Как-то в разговоре с коллегами промелькнуло замечание, запомнившееся своей остротой и даже достойное, по-моему, считаться афоризмом: «Декабристы, народники, социал-демократы – это детство, отрочество и юность нашего общественного движения. Ну и что хорошего можно ждать от взрослого с такой наследственностью?» Речь, как вы понимаете, шла о российской интеллигенции, причем исключительно о радикальной ее части. Радикалы составляли, конечно же, не большинство этого слоя населения Российской империи, однако именно они явились наиболее политически активным, оппозиционно настроенным, а порою и неплохо организованным его отрядом. Иными словами, они действительно внесли в общественную жизнь страны некую пронзительную ноту, которая, то затихая, то усиливаясь, звучит в ней и по сей день.

Именно поэтому, как мне кажется, было бы небесполезно вновь обратиться к истории радикального движения в России, чтобы попытаться выяснить, насколько оно повлияло на судьбу страны и в чем с наибольшей силой сказалось его влияние. Если более точно определить границы предстоящего разговора, то речь пойдет о декабристах и народниках, т. е. о 1810—1820-х и 1860 – начале 1880-х гг. Почему именно о них? Прежде всего потому, что их деятельность, характер оппозиционности власти, организационные и тактические приемы заметно повлияли на революционное (и общественное вообще) движение последующих десятилетий, придав ему отчетливое своеобразие и во многом, пусть лишь на сотню лет, определив судьбу страны. И в то же время они заметно отличались друг от друга, о чем, собственно говоря, и пойдет речь в книге.

На протяжении практически всего XIX в. главным деятелем общественно-политического движения в России оказалась интеллигенция. Так получилось, что при незаметности на политической арене третьего сословия, в силу своей недостаточной развитости не создавшего собственных сословных (тем более политических) организаций, именно интеллигенция и прежде всего ее радикальное крыло, во многом по воле случая, заняла место буржуазии, встав в оппозицию к трону и правительству. Это обстоятельство вынуждает нас внимательнее присмотреться к тому, что из себя представляла российская интеллигенция вообще, и радикалы-интеллигенты в частности.

Интеллигенция России ведет свою родословную с XVIII в., поскольку именно тогда зародились два ее потока, и мы можем вести речь уже не об отдельных чудаках и оригиналах, а об определенном слое населения. Во-первых, часть дворянства, окончательно освобожденная в 1785 г. «Жалованной грамотой дворянству» Екатерины II от обязательной государственной службы и вдохновленная идеями французского Просвещения, занялась литературой, журналистикой, философией, историей, политической экономией, то есть абсолютно интеллигентскими, или т. н. «свободными» профессиями. Отметим, что это был добровольный выбор того или иного члена первого сословия; он по своей воле переставал быть обычным представителем первого сословия и превращался в дворянского интеллигента.

Во-вторых, интеллигентами делались и разночинцы, а поскольку нам предстоит упоминать о них на протяжении значительной части книги, присмотримся внимательнее к обстоятельствам зарождения этого слоя населения империи. В государственных документах первое упоминание о нем относится ко временам царствования Петра I. Дело в том, что великий император, желавший, помимо многого прочего, дать государству четкую социальную структуру, никак не мог решить, к какой категории жителей отнести детей солдат, матросов и мелких дворцовых служащих. Именно для них и была создана новая социальная страта подданных монарха – разночинцы. До второй половины XVIII в. численность их оставалась настолько незначительной, что государственные документы почти не обращали на них внимания. Однако в годы правления Елизаветы Петровны (видимо, время пришло) последовал указ, повторявшийся затем примерно раз в пятнадцать лет, который во многом определил судьбу представителей интересующего нас слоя населения. Согласно ему, разночинец мог выбрать только одно из двух занятий: сделаться либо чиновником, либо интеллигентом (учителем, врачом, юристом, художником, актером и т. п.).

