Близ есть, при дверех… С приложением статьи английского исследователя Дугласа Рида «Протоколы сионских мудрецов»

Сергей Александрович Нилус в кабинете.

По благословению Архиепископа Ярославского и Ростовского

МИХЕЯ

В офорилении использован фрагмент картины Питера Брейгеля Старшего «Триумф Смерти»

Вместо предисловия

«Диалог в аду» и «Протоколы сионских мудрецов»

Когда русский текст «Протоколов сионских мудрецов», под редакцией Нилуса, появился в 1908 году в России, он произвел в известной части русского общества потрясающее впечатление. Надо представить себе психологический климат той эпохи. Российская государственность с трудом вставала из разрухи, вызванной первой революцией, но наряду с реформистскими силами, возрождались и реакционные течения. Среди последних мысль о мировом сионистском заговоре встретила мощный отзвук. Разгорались страсти.

Отец мой, бывший тогда главой правительства, назначил комиссию по расследованию дела о происхождении «Протоколов». Комиссия эта – надо отдать ей должное – работала добросовестно. Искать исходную точку дела пришлось не в Петербурге, а в Париже. По заключениям, представленным комиссией, «Протоколы» появились в рукописи на французском языке в 1897 или 1898 году в парижских кругах, в которых господствовал антисемитизм. Следует напомнить, что это было время «дела Дрейфуса».

Несколько позднее французский текст «Протоколов» попал в руки опытного и не очень брезгливого русского полицейского офицера Рачковского, который решил использовать рукопись как оружие политической борьбы.

Где был составлен русский переводный текст «Протоколов», еще в Париже или уже в России, установить оказалось невозможным. Известно лишь, что этот материал был передан наивному и благочестивому человеку – Нилусу, который и представил его русскому читателю.

Следует подчеркнуть, что комиссия весьма строго осудила полковника Рачковского, но пришла к заключению, что Нилус действовал вполне добросовестно, будучи введен в заблуждение недобросовестными комбинаторами. Интересно отметить, что к тем же заключениям пришли и в наши дни почти все исследователи этого дела, в том числе и еврейские. Несколько фанатичную, но чистую фигуру Нилуса никто не чернит. Один из исследователей этого дела – Анри Роллен – дает к материалам Императорской следственной комиссии следующее дополнение: «Протоколы» были составлены в Париже кем-то из интимных друзей небезызвестной Джульетты Адам, быть может, директором газеты «Голуа» Эли де Цион.

К сожалению текста заключения комиссии у нас не имеется – он хранится в государственных архивах в СССР. Есть только сведения об этом документе во французских архивах того времени.

Надо полагать, однако, что данные, собранные комиссией, были весьма вескими. Когда мой отец поехал с докладом по этому делу к императору Николаю II и сообщил, что на основании заключений комиссии намерен запретить распространение «Протоколов» в России, монарх был потрясен. Быть может, он верил в существование мирового еврейского заговора или допускал его возможность. Но методы, примененные Рачковским, глубоко возмутили его рыцарскую натуру. Он одобрил доклад моего отца, содержащий запрет «Протоколов», осудив применение «порочных методов». Категорическая позиция, занятая моим отцом, и запрет государя не полностью обезоружили реакционный лагерь. Некоторые люди, в том числе и вполне добросовестные, продолжали отстаивать подлинность «Протоколов». Текст передавался из рук в руки, но дело заглохло. В царской России широкого распространения «Протоколы» не получили.

Как известно, дело изменилось коренным образом в двадцатых годах, когда после первой мировой войны «Протоколы» были выпущены массовым тиражом и распространены во всей Западной Европе и за океанами. Текстом этим воспользовался Гитлер в своей расистской политике, приведшей к геноциду.

На этом кровавом эпилоге можно было бы поставить точку, но дело обернулось иначе. В 1921 году в Константинополе корреспондентом английской газеты «Таймс» был некий Грэвс. Среди обширного круга его друзей было несколько русских эмигрантов. Один из них, остро нуждавшийся в деньгах, продал Грэвсу все свои книги, вывезенные из Крыма. И вот, к своему величайшему изумлению, английский журналист обнаружил среди приобретенного им добра маленький затрепанный французский томик. Первые страницы были вырваны, но на корешке можно было прочесть имя автора – Жоли.

