Путешествия Гулливера. Хирурга, а потом капитана прочих кораблей

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Джонатан Свифт, 2022

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2022

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2022

ISBN 978-5-0056-6286-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Издатель к читателю

Автор описаний своих путешествий, мистер Лемюэль Гулливер – мой старинный и закадычный приятель; к тому же он мой дальний родственник по материнской линии. Года три тому назад мистер Гулливер, которому изрядно надоело любопытство толпы, хлынувшей к нему в Редриф, тайно купил небольшой участок с приличным домом близ Ньюарка, что в Ноттингемшире, у себя на родине, где он теперь проживает в мирном уединении, занятый огородничеством и охотой и при том крайне уважаемый соседями.

Несмотря на то, что мистер Гулливер происходил из Ноттингемшира, где гнездился его отец, однако он рассказывал, что предки его на самом деле были выходцами из древнего Оксфордского графства. Дабы удостовериться в вышеизложенном, я принуждён был осмотреть кладбище Банбери, главное кладбище этого графства, и на самом деле обнаружил на нём несколько захоронений и памятников людей по фамилии Гулливер.

Планируя отъезд из Редрифа, мистер Гулливер вручил мне на сохранение приведённую ниже рукопись, дав мне полные права распорядиться ею по моему личному усмотрению. Не менее трёх раз я внимательнейшим образом перечитал её.

Слог её был ясен и прост, и я не заметил в нём больших недостатков, кроме одного – я нашел в нем только один недостаток, свойственный автору – подчиняясь обычной манере всех бродячих путешественников, он слишком обстоятельно описывал подробности своих путешествий, как будто его втайне беспокоило, поверят ли читатели во всё бывшее с ним. Все описанное, было несомненно овеяно духом неподкупной правды, просто дышало правдой, да и могло ли быть иначе, если репутация самого автора была репутацией наичестнейшего из смертных, правдивейшего из наиправдивейших, и всё это до такой степени, что у его соседей в Редрифе в ходу была старая поговорка, «Сказанное мной так же истинно, как чих мистера Гулливера».

Сообразуясь с советами кое-каких уважаемых мной особ, которые имели, разумеется, не без согласия автора, возможность ознакомиться с этой рукописью, я ныне осмеливаюсь осуществить её публикацию, в робкой надежде, что в дальнейшем она может послужить нашим молодым дворянам для более основательного времяпровождения, чем обычное словоблудие наших записных политиканов и ушлых партийных бонз. Эта книга была бы вообще толстенной инкунабулой, если бы я не взял на себя функции цензора и не выкинул из неё великое множество страниц, описывающих силу ветров, приливы, географическим координатам и данным компаса и астролябии в описаниях разных вояжей, терминов корабельного такелажа и описанию корабельных маневров во время разных бурь и бедствий в терминах морского арго. Карточные долготы и широты благодаря мне постигла точно такая же печальная участь. Хотя я и уверен, что мистер Гулливер никогда бы не смирился с таким самоуправством, я совершил это святотатство, и совершил его только с целью сделать его сочинение достаточно удобоваримым для широкого слоя читателей. Должен сказать, что коль моё невежество не убережёт читателей от кое-каких ошибок, то вина за это целиком и полностью ложиться на вашего покорного слугу. Впрочем, если отыщется герой, любитель приключений и турист, готовый потратить уйму времени на ознакомление с полным, оригинальным текстом этого сочинения, как его мыслил сам уважаемый автор, то я не смогу ему препятствовать и готов удовлетворить его болезненную любознательность.

Моё невежество в морском деле, разумеется, могло привести к промахам, ответственность за которые ложится всецело на меня. Однако, если отыщется путешественник, который не заснёт, пытаясь ознакомиться с сочинением во всём его объёме, в соответствии с замыслом автора, что мне ничего не стоит удовлетворить самое ядовитое любопытство.

Все остальные подробности и детали, касательно автора, читатель разыщет на первых страницах этой книги.