Иными словами, в отличие от дворянина, выбор профессии интеллигентом-разночинцем был не добровольным, а жестко продиктованным ему властью. Поскольку социальное и материальное положение человека интеллигентских занятий долгое время оставляло в России, мягко говоря, желать лучшего, то и благодарить власть разночинцу было не за что. Со временем дворянская в массе своей интеллигенция постепенно становилась дворянски-разночинной, а затем и вовсе разночинно-дворянской. И дело здесь не только в социальном происхождении представителей данного слоя населения.

Благодаря именно разночинцу, психологическому складу его характера, мировоззрению и мироощущению, российский интеллигент сделался весьма своеобразной фигурой, заметно отличавшейся от своих европейских аналогов.

На Западе люди «свободных» профессий назывались интеллектуалами и оказались достаточно быстро и успешно вмонтированы в средний класс, в XIX в. только начинавший складываться в нашей стране. Интеллигенция же Российской империи изначально была и оставалась одинока, если не ущербна, как в социальном, так и в культурном отношении. Не принадлежа ни к одному традиционному сословию России, то есть не являясь ни господами, ни их бесправными слугами, интеллигенция имела к тому же собственную культурную парадигму, не похожую ни на дворянские культурные образцы, ни на парадигму народных масс.

На первый взгляд, положение складывалось трагическое – что может быть хуже существования чужих среди своих? Однако интеллигенция нашла из этой печальной ситуации неожиданный и разом поднявший ее над остальными согражданами выход. Она сочла, что причина ее особости (а отнюдь не ущербности) заключается в том, что интеллигенция является единственным выразителем интересов всех сословий страны, этаким истинным и неповторимым носителем идей подлинного прогресса.

В результате российский интеллигент сделался не просто образованным человеком, представлявшим одну из «свободных» профессий. Он должен был обладать еще целым набором определенных нравственно-политических качеств. Обязательно являться радетелем за счастье простого народа, за социальную справедливость, быть в той или иной степени оппонентом власти и считать себя ответственным за все, происходившее в стране. В силу того, что никакой другой слой населения не подвергал существующий режим всеобъемлющей критике и не решался призывать к его смене, интеллигенции пришлось взять на себя не только разработку альтернативных планов, но и претворение этих планов в жизнь. Что из этого получилось? Оставим ответ на этот вопрос на не слишком далекое «потом».

Книга, которую вы держите в руках, отнюдь не претендует на окончательное решение всех поставленных выше вопросов. Такая цель вообще не должна существовать в науке, поскольку историкам свойственно говорить на одном языке, но на разных его диалектах, а потому вечно спорить по поводу приближения к исторической истине. Задача автора данной работы весьма скромна: попытаться показать сложность и неоднозначность движения российских радикалов, его находки и потери, сделав это как бы изнутри, опираясь не только на документы эпохи или работы исследователей, но и на взгляды, ощущения, оценки самих революционеров.

Из вышесказанного, думается, ясно, почему в предлагаемой вам книге событийные главы сменяются эскизами к портретам деятелей радикального лагеря. Эти эскизы не только дополняют материал глав, но и «очеловечивают» его, давая возможность читателю задуматься о судьбах людей, втянутых в ход непростых событий своей эпохи. Надеемся, что такое чередование материала поможет и разрешить некоторые из поднятых нами вопросов, и не скучать во время путешествия в интереснейшие десятилетия XIX в.

Часть I
Декабристы
«Мятеж не может кончиться удачей…»

Глава I
До восстания

Россия на рубеже XVIII и XIX веков

Никакое правительство, с духом времени не сообразное, против всемощного его действия устоять не может.

М.М. Сперанский

Цитата, использованная нами в качестве эпиграфа, нуждается в некотором пояснении, поскольку понятие «дух времени», и так, по свойству всех гуманитарных понятий, неоднозначное, несло еще и разную смысловую нагрузку в те или иные периоды истории человечества. В конце XVIII – начале XIX в. определяющим для всех европейских (и не только европейских) стран явлением стало мощное влияние Великой французской революции. События во Франции потрясли многие европейские монархии, нарушили хитроумные планы политиков, перепугали ретроградов и, наоборот, воодушевили радикалов, привели к долгим кровопролитным войнам, что заставило европейцев дважды на протяжении короткого времени перекраивать карту своего континента.

