Зовите меня Медведем

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована фотография:

© evenfh / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Посвящается

всем тем, кто неустанно напоминал мне о том,

что я должна делать.

Без вас я никогда бы не поняла,

чего я хочу.

И, конечно же – Сашке.

Часть 1

Реми Пинч, Клюква Виклет, Уинзор Мопс и Марта Бэкстрит, куда мы с вами шли? Откуда мы взялись? Где мы теперь? Кем мы были тогда, и что с нами стало сейчас?

Эти четверо возникли на моем пути из Пекина в Малакку. Я пробирался сквозь китайские провинции, в надежде достичь малазийского побережья в кратчайшие сроки, взять передышку, необходимую мне после семи месяцев беспрерывных скитаний, а затем на рыбацкой лодке отплыть на Яву, снять бунгало и уединиться. Мне не нужны были попутчики и компаньоны. По жизни я предпочитал одиночество, тем более – когда путешествовал. Так что эти дикари, выросшие точно из-под земли, и приставшие ко мне, как пиявки, были некстати. Настроение мое стабильно держалось на минусовой отметке уже несколько лет, а в последние месяцы я буквально закипал от ненависти.

Мне приходилось встречать многих людей за время моих скитаний. Чаще всего они отваливались сами, как дорожная грязь, после пары грубых предложений, призывающих оставить меня в покое. Но только не Марта, Реми, Клюква и Мопс.

Возможно, дело в том, что я не спал до той роковой встречи несколько дней, или виной тому бестолковый карманник в поезде Шанхай-Ганчжоу, который стащил мои последние денежные запасы, телефон и плеер. Я был измучен недосыпом, голоден и понятия не имел, как следовать намеченному маршруту, не померев с голоду и не сойдя с ума. Несколько раз я ловил себя на том, что поднятая рука против моей воли опускается вниз, а тяжелый рюкзак, набитый ненужным барахлом, сувенирами и блокнотами, которые я время от времени продавал вечерами на шумных улицах, соскальзывает с моих плеч. Веки наливались свинцом, и сознание теряло равновесие. Вот в такой-то момент, когда я чуть было не распластался на съезде со скоростной трассы, меня окликнул Клюква Виклет. Тогда я еще не знал его имени, и тем более – не придумал ему эту кличку, но голос сразу показался мне похож на звук, который издают люди, отведав настоящего кислого клюквенного сока.

К собственному удивлению, я очнулся от дремоты и повернул голову на источник шума. Двое парней шли в мою сторону, еще один парень с девушкой уселись в отдалении на кучу рюкзаков и принялись забивать самокрутки.

– Чудно выглядишь! – Заговорил клюквенный голос. – Едешь в Донгуань?

– Вам какое дело? – Я поежился, как будто сам отхлебнул кислой дряни. – Идите своей дорогой.

– Но ты стоишь на единственном подходящем для стопа месте, так что тебя ни обойти, ни объехать. Подождем, пока ты не уедешь, если ты везуч.

– Идите к черту, попытайте удачи в другом месте. Я пришел сюда раньше, и не горю желанием любоваться на ваши рожи.

Клюква закатил глаза, но потом понимающе кивнул и отошел, явно решив, что с головой у меня не все в порядке.

Второй парень, не издавший за все время ни звука, протянул мне руку и назвался:

– Джереми Пинч. Время раннее, так что мы не торопимся. Мешать тебе не будем, но и другое место найти не сможем. В Китае это не так-то просто. Устроим небольшой привал, присоединяйся, если захочешь. Хотя, наверное, успеешь уехать до обеда. Удачи тебе, легкой дороги.

Я не ответил на рукопожатие, но он не изменил позу, и, пока говорил, продолжал стоять с протянутой рукой, напоминавший в комбинезоне цвета хаки сбежавшего военного, вынужденного просить подаяние. В ответ на его напутствие я смачно сплюнул и пробормотал что-то невнятное. Джереми сделал шаг назад, улыбнулся и отсалютовал, не переставая пятиться.

