Презентация

Часть 1

1

Страшно не было. Наоборот. Едва ли он ощущал когда-нибудь такое чувство свободы.

Впрочем, только в самый первый момент. Когда счастливо удалось миновать охрану у входа, потом празднично украшенное фойе и занять место в зале неподалеку от первых рядов, в среднем ряду и с краю. Усевшись, он едва мог сдержать эйфорию мальчишеского восторга. Получилось! Теперь только бы Он пришел, а еще лучше все трое, хотя главное, конечно, Первый, самый главный. Азраил, ангел смерти, ждет. Еще немного, и справедливое возмездие совершится.

Презентация! Презентация! Представление совместного российско-американского издания – «Интер-ньюс!» – воистину новый шаг к сближению двух великих стран, Соединенных Штатов Америки и России! Будут выступления главных соредакторов и приветствия, будет маленький концерт, будет короткий, но оч-чень художественный фильм-сюрприз. Угощение, разумеется, тоже будет, а как же. И это еще что… Сам обещал быть – сам Президент вместе с высшим руководством страны! – не говоря уже об иностранных гостях! Ну, конечно, представители прессы и телевидения. Обещали даже экстренную прямую трансляцию, вот как! Сенк ю, леди и джентльмены, дамы и господа, спасибо вам за этеншн.

Презентация! Презентация! Настоящий праздник, искра радости в измученной трудностями столице, маленький пикничок-с на большом пути молодой великой страны, устремленной к новой, теперь-то уж точно свободной жизни – с капитализмом-с, рынком-с, религией-с и всеми прочими прелестями, о которых столько лет мечтали замордованные социализмом трудящиеся. Презентация! В Киноцентре, новом шикарном здании, совсем неподалеку от знаменитого на весь мир Белого дома России. Колоссально, грэнд!

Толпа у входа потихоньку росла. Милиционеров и омоновцев в форме было немного, человек двадцать-тридцать всего, но внимательные молодые личности с цепким взглядом стояли группками, парами, поодиночке по всему периметру здания Киноцентра, у каждых дверей, на ступеньках лестницы, ведущей к главному входу, на всем пути от метро. Людей шло не очень много, посторонние прохожие могли и не заметить ни особенного людского потока, ни личностей в штатском, но у входа все же образовалась толпа – небольшой тромбик, сгущение, которое с одной стороны рассасывалось, а с другой нарастало, – и по взволнованности, напряженности лиц, скованности, ограниченности движений можно было легко догадаться, что произойти должно нечто очень, ну очень важное.

Несколько больших и маленьких телевизионных и киноавтобусов неподалеку от входа, множество разноцветных, сверкающих чистыми лакированными телами автомобилей, аккуратно выстроившихся у парапета, придавали особую значительность действу. Вот разве что музыки не было, это да.

Тщательно проверяли пригласительные билеты и удостоверения личности, потому что билеты были ведь именные. Люди в штатском зорко оглядывали входящих, портфели и сумки необходимо было сдавать в камеру хранения тут же, неподалеку от входа.

– Нет, нет, граждане, не каждому, конечно, не каждому, это ж если все сразу повалят, куда ж… Билетики на сей раз именные – бесплатные, но именные-фамильные, – это вам не какое-нибудь хухры-мухры, не очередные «Рога и копыта» под названием гордым «СП», это мероприятие солидное, с присутствием самого Президента, так что, извините, пардон то есть, билетик ваш пригласительный и документик тут же, будьте любезны, ага, проходите, плииз… А сумочки-портфельчики вон туда, у нас камера хранения, пожалуйста, будьте любезны, не обессудьте уж. Милости просим, добро пожаловать, следующий. О-кей!

У него проверили тоже. Депутатское удостоверение и значок сделали свое дело. Пропускающий даже приветливо, чуть ли не дружески кивнул ему. Небось, тоже «афганец», брат.

И вот теперь он сидел в зале, молился мысленно о том, чтобы все получилось, и воспоминания о недавнем прошлом сами собой проплывали…

Нет, не сборы были самым тяжелым. И не решение. Решение было естественным. Путь к нему был долгим, мучительным, но когда понял, что надо делать, стало легко и свободно. Это лучший выход. Достойный и честный. Похоже, единственный.