Велико искушение дать той или иной эпохе жизни человечества короткое и точное определение, и с чего бы XIX столетию являться в данном случае исключением? Английский историк Эрик Хобсбаум предложил называть его веком революций, империй и капитала. Вроде емко и кратко, но вот беда – Россия никак не укладывается в рамки этой симпатичной формулы. И мощных революционных потрясений в XIX в. она не испытывала, и влияние капитала (то есть развитие капитализма) начинает ощущаться в ней как явление, определяющее жизнь страны, только с 1870-х гг., лишь имперский характер России XIX в. сомнений не вызывает. Что же из себя представляла наша страна на рубеже XVIII и XIX столетий, чем она была непохожа на своих западных соседей?

В те годы Российская империя была крупнейшей страной мира с территорией свыше 18 млн кв. км и населением около 40 млн человек. Ее международный престиж не подвергался сомнению, он успешно возрастал на протяжении последней трети XVIII в., и дело дошло до того, что Екатерина II всерьез подумывала об изгнании турок из Европы и восстановлении Византийского государства. Его корона предназначалась второму внуку императрицы вел. кн. Константину Павловичу. Однако исторический процесс не есть поступательное движение от хорошего к лучшему, на его пути случаются и заминки, и отступления.

Скажем, Павлу I, как бы ни оценивать его царствование, удалось разрушить многое из того, что было создано матерью и ее предшественниками и предшественницами на троне. Невнятная внешняя политика – заключение союзов то с Австрией и Англией против Наполеона, то – с Наполеоном против Австрии и Англии. Явственная, пусть не антидворянская, но политика, направленная на отмену важных для первого сословия привилегий (восстановление обязательной государственной службы для дворян, телесных наказаний для тех из них, кто совершил уголовные преступления, урезание прав дворянских собраний и т. п.). Самое же, быть может, главное заключалось в том, что Павел I вел себя не как просвещенный монарх, но как деспот древних, а потому вроде бы прошедших времен, что в первую очередь почувствовало на себе его ближайшее окружение.

Участь же деспотов всех времен и народов чревата гибелью в результате заговора недовольных придворных и родственников правителя. Судьба Павла I не стала исключением из правил. 11 марта 1801 г. император был убит в ходе последнего в России дворцового переворота, в котором принял участие и наследник престола, его старший сын Александр (он, правда, настаивал лишь на отречении отца от трона и не помышлял о его убийстве). Смерть Павла I потрясла его старшего сына до глубины души. Однако дело не только в факте убийства императора, но и в том, что наследник впервые почувствовал, как хрупка и беззащитна верховная власть, насколько она зависима от придворного и гвардейского окружения. После гибели Павла Александр Павлович невзлюбил Петербург и ощущал себя гораздо свободнее и спокойнее вне его, а лучше всего – за границей.

Для современников и исследователей Александр I навсегда остался тайной, загадкой, «северным Сфинксом». Шведский посланник Лагербьелк писал афористично, но одновременно претендуя на некий анализ личности нового царя: «Александр в политике тонок, как игла, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская». Наполеону Бонапарту он казался русским Тальма, то есть гениальным актером, блистающим на сцене, но не совсем естественным в жизни. Единомышленникам в России – человеком, искренне отстаивающим дело реформ в стране, но всегда готовым отречься от выбранного им самим политического курса. Ревнителям старины монарх представлялся источником опасных идей и действий, но в то же время – единственной надеждой на сохранение порядка в государстве.

