римлянин Гораций на заре Новой эры:

«К любому из живущих,

Неумолимо смерть придет.

Достоин вечной славы тот,

Кто сам принять ее готов –

За пепел пращуров своих.

За храм своих богов»

И добавил русский Пушкин, спустя девятнадцать столетий:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как пустыня

И как алтарь без божества.

Во времена всеобщей растерянности, жестокости и политической фальши, когда все вынуждены быть лживыми, изворотливыми и злыми, не жить, а «подсиживаться» (Л. Толстой), поэзия Пушкина на страницах Истории России запечатлевала то, что смогло выжить. И выжить смогло потому, что природа и Творец дали русским силу льва, стремительность беркута, непорочность мыслей и сердца. И не существует такого заклятия, чтобы подействовать сим на этнос легендарный, и нет ворожбы, чтобы навредить и нанести ущербу сему народу.

В славном в Муромской земле,

В Карачарсве селе

Жил-был дьяк с своей дьячихой.

Под конец их жизни тихой

Бог отраду им послал —

Сына им он даровал.

(Начало сказки об Илье Муромце).

В нем горел «огонь национальной жизни» (Белинский), а синтез ума и души, мысли и сердца выражал более высокое время, лирический и патриотический пафос, стихию субъективного дерзания, протест (а может – и бунт!?) против разрушения талантов, принципов «капральства, прихотей и моды», монотонности бытия:

На это скажут мне с улыбкою неверной:

– Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,

Вы нас морочите – вам слава не нужна,

Смешной и суетной вам кажется она

Поэтический и личный максимализм Пушкина отвергал мертвенность души – полное «обмеление», духовное рабство, скука – совершенно «заеденнной» средой условностей, приличий и невежества; где люди нивелированы, все сглажено и необычно посредственно.

В лироэпической сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы, завалов избежав, о чем трепетно поведал русский поэт:

«Так явственно из глубины веков

Пытливый ум готовит к возрожденью

…бытия возвратное движенье»

А. Блок

Сохраняющий собственное лицо среди большой и многоликой толпы, в чужом обличьи, «нагольном тулупе» (Достоевский) не бывающий. не сличимый с ленивым умом толпы (по Фету)

Он обращался к разуму, а не к свахам, корысти и отвлеченным мечтаниями. Как медный всадник, с «думой на челе» (Пушкин) И у него, по грибоедовски., «пламенная страсть… к делам необыкновенным», «замыслам беспредельным»:

Искал не злата, не честей

В пыли средь копий и мечей.

Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, переводил их в радость, в драматическую радость, плезантность. Для него все было «настоящее» и «теперь».

Образы поэта удивляли и восхищали, приводили в трепет и изумление своей смелостью, лирическим дерзновением и подчас доминировало иррациональное – не смысловое сообщение, а важность настроения, когда чувство абсолютно господствовало над логикой:

где-нибудь в волненье света

Мой глас воспомни иногда…

Он поднял пестрый покров познания, чтобы увидеть глубинный смысл Руси и ее предназначенье, предоставил разуму право и честь быть умнее нравов и вкусов эпохи. Слил в один поэтический кувшин все времена державные и на двери каждой хижины русича повесил звездные подковы надежд и веры. И не позволил никому своенравно направлять Его Слово. Будто с Пушкина, как надвременного лекала, снял эти трогательные строчки А. Блок:

Многое замолкло. Многие ушли.

Много дум уснуло на краю земли.

Но остались песни и остались дни.

Красота в его стихах – это внутреннее преодоление неверия, это четкость душевной линзы и нравственное напряжение. Это радость, как руда, добытая из боли; красота в его стихах питается живой жизнью, как капилляры мозга питаются кровью. Гармония – единственное октановое число в кровеносных сосудах поэта:

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

О жизненности пушкинского поэтического муара и пушкинской философии мира и пойдет речь в книге. Взгляд на поэта глазами Шекспира, без суеверия и односторонности. И – не в референтном восклицании Н. Гумилева:

Я мог бороться, но как раб,

Позорно струсив, отступил

И, говоря: «Увы, я слаб!» —

Свои стремленья задавил…

А в собственном, пушкинском:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу

Стремясь к вечному, он принужден был в окружающем мире соприкасаться с временным, сиюминутным, потому его поэзия даёт моментальные отражения. всматриваясь во все ущелины сердечные, и развёрнутые проекции человеческого бытия, его пространственного и временного единства с миром. Это трактат целой картины мира, а вернее, поэзия – онтология, повествование об общей сущности бытия, сконцентрированная на развитии познания мира – природы и людей. И никакие притворства эпохи не могли скрыться от его внутреннего острого взгляда:

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Поэзия формировала общественное сознание. Возвышенное и благородное. Выявляла новые мысли и представления о истории и культуре, языке и душе русского человека, разрушая иллюзию монолитного единства, культурный снобизм и низменные, а порой отвратительные, моральные принципы российской власти, этого псевдонационального «платоновского симулякра», когда мировоззрение шло по нисходящему, по пути искажения и деградации первоначального духа нации – заимствований и подражательств, развлечений и занимательства. В поэзии и прозе нагромождались таинственные сравнения и завеса образов неясных, к лику национальному отношения не имеющих:

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я.

В обществе собственно рос поток недоумений и негодований, когда в мирочувствовании русского человека утрачивалось национальное содержание, национальный колорит становился туманным, неясным, вычурным и декоративным, а простота и ясность нравственных принципов подобно улитке, пряталась за обнищавшей (а возможно, за подобием ее, эрзацем) квазидуховностью. В обиходе культурном, на потребу высшим классам воспевались чувства надменной гордости, половой распущенности и тоски по жизни (Л. Толстой), множилась «Чернь вельможная, околотронная». (М. Ю. Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»).

Этой «черни», бьющейся в пароксизмах симулированных страстей и кичащейся флерными «достоинствами», насиженных неправедным путем, будь то звание дворянина, высокий чин, Пушкин и противопоставляет свой истинный глас:

Подите прочь – какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело:

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы…

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

А лирика Пушкина вызывала эмоциональный отклик русского человека. В ней восприятие и осмысление российской действительности строилось на духовных глыбах: любви, красоты и милосердия:

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

12 3 След.

«Искал не злата, не честей»

С этой книгой читают