Сборы тоже дались легко. Все наредкость удачно складывалось. То, что надо было достать, достал. И быстро придумал, как сшить «сбрую» – серо-зеленые плитки получились, как на «лимонке», под рубашкой. Он – большая «лимонка»… И никто ни о чем не догадывался, ни близкие, ни знакомые, вот что важно. Конечно, никому и в голову не могло прийти такое. Простота решения ошеломила его самого. И впервые за долгие последние месяцы он ожил, почти счастлив был. Как ни подмывало рассказать кому-то, молчал, держался. Пусть на самом деле никто ничего не знает, иначе «сознавшихся» потом будут брать пачками. Гранату-взрыватель, маленькую «лимонку», тоже легко достал, купил на толкучке у незнакомого. Запал усовершенствовал, чтобы не через четыре секунды, а – сразу. И буквально за час – в озарении – сочинил «историческое», последнее в этой жизни послание. Перепечатал сам в конторе, сделал на ксероксе у знакомых пятьдесят копий и утром разослал по адресам, которые заготовил раньше: бросил в почтовые ящики в разных районах города.

И все же не это, не это оказалось самым трудным, мучительным, как теперь стало ясно, не это…

Презентация! Презентация! Воистину жизнь непобедима. Она не кончается даже в столь тяжелые периоды существования когда-то великой страны. Фойе Киноцентра убрано сотнями цветов (каждый из цветочков – не один десяток рубликов у цветочников, жителей знойных областей бывшей державы), столы внизу в ожидании многочисленных высоких гостей уже ломились от бутылок всевозможнейшего калибра, от подносов, ваз, тарелок, тарелочек, затейливо выложенных бутербродами и просто кусочками разнообразных закусок – ах, какие восхитительные орнаменты, полузабытые многими даже из тех, вполне избранных гостей, которые нечасто бывают в скучных и мрачненьких магазинах наших времен – победившей молодой демократии! Ах, какие запахи реяли уже опьяняющими волнами в волшебном пространстве за мрачноватыми серыми стенами современного здания, какие ароматы! Но здесь ведь не только гастрономические и цветочные зефиры и струи – здесь еще и совершенно пленительные букеты женских духов – из Франции, из самого Парижа, даром что вторая половина газетной редакции американская, Париж-то он ведь остается по части «духовных» изобретений непревзойденным! Божественное очарование царит в фойе… Экселент! Бьютифул! Бон апетит! И – ах, как много, как мени фэр лэдииз – прекрасных дам! – в России! И ведь какие наряды у них у всех, какие умопомрачительные прически! Уж, конечно, здесь не обошлось без привлечения представительниц самой изысканной природной модификации, чаровниц высшей пробы, чудом удержавшихся пока еще на территории бывшей одной шестой, не покинувших все еще палубу тонущего корабля, ставшую, увы, почти непригодной для жизни! За что им сердечное, дружеское спасибочко-с от остающихся бедных аборигенов. Сенкс, мерси-с, вери матч… Впрочем, дай-то им Бог уцелеть, сохранить природную свою первозданность, как говорится, пошли им судьба надежных, устойчивых спонсоров! Ах, нет, ну какие же все-таки очаровательные, какие соблазнительные аборигенки ин Раша, то есть в бедной России-с, какие леди грендовые – фэр, ну просто фэриссимо лэдииз, сплошной улет и соблазн-с!

…Только выйдя из дома, войдя в метро и встав на эскалатор, он осознал, как все непросто, сколько непредвиденных, случайных опасностей подстерегает его.