При первом, даже беглом, чтении Грэвс был поражен сходством этого произведения с «Протоколами сионских мудрецов». Вернувшись в Лондон, Грэвс без особого труда нашел в Британском музее тот же томик, но оставшийся в полной сохранности. Томик вышел из печати 15 октября 1864 г. в Брюсселе. Имя автора – Морис Жоли. Название книги – «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье».

Сопоставляя этот труд с «Протоколами», Грэвс убедился, что фальсификаторы присвоили себе целые страницы из книги Жоли и, логически соединив их друг с другом, составили текст, разоблачающий мировой еврейский заговор. По причинам, о которых будет дальше речь, фальсификаторы были уверены, что их мошенничество никогда никем не будет обнаружено.

О своем сенсационном открытии Грэвс написал несколько статей в «Таймсе». Но взялся о за дело не особенно рьяно, и весть о его находке вскоре заглохла.

Широкое употребление «Протоколов» гитлеровскими властями и кровавые последствия, которые были с этим связаны, снова оживили дело разоблачения фальшивки. Начиная с 1946 года, идя по стопам Грэвса, за это дело взялись французские исследователи. «Диалог в аду» был заново выпущен в Париже (последнее издание в1968 г., под руководством Раймона Арона).^[1]

Размеры статьи не позволяют привести развернутое сопоставление обоих текстов, но сравнить несколько отрывков интересно.

Диалог II (стр. 15–17)

Монтескье: В ваших устах лишь два слова: сила и лукавство… Если вы возведете насилие в принцип, лукавство в правило управления, то кодекс тирании будет лишь кодексом звериным… Согласно вашему принципу добро может проистечь из зла.

Диалог XII (стр. 139–140)

… Как у бога Вишну, у моей печати будет сто рук, и эти руки будут соприкасаться со всеми оттенками общественного мнения на всей территории страны…

Диалог VII (стр. 75–76)

… Я установлю огромные финансовые монополии, резервуары общественного достояния, от которых судьба частных капиталов будет зависеть в такой тесной мере, что на следующий же день после той или иной политической катастрофы они будут поглощены вместе с государственным кредитом.

Протокол I (стр. 2–8)

Наш лозунг это: сила и лицемерие… Насилие должно стать принципом, лицемерие – правилом тех правительств, которые не хотят передать свой венец агентам иной силы… Зло является единственным способом прийти к цели: к добру.

Протокол XII (стр. 78–83)

У них будет, как у индийского бога Вишну, сто рук… которые поведут общественное мнение в том направлении, которое будет соответствовать нашим целям.

Протокол VI (стр. 42–44)

Вскоре мы установим огромные монополии, резервуары колоссальных богатств. Даже большие состояния христиан будут зависеть от них в такой степени, что поглотят их вместе с государственным кредитом на следующий же день после той или иной политической катастрофы.

Нельзя не упомянуть о том, кто был этот, никому не известный Морис Жоли и что именно побудило его написать книгу, принесшую ему посмертную известность. Это был (родившийся в 1829 г.) адвокат и полемист. Талантливый, желчный, взбалмошный, он сумел навлечь на себя неприязнь со стороны, как правого, так и левого лагеря. Из-за нескольких написанных им полемических книг, ему пришлось судиться, сидеть в тюрьме, драться на дуэли. В 1864 году в Брюсселе он опубликовал свой «Диалог в аду». Таким образом, Жоли – праотец политической фантастики, свойственной в наши дни авторам подпольной литературы. В своей загробной беседе с ошеломленным Монтескье Макиавелли вскрывает подноготную авторитарного строя, представителем которого в те времена был Наполеон III. Изобличение, надо сказать, очень сильное. Производит оно тем большее впечатление, что злоупотребления властью, приписываемые Наполеону III, весьма свойственны ряду диктаторов наших дней.

Никем не признанный, нелюбимый и отвергнутый Морис Жоли пустил себе пулю в лоб 17 июля 1877 г. От его литературного творчества не осталось и следа. Напечатанный в Брюсселе тираж «Диалога в аду» был полностью скуплен и уничтожен агентами правительства Наполеона III. Каким способом уцелел и оказался затем в России тот экземпляр, который позднее был куплен в Константинополе англичанином Грэвсом? Быть может, этот экземпляр увез с собой в Россию, вместе с апокрифической рукописью, полковник Рачковский? Эта маленькая загадка уже никогда не выясниться.