В подобной многоликости русского императора не было ничего удивительного. Александр с детства был вынужден скрывать свои истинные мысли и чувства, вращаясь в четырехугольнике: Зимний дворец (бабушка Екатерина II) – Гатчина (отец Павел I) – воспитатель-наставник Ф. Лагарп – друзья молодости. Может быть, пытаться выяснить, каким был Александр на самом деле – занятие бесполезное, он и был таким – многоликим актером, актерство – каждый монарх в той или иной степени по необходимости, из-за того, что вынужден исполнять совершенно разные роли, лицедей – и являлось его настоящим «Я».

Лишь на занятиях с Лагарпом наследник позволял себе приоткрываться, видимо, поэтому последнему и удалось заронить в душу Александра сомнение в справедливости и практической ценности крепостничества и абсолютизма. Лагарп же позже обратил внимание молодого монарха на то, что готовых союзников реформ в России не существует, а значит, принципиальное значение приобретает просвещение общества, поскольку только образованная и проникшаяся духом времени молодежь может поддержать царя в его смелых начинаниях. Пожалуй, еще в разговорах и переписке с друзьями он чувствовал себя достаточно раскованно.

Однако до реальных перемен было еще далеко. Александру пришлось спешно разбираться с той путаницей во внешних и внутренних делах, которую ему оставил отец. Первые действия молодого монарха несомненно усилили тот единодушный энтузиазм, с которым общество восприняло его воцарение. Александр импонировал людям своей молодостью, красотой, манерами, умением очаровывать собеседника. Помнили и о его разногласиях с Павлом I, приверженности памяти бабки, Екатерины II – все это внушало оптимизм тем, кому надоела непредсказуемость зигзагов павловского правления. Не будем забывать и о том, что начало каждого царствования постоянно вселяло в души россиян странные и чаще всего безосновательные надежды на перемены к лучшему.

Первые мероприятия Александра I носили совершенно естественный характер, а зачастую казались просто неотложными. Был отменен приказ Павла о походе казаков, которые на страх англичанам должны были вместе с французской пехотой совершить набег в Индию. Из тюрем и ссылок были возвращены все жертвы тайной экспедиции последних четырех лет (всего вернулось к своим обязанностям около 12 тысяч офицеров и чиновников, несправедливо репрессированных Павлом I). Отменены необъяснимые запреты на французскую моду и слова («гражданин», «республика» и т. п.). Конечно же, дворянству были возвращены все его права, дарованные Екатериной II.

Надо отметить, что в политической истории нашей страны XIX в. занимает особое место. Именно в это время начинаются наиболее острые столкновения между противниками и сторонниками перемен и реформ. «Первые, – отмечает очевидец событий начала нового столетия, – которых можно назвать правоверными… – сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые – еретики, защитники иноземных нравов и пионеры либеральных идей. Эти две партии находятся всегда в своего рода войне». Император Александр I принял активное участие в столкновении «правоверных» и «еретиков», он еще до своего воцарения говорил о необходимости отмены крепостного права и установления конституционного правления. Уже одно это свидетельствовало о необычности ситуации в стране и наступлении для нее новых времен. Борьба сторонников и противников перемен велась, конечно, внутри одного класса (дворянства), но это не означало ни того, что оно раскололось лишь на два лагеря, ни того, что на противостояние внутри этого класса не влияло недовольство существующим положением других слоев населения.

Вернемся, однако, к повседневной, политической, по своей сути, жизни императора. Для того чтобы выработать проекты реформ, Александр I собрал кружок «молодых друзей», получивший название Негласного комитета. В него вошли четыре человека, знакомых императору с юношеских лет и пользующихся его доверием настолько, насколько монарх вообще может доверять окружающим его людям. Комитет заседал с 1801 по 1803 г. и сыграл немаловажную роль в царствовании Александра I. Участниками его были граф П.А. Строганов, граф Н.Н. Новосильцев, князь А.А. Чарторыйский и граф В.П. Кочубей.