Был вечерний час пик. Люди упорно и суетливо стремились к одинокому устью ступенчатой ленты (вторая, как водится, ремонтировалась), и густой тонкой струей толпа стекала вниз, в подземелье. А он ощутил, как хрупко все. Милиционер может остановить почему-нибудь. Споткнуться можно и вниз загреметь. Драка случайная, это запросто. Да просто сломается что-то здесь, в метро, мало ли. Не поехал в такси, чтобы не дай-то Бог, не попасть в аварию, не зависеть от настроения водителя, неисправности машины, от пробки на улицах, но и тут…

Удивительно, как все-таки они соблюдают порядок, подумал он с едкой и грустной усмешкой. В такой-то толкучке. Тут ведь и старики, и инвалиды, и дети, но что-то не слышно, чтобы кого-нибудь просто-напросто раздавили. А ведь могли бы по теперешним-то временам. Что это, сочувствие друг другу в общей беде, солидарность? Или тупая, годами вбитая «организованность» стада? Война, осада. Осажденный неприятелем город. Стресс и молчание. Апатичное, мрачное недовольство, бесчувствие. Астенический синдром, анестезия достоинства… Мрачная, бесполая толпа.

«В СССР секса нет!» – вспомнилось почему-то давнее смешное заявление женщины по ТВ. А в теперешней России есть? Одно стремление ведь – к выживанию, одно сильное животное чувство – поесть. Впрочем, нет, почему же – вон они, вон мужские голодные взгляды, вон робкие глаза женщин. Но секс ли это на самом деле? «Секс», может быть. Но не любовь. «Секс» – на телеэкране, на картинках в переходах метро, на бумажных листиках книжек, журнальчиков и плакатов, во всех кинотеатрах, в открытых недавно «секс-шопах», где за немалые деньги продается искусственное, синтетическое. Любовь, радость ушли в рассуждения, в разговоры о том, чего в жизни нет, в лучшем случае – в имитацию. А у него теперь даже «секса» нет, подумал, опять усмехнувшись. Какое уж тут… У него теперь другое. Совершенно другое. Что за мысли лезут в голову? Глупость.

То холодел, то обливался горячим потом от мысли, что любая случайность может перечеркнуть исторический тайный замысел. Держись, капитан. О, Господи, твоя воля.

Осторожно шел, держался подальше от края платформы. Главное, избегать столкновений и зорко следить. Держись, «афганец», это тебе не в чужой и враждебной стране, это в своей. Господи, если прав я, да свершится воля Твоя. И пусть не минует чаша сия, но помоги сейчас. Только чтоб не бессмысленно, только чтоб до конца. И не зря.

Такого одиночества не ощущал даже в Афгане. Даже когда лежал в пекле и плавился от жары, высыхал, а рядом пластались два неподвижных тела, и над ними жужжали мухи, и сбегались уже муравьи, и сдавленные рыдания сотрясали, и слезы застилали глаза, и в правой руке сжимал мокрую и липкую от пота рукоятку «макарова», а левой машинально пытался отогнать мух от мертвого лица лучшего друга, но не мог даже поднять голову над камнями, потому что вокруг были «духи»… Даже тогда не ощущал такого космического одиночества. Ребята ведь были еще где-то рядом, их души растерянно реяли, потеряв пристанища, и он был с ними, он чувствовал, кажется, их невидимые касания, словно от крыльев бабочек, а в километре за перевалом свои, и где-то на далеких просторах России тоже свои, и была жива Лида, и Васька получал в школе пятерки, и собственная смерть уже не пугала тогда, порой даже казалась желанной, привычной, несмотря ни на что – не страшно оставить то, что есть, перебьются… Пахло полынью, жарой, потом. И смертью. А одиночества не было. Боль, бессмыслица, досада и ненависть были. Приторная, слезливая и сопливая любовь была. А одиночества не было.

Беспомощность угнетала.

А одиночества не было.

Теперь – один. Совершенно. Чистый, в белой рубашке. Вот для чего, оказывается, сорок лет жил на земле. Чтобы проехать в конце несколько станций метро со своей ношей. И выйти потом на поверхность, в солнечный осенний вечер. Пройти в здание, миновав охрану. И сидеть теперь в ожидании. В ожидании Президента.

В СССР секса не было. В России теперешней настоящего секса нет тоже. Одна только боль.