Ричард Симпсон

.Часть первая
«Путешествие в Лилипутию»

Глава I
Автор доносит до нас кое-какие сведения о себе и о своём семействе. Первые мысли о птешествиях. Автор терпит кораблекрушение, умудряется спастись и вплавь благополучно достигает берега страны Лилипутии. Он взят в плен и увезён вглубь страны.

Надо начать с того, что мой отец был владельцем небольшого поместья в Ноттингемшире, а я был третьим из пяти его сыновей. В четырнадцать лет он отослал меня учиться в колледж Эммануила в Кембридже, где я просидел за партой три года, прилежно штудируя учебники; однако издержки на мое обучение и содержание (даже учитывая моё мизерное довольствие) стали непосильны для моего отца, и посему меня тут же отдали в ученики к мистеру Джемсу Бетсу, самому выдающемуся хирургу в Лондоне, у которого я прокантовался целых четыре года. Крошечные деньги, по временам высылаемые мне отцом, я тратил на курсы по изучению морского дела и навигации, не забывая о других отраслях математики, небесполезных людям, собирающимся в путешествие. В глубине души я никогда не сомневался, что мне так или иначе предначертана такая участь. Покинув мистера Бетса, я вернулся к отцу и дома одолжил у него, у дяди Джона и у других родственников сорок фунтов стерлингов на круг, а помимо этого заручился клятвенным обещанием, что ежегодно мне будут высылать в Лейден по тридцать фунтов стерлингов. В этом городе в течение более чем двух лет и семи месяцев я дотошно изучал медицину, полагая, что она мне пригодится весьма в дальних и трудных путешествиях.

Вскоре, вернувшись из Лейдена я, по рекомендации моего уважаемого учителя мистера Бетса, поступил в качестве хирурга на судно «Ласточка», ходившее по морям под командой капитана Авраама Паннеля. У него я весьма успешно прослужил три с половиной года, совершив несколько вояжей в древний Левант и другие страны. По возвращении в Англию я решил бросить якорь в Лондоне, к чему подвигал меня мистер Бетс, мой верный учитель, который порекомендовал меня многим своим пациентам. Вскоре я снял часть небольшого дома на Олд-Джюри и по совету друзей женился на мисс Мери Бертон, младшей дочери мистера Эдмунда Бертона, чулочного торговца на Ньюгет-стрит. Этот брак принёс мне четыреста фунтов приданого.

Но два года спустя мой добрый учитель Бетс умер, а учитывая, что друзей у меня было меньше, чем пальцев на одной руке, дела мои сначала пошли хуже, а потом и вовсе пошатнулись. Помимо естесственных причин, я, хоть и пытался заставить себя, не мог прибегать к тем бесчестным приёмам, которыми славны мои земляки-торговцы. Вот почему, посовещавшись с женой и ниспросив мнение знакомых, я решил вновь испытать себя в должности моряка. В течение долгих шести лет я прослужил хирургом на двух кораблях и совершил несколько путешествий в Ост-и Вест-Индию, что существенно улучшило моё материальное положение. Часы досуга я посвящал чтению лучших книг, какие быыли мне доступны, неважно, древних или новых. Я всегда предусмотрительно запасался в путь книгами, из которых черпал мудрость, а опыт извлекал из наблюдений за людьми. Во всех местах, которые мне случалось посещать, я наблюдал нравы и обычаи туземцев и с интересом изучал их языки, что благодаря моей хорошей памяти и упорству давалось мне довольно легко.

Последнее из этих путешествий оказалось не слишком удачным, и я, утомленный качкой и морскими скитаниями, решил проводить время дома рядом с женой и детьми. Надеясь завести практику среди моряков, я перебрался с Олд-Джюри на Феттер-Лейн, а оттуда переселился в Уоппин, но, увы, моя надежда окончилась крахом. Просидев три года в ожидании чудесного улучшения моего финансового положения, я принял медовое предложение капитана Вильяма Причарда, владельца судна «Антилопа», сняться с якоря и отправиться с ним в Южное море. 4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле, и наше путешествие шло поначалу весьма успешно.