Перед четырьмя членами Негласного комитета сразу встали две задачи: явная и тайная, и каждая из них была весьма сложной. Первая заключалась в обсуждении и выработке ряда реформ, в которых остро нуждалась страна. Решение этой задачи затруднялось яростным сопротивлением приверженцев старины, к которым относились и екатерининские вельможи, и гатчинские служаки Павла I, и просто масса косного поместного дворянства. Тайная же задача определялась тем, что «молодые друзья» (особенно Строганов и Чарторыйский) хорошо изучили особенности характера императора и боялись, что те помешают осуществлению замыслов Комитета. Поэтому Строганов попытался составить своеобразный заговор с целью поддержания реформаторского энтузиазма Александра I и борьбы с его нерешительностью. Цель этого заговора Строганов сформулировал следующим образом: «Так как из-за неопытности он (Александр Павлович. – Л.Л.) не имеет веры в себя, надо внушить ему эту веру и дать возможность узнать, с чего начать». Проще говоря, граф надеялся подчинить императора влиянию Негласного комитета, оградить его от давления ретроградов или, во всяком случае, максимально ослабить это давление.

Однако разговаривали «молодые друзья» гораздо смелее, нежели действовали, и винить их за это вряд ли разумно. Человек делает то, что позволяет ему его воспитание, образ мыслей, среда обитания (даже если он пытается противостоять этой среде). Речь же на заседаниях Комитета шла о вещах очень опасных: о необходимости постепенно отменить крепостное право и реорганизовать систему управления страной, то есть о вопросах, затрагивавших в России всех и каждого. Однако в Негласном комитете не было ни одного человека, который бы отчетливо представлял себе расстановку сил в обществе, количество в нем сторонников и противников реформ. Поэтому крепостное право и политический деспотизм осуждались ими, скорее, с этических позиций, что делает честь подобным взглядам, но далеко не всегда влечет за собой конкретные деяния.

Кстати, коли уж речь коснулась союзников «молодых друзей», то следует отметить, что Александр I твердо усвоил слова Лагарпа о том, что решительные преобразования подготавливаются прежде всего широким распространением просвещения. Поэтому император сделал многое для расширения сети учебных заведений в стране, иными словами, он, как мог, попытался вырастить армию просвещенных сторонников реформ. В 1804 г. появились новые школьные уставы, разрешавшие детям разных сословий переходить из училищ низшей ступени в училища ступени высшей. За годы правления Александра I открылись новые университеты – Казанский, Харьковский, Виленский, Дерптский, Петербургский, лицеи в Царском Селе, Нежине, Ярославле, наделенные правами высшего учебного заведения. Это было также время расцвета частных пансионов, готовивших своих питомцев к поступлению в университеты.

Однако наиболее решительные проекты переустройства России связаны не с работой Негласного комитета, а с деятельностью Михаила Михайловича Сперанского, о котором надо сказать несколько слов особо, тем более что его имя достаточно тесно связано с движением дворянских революционеров. Жизнь Сперанского напоминает излюбленный детьми и взрослыми сказочный сюжет о том, как крестьянский сын вдруг превращается в царевича. Царевичем Михаил Михайлович, правда, не стал, но, будучи сыном небогатого сельского священника, со временем сделался статс-секретарем императора России, кавалером многих отечественных и иностранных орденов, затем – ссыльным, а после – вновь одним из видных сановников империи и, наконец, графом. Превращения, согласитесь, достаточно сказочные.

С другой стороны, происшедшее с ним не приходится считать чем-то сверхъестественным, поскольку стремительное возвышение поповича обусловлено развитием событий в стране, тем самым духом времени, о котором упоминалось выше. Сперанский, безусловно, был человеком уникальной широты взглядов, энциклопедических знаний и выдающихся способностей. Однако, надо честно признать, что ему еще и повезло оказаться в нужное время в нужном месте. В начале XIX в., в соответствии с духом времени, и замыслами императора, Зимнему дворцу вдруг, сразу потребовались не просто грамотные, но талантливые чиновники; не слепые исполнители, но люди с идеями; не бездумные переписчики, но реформаторы.