Он нагнал Клюкву, и они присоединились к остальным. Те уже успели натянуть брезент на воткнутые телескопические столбики и расставить раскладные стулья. Девушка что-то громко рассказывала и смеялась сама своим словам, а парень сосредоточенно выпускал кольца дыма из носа. Когда Клюква с Джереми подошли к ним и, по всей видимости, начали рассказывать про то, какой я нелюдимый идиот, девчонка вспыхнула, замахала на них руками, а затем сама двинула в мою сторону. Трое под тентом проводили ее взглядом и уселись вокруг импровизированного стола.

Я отвернулся, изо всех сил стараясь не пялиться. Это было нелегко, поскольку смотреть было на что. В голове всплыла навязчивая мелодия из какого-то старого фильма, я принялся ее насвистывать, только благодаря нечеловеческому усилию воли удерживаясь на ногах. Рука не слушалась и норовила опуститься в любую секунду, я сосредоточился на зудящем ощущении, чтобы не смотреть на надвигавшуюся на меня бурю в обличье рыжеволосой девицы.

– Эй! – Голосок у нее был что надо. Мне подумалось, что если она захочет, то запросто сможет оглушить добрую половину Пекина своим криком. Командирский тон не сулил ничего хорошего. Если бы не усталость, я смог бы дать ей отпор, но вместо этого продолжать исступленно насвистывать дурацкую мелодию. – Эй, ты! На обочине!

Базовые нормы этикета, видимо, остались для нее за пределами досягаемости. Кто же начинает беседу с подобного обращения? Ненавижу, когда мне «эйтыкают». Я обернулся и сделал вид, что удивлен, хотя внутри все полыхало от раздражения.

– Тебя эти двое прислали? Мы уже славно пообщались. И невежливо говорить незнакомцу «Эй, ты», он может и отправить куда подальше.

– Как к тебе ни обратись, ты, похоже, знатный идиот. Но это не повод бросать тебя одного, когда на твоем тупом лице написано, что ты не спал и не ел пару дней кряду.

– Это не твое дело, ясно? Я не напрашиваюсь к вам в компанию. И если вы не будете совершать паломничества ко мне, как к Мекке, я уеду и уступлю вам место. Так что проваливай.

– Пэт и Джереми сказали, что ты чуть ли не немой, а ты еще тот болтун. Или присутствие дамы развязывает язык?

Значит, Клюкву зовут Пэт. Дурацкое имечко, ничего не скажешь.

– Смотри, как бы я твой не завязал.

– Думаешь, ты самый крутой? Чего ты своей крутостью хочешь добиться? Упасть здесь от изнеможения и надеяться, что какой-нибудь добрый китаец остановится помочь тебе? Ты похож на израненного ежа. Причем сам себе пузо исколол. Если грохнешься в обморок, мы через тебя перешагнем, не поведя бровью, так что приходи, пока еще в состоянии. Больше приглашать не будем.

– Но вы еще не присылали последнего парламентера. Твоя попытка даже менее удачная, чем у тех двоих.

Она развернулась, тряхнув огненно-рыжими волосами, и резкими шагами пересекла полянку, отделявшую меня от их временной стоянки. Я снова поднял большой палец вверх и шикнул на живот, предательски поддерживающий идею присоединиться к этим недоделанным хиппи, жующим сэндвичи в тени брезента. Машины пролетали мимо – китайцы не самый отзывчивый народ, к тому же – трусы. Никто из них не говорит по-английски, зато все свято чтут закон, и крайне редко подбирают попутчиков. Солнце плавило асфальт, сложно было разобрать, то ли это жар поднимается от дороги, то ли в глазах все плывет. Спустя минут двадцать ноги подкосились, рюкзак перевесил, я чуть было не распластался на земле, но вовремя среагировал, и просто сбросил груз со спины, сделав вид, что так было задумано. Невольно покосившись в сторону отдыхавшей четверки, я, к своему неудовольствию, отметил, что никто не обратил внимания на мой пируэт. Гордость и неприязнь не позволяли мне переступить через себя и подойти к ним.

Я помотал головой из стороны в сторону и пару раз ударил себя по щекам, чтобы прийти в норму. Желудок заурчал сильнее, во рту пересохло, и в голове возник образ кружки кофе.