По кое-каким причинам мне было бы не слишком уместным делом утюжить моего любезного читателя подробным реестром наших фантасмагорических приключений в этих мутных водах, довольно будет отметить, что при рейде в Ост-Индию мы оказались отброшены страшным штормом к северо-западной оконечности знаменитой Вандименовой Земли, обители свирепых людоедов. Согласно точным астрономическим наблюдениям, мы оказались на 30°2» южной широты. Двенадцать человек из нашего экипажа (как ни странно, их число равнялось обычному числу апостолов в окружении любого приличного святого) отправились в рай от чрезмерного переусердствования на шкиботе и гнилой пищи; остальные обессилели до состояния полу-скелетов и трэш-зомби. 5 ноября (начало лета в этих местах) над морем висел такой густой туман, что ни черта не было видно. Матросы заметили скалу, только когда она была на расстоянии полукабельтова от корабля, но ветер задувал с кормы с такой адской силой, что нас неумолимо несло прямым ходом на эту скалу. Не успели мы опомниться, как, едва ударившись о чёртову скалу, корабль мгновенно разлетелся на куски и превратился в щепу. В общем, повезло очень немногим! Всего шестерым из экипажа, включая и меня, подфартило: у нас получилось быстро спустить шлюпку и кое-как отгрести от обломков корабля и чёрной скалы. Остальных я больше не видел, и думаю, в этом мире больше никогда не увижу. По моим прикидкам, нам пришлось идти на веслах не менее трех лиг, пока матросы совсем не выбились из сил. Они и так были переутомлены уже находясь на корабле. Не чая быстро добраться до земли, мы в конце концов отдались воле волн, и где-то через полчаса внезапно налетевший с севера порыв ветра опрокинул лодку. Чёрт побери! Что сталось с моими подельниками и сотрапезниками по шлюпке, как и с теми, кто нашёл прибежище на скале или канул на корабле, ничего не могу сказать, я полагаю, все они мертвы. Спрашивать же меня смысла нет, я просто плыл, едва соображая, куда глаза глядят, гонимый ветром и нараставшим приливом. Я порой опускал ноги, пытаясь нащупать дно, но не находил внизу ничего, кроме струй воды, и лишь когда я уже совершенно обессилел и оказался совсем неспособен далее бороться с волнами, я наконец ощутил землю под ногами. Тем временем буря в значительной мере стихла. Дно там было такое мелкое, что мне пришлось брести по песку и мелким камешкам не менее мили, прежде чем я сумел добраться до берега, по моим подсчётам, это произошло около восьми часов вечера. Я выполз на берег и пробрёл ещё где-то с полмили, но по пути не заметил ни признаков жилья, ни людей, хотя, может быть, я был тогда слишком ослаблен, и едва ли из-за усталости мог что-либо различить в наступавшем сумраке. Помню лишь, что я чувствовал крайнюю усталость и от усталости, жары, а также от выпитой еще на корабле пол-пинты коньяку меня сильно клонило в сон. Наконец, не в силах сопротивляться усталости, я лёг на траву, которая была здесь очень низкая и поразительно мягкая, и заснул так крепко, как не спал, казалось, никогда в жизни. По моему расчету, сон мой продолжался около девяти часов, потому что, когда я проснулся, было уже совсем светло. Я попытался подняться, но не сумел, у меня не получилсоь даже шевельнуть членами. Я лежал на спине будто схомутанный, и обнаружил что мои руки и ноги крепко привязаны к земле и точно таким же образом привязаны к земле мои длинные, роскошные в прошлом, густые волосы. Дёргаясь и постоянно пытаясаь освободиться, я чувствовал, что всё моё тело, от ключиц до бёдер, оказалось спутано целой паутиной очень тонких, сильно врезавшихся в тело верёвочек. Никуда, кроме как вверх, я смотреть не мог, а меж тем Солнце начинало припекать всё сильнее, и растущий его свет начинал сильно слепить глаза. Вокруг меня постоянно слышался какой-то неясный гул, но поза, в которой я лежал, будучи схомутан неведомой силой, не позволяла мне видеть то, что творилось внизу, на земле, и я не видел ничего, кроме неба с ползущими по нему ватными облаками. Наконец я ощутил, как что-то отвратительно-живенькое забегало у меня по левой конечности, потом мягко проползло по груди и замерло у самого подбородка. Постаравшись скосить глаза как можно ниже, я с удивлением увидел пред собою некое как бы человеческое существо, но ростом оно было не более шести дюймов, эта тварь напряглась и застыла прямо под моим подбородком с луком и стрелами в руках и колчаном со стрелами за спиной. В то же мгновение я почувствовал, как вослед за первым лазутчиком на меня взбирается, не меньше, сорока подобных же (как я думал) особей. От изумления, ещё не осмеливаясь поверить своим глазам, я так громко заорал, что все они в великом ужасе сначала попадали, а потом бросились назад, причём кое-кто из них, как я убедился впоследствии, скатываясь и падая с моего туловища на землю, получили сильные вывихи и травмы. Некоторое время всё было спокойно, но вскорости они вернулись и взялись за своё, и один из этих карликов, отважившийся подползти так близко, что ему было отчётливо видно всё моё лицо, в знак величайшего удивления подъял руки кверху, закатил почти бешеные от испуга глаза и тонюсеньким, но поразительно отчётливым голоском пропищал:

– Гекина дегуль! Гекина Дегуль!

Вслед за ним вся эта гоп-компания несколько раз хором повторила эти слова. Я не знал тогда, что они значат, но уже было понятно, что ничего хорошего они значить не могли.

Читатель едва ли может себе вообразить, в какой дикой позе я всё это время лежал, связанный и обездвиженный, как какая-то деревянная кукла! Наконец я стал что было сил извиваться и дёргать всем телом, пытаясь перевернуться, и после после невероятно большого усилия мне посчастливилось разорвать часть бечёвок, которые очень больно впивались мне в тело, и выдернуть несколько колышков, которыми пришпилили к земле мою левую руку; подняв её к лицу, я увидел, каким образом они связывали меня. Наконец, рванувшись что было сил и вытерпев нестерпимую боль, я довольно сильно ослабил шнурки, которыми были пришиты мои волосы к земле слева, и смог повернуть голову на два дюйма. Но и тут мелкие человечишки вторично бросились в бегство, и скрылись, прежде чем я сумел выловить хоть одного из них. Тут я услышал пронзительный визг, и, когда он стих, кто-то из этих недомерков громко и повелительно взвизгнул:

«Толго фонак!»

В тот же миг я осознал, что мою левую руку стали как будто одновременно колоть сотнями игл, это в мою руку впивались мириады острых стрел, выпущенных из крошечных луков. Уколы их были так же болезненны, как уколы железных швейных игл, какие я по незнанию испытывал в детстве. Судя по всему, следом за первым залпом последовал второй, только теперь в воздух, по навесной траектории, типа того, как у нас в Европе производят выстрелы из мортир, и конечно, я уверен в этом, множество стрел снова впилось в моё тело (Странно, но тогда я почему-то не почувствовал этого) и несколько угодило в лицо, что я ощутил сразу, поспешив прикрыть лицо левой свободной рукой. Когда град стрел истощился, я уже стонал от унижений и боли и снова попытался вырваться, вследом за чем последовал самый массированный третий залп, он был гораздо мощнее первого, впридачу к чему некоторые из этих мелких уродцев внизу изощрялись в том, чтобы побольнее тыкать меня своими копьецами в бока, но, по счастью, на мне оказалась надета грубая кожаная куртка, которую они уж точно не могли пробить своими игрушечными шильцами. Я рассудил за благо, что самое благоразумное сейчас – лежать спокойно, не демонстрируя никакой активности, до наступления глубокой ночи, когда мне легко можно будет освободиться при помощи уже свободной левой руки, что же касается здешних туземцев, то я имел все основания полагать, что легко справлюсь с какими угодно армиями таких малюток, какие они бы ни выставили против меня, учитывая, что все они будут состоять из карликов такого же роста, как тот, которое я уже видел при неподкупном свете дня. Однако судьбе потребовалось нечто совсем иное. Едва эти людишки заметили, что я не проявляю беспокойства и едва ли намереваюсь сражаться с ними, они перестали метать свои мелкие иголки, но в тот же момент по возросшему шуму я понял, что число их резко возросло. На расстоянии примерно четырёх ярдов от моей головы, прямо перед моим правым ухом начался непрекращающийся стук, длившийся более часа, из чего я уразумел, что они возводят какие-то постройки. Повернувшись головой, настолько, насколько позволяли связывавшие её нитки и колышки, я наконец узрел деревянный помост, сбитый из веток толщиной в мой палец и возвышавшийся над песком не более, чем на полтора фута. На помосте легко