Что же надлежит сказать в заключение? Что «Протоколы» – апокриф, было давно известно. Но те, кто состряпал столь нашумевшую фальшивку о мировом еврейском заговоре, оказали врагам еврейства плохую услугу. Не антисемитами используются сегодня «Протоколы». Они, наоборот, стали документом в борьбе с антисемитизмом. Это показывает еще раз, сколь опасно строить политику на лжи, как это делают, например, в наши дни тоталитарные властители в СССР. Ложь нередко обращается бумерангом против ее авторов.

Хочется еще добавить кое-что о «Диалоге в аду», уже в отрыве от «Протоколов». Ярый враг коммунистов того раннего периода и автор статей против ранних коммун, Морис Жоли был своего рода пророком. Он не только заклеймил в своей книге сравнительно безобидный авторитарный строй Наполеона III, но и предсказал, что ожидает человечество на страшном пути, ведущем к тоталитаризму. Жоли почуял на полстолетия вперед, каков будет наш мир в XX веке:

«Оскудение идей и революционные встряски породили холодные и разочарованные общественные формации, равнодушные как к политике, так и к религии, у которых единственным стимулом является материальное наслаждение и которые ищут лишь свою личную выгоду и поклоняются лишь золоту…» (Диалог IV, стр. 39).

«Эти общественные формации, – настоящие гиганты на глиняных ногах, – могут, на мой взгляд, искать спасения лишь в доведенной до предела централизации, предоставляющей все общественные силы в распоряжение властвующих… в создании обширной системы законодательства, отнимающей в мельчайших деталях все свободы, которые ранее были необдуманно даны, в организации, наконец, гигантского деспотизма, способного ударять немедленно и в любой час по всему тому, что сопротивляется, по всему тому, что недовольно» (Диалог IV, стр. 40).

Аркадий Столыпин.

(Журнал «Посев» № 11, ноябрь 1999 г.).

Близ есть, при дверех
С. Нилус

Часть 1-я
Исполнение времен

«…И не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют». (Дан. 12 гл., 10 ст.)

Посвящается малому стаду Христову.

Мф. 24, 33.

Мрк. 13, 29.

Лук. 21, 31.

Откр. 1, 3; 12, 10.

Дан. 12, 4.

Вы, братия, не во тьме, чтобы день (Господень)

Застал вас, как тать (1Сол. 5, 4).

Претерпевший же до конца спасется.

(Матф. 24, 13).

От составителя

Настоящая книга является 4-м изданием 2-й части моей книги «Великое в малом». Эта часть носила особое название: «Близ грядущий антихрист и царство диавола на земле». Значительно переработанная, дополненная и иллюстрированная, она теперь представляет собою достаточно самостоятельное целое, чтобы быть выпущенной в свет отдельным изданием. Отнюдь не претендуя на ученость и оригинальность, пользуясь изысканиями и трудом иных исследователей затронутого вопроса, в связи с впечатлениями и переживаниями лично моими, как рядового христианина, книга моя, тем не менее, крик моего сердца, обращаемый к сердцу всех тех, кто, удручаемый совершающимися ныне на его глазах событиями, стремится найти им посильное разъяснение, уразуметь духовный смысл и значение разыгрывающейся мировой катастрофы.

Вот к сердцу и уму таких людей и обращаю я книгой этой мое слово.

В 1882 году, год спустя после безумно-кровавого злодеяния, жертвою которого пал человеколюбивейший государь Александр II и за год до Священного Коронования Александра III, я был в Киеве. Стояли чудные сентябрьские дни, на которые так щедра бывает иногда наша южно-русская осень. Уличная киевская жизнь кипела и била ключом: весь Киев, казалось, от мала и до велика жил на улице; особенно Крещатик бурлил и шумел веселой, оживленной и впечатлительной толпой, какой обычно не встретишь на городских улицах нашего севера. Под жарким солнцем юга родятся, растут и созревают характеры совсем иного типа, чем те, которыми дарит нас наше тусклое, бледно-туманное, холодное небо.

В те дни я был христианином только по имени и только по метрическому свидетельству числился православным: довольно сказать, что, прожив тогда в колыбели православия – Киеве два с половиною месяца, я, за все время своего пребывания в такой близости от благоухания лаврской святыни, ни разу не был не только в Лавре, но даже и в церкви. И тем не менее я именно в Киеве и в те самые дни получил впечатление от одного события, которое особенно врезалось мне в памяти и которому вскоре суждено было стать предметом моего размышления, но уже не с обыденно-мирской точки зрения, а с христианско-эсхатологической.