– А, чтоб вас! – Я выругался еле слышно, а затем крикнул во весь голос, – Кофе у вас есть? – Парень, все время остававшийся в тени и усердно дымивший самокруткой, поднял с земли термос и помахал им над головой. На негнущихся ногах я преодолел тридцать метров до их пристанища, скинул рюкзак, и едва не раздавил загорелого парня, отвечавшего, судя по всему, за кофе и сигареты. Он отскочил точь-в-точь вовремя, успев ухватить накренившийся термос.

– Полегче, медведь, развалишь наш теремок. Добро пожаловать, я Уинзор. – Парень протянул мне широкую потную ладонь, но я только презрительно окинул его с ног до головы и хмыкнул от того, как сильно бросалось в глаза поразительное сходство с мопсом. С того момента я стал Медведем, Уинзор – Мопсом. Надо признать, клички действительно нам подходили. Уинз был человеком с головой мопса, я же – вылитый медведь, выше среднестатистического парня на полторы головы, темноволос и чудовищно неуклюж.

– Не больно ты вежливый. – Критически оценила девушка мой жест.

Но что поделать? Я вообще не любил людей. Не пожимал им рук, не интересовался у всех подряд, как они поживают, да и просто старался как можно реже идти на контакт.

– Чуть не раздавил, еще и не уважаешь кормящую руку.

– Собаки только бьющую лижут. – Парировал я, и окинул презрительным взглядом собравшихся. – Спасибо, и все такое. Но я в норме, выпью немного кофе, если нальете, и уйду. Мозгам нужно взбодриться, а в целом – порядок. Бывало и хуже.

Все трое засмеялись. Девушка ткнула Мопса в плечо и громко хрюкнула.

– Он в порядке, ты слышал? Всего-навсего чуть не свалился на тебя в обморочном состоянии. Я Марта, кстати, но руку тебе протягивать не буду, вдруг тоже оплюешь.

– Ясно…гм… Я понял.

– И не собираешься сказать в ответ, как зовут тебя?

Это заговорил Клюква, я успел уже забыть о его противном кислом голосе. Мне показалось, что он обижен и жалеет, что они вообще со мной связались.

– Как хотите.

– Так и называть?

– Все равно. Я давно забыл свое настоящее имя. Как только меня не звали в последнее время. И чаще всего Эйты. – Я посмотрел на Марту, но она не подала виду, что это имеет к ней хоть какое-то отношение.

– Значит, будешь Медведь. – Подытожил Джереми, и дружески похлопал меня по плечу, одновременно протягивая мне походную кружку. Я рванулся вперед от неожиданности – тактильные проявления эмоций были мне чужды – кофе выплеснулся мне на колено, торчащее из-под шорт, а голова закружилась снова. – Какой-то буйный мишка нам попался.

Все снова заржали. Я подумал, что они, должно быть, накурены, если смеются над всякой ерундой, но глаза у всех были чистые, и без повода никто не хихикал. Видимо, это просто сорт людей, которым дай повод заливисто похохотать над любой, даже самой безвкусной, шуткой, которую другой бы и жевать не стал.

– Куда едешь, Медведь? – Клюква сидел напротив меня и забивал себе самодельную глиняную трубку.

Я торговал такими раньше, но со временем стало все сложнее найти, где их обжечь, да и носить стало слишком тяжело. Мне не хватало сил преодолевать больше семи километров за день, а рюкзак, даже полупустой, давил на плечи так, что они начинали болеть сразу же, как только я его надевал.

– Прочь.

– И откуда? – Снова спросил Клюква, но Марта его перебила.

– Бежишь от чего-то, да? Может, убил человека?

– Не убивал. Еду оттуда, – Я неопределенно махнул рукой себе за спину, потом – в сторону Мопса, – туда. Больше вам знать не нужно.

– Кажется, он не намерен отвечать на ваши расспросы. – Сказал Джереми и потянулся за моей пустой кружкой, чтобы налить еще кофе. Я снова отпрянул. – И вообще идти на контакт.