Презентация! Презентация! Добро пожаловать, леди и джентльмены, дамы и господа, чувствуйте себя комфортно, располагайтесь, радуйтесь – видите, какие шикарные леди энд флауэрс в фойе, какие уютные кресла, видите? – устроители постарались! Как это секса нет, как это?

Конечно, и «афганец» заметил великолепие убранства, как такое не заметить, но не радостью отозвалось – горечью, и тотчас мелькнуло: и эту красоту, и эти райские кущи придется разрушить, хотя… Хотя здесь вряд ли будут разрушения, разве что испуганная толпа, ринувшись из зала, сметет и кресла, и столики, и цветы… Цветы, конечно, не виноваты. И девушки. Но все равно это липа, все – продано, все показуха. А в первую очередь гибнет всегда красота. Не рождение это и не свадьба. Похороны. На похоронах всегда больше цветов. Едят, правда, меньше, но все равно ведь едят.

И все-таки, все-таки посмотрите: не правда ли, лукавые устроители постарались, а? Оно ведь и понятно: закон сохранения целого существует всегда, и если где-то чего-то катастрофически не хватает, то ведь это совсем не значит, что того же «чего-то» нет уже и вовсе нигде. Ну правда хорошо, посмотрите, ну правда? И секса полно – гляньте, какие девушки! И даже так сказать можно: раз в одном месте нет, – значит в другом – в избытке! На всех все равно не хватит, а здесь – пожалуйста!

Ах, ну воистину же внутренность Киноцентра втянула в себя много, очень много всего, ну прямо этакий получился сгусток. Гляньте, гляньте, ну так ведь и хочется кричать, ну просто сам рот раскрывается, и голосовые связки сами действуют, просто неудержимо:

– Да здравствует наш дорогой, горячо любимый Президент, давший нам свободу! И все наше совершенно, ну просто абсолютно, с ног до головы сексуально-демократическое правительство! Да здравствует новая совместная газета! Да здравствует демократия! Слава! Слава!

А как воскликнешь все это, облегчишься душой, так и настраиваешься… Ах… Ах… Плииз сначала смотреть и нюхать, а потом уж – скоро! скоро! – и пить, и кушать, и осязать, пожалуйста! Иитьте на здоровье! Лет аз скоро вас пригласить!

Есть в России демократической секс, есть – смотрите, обоняйте, кушайте от души, дамы и господа, торгуйте, хватайте, радуйтесь, а еще… Ну-ка, ну-ка, позу измените чуть-чуть, а то правительству неудобно. Вот так, а то ему надоела ваша прежняя поза. Вот так. Потом снова изме́ните, когда скажут. Вот так. Сенкс.

Ведь и то правда: что самое ценное в изменчивой, беспорядочной человеческой жизни? Последовательность, порядочность, верность принципам. Послушание. Гармония отношений, движений и поз, ага? А значит получается что ж: будь верным принципам демократии в лице ее наидостойнейших представителей – и будешь последовательно и порядочно вознагражден. Кайфом. Не зря старался директор и главный распорядитель, художественный, так сказать, руководитель презентации этой, а также весь коллектив будущей газеты и соседнего с Киноцентром итальянского ресторана, не зря! Ибо трудно переоценить воспитательную роль такого шикарного, воистину высококультурного и, можно с полным правом сказать – сексуального! – действа, тем более, если оно происходит в стране, влачащей убогое, прямо-таки нищенское, бесполое существование: контраст всегда особенно впечатляет, а в данном конкретном случае он и должен вселить уверенность в завтрашнем дне тех, кто сюда приглашен и кто с полным правом может причислить себя к истинным демократам. Молодцы, одним словом. Гуд мен. Балдеж правительству – балдеж вам. Спасибо. Есть секс в демократической нашей России, есть. Очень даже. И – впечатляет. Гуд мен.

…Это была его собственная инициатива, его личный Смертельный Замысел. Боялся ли он смерти? Когда-то очень боялся, как всякий нормальный человек. До тех пор, пока не начал задумываться, что же такое жизнь. Смерть – потеря жизни, вопрос в том, что теряешь, теряя жизнь. Вообще-то жизнь раньше казалась ему прекрасным даром Природы. Несчастья, болезни, всякие неприятности портили наслаждение жизнью, но не перечеркивали его. Но так было до тех пор, пока он по-настоящему не задумывался. И до Афгана возникали тревожные мысли, но Афган прояснил.

