Сашенька и ветер. Пловец. Счастье для сына

САШЕНЬКА И ВЕТЕР

Снова сижу перед окном и смотрю на поднимающиеся столбы пыли. Ветер разошёлся. Он прекрасен и ужасающ в своей стихийности. Лучше всего это знают те, кто умеет летать. Ведь не зря о ветре сложено столько стихов, песен и поэм.

А у меня в голове такие строчки вертятся:

Когда ты уйдёшь,

То оставь дверь открытой¹.

И ещё, совсем из другого стихотворения:

Когда ты вернёшься,

Я открою дверь раньше,

Чем звонка прозвенит трель.

Знаю, что это про меня и мою спутницу жизни.

Мне дочка говорит: «Папа, в твоей жизни три женщины: твоя мама, моя мама и я. И все тебя любят!»

Я ей отвечаю, что я, мол, тоже, наверное, люблю всех троих. Правда, из троих знаю пока только маму, а спутницу свою я ещё не встретил. Молодой я ещё. Какая женитьба в двадцать лет?

Сашенька, дочка моя, говорит, что, когда мне будет тридцать, тогда мы с её мамой и поженимся. Это нормально, уже не рано. С этим я согласен.

И Катя – моя лучшая подруга – говорит: «Все вы, мужики, такие, остепеняетесь только лет в тридцать-сорок». Я её понимаю. И люблю. И дочку свою люблю. И жену будущую, и маму. Я вообще-то и всех других родственников и друзей люблю, разговор уж раз зашёл.

Мы с Сашенькой вчера в городском парке гуляли. Сколько всего от ребёнка можно узнать интересного! И ещё, что меня поражает – ребёнок всегда и всё время готов быть с тобой рядом, не думая, что тебе надо «заниматься делами», писать «важные сообщения», торопиться на неотложную встречу или ещё что… И вообще, я называю Сашеньку ребёнком не потому, что некоторым «взрослым» будет непонятно, почему с маленьким человечком можно так на равных говорить, а потому, что старшему поколению обязательно нужно знать количество лет человека, чтобы обращаться к нему соответственно этим «цифрам»: то есть с детьми разговаривать с высоты своего возраста, а со взрослыми – либо на равных, либо исходя из разных позиций и взглядов: или унижаясь, или подавляя других.

Сашенька говорит, что так они просто прячутся, чтобы их не заметили.

– Как же не заметишь, если вот они ходят вокруг, – возражал я, оглядываясь.

– Так смотри, ручками они глазки прячут, – ответила она.

– Врунишка, – потеребил я ей носик.

– Да нет же, всмотрись в их глаза, папа! – показала пальцем дочка.

– Некрасиво пальчиком показывать.

– Папа, тебе просто стыдно, когда я это делаю.

– Наверно, – смутился я и вгляделся в лица проходящих мимо людей.

– Ну почему они закрыли лицо? – не успокаивался я.

– Ты увидел! – обрадовалась Сашенька.

– Нет, – сознался я.

– Да увидел, конечно! Просто не хочешь признаться.

– Ну, хорошо, – сдался я.

Саша вскарабкалась мне на колени и обняла за шею.

– Пап, я хочу на лошадке кататься. С тобой.

– В зоопарке есть пони. Правда, на них можно только фотографироваться.

– Не хочу в зоопарк. Поехали так!

– А! Вон ты о чём? Ну, поехали, – я начал трясти коленями и зацокал как лошадь. Сашенька засмеялась и, когда устала, сказала:

– Я хочу на облаке теперь кататься!

– Ну, лошадку я ещё могу, а вот облако…

– А мы на самом деле!

– Что, полетим на самолёте, а потом выпрыгнем на середине пути?

– Ну, можно, конечно, и так, но лучше…

– Так облако-то не матрац! – возразил я.

– Почему?

– Как это почему? Закон природы! – продолжал я доказывать, но Сашенька прикрыла мне рот ладошками.

– Не вредничай, папа. Облака будут такими, какими мы захотим их видеть! Садись давай на облако. А я буду держаться за твою спину.

«Ну, всё, – подумал я, – опозорюсь на весь город!»

Я снял обувь, встал на скамейку в позе птицы, расправившей крылья, готовой вспорхнуть, и тут поляну парка залил смех маленькой девочки – моей дочери. А ветер… Он подпевал ей. Невероятно! Я всегда слышал, как завывает ветер, но чтобы в такт голосу?!