Именно эта волна поднимает и выносит Сперанского к самому подножию престола. «Дерзкий попович», при поддержке и по инициативе монарха, осмелился предложить проекты, грозившие перевернуть традиционную жизнь империи. Он решительно осуждал крепостное право, особенно в записке «Еще нечто о свободе и рабстве», а в 1809 г. предложил коренным образом изменить государственный строй России («Введение к Уложению государственных законов»). Это сочинение и стало основным пунктом обвинения против Михаила Михайловича, когда дело дошло до подобных обвинений.

Согласно его проекту, в России должен был восторжествовать основной принцип устройства современного государства – принцип разделения властей. Для этого учреждались три коллегиальных органа: Государственная дума (законодательная власть), опиравшаяся на развитую систему местного самоуправления; Сенат (власть судебная); министерства (исполнительная). Деятельность всех трех ветвей власти координировалась Государственным советом, по мысли Сперанского, он должен был впоследствии стать верхней палатой некого представительного органа. Самодержец при этом сохранял значительную власть, но постепенно переставал быть абсолютным монархом. Законы утверждал император, но он делал это вместе с Думой; управление страной курировал он же, но министры были ответственны не перед ним, а перед Думой; в судебной области он лишь утверждал решения Сената. По справедливому замечанию современника событий, Сперанский пытался привить на российской почве те учреждения и порядки, которые выдвинули послереволюционную Францию в число законодательниц мод в Европе.

Как оказалось, Михаил Михайлович заглядывал на многие десятилетия вперед. Его реформы во многом предвосхитили не только реформы 1860—1870-х гг., но и вынужденную уступку обществу Николая II (Манифест 17 октября 1905 г.). Однако тогда эти мероприятия заметно запоздали, одни на 50, другие на 100 лет. Нет, недаром Наполеон, прекрасно разбиравшийся в людях, так высоко ценил Сперанского и, то ли шутя, то ли всерьез, предлагал Александру I: «Не угодно ли Вам, государь, променять мне этого человека на какое-нибудь королевство?»

К 1811 г. Сперанский добился того, что своими проектами напугал и ретроградов, и все родовитое дворянство, и чиновничью массу. В итоге, силы противоборствующих сторон оказались неравны, особенно когда к числу недругов набравшего нешуточную силу статс-секретаря присоединился и сам Александр I, не нашедший нужным противостоять мнению двора и сановников. Говорят, он даже прослезился, прощаясь с талантливым помощником, горько сетовал в последнем разговоре с ним на людскую зависть и злобу. Как бы то ни было, 17 марта 1812 г. Сперанского обвинили в превышении служебных полномочий, а злые языки – еще и в тайных сношениях с Наполеоном (чему не было и нет никаких подтверждений) и отправили в ссылку.

Не решившись защитить статс-секретаря, Александр I, тем не менее, не оставил надежд на преобразование страны. В 1818 г. по его распоряжению создается Секретный комитет по крестьянскому делу, который подготовил проект освобождения крепостных. Как отреагировал на этот проект император, неизвестно, архивные документы хранят по данному поводу глухое молчание. Объяснить такое равнодушие Александра I к работе созданного им же самим органа можно или его страхом перед сопротивлением сплотившихся противников перемен, или тем, что его в это время больше занимала иная проблема.

В марте 1818 г. император выступил в Варшаве на открытии польского сейма (парламента). В своей речи он заявил о введении в Польше конституции и о том, что вслед за ней подобный документ получит и вся Российская империя. Слова Александра I не разошлись с делами. В канцелярии старого друга царя Н.Н. Новосильцева к 1820 г. был подготовлен документ, получивший название «Государственная уставная грамота Российской империи». Согласно «Грамоте», законодательная власть в стране по-прежнему принадлежала монарху, при котором учреждался двухпалатный совещательный орган. Исполнительная власть передавалась Государственному совету, состоявшему из Общего собрания и Комитета министров. «Грамота» не была конституцией в полном смысле этого слова, но могла стать ощутимым шагом на пути к ней.