могло уместиться не менее четырёх туземцев, и к нему были прислонены две или три лестницы, чтобы кому-то было легко взобраться на него. С этого возвышения один из этих малюток, должно быть, знатная шишка, обратился ко мне с длиннющей речью, из которой я, разумеется, не понял ни слова, хотя главным образом из тембра речи и выражения лица и движений малыша всё время пытался уяснить, какие намерения относительно меня имели эти существа, и не замышляют ли они чего плохого. Тут надо упомянуть, что перед самым началом своей речи эта высокая особа трижды прокричала:

– Лангро дегюль сан! (эти слова, равно как и всё остальные, впоследствии мне напомнили и объяснили).

Тотчас же после этого около меня появилось человек пятьдесят туземцев и тут же срезали веревки, которыми была закована левая сторона моей головы, что позволило мне поворачивать голову и, таким образом, видеть выражение лица оратора и его жестикуляцию. Это был человек как будто бы средних лет, ростом выше остальных трёх, его сопровождавших. Один из его свиты, величиной чуть больше моего среднего пальца, возможно паж, поддерживал его шлейф, в то время как два других стояли навытяжку чуть сзади, вероятно в качестве его свиты или охраны. Коротышка старательно изображал из себя оратора: некоторые куски его речи были явно угрожающими, другие как будто что-то кому-то сулили, а третьи выражали жалость и даже некоторое снисхождение. Я, как мог, отвечал ему кратко, но пытаясь придать себе покорный вид, воздевая глаза к Солнцу и устремляя левую руку тоже в сторону Солнца, словно призывая светило в свои свидетели. К тому времени я уже почти стал умирать от голода. Последний раз я ел за несколько часов перед тем, как вынужден был покинуть корабль, и голос моей природы был так силён, что я уже не мог боьше терпеть и (скорее всего, нарушая правила придворного этикета этих карликов) несколько раз подносил палец ко рту, надеясь показать им, что я очень хочу есть. Гурго они звали одного из самых важных сановников императора. Я узнал это потом. Он отлично понял мой жест, тут же сошёл с помоста и приказал поставить к моим бокам несколько высоких лестниц, а уж по ним взкарабкались и приблизились к моему рту более ста микро-туземцев, груженных корзинами с кушаньями на хребтах. Как ни странно, этот тип сумел жестами объяснить мне, что эти милостивые дары были приготовлены и присланы по прямому повелению монарха, которому якобы уже было доложено о моём появлении. Я стал есть, хотя и ч изыестной опаской, поскольку сначала очень опасался, не отравят ли меня мои новые добрые, гостеприимные хозяева. Тут было мясо каких-то неизвестных мне животных, но по вкусу я так и не смог разобрать, каких именно. Страшно голодный, я с лёту обгладывал лопатки, окорока и что-то вроде филейных частей неизвестных животных. Видом они напоминали маленькие бараньи бока и были весьма хорошо прожарены. Если бы они были в натуральную величину, мне хватило бы малой толики одного окорока, но тут каждый бок едва ли мог сравняться с крылом птенца жаворонка. Я глотал разом по два и по три бараньих бока, закусывая их по меньшей мере тремя караваями хлеба, которые были величиной едва ли больше ружейной пули. Туземцы обслуживали меня весьма шустро, и даже я бы сказал – с удовольствием. Их явно покорил мой рост и недюжинный, по их мнению, аппетит, и они с интересом сопровождали бусинками своих глаз каждый бараний бок, исчезавший у меня за щекой.