Событие это было – комета, блестящая, яркая, огромная, прорезавшая своим хвостом около трети юго-западного неба и как-то внезапно появившаяся на киевском горизонте. Теплыми и темными осенними ночами весь Киев собирался к памятнику Св. Владимира наблюдать это таинственно-грозное небесное явление. От этого памятника оно особенно хорошо было видно во всей своей ослепительно-величавой устрашающей красоте.

Поистине величественное и жуткое было это зрелище!..

Но скоро у пылких южан прошло увлечение блестящей гостьей киевского неба, прошло так же скоро, как и возникло, – и садик, разбитый у ног Св. Владимира, опустел настолько, что, в разгар наибольшего расцвета этой небесной красоты, почти все скамейки его были пусты: две-три темные фигуры мечтателей, да я четвертый – вот и все, кто из всего многолюдного Киева по тускло освещенному садику, в заветный час наблюдений, пробирался к подножию Равноапостольного Просветителя земли Святорусской.

Сколько долгих лет прошло уже с тех дней, а грозное небесное явление еще и доселе стоит перед моими глазами, нечто стихийное и страшное знаменуя, что-то великое и, как смерть, неотразимое, предвозвещая.

И тогда, в те памятные для меня киевские дни, комета эта не казалась мне случайным, простым астрономическим явлением, без влияния на жизнь не только планеты нашей, но и духа населяющего его человечества: история моей родины, как мировая история, особенно же память великих и страшных дней нашествия Наполеона^[2], напоминали мне, что не напрасно и без основания человеческое сердце привыкло соединять с появлением на небе хвостатого знамения тяжкие предчувствия неведомых, но неизбежных, как перст судьбы, угроз, сокрытых в таинственной тьме грядущего. Конечно, человеку такого настроения, каким я был тогда, и в голову не могло еще прийти, что оно может иметь то или другое прикровенное значение для грядущих судеб царств земных и Церкви Христовой, на земле воинствующей, но, тем не менее, сердце мое, помню, уже и тогда исполнилось тревожного ожидания чего-то страшного, что грозящим призраком неминучих скорбей и бед, неясно для меня восставало в туманной дали будущего моей родины.

Наступившее вслед за тем, исполненное величия, мира и безмятежия, царствование великого миротворца и Самодержца, Александра III не оправдало, казалось моих предчувствий: Россия достигла в его дни такого расцвета и славы, пред которой померкла вся слава остального мира. Слово державного властителя православных миллионов заставляло подчиняться ему все, что могло быть втайне враждебно России, а явно враждовавшего на Россию и на Царя ее не было: оно исчезло, скрылось в подполье глубин сатанинских и на свет Божий показываться не дерзало.

Люди, имеющие досуг, могут сколько угодно спорить и препираться между собою о значении для России этого великого царствования; для нас, православно-верующих верноподданных нашего Царя, плоды этого царствования были налицо: Россия и Помазанник Божий, ее Царь-Миротворец были для мира частью этого целого, что Св. Апостолом Павлом именовало словом «держай»^[3] – «удерживающий», тем державным началом, которое есть дар в своей властной деснице содержать в повиновении и страхе все политические стихии мира, со времен французской революции обнаружившие явную склонность к анархии, т. е. к безначалию.

И Россия это чувствовала и инстинктивно понимала; несложный и неподкупный свидетель тому – собор Св. Апостолов Петра и Павла, скрывший под своими плитами останки великодержавного: из серебра всенародной слезы безутешной скорби слилось все то бессчетное множество серебряных венков, которым народное горе оковало не только гробницу его, но и всю усыпальницу Царей наших в твердыне Петропавловского собора. Не было в России ни одного столь значимого местечка, общества или даже простого содружества, которые не прислали на гроб великому Государю знака своей скорби об утрате того, в ком все, что было истинным сердцем России, нелицемерным носителем и исповедником ее триединого начала, привыкло видеть опору свою и надежду, воплотивших в одном лице весь богатырский эпос Святой Руси.

Скорбь об усопшем Царе была истинно всенародною скорбью: Россия дрогнула и застонала как бы в предчувствии неотвратимо-грозного, что могла бы остановить державная рука только того, который и был и которого не стало.

Вострепетало вновь и мое сердце, и внове пережило все то, что, как смутную и неотвратимую угрозу переживало оно в памятные темные южные ночи, у подножия Владимира Святого, при бледном и странном свете таинственной и жуткой гостьи земного неба.

Не убоялось ли сердце страха, где не было страха?