После его слов все притихли. Было слышно, как мимо проносятся автомобили, сигналят друг другу, переговариваются дорожные рабочие и жужжат невидимые насекомые. Я быстро опустошил вторую кружку и встал, чтобы попрощаться, но трое суток почти без сна дали о себе знать, и я рухнул наземь.

* * *

Меня привели в чувство, когда жара уже спала, и на место временной стоянки опустился вечерний сумрак. Машины все еще неслись по трассе, рабочие уже ушли, а насекомые кружили вокруг подвешенных на штыках фонариков. Четверо придурков, из-за которых я потерял целый день, говорили довольно громко, а Марта бесцеремонно трясла меня за плечо.

– Медведь! Ты рано впал в зимнюю спячку в этом году. Давай тебя хотя бы в берлогу переместим.

Я приподнялся на локте, и обнаружил, что лежу, придавив задницей складной стул, а под голову мне заботливо подложен чей-то спальный мешок. Мой рюкзак лежал в общей куче. За то время, пока я был в отключке, ребята успели раздобыть еду и поставить две двухместные палатки. Я отмахнулся от Марты и сел, чтобы привести мысли в порядок.

– Мы думали, ты до утра так пролежишь. В какой-то момент нам даже показалось, что ты перестал дышать. Но это Уинз, он главный по панике.

Джереми протянул мне руку, помогая подняться, в этот раз я не стал отказываться, все еще не доверяя своим ногам.

– Ну да. Случается. – Я снова сел на землю, и с жадностью накинулся на предложенную мне лапшу с грибами. Пресные китайские пирожки с кунжутом целиком закидывал себе в рот, и запивал огромными глотками кофе.

– Сколько ты не спал? – Взволнованно спросил Клюква. Я открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент меня вывернуло наизнанку. Голодный желудок отказался принимать наспех проглоченную пищу. – И не ел?

Выждав, пока пищевод успокоится, я выпил воды и сдавленным голосом признался, что трое суток мне нечего было положить в рот, и не было времени выспаться, как положено.

– Не надейся, что мы будем тебя жалеть. – Сказала Марта. – Благодаря тебе мы здесь застряли на ночь. Надеюсь, у тебя есть палатка?

– Я бы с удовольствием поспал в твоей. – Я ухмыльнулся. Рассудок приходил в норму, раз я нашел в себе силы заигрывать с этой девицей.

– В моей уже спит Уинзор. И это не смешно, а тупо.

– Значит, тебя облизывает Мопс? Очень жаль. Может, он сумел бы потесниться, раз мы теперь друзья.

Джереми и Клюква прыснули, а Марта выбила у меня из рук стакан с водой, так что мои колени второй раз за день оказались мокрыми, и ушла в палатку. Уинз пошел следом за ней, предварительно смерив меня уничижительным взглядом.

– С Мартой так нельзя, она классная, и она своя. Своих нельзя обижать.

– Значит, ты ее выжимаешь, Клюква?

– Никто ее не трогает, идиот. Зато она кого хочешь выжмет, если довести. В детстве к ней приставал отчим, она прокусила ему ноздрю и сломала руку. А потом сбежала из дома. Мы встретились пять лет назад, на карнавале в Рио. Через год к нам присоединился Джереми, а два года назад она приехала из Турции вместе с Уинзом, и теперь они не разлей вода.

– Тогда с чего вы решили, что они не шалят в своей палатке под покровом ночи?

– Он же гей. – Они сказали это хором, и рассмеялись. Я снова начинал раздражаться. Что за привычка – смеяться над всем подряд? Еще и выкладывать всю подноготную первому встречному. – Как-то раз он напился и подкатывал к Джереми весь вечер, с трудом удалось успокоить и уложить его в постель.

– Хмм… – Многозначительно протянул я. Голова все еще соображала туго, тело, казалось, весило полтонны, так что Реми и Клюква пользовались моим положением, а я в ответ лишь бестолково хмыкал.

– Так куда ты едешь?

– А вы?

– Я спросил первым.

– Нет, первым спросил Клюква.

– Да почему – Клюква? – Пэт выглядел раздраженным, ему явно было неприятно мое общество, но по каким-то неведомым причинам, он старался держать себя в руках.