На эту тему он мог бы, наверное, написать целую книгу, если бы ему была дана такая способность. Суровую, горькую книгу о том, как восторженный юноша становится желчным, ненавидящим мудрецом. Ненавидящим потому, что бессильный. Он не видел выхода из того положения, в каком оказался. Смерть – не выход, смерть – поражение, а нужен выход победный. Война была не просто несправедливой, она была противоестественной, запредельной. Он должен был убивать людей, которых не знал, которых должен был считать неправыми и которые справедливо пытались за это убить его. И он должен был делать это потому, что ему приказывали. А приказывали обычные люди, такие же, как он. Которым, однако, он почему-то должен был подчиняться. Это и есть бессилие и бессмысленность. Полное отсутствие жизни и – секса, если уж говорить о нем, ибо секс на самом деле – это не баловство вовсе, это взаимоотношение полов, это радость. Секс – это показатель нормальной жизни. Потому что именно в гармоническом отношении полов рождается новая жизнь, в половой любви ведь рождены все. Убивающие секс убивают жизнь. Извращающие – извращают ее.

Он ненавидел не тех, кого убивал, а тех, кто приказывал ему делать это. На самом деле он должен был убить тех, кто приказывал, потому что тех, кто не подчинялся им, убивали они. И он хотел, он готов был убить их. Но – кого? Конкретно кого? Ведь непосредственным его командирам приказывали в свою очередь те, кто был выше чином, – его командиры были в таком же положении, как и он. Высшим чинам, в свою очередь, приказывали еще более высшие… Да, да, необходимо добраться до тех, от кого исходили самые первые приказания, до самых главных. Но кто они? Как добраться до них?

Он стал бояться не смерти, а бессмысленности ее, как и бессмысленности жизни. Смысл – вот что стало для него самым главным. Но смысл был утерян. Все было утеряно. Его душу изнасиловали в Афгане. Но ему и в голову не могло прийти, что будет потом.

2

Собирались, собирались между тем в Киноцентре представители высшего света столицы. Ах, это, конечно, не то, что раньше, в бывшие, давние времена – тут не было законных, что ли, аристократов, потомственных… Но зато какие удачливые, какие талантливые новые люди! И какие красивые… Вот, к примеру, один из таких – референт самого Президента. Ну ведь он же был совсем недавно самым обыкновенным, самым рядовым сотрудником задрипанного НИИ, ничем буквально не выдающимся, не блиставшим никакими особенными талантами, ни умом, а вот разве что принципиальным неприятием окружающей действительности – агрессивным, напористым, желчным и совершенно необаятельным, хотя и хищным в отношении женщин, весьма… И что же? Его заметили, поддержали, и вот он уже в элите! Конечно, теперь-то он ни в какой мере не критикует сегодняшнюю действительность – разве что исключительно прошлую! – потому что новая власть дала ему все, чего не было раньше – он был никем, а стал-то всем! – и, конечно же, конечно, власть эту новую он будет защищать по гроб жизни, потому что она-то и есть справедливая, она-то и есть настоящая. Она и есть балдежная и, можно сказать, – сексуальная во всех смыслах власть для него! Посмотрите, какой гордый, полный достоинства вид теперь у нас, какая осанка, какая снисходительная, однако же добрейшая вроде бы приветливость во взгляде, совершенно изгладились – и заметьте! – в самое кратчайшее время недовольные дистрофичные морщины на посвежевшем, чуть ли уж и не румяном лице! Ну прямо комсомольский вождь прежних времен, как выразился однажды наш хороший гражданский поэт! Он перестал суетиться, он стал хорошо есть и спать, его жизнь совершенно нормализовалась. Красив, красив, ничего не скажешь, а борода? Нет, какая густая, пышная и какого же насыщенного каштанового цвета борода и как она хорошо гармонирует с остальной волосяной растительностью на гордо посаженной голове! И одеколон. Да, он теперь пользуется французским, самым дорогим. Женщины? А что женщины? Одинаковые они все и за угощение и подарки согласны на все. Скучно. Ему не нужно. Так, иногда. Для профилактики. Для здоровья. Женщины, мужчины – какая разница? Да, теперь все равно.