Кое-как насытившись этими кулинарными изысками, и уже осмелев, я стал подавать упорные знаки, всячески пытаясь привлечь к себе внимание и показать, что теперь мне захотелось пить. Видать, прослезившись после оценки стоимости съеденного мной, они на время удалились на совещание, и как я понял, решили, что из карликовых садовых леечек меня не напоить, после чегго, как я полагаю, скрепя сердце, но очень технически изобретательно, с потрясающей ловкостью втащили мне на брюхо, а затем толпой подкатили к моей ладони одну из самых супер-гигантских своих бочек, и страшными усилиями вышибли из неё дно. Жажда от пребывания на Солнце так вымотала и измучила меня, что я одним махом осушил всю эту бочку, огорчившись, что она вмещала не более стандартной английской полупинты. Вино по вкусу чем-то походило на бургундское, но было гораздо мягче. Затем они подкатили мне ещё одну бочку, которую я выпил тоже залпом, потому что жжада не оставляла меня, и дал им знак, чтобы добавили, но теперь у них добавки не оказалось. Я был несколько разочарован. Когда я свершал все эти незземные чудеса, человечки просто повизгивали от восторга и пританцовывали у меня на груди, как заведённые, повторяя свое излюбленное восклицание: «Гекина дегуль!» Я уже начинал подумывать, что со словарным запасом у этого народа не задалось и им приходится обходиться одними междометиями, каким в Англии обходятся самые забитые простолюдины. Потом, как я понял они попросили меня вернуть им обе бочки, упорно показывая пальчиками вниз, на землю, но прежде чем я сбросил бочки, стоявшая наверху троица своими взвизгиваниями приказала толпившимся внизу зевакам посторониться. При этом они забегали, громко крича: «Бора мивола! Бора мивола!» Когда бочки, сброшенные мной, взлетели в воздух, кругом раздался единодушный крик: «Гекина дегуль!» Признаюсь, мне всё это уже изрядно стало надоедать, и поэтому меня не раз подмывало желание схватить первых попавшихся под руку сорок или пятьдесят этих недомерков, нагло разгуливавших взад и вперед по моему животу, и шмякнуть их оземь. Но понимание того, что они пока что могут причинить мне ещё большие проблемы, чем те, которые мне увже пришлось испытать, а равно и торжественная клятва, которую они у меня поневоле истребовали, (Моя покорность должна была по моему мнению воспринята такой клятвой) на время изгнали из моей головы эти крамольные мысли. Как ни странно, в глубине души я уже считал себя связанным долгом гостеприимства с этим народцем, который не пожалел для меня ни сил, ни трудов, ни колоссальных для этих муравьёв издержек на великолепное угощение. Вместе с тем я не мог не удивиться наглости и неустрашимости этих дерзких крошек, отважившихся толпами взбираться на моё тело и прогуливаться по нему, как по Елисейским полям, не учитывая того, что одна моя рука совершенно свободна. Они явно не испытывали никакого трепета при виде такой могучей громадины, какой я несомненно им представлялся. Но видя их важные ужимки и прыжки на моём животе, я не мог не рассмеяться, стараясь при этом не сбросить их конвульсиями своего живота. Не знаю, кем они меня считали – добычей, экспонатом в музее, горой мяса, внезапно свалившейся с неба, или ещё кем-то, но выяснить этого мне так и не удалось. Но с самого начала я уже был благодарен им за то, что они не стали сразу же пытаться меня убить и не отравили, напоив вместе в вином каким-нибудь смертельным змеиным ядом. Набродившись по мне вволю, они наконец поняли, что мяса мне больше не требуется, и тогда явилась (как я понял по одежде и особо наглым манерам) особа сверх-высокого ранга, и явно от лица его императорского величества. Как зовут их микро-императора, я ещё не знал. Его превосходительство, сначала взобравшись по леснице, а потом взкарабкавшись на чулок моей правой ноги, чинно направился к моему лицу в сопровождении дюжины человек свиты. Он предъявил свои, как оказалось, верительные грамоты с королевской печатью, и приблизя эти похожие на трамвайные билеты бумажки к моим глазам, обратился с цветистой речью, которая продолжалась без малого около десяти минут, сопровождаемая размахиваьем маленьких ручек и постукиванием жезлом по моей бронзовой пуговице. Я не уловил в этой речи ни намёка на малейшие признаки гнева, но понял, что её целью является демонстрация силы, уверенности, твердости и решительности императорской власти. Он часто тыкал пальцем куда-то в пространство, как выяснилось потом, по направлению к столице, находившейся от берега на расстоянии не более полумили, куда, по распоряжению Его Величества и Государственного Совета, меня приказано было срочно доставить. Я ответил всего в нескольких словах, с каждым из них убеждаясь, что ни одно из них ими не понято, да и желания понимать у них в общем-то нет никакого, так что мне пришлось прибегнуть к языку жестов: я стал тыкать свободной рукой в другую руку (и старался делать это движение как можно выше, осторожно пронеся руку над головой его превосходительства, опасаясь задеть его и снести его свиту), потом в голову и живот, пытаясь дать им понять, что меня лучше поскорее освободить.