– Голос у тебя клюквенный. Как от кислого свежевыжатого сока. Понимаешь? – Тут до Джереми дошло, и он начал смеяться, хватаясь за голову и за живот поочередно. Клюква его оборвал.

– Ничего смешного, мне сделали неудачную операцию по удалению миндалин в детстве, и с тех пор ничего исправить не удалось.

– К этому привыкаешь. Буквально на следующий день уже забываешь о том, что он странный. – Джереми, как и в большинстве случаев, оказался прав. Но прозвище все равно прижилось. По крайней мере, я называл его Клюквой.

– Мы, в общем-то, ни в какое конкретное место не едем. Марта собиралась устроиться работать в Китае учителем, но ни в одной школе ей не понравилось, и мы катаемся теперь во все стороны, неприкаянные, как ветер в поле.

– Я думал, в этом и есть смысл – быть неприкаянным, ни от кого не зависеть, не иметь привязок, не считаться ни с чьим мнением, кроме своего.

– Поэтому ты такой нелюдимый? В этом смысл жизни, по-твоему? – спросил Клюква, подкуривая и щуря глаза от едкого дыма. – Ты куришь, кстати?

– Не траву. А так – да. – Джереми протянул мне самокрутку.

– Никто из нас не любитель травки. Мопс однажды накурился и три недели пролежал под капельницами. До этого мы особо не увлекались, а с той поры – вообще ни-ни.

– Ммм… Я как-то дунул в Вене на голодный желудок. Хозяин квартиры был жмот в плане еды, но травкой делился охотно. Весь следующий день мне казалось, что я ушел в астрал и никогда не смогу вернуться в свое физическое тело. Потом пробовал еще раз – в Индии, было весело, но не для меня.

Я сам не заметил, что разговорился. Воспоминания нахлынули и полились сплошным потоком. Обычно я разговаривал сам с собой, или записывал что-то в блокноте, но никогда не рассказывал людям о своих приключениях или прошлых переживаниях.

– Смотри-ка, молчун разошелся. – Клюква ткнул Джереми носком походного ботинка, и тот засмеялся.

– А вы, случаем, с Мопсом не в одной команде? – обратился я к Пэту.

– Клюква влюблен в Марту. Они даже пытались встречаться, но решили, что это хреновая затея – лучше просто быть напарниками и друзьями. – Клюква снова пнул Реми ботинком, но уже сильнее. Тот посмотрел на него непонимающе, и продолжил, как ни в чем не бывало. – Мне тоже нравится Марта. Но как пример, не как девушка. Она смелее всех, кого я когда-либо встречал. С шестнадцати лет ездила одна, ночевала в приютах, автостопом объехала полмира, получила какой-то там пояс по джиу-джитсу, или тхэквондо, ныряла к акулам, гладила львенка, работала горным гидом, была волонтером, и танцевала самбу на карнавале, там-то они с Пэтом и познакомились.

– Кхэм. – Клюква снова попытался остановить Джереми, но бесполезно.

– Я ей восхищаюсь. Но я не был в нее влюблен. Когда мы познакомились, она спасла меня от бешеной мартышки, а после такого к девушкам не подкатывают.

– И ты на нее не вздумай претендовать. В лучшем случае останешься ни с чем, в худшем – в гипсе и на костылях.

– Ты ревнуешь?

– Нет. Предупреждаю. Она слишком своевольная и своеобразная. Никогда не поймешь – что у нее на уме.

– Ясно. Я понял.