Ну, этот-то ладно, он все же не из самых важных, не из самых нужных новой власти людей, таких у нас множество – только свистни, – но вон, посмотрите, вон тот, с довольно простым и мужественным лицом, без бороды и усов, однако же в великолепном, прекрасно сидящем на суховатой фигуре костюме, видите, вон тот, лет сорока, рядом с очаровательной дамой в платье ослепительной бирюзы? Вот он-то истинная надежда нации, опора молодой демократии старой страны – директор биржи, ее глава, ворочающий, представьте себе, миллионами. О, это, будьте здоровы, какой пройдоха и хлыщ, а вон тот, а вон там еще, а вон…

Да, много, много тут было интересных людей в этом уютном зале и в фойе Киноцентра. И брокеры были, и дилеры, и дистрибьюторы. Брокер, дилер, дистрибьютор, клиринг, лизинг и дизайн… Музыка! Новые, совершенно новые, непривычные, иностранные, но такие очаровательные, такие игривые слова в этой стране, они теперь постоянно звучали вокруг – и с экранов телевизоров, и по радио, и просто в разговорах: новые времена – новые песни! А еще, конечно, и более сложные словечки-конструкции, ну, например, консалтинг, маркетинг, инновационный… Не говоря уж о таких забавных и милых, милых, как, например: холдинг, ноу-хау, траст, маржа, фьючерс! И еще, еще самое очаровательное, журчащее, мужественное, самое, пожалуй, сексуальное: ваучеррр… Ах, ведь вот один удачливый коммерсант сочинил даже небольшую частушечку, этакую молитву-мантру, словесный такой талисман, и обязательно напевал про себя, когда шел на деловую, важную встречу: она будто бы приносила ему удачу, потому как ублажала небось слух какого-то лукавого торгового божества. Вот она, глупая, хотя милая, милая эта частушечка:

Лизинг, клиринг и дизайн!

Брокер, дилер, дистрибьютер!

Цап валюту! Айн, цвай, драй…

И – купил себе компьютер!

Компьютеров у коммерсанта этого было будто бы и на самом деле несколько, а уж видиков, музцентров и всяких микроволновок-миксеров тем более, а частушечка все приносила и приносила удачу, и он решил будто бы купить себе уже и второй «мерседес» – для брата, – потому как деньги-то теряли цену, а валюту за деревянные не всегда цапнешь. И все у него, коммерсанта нового, хорошо было, но только побаивался он очень одного словечка, точнее – понятия, которое, в отличие от предыдущих, навевало ужасную тоску. Даром что звучало не на английский и не на немецкий, а вовсе даже на нежный французский лад, отчасти напоминая прекрасные романы, читанные когда-то в далеком детстве: «Три мушкетера» к примеру, или «Двадцать лет спустя», или почему-то даже не совсем приятное: «Всадник без головы». Противное словечко, мерзкое, хотя и звучит, если не знать смысла, красиво: ре-ке-ти-и-р… Да-да, несмотря на многочисленную нанятую уже на кровные денежки охрану, оно, это «французское» словечко, все равно смущало.

Ну, в общем, много, много было интересных людей в здании Киноцентра сейчас, чего уж там. Были, конечно, и представители этой самой профессии, обозначенной красивым «французским» словом, только их, конечно, так сразу ни за что не определишь в толпе, тем более, что они порой один к одному напоминали представителей совсем другого, можно даже сказать противоположного, ведомства и, в отличие от франко-звучащего, вполне даже ле-ги-ти-мированного, раньше называвшегося на три буквы, потом тоже на три, но другие, а сейчас как будто и вовсе на две, если, правда, не на все четыре. Различить представителей было трудно, но, что ни говорите, и те, и другие все же славные молодцы!