Судя по хитрому выражению лица сановника, его превосходительство всё понял с первого слова, потому что на втором, нахмурившись густыми бровями и покачивая всё время отрицательно головой, он резкими жестами дал мне понять, что я должен быть отвезен в столицу не как гость, а именно, как обычный раб или пленник. Наряду с этим он постоянно делал и всякие другие знаки, из которых я понял, что меня там будут кормить, поить и обещают обходиться со мной вполне по-человечески. Что такое «прилично» по их законам, я не знал, потому что, живя в Англии, иной раз задумывался, что же на деле заполняет головы моих ненаглядных соотечественников. Глядя на его ужимки, у меня в голове поневоле промелькнула мысль, как хорошо было бы прекратить этот нелепый разговор и сбросить этого наглоко карлика с обшлагов одним не так уж и сильным щелчком. Но моя рука была так сильно прибита к земле, что я быстро прогнал эту в общем-то здравую мысль. Я действительно был пока что пленник. Желание одним рывком разорвать крепкие узы было так сильно, что я чуть напружинился, и сразу ощутил жгучую боль на лице и в руках. Мои руки были покрыты волдырями, а из кисти у меня торчало множество мелких стрел, и смекнув, что число моих врагов всё время умножается, я смирился и знаками дал им понять, что они могут делать со мной всё, что им будет угодно, а я в свою очередь не буду сопротивляться. Удовлетворённые моей лояльностью, Гурго и его свита стали расшаркиваться, потом любезно раскланялись и ускакали с очень довольными лицами. Тут стали нарастать звуки всеобщего ликования, перекатывавшиеся эхом над толпой. Среди общего рёва я расслышал чаще всего употребляемые слова: «Пеплом селян», смысла которых я не уразумел, и вдруг почувствовал, что с левой стороны большая толпа людишек разом ослабила верёвки в такой степени, что теперь я смог повернуться на правую сторону и вволю, от души помочиться. Эта естественное моё отправление было таким обильным, что повергло в великое изумление маленьких зрителей, которые, догадавшись, когда я начал расстёгивать ширинку, по моим движениям, что я намерен делать, шустро разбежались в разные стороны, пытаясь не попасть в бурный поток, извергавшийся из меня с великим шумом, энергией и силой. Чуть ранее они намазали моё лицо и руки каким-то снадобьем с приятным запахом, и через несколько минут боль, причиненная мне их стрелами, сошла на нет. Всё это вместе взятое: сытный завтрак, прекрасное вино, и мази этих людишек благотворно подействовало на меня и я заснул. Я спал, как выяснилось потом, не менее восьми часов. В этом не было ничего удивительного, потому что, как потом выяснилось, врачи, по прямому приказанию императора, подмешали в бочки с вином уйму снотворного.