Мы втроем вышли из-под тента и уставились на чистое звездное небо. Из палатки Марты и Мопса доносились не то всхлипывания, не то храп, и мне стало не по себе. На трассе машины проезжали все реже, и гнали быстрее, чем днем. Не считая шуршания колес и шелеста листвы, ночная тишина не нарушалась никакими другими звуками. Птицы не пели, людей поблизости не было, только мы втроем, да двое в палатке. А кругом – пустота. Я курил, глядя в звездную высь, мысли вихрились, не подчиняясь законам логики. Все события последних лет слились в сплошную вереницу, лица людей, языки, страны, блюда, болезни и машины, поезда, валюты, разговоры, зимы, жаркие страны – все это мелькало в памяти, как в огромном калейдоскопе. Парни тоже молчали. Я думал о том, сколько им лет, и куда они едут, почему не бросили меня, и почему я начал рассказывать им о себе? Неужели Марта оказалась права, сказав, что я – как еж, который ранит себя своими же иголками? Мне всегда казалось, что я одиночка, и не нуждаюсь в глупой болтовне ветреных и непостоянных друзей. Проще ни к кому не привязываться, чем постоянно бояться, что тебя предадут, или кинут, или променяют на девушку. Да и никому из моих прежних знакомых, с которыми я простился, бросив все и отправившись скитаться, не подошел бы такой образ жизни. Солидные занудные трудоголики, они бы вернулись домой первым обратным рейсом. Быть может, я просто не встречал тех, кто был бы на меня похож? А эти четверо – похожи? Был ли я когда-то давно таким же беспечным, веселым и компанейским? Если да – что со мной случилось? Неужели я так огрубел и зачерствел только за последние годы жизни? Клюква первым пришел в себя.

– Медведь, ты, кажись, замерз в одних шортах.

Я вынырнул из пучины мыслей, и с трудом осознал, что все это время меня била крупная дрожь.

– Похоже, ты прав.

– О чем задумался? – Спросил Джереми.

– Думаю, накроешь ли ты меня своей курточкой. – Съязвил я.

– И не надейся. Лучше поставь палатку и попробуй там согреть себя сам.

– Как бы так сказать? Палатки у меня, как таковой, и нет. Ее унесло ветром во время урагана. Я вытащил все вещи, чтобы сложить тент, приспичило отлить, а колышки были не достаточно глубоко вбиты в землю, она улетела в открытое море, возможно, какой-нибудь китайский рыбак теперь спит в дорогой американской палатке.

Клюква с Реми переглянулись и покачали головами, видимо, в очередной раз пожалев, что подошли ко мне. Мы все были бы уже далеко отсюда, если бы не их гребаное дружелюбие.

Нам пришлось спать втроем. Палатка была довольно просторная, но если учитывать, что я один помещался в двуспалке только по диагонали, то места все равно не хватало. Я лег буквой Г, Джереми был низким и тощим, так что его положили посередине, головой он упирался мне в солнечное сплетение, прижимая меня к холодной стенке палатки, а Клюква, скрючившись, примостился с другого бока.

* * *

Меня разбудили еще до рассвета, утро было холодное, руки мерзли, и по спине то и дело пробегали мурашки, но я знал, что это обманчивая прохлада. Не успеешь и глазом моргнуть, как воздух снова раскалится и начнет плавить все вокруг. Так и вышло. Пока все дружно умывались, поливая друг друга ледяной водой из канистры, солнце выкатилось из-за горизонта и принялось переворачиваться с боку на бок, опаляя подставленные ему тела. Мы позавтракали бог весть чем – соевым молоком и практически несъедобными вафлями с зеленым чаем и мятой, но мой желудок хотя бы не стал протестовать. Марта предлагала развести небольшой огонь и пожарить тосты, но парни лениво отмахнулись от нее, сказав, что и так потеряли слишком много времени. Мопс шутил по поводу мужской солидарности и ночного тройничка в нашей палатке, но никто, кроме Марты не смеялся, а у меня зачесались кулаки. Клюква, заметив выражение моего лица, поспешил перевести беседу в иное русло.

– Присоединишься к нашей компании?

– Я не представляю, как вы вчетвером умудряетесь путешествовать, а если к вам еще и пятый присоединится… К тому же – я одиночка, вы сами захотите от меня избавиться через пару часов.

Джереми оторвался от поедания резиновой вафли, поправил очки, сползшие ему на нос, и уставился на меня своим пронзающим взглядом.

– Если бы мы захотели от тебя избавиться, оставили бы валяться здесь, и свалили бы, пока ты пускал слюни в обморочном состоянии. Мы не бросаем хороших людей.