И вспомнилось мне тогда же, что в том же Киеве, вскоре после появления кометы, на улицах киевского «гетто», в местах наибольшего скопления жителей черты еврейской оседлости, появился какой-то странный юноша, мальчик лет пятнадцати. Юноша этот, как бы одержимый какой-то нездешней силой, бродил по улицам еврейским и вещал Израилю:

– Великий пророк родился Израилю, мессия явился народу Божию! – И за юношей тем неудержимой волной устремлялся поток еврейский, и из уст в уста с восторгом и священным трепетом исполненного многовекового желания и ожидания передавались слова:

– Явился мессия! Родился мессия! Бог посетил вновь чад Своих в рассеянии.

Об этом всякого внимания достойном событии писали и в газетах… там где-то, на задних страницах. – У мира и людей мира столько было и есть других, «более важных», забот и интересов, чтобы стоило им отдавать свое внимание какому-то сумасшедшему киевскому мальчишке-жиденку и суеверной, и невежественной толпе каких-то грязных жидов, чающих какого-то мессию.

Но я обратил внимание, запомнил и почему-то связал и юношу-еврея, возвещавшего рождение Израилю мессии, и киевскую комету, и свои жуткие предчувствия в одно неразрывное целое, и впервые в сердце моем, во всем духовном существе моем высеклись огненными буквами Р зажглись страшные слова:

Антихрист близко, при дверях.

Почему свершилось это во мне тогда, когда я еще продолжал быть питомцем либеральных веяний шестидесятых годов и жить в отчуждении от матери моей Церкви, от великих и святых идеалов моего народа, это было для меня тогда тайной, которой просится под перо только одно объяснение:

«Бог ид еже хочет, побеждается естества чин».

Непонятное тогда стало ясным теперь, когда в исканиях истины я обратился к Христовой Православной Церкви: от нее, от духа ее, я получил возрождение в новую жизнь, от нее приобрел разумение земного и горнего в тех пределах, которые ограниченному уму человеческому и моему в частности. Тайна за тайной стали открываться моей немощи, в которой совершалась великая сила Божия, и только силою этою великою я познал и тайну своего предчувствия и то, что мир и вся яже в мире – былое, настоящее и будущее – могут быть уяснены, постигнуты и усвоены во всей своей сущности только при свете Божественного Откровения и тех смиренномудрых и великих, кто жизнь свою посвятил на служение Богу в духе и истине, в преподобии и правде. И вот из этого чистейшего источника я узнал впервые и убедился, что на теперешний земле нет и не может быть абсолютной правды, что была однажды на земле такая правда, но что Тот, в Ком жила эта правда, Кто Сам был и Истина и Жизнь, Тот был распят на кресте; что мир во зле лежит, что Он и все дела Его осуждены огню; что будет некогда новое небо и новая земля, где будет обитать правда, но что, пред водворением этого Царства правды под новым небом и на новой земле, должен явиться заклятый враг истины, антихрист, который евреями будет принят, как мессия, а миром – как владыка и обладатель вселенной. А затем перед моими духовными очами, просветленными учением Церкви и ее святых, стали открываться картины прошедшего, настоящего и даже будущего в такой яркости и силе освещения внутреннего смысла и значения исторических и мировых событий, что перед их светом потускнела и померкла вся мудрость века сего, ясно открывшаяся мне, как борьба против Бога, как апокалипсическая брань на Него и на Святых Его.

И сказал я себе: если явление антихриста миру так близко, как то и чувствует мое сердце, то быть того не может, чтобы оно свершилось без предварения о том человечества Святого Духа, ибо за антихристом вскоре должен появиться день оный Господень, великий, просвещенный и страшный, и стал я искать свидетельства от Духа, и нашел, что предчувствие мое в моем сердце проникло, как отклик вселенского голоса Церкви Христовой и христианской богословско-философской мысли, как отзвук отдаленного и сокровенного вопля богоотступника-Израиля зовущего день и ночь и призывающего к себе своего лже-мессию с тою же неудержимой страстностью, с какою он некогда звал мессию пред днями Мессии Истинного.

Как нашел я это, и что обрело в исканиях моих разумение, о том от многого немногое, но наиболее важное, расскажет предлагаемая читателю эта книга.

Пусть только помянет он в молитвах своих имя ее составителя.

Сергия Нилуса.

29-го августа 1916 года. День Усекновения главы

Предтечи Господня, Крестителя Иоанна.