А вообще-то ура, ура, получилось, получилось! Удалось наконец создать-вывести породу настоящих людей в кратчайшие сроки! Сколько старались другие – не получалось. А тут получилось, получилось! Есть теперь в демократической нашей России настоящие мужики, есть!

Посмотрите, вот они, вон они, красавцы удалые, молодые, крепкие, крутые! Здоровые, сильные – им принадлежит страна! Свободные! Не отягощенные глупостями. Им, им принадлежит будущее, достойным! Они наверху – остальные внизу, мужчины, женщины, какая разница! И делают, что хотят! Какая тут гармония, какие там сопли-слезы! Топчи, бей, плюй, ломай – вот он, истинный секс!

Гитлер, Муссолини… Кто там еще? Ленин, Сталин? Они, что ли, сверхчеловеки великие? Может быть, Ницше, славивший Заратустру? Ракоши, Пол Пот, Мао, Саддам? Ерунда. Наш доблестный Президент – вот кто сумел добиться. Не на словах – на деле! Молодые, оборотистые, сильные молодцы выросли. Рынок, свободный рынок – вот отец хозяев жизни! Никаких сантиментов, никакой глупой жалости! Пусть неудачник плачет! Стариков – долой! Инвалидов – долой! Ветераны? Еще чего! Слабым не место в обществе будущего – обществе российского свободного рынка! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Лекарства? За деньги, большие деньги. Образование? А зачем же всем? Нет, пусть образование будет у лучших, сильных, богатых, самых-самых, которые заплатят столько, сколько надо. За все – платить! Вот лучший принцип отбора.

Айн-цвай-драй! Орднунг! Орднунг! Порядок – долой шушеру всякую! Долой природу! Деньги наперед инстинкта. Ваучер – наперевес. И – вперед к победе вожделенного, радостного, милого сердцам обновленным капитализма!

Вот ведь хитрецы наши правители: не говорили, как другие, что мол, «Россия – империя зла», что, мол, нужно и другим дать жизненное пространство, достойнейшим, что, мол, дранг нах остен или там «Верхняя Вольта с ракетами», нет. Наоборот: «Свободная великая Россия, любимые россияне», благополучие и процветание. Милые, милые вы наши овечки, шелковые, безгласные… Ведь сколько полчищ пыталось: и татаро-монголы, и Литва, и шведы, и турки-японцы, и Наполеон со своими пушками-ядрами, а уж про Гитлера и говорить нечего. А – шиш! Не взяли! Тут же – спокойненько, без всяких выкриков-лозунгов, без полчищ – собрались потихоньку в лесу три мужика крепких… И – на тебе, выкуси, нет державы! Есть что-то невыразительное, причем на три буквы опять же… Секс сплошной, ну просто всеобщий, порнуха и блуд. Но дальше-то, дальше. Тихо, спокойно. Никакой тебе философии, никакого глобального плана – Вейсман-Морган там или «окончательное решение национального вопроса через Циклон-Б», – а просто: свободные цены… Мол, хорошо будет, вы только не рыпайтесь, не трепыхайтесь. Сначала больно, а потом приятно. Легкий шок, терапевтический, а потом, сами понимаете, балдеж всеобщий и кайф кое-кому. Раньше-то что кричали? Горячие деньги! Давящая масса! Денежный навес! Реформу опасно, мол, проводить, потому как возможны эксцессы, народ не поймет… А тут тихонько так, мол, ради вашего же блага, потерпите немножко. Это как легкая операция, как зуб выдернуть или как дефлорация, извините-пардон: сначала больно, а зато потом никаких болей не будет, все путем, выздоровление, улучшение к осени… И все в порядке, никаких эксцессов, поверила девушка. Денег горячих нет, навеса нет, ничто не давит, а главное-то, главное: хозяева появились! Все, кранты. Трепыхаться поздно. Настоящие хозяева жизни, истинная раса господ! Либер-рынок, суверенитет! Зачем концлагеря строить для всяких там неполноценных и слабеньких? Зачем девушку-Россию обижать грубостью? Лучше можно: по месту жительства обессилить. Потихоньку так, почти ласково. Ни строить ничего не надо, ни проволоки колючей, ни пуль, ни газа дорогостоящего. Тихая спокойная санация. Решение всех вопросов, так сказать, ампутация чувственности, этакая анестезия. Пожалте на свободные земли, господа иностранцы, жизненное пространство – достойным! За валюту, разумеется, за валюту, не за деревянные же. Девушка трепыхаться не будет – она в шоке, потому как терапия-то шоковая…

Либер-рынок, суверенитет!