Я рассмеялся. Да так сильно, что чуть не обмочил штаны и поперхнулся отвратительной водой с запахом гнилой травы, которую в Китае, почему-то, считают чаем, и пьют литрами.

– Это я-то хороший? Вы действительно придурки. С чего вы это взяли?

– Слушай, придурок – это ты. Но ты не плохой человек, у Джереми восхитительная интуиция, он как собака-ищейка, только нюх у него на тех, в чьей груди бьется свободное и смелое сердце. – Марта выразительно на меня посмотрела и принялась жевать кунжутный пирожок, как ни в чем не бывало.

– Никогда не слышал подобной чуши. А если я скажу, что в этот раз чуйка его подвела? Вы же ничего обо мне не знаете. – Я действительно начал сомневаться в том, что они нормальные и здравомыслящие. На каком основании Джереми, возомнивший себя знатоком людских душ, сделал вывод, что я неплохой человек? В моем прошлом было много дерьма, да и никто не свят. Мне захотелось скорее от них отделаться, пока они не выдумали еще какой-нибудь фигни, и не начали вербовать меня в свою безымянную секту.

– Медведь, мы не знаем ничего, что ты сам хотел бы нам рассказать, но Реми практически никогда не ошибается. – Выступил с защитной речью Клюква. – Тебе нечего терять, так что кончай дурить, и поехали вместе. Чем больше людей, тем проще выжить. Нас легко сломать, когда мы одни, но совместный дух не сломить.

– Никак не возьму в толк. Вы сектанты, или просто больные? Мне не нужны попутчики, я прекрасно справляюсь, и идите-ка вы к черту со своей болтовней.

Я злился не на шутку. Скудный завтрак только разжег аппетит, а все эти разговоры напоминали мне о Коре, которая тоже верила, что может отличать хороших людей от плохих, и что наш мир – сверкающая коробка конфет, где под фантиками не собачье говно, а чуть ли не бриллианты. И где она теперь? Что с ней стало? Как это исправить, или хотя бы облегчить мою боль? Никто не знает. Я не верю в небеса и загробную жизнь, оттуда еще ни один человек не возвращался, так что вряд ли кто-то сможет дать мне ответ на все эти вопросы. После того, как Коры не стало, я не смог оставаться в нашей квартире, продал ее и передал матери на хранение все деньги, поскольку не был уверен в том, что не пропью их или не спущу в казино. А сам старался с каждым днем сбежать все дальше от знакомых мест. Туда, где нет никого и ничего, что напоминало бы о прошлом. С каждым километром я все сильнее отдалялся от прежней жизни, от самого себя. Я становился человеком без прошлого, без привязанностей. В карманах у меня гулял ветер, но так было проще. Люди усугубляли и усложняли все, что способны были усложнить. Я буквально возненавидел их. Кора давно хотела уехать в большое путешествие, посмотреть мир. Мне было некогда или лень, мне казалось, что это не для меня. А теперь я бежал, как преступник, одинокий, закрытый ото всех, израненный. Так что эти четверо мне точно не были нужны. Я запихнул в рюкзак свитер и джинсы, которые использовал в качестве подушки и ушел, не поблагодарив.

Мне долго не везло, я злился, и, скорее всего, был источником максимально негативной энергии в этих местах со времен сотворения мира. Китайцы казались мне самой мерзкой и прогнившей нацией из всех живущих ныне на планете. А четверо безмозглых проходимцев, складывающих вещи и нетерпеливо ожидающих моего отбытия, действовали на нервы. Я возомнил, что они только и делают, что смотрят в мою сторону и осыпают меня проклятиями. Воображение до того разыгралось, что я начал икать. Мне не пришло в голову запастись водой, покуда была такая возможность. Я чуть было не плюнул на свою гордость и не отправился к ним с просьбой дать мне бутылку воды в дорогу. Как раз в этот момент остановилась машина, трижды просигналив, чтобы я поторапливался.