Наверняка, как только эти туземцы обнаружили меня спящим на земле сразу же после кораблекрушения, они немедленно отправили к императору гонца с вестью об этом открытии. Мгновенно собрался Государственный Совет и на нём было вынесено постановление схомутать меня вышеописанным способом (они сделали это ночью, когда я спал), а потом и решение отправить мне в колоссальных объёмах еду и питьё. Последним установлением Государственного Совета оказалось решение изготовить механизм для транспортировки моего тела в столицу этого государства. Такое решение, скорее всего, покажется, быть может, слишком опрометчивым или опасным, и я даю руку на отсечение, что в подобной ситуации ни один европейский монарх не рискнул бы поступить таким же образом. Но, с какой стороны не посмотри, это решение было по сути столь же взвешенно, сколь и великодушно. Ну, допустим, эти карлики сообразили бы и попытались прикончить меня своими дрекольями, когда я храпел перед ними. И что из того бы тогда получилось? Почуяв сильную боль, я, почти наверняка сразу бы очухался и, просыпаясь, в припадке дикой ярости сразу оборвал бы все эти верёвочки, которыми они меня скрутили, после чего ждать от меня пощады этим мерзавцам уже не имело бы смысла.

Эти коротыли – великолепные математики и едва ли не гении механики. Они достигли очень многого в механике благодаря постоянному вниманию к их деятельности и помощи императора, известного здесь, как главного мецената наук и искусств. Во владении этого монарха имеется масса колёсных машин, предназначенных для перевозки огромных брёвен и всяких иных несусветных тяжестей. По его инициативе всё время строятся чудовищные военные корабли, порой достигающие длины не менее девяти английских футов. Их строят в местах, где есть хороший строевой лес, и уже оттуда перевозит на огромных платформах на расстояние триста или четыреста ярдов прямо к морю. Здесь у них есть порт и пирс, где выстроены эти корабли. Для изготовления невиданной по размерам телеги были вызваны не менее пятисот опытных плотников и немало бывалых инженеров. Это была для них совсем непростая задача, учитывая грандиозные размеры сооружения и общую сложность проекта, и я видел, как они, обдумывая всё это, чесали у себя за ушами крошечными гусиными перьями и измерительными линейками. В итоге получилась широкая деревянная платформа, на три дюйма возвышенная над землёй, почти семь футов в длину и четыре шириной. Громадина располагалась на двадцати двух колесах. Я уже говорил, что мне стало известно о подвозе телеги по громким кликам снаружи. Услышанные мной вопли и крики были демонстрацией восхищения народа по случаю явления этой конструкции. Телегу, как я понял, отправились следом за мною, спустя не позднее четырёх часов после того, как я выполз на берег. Телегу долго устанавливали подле меня, выравнивая параллельно моему телу. Как я потом понял, главная сложность для плотников состояла в том, чтобы приподнять и засунуть меня в вышеописанную телегу. Сначала они пытались сделать это простыми методами, но, похоже, у них ничего не получилось. Тогда, посовещавшись, они сделали по-другому: принялись заколачивать всюду длинные сваи, всего восемьдесят штук, каждая свая длиной в целый фут. Невесть откуда взялись крепкие канаты толщиной в бельевую бечеву. Эти канаты они крепили крючками к многочисленным пластырям, которыми рабочие обмотали мою шею, руки, ноги и туловище. Не менее девяти сотен натренированных силачей по команде стали дёргать за канаты и не без помощи множества блоков на сваях, менее чем за три часа подняли и повернули меня, и в результате втащили на платформу.