Лучше рынка ничего на свете нет!

Ваучер – наше оружие!

Все боевые инстинкты разбужены!

И ведь как все другое само собой решилось. Сколько бились предшественники над культурой, например – при одном слове, говорят, за револьвер хватались. Газеты закрывать пытались с такими хлопотами. Ну и недовольные были, конечно: репрессии, мол, покушение на свободу слова! А тут простенько так, потихонечку и без репрессий. Свобода слова? Разумеется! Газеты? Да сколько угодно! Только… Только бумажка, господа хорошие, вот сколько будет стоить, и доставочка вам, сами понимаете, не задарма, и всякие там прочие почтовые и экспедиторские услуги, ого-го! И горючее, извольте, за валюту теперь, по курсу вот какому, и про чиновничков не забудьте, они тоже жить хотят, хорошо жить, отстегивайте им, не стесняйтесь. Тихо, спокойно, само все лишнее и отомрет. Зачем запреты? Политика умной должна быть, вот и все. Своих – на ключевые посты! Чужих и говорящих не то не пущать! Толерантность такая у нас, вашу мать!

Ну, а если бы сразу так все наш Президент и сказал, получилось бы что? Фига! А тут – получилось. Ай да секс у нас в России демократической – хитрый, умелый, ласковый, толерантный этакий… Все в нужные позы становятся, все!

Солнце потихоньку садилось. Прощальным ласковым светом оно золотило мрачные стены здания Киноцентра, его узкие длинные окна, листья соседних деревьев, желтеющие уже в преддверии осени. Великий Режиссер выбрал желтоватое освещение для еще одного спектакля в бесконечной трагикомедии на этой планете. Метрах в двухстах от сравнительно небольшого здания, где сейчас должно было произойти очередное действо, за деревьями парка, на берегу одетой в асфальт и камень реки высилось другое здание – большое, обтекаемое, с закругленными стенами, не так давно ставшее на весь мир знаменитым, ибо один из спектаклей был связан с ним. Над ним реял на ветру трехцветный российский флаг.

Еще год назад этот флаг был святым. Не только для «афганца», для многих. Теперь, думая о нем, «афганец» ощущал стыд. Символ страны не утерял святости, но то, что он реял над тем строением и реял, как ни в чем не бывало, выглядело теперь кощунством. Потому что главные трахальщики – там.

Вчера проехал и прошел весь предстоящий маршрут. День был погожий, солнечный. Воскресенье. У метро торговали. Такой грязи, как теперь в столице когда-то великой страны, он не видел нигде, даже в оккупированном Афгане. Обрывки бумаги, коробки, пакеты, веревки, пыль, какие-то щепки. Война? Нашествие вражеских полчищ? Торговали кто чем. От пестрых заграничных тряпок до поношенного отечественного старья и электрических лампочек, которые исчезли из магазинов. Сытых лиц почти не было – разве только несколько продавцов в пестрых скоморошьих палаточках, расписанных иностранными буквами: молодые, уверенные в себе, довольные. Довольные чем? И откуда у них вся эта заграничная мишура, которую они продают по астрономическим ценам, для кого? Мучил вопрос: говорят ли те, что бойко торгуют, на его родном языке? Кто они? Приехали оттуда вместе с товаром или все же свои? Подошел, спросил. Как будто бы из своих – «челноки»… Не враги они вовсе. Такие же. Временно довольные внешне. На самом деле чувствовалось: не очень. Его жена когда-то тоже занималась «челночеством», это для нее – как и для него – плохо кончилось.