Я сорвался с места, бросив грозный взгляд на временный лагерь у обочины, и понесся к автомобилю. Китаец, перепуганный до смерти, махал руками и что-то громко кричал. Останавливаться на автобане – один из сотни смертных китайских грехов, так что ничего удивительного в том, что он был вне себя от испуга. Я ускорился и почти перешел на галоп, чтобы не упустить своего спасителя. Он не говорил по-английски, пытался лепетать что-то на своем языке, но поняв, что от меня ничего не добиться, ушел в свои мысли, прерываемые только безостановочно приходившими сообщениями из Ви-чата. На заправке он купил мне несколько банок холодного кофе и какие-то куски теста с непонятной начинкой. Если бы я не позавтракал до этого, мое нутро точно восстало бы против такой еды.

* * *

Ехать по Вьетнаму оказалось немного приятнее. Кормились и кормили меня они еще более скудно и скучно, чем китайцы, но хотя бы делали это без внутреннего отвращения и постоянного страха, что им влетит за то, что они делятся едой с белым человеком. Города и деревни были однотипные, малоэтажные и тусклые. Куры бегали по улицам, дети носились полуголые и валялись в грязи, на рынках царила полнейшая антисанитария. Природа казалась выгоревшей на солнце, сочная зелень не освежала повсеместную пыль, оседавшую на домах, машинах, бесконечных мотоциклах и одежде.

На улицах городов больше, чем мотоциклов, было только бездомных собак, которые кидались лаять на любого прохожего, и то и дело норовили укусить тебя за икру, лодыжку, или любую другую часть тела, до которой смогут дотянуться.

Один расчувствовавшийся вьетнамец подарил мне большую соломенную шляпу и пригласил в свою хибарку, расположенную в десяти километрах от главной трассы. Скрепя сердце, я принял предложение. Вся семья собралась встретить меня, как почетного гостя, не хватало только телекамеры и красной ковровой дорожки. Меня приветствовали радушно, а я в ответ только скалился и чувствовал себя неблагодарным. Желание остаться одному кололо, как шило, продырявившее задний карман джинсов. В дружелюбной бедной стране не так-то просто уединиться.

Щедрый семьянин, простой работяга, Тань, гордился своим многочисленным потомством, работой в рисовых полях, где они по двенадцать часов простаивали по колено в воде под палящим солнцем. Гордился глиняной хижиной с соломенной крышей, тремя поросятами, а теперь еще и тем, что у него появился белокожий друг. А мне, гордому белому человеку, было нечем гордиться.

Меня кормили рисовыми лепешками, рисовой лапшой, клейким рисом и обычной лапшой. В суп, помимо лапши, добавляли зеленый лук. К концу дня я уже начал жалеть о том, что отказался ехать с ребятами, пятерых бы этот беззубый не потянул, иначе всей семье пришлось бы два месяца голодать.

Мы объяснялись на пальцах или с помощью старшего сына Таня, который, вроде как, учил в школе английский. Судя по тому, что из двадцати сказанных мной слов он понимал только одно, я предположил, что школа была не из лучших. Отпускать меня, несмотря на неудобства, возникшие по моей вине, не хотели.

На следующий день, до восхода солнца, все, от мала до велика, собрались в поле, и я под предлогом, что хочу посмотреть плантации, ушел с ними из дому, а когда до трассы оставалось километра два-три, распрощался. Ребятишки долго бежали мне вслед, точно я был уходящим поездом, а Тань и его жена расплакались, и все не могли перестать жать мне руку.

Вечером того же дня, проспав всю дорогу в кузове старого пикапа, я очутился в Дананге. На дорогах, из-за мотоциклистов, движение было кошмарное, меня трясло и подкидывало на кочках, ехали медленно, и даже огромная соломенная шляпа не спасала от палящего светила. Я игнорировал горную дорогу и вид, открывающийся с самых высоких точек, и лежал, как ленивая корова, зажав во рту незажженную сигарету.

В Дананге толпа каких-то демонстрантов, или просто пьяных гуляк, увлекла меня в гущу событий, я, незаметно для себя самого, оказался в наиболее оживленной части города, отделенной рекой от прибрежных районов. Ноги гудели от усталости, поскольку в кузове их приходилось постоянно поджимать, а отбитые на кочках бока ныли и мешали нормально нести рюкзак. Нос и руки обгорели.