Конституционные устремления Александра I не встретили в России одобрения ни справа, ни слева. Передовая часть дворянства была оскорблена тем, что Польша, давний недруг России, воевавшая в 1812 г. на стороне Наполеона, получила политическую свободу (пусть и в урезанном виде) раньше россиян. К тому же дворянский авангард во второй половине 1810-х гг. уже не слишком доверял свободолюбию императора, да и знал об Уставной грамоте лишь понаслышке (страна познакомилась с ней воочию только в 1830 г.). Ретрограды же, по природе своей, воспринимали в штыки даже слухи о политических или социально-экономических нововведениях.

Столкнувшись с упорным сопротивлением традиционалистов освобождению крестьян и ограничению власти монарха, оставленный передовым дворянством, которое теоретически могло бы стать его союзником, император испытал новый приступ страха перед возможностью заговора, очередного дворцового переворота. Все чаще ему на ум приходили мысли о судьбе отца, и Александр I даже подумывал о переносе столицы империи в Варшаву, поближе к Западной Европе. Его страхи еще более усилились, когда он позволил дезинформировать себя осведомителям, наблюдавшим за становлением декабристских организаций. В 1824 г. царь, опираясь на сведения, полученные из разных источников полицейского характера, писал: «Есть слухи…что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах есть по разным местам тайные общества или клубы, которые притом имеют секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, граф Гурьев, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковых командиров; сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров…»

Положение складывалось угрожающее и, поверив в реальность существования столь сильной оппозиционной партии, разочаровавшись во всех начинаниях, исполнение которых Александр I считал своим историческим предназначением, он оставляет занятия реальной политикой. Монарх начинает вести странный для самодержца образ жизни. Он старался избегать людей, не являлся на официальные приемы, даже не принимал верительных грамот новых послов, «забывал» посещать протокольные празднества, много путешествовал по стране, вывозил на юг жену, больную туберкулезом. В новых заботах и разъездах заглохли последние отзвуки «дней александровых прекрасного начала».

Первую четверть XIX в. можно назвать временем неосуществленных надежд отечественных просветителей сверху. Все замыслы Зимнего дворца так и остались замыслами, а многочисленные проекты преобразований без всяких последствий постепенно превратились в архивные документы. В первые годы царствования Александр I, относившийся к крепостничеству и деспотизму с брезгливостью истинного европейца, никак не мог отважиться на решительные действия. После же Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов момент для начала преобразований был упущен. Россия, вышедшая победительницей в борьбе с Наполеоном, с революционной Францией, не ощущала нужды в кардинальных переменах своей жизни, они казались ей неуместными и странными.

Однако было бы неверным на этом основании не обращать внимания на попытки Зимнего дворца изменить социально-политические порядки в стране. Прежде всего важно понять, насколько верховная власть, все еще остававшаяся ведущей политической силой в стране, осознавала противоречия между российской действительностью и ходом мирового исторического развития. Кроме того, слухи о готовящихся преобразованиях постоянно будоражили общество, в первую очередь передовое дворянство. Упорно циркулировавшие по столице слухи вселяли в сторонников перемен ободряющие надежды на серьезность реформаторских задумок Зимнего дворца, побуждали составлять собственные проекты социально-экономических и политических преобразований страны.

Исчезновение надежд на верховную власть катастрофически ускорилось с введением в России военных поселений – учреждения, ставшего своеобразным символом реакции. Самое странное заключалось в том, что Александра I привлекла к этой идее не только возможность постоянно иметь под рукой развернутую и в целом самоокупавшуюся армию, но и некая гуманная мечта. Император искренне верил, что если солдата посадить на землю с семьей, то он будет легче переносить тяготы армейской жизни. К тому же военные поселения, то есть расширение государственно-крестьянской системы, означали сокращение численности частновладельческих крестьян, давали возможность «нечувствительно» приступить к решению крепостнической проблемы. Идея, теоретически весьма заманчивая, на деле обернулась чрезвычайно мучительной для поселян утопией. Повторим хорошо знакомое: «добрыми намерениями вымощена дорога в ад».