Бьюкен Д. Охотничья башня
Бьюкен Д. Замой Гай
Бьюкен Д. Дом четырех ветров
Мистер Бонд, подвиньтесь. Лучшие рассказы о шпионах и разведчиках
Клоустон С. Шпион в черном
Бидинг Ф. Семеро спящих
Бидинг Ф. Тайное царство

Серия «Мир детектива»
Вышли
Хьюм Ф. Человек в рыжем парике
Смолл О. Дж. Образцовая загадка
Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд
Хрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни
Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода
Александров В. Медуза
Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова
Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра
Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе

Готовятся
Бело А. Царица красоты
Декурсель П. Сын тайны или два ребенка
Феваль П. Жан-дьявол
Темме Й. Мельница на Черном болоте и другие новеллы
Мало Г. Разбитая жизнь
Мари Ж. Ошибка доктора Маделора
Хрущов-Сокольников Г. Петербургские крокодилы
Цеханович А. Петербургская Нана. Убийственная любовь
Цеханович А. Темный Петербург
Хоуп Э. Бриллиантовое ожерелье или история о двух дамах, джентльмене и нескромности герцогини
Фере О. Запутанное дело
Хьюм Ф. Таинственная тень
Габорио Э. Адская жизнь

Охотничья башня

Посвящается

Уильяму Патону Керу

Если профессор поэзии Оксфордского университета не забыл тех скал, из камня которых высечен он сам, эта простая история сможет развлечь его на час или два. Я посвящаю ее Вам, поскольку, думаю, Вам уже знаком мой друг Диксон Макканн, и смею надеяться, что во время своих многочисленных странствий в западных землях Вы, вполне возможно, пару раз натыкались и на одного-другого Дугала «Крепкого Орешка». Если Вы разделяете мои добрые чувства к Диксону, то, возможно, Вас заинтересуют и те новые факты о его происхождении, которые я недавно открыл. Оказывается, в его жилах течет часть доброй крови Николя Джарви Бейли. Когда этот джентльмен (не перепутайте с одноименным сортом виски) вернулся из путешествия к Роб Рою за край Хайлэнд-лейн, он женился на своей экономке Мэтти – «дочери честного человека и близкой кузине лэрда Лиммерфилда», как охарактеризовал ее сэр Вальтер Скотт в одной из своих поэм. Благословением этого союза стал их сын, унаследовавший винокурное дело родителя и в свое время давший жизнь двум дочерям. Одна из них впоследствии вышла замуж за некоего Эбенезера Макканна, упоминание о котором я нашел в архиве торгового дома Хаммермена в Глазго. Внук Эбенезера, Питер, был настоятелем кафедрального собора в Киркинтил-лохе, а его второй сын является отцом моего героя от брака с Робиной Диксон, старшей дочерью Робина Диксона, арендатора фермы в Ленноксе. То есть, как видите, в родословной мистера Макканна есть красные нити, и если он, подобно Бейли, пожелает, то может проследить свое родство до самого Роб Роя через его «старую жену у костра в Штукавраллахане».

Как бы то ни было, я посвящаю эту историю Вам и не прошу после ее прочтения вынести вердикт лучше, чем тот, который вынес Гекльберри Финн, этот глубокий знаток жизни и литературы, сказавший про «Странствия пилигрима» авторства Джона Баньяна, что «книга эта интересная, хотя и неудобоваримая».

ПРОЛОГ

Девушка впорхнула в комнату стремительно, словно несущая весну ласточка, затем с той же птичьей быстротой огляделась и пробежала по натертому мастикой паркету к угловому дивану, на котором, вытянув на пуфик одну ногу, полулежал некий молодой человек.

– Я сохранила этот танец за тобой, Квентин, – доверительно сообщила она, преувеличенно отчетливо произнося его имя. – Но ты, похоже, не в настроении танцевать, поэтому я просто посижу здесь с тобой. Итак, о чем мы будем разговаривать?

Молодой человек ответил не сразу, так как не мог оторвать взгляда от лица девушки. Мог ли он предположить, что та довольно невзрачная и неуклюжая девочка, с которой он много лет назад играл в Париже, вырастет и превратится в такого ангела? Изящный чувственный силуэт ее фигуры, естественная белизна кожи, золото волос, очаровательная форма чуть надменных глаз – какая красота, подумал он, какое чудо и откровение! Непорочность ее юности и похожее на всполох огня красное платье придавали ей вид неземного существа, сотворенного изо льда и пламени.

– Пожалуй, мы поговорим о тебе, Саския, – ответил юноша. – Что ж, стала ли ты счастливее теперь, после твоего первого выхода в свет?

– Счастливее! – В ее голосе послышался легкий трепет, словно бы от холода дрожала сама музыка. – Дни так коротки, они летят слишком быстро! Я сожалею о времени, впустую потраченном на сон. Всем очень жаль, что мой дебют в свете пришелся на время войны. Но свет оказался милостив ко мне, да и эта война просто обязана стать победоносной для России! И знаешь что еще, Квентин? Уже завтра мне дозволено начать работать сестрой милосердия в Александровской больнице! Что скажешь?..

Разговор этот происходил в начале января 1916 года в одной из комнат большого дворца князя Нирского. В этой неприхотливо обставленной комнате, где князь Петр Нирский хранил некоторые из сокровищ своей знаменитой коллекции, не чувствовалось ни холодного дыхания заснеженных улиц за окном, ни даже намека на идущую где-то войну. Комната отличалась от прочих почти полным отсутствием украшений и драпировки: кроме двух угловых диванчиков здесь было только несколько прекрасного качества ковриков на полу из сибирского кедра. Стены были из зеленого с малахитовыми прожилками мрамора, потолок же – из мрамора более темного, инкрустированного белым. Вдоль стен стояли шкафы и витрины, заполненные роскошным селадоновым фарфором, резным нефритом и слоновой костью, между ними мерцали глазурью персидские и родосские вазы. Во всей комнате вы не нашли бы ярких красок, блеска металла или позолоты. Свет исходил из зеленых алебастровых кадильниц, и в их холодном малахитовом сиянии комната напоминала затопленную океаном пещеру. Воздух был теплым и благоуханным, и хотя в самой комнате было очень тихо, гул голосов и звуки вальса еле слышно доносились до нее из коридора, а на колоннах отражались всполохи света из большого бального зала.

У молодого человека, которого назвали Квентином, было узкое лицо, уже отмеченное морщинками страдания в уголках глаз, которое в тепле комнаты несколько раскраснелось, что только подчеркнуло его хрупкость. Обстановка слегка давила на него, и комната представлялась юноше чем-то вроде оранжереи, хотя сам он очень хорошо знал, что этот званый вечер никоим образом не был типичным для воюющей страны или хозяев этого дворца. Всего неделю назад он делил черный хлеб с князем Нирским в крестьянской избе на Волынском фронте.

– Ты потрясающе выглядишь, Саския, – сказал он. – Я не хочу делать комплименты своей подруге по детским играм, да и ты, полагаю, от них уже устала. Я просто пожелаю тебе в этот день счастья – такого счастья, которое достойно принцессы из сказки. Большего такая старая кляча, как я, сделать для тебя не в состоянии. Воинская служба оказалась для меня неудачной, из-за этого и тебе приходится зря терять время, разговаривая со мной.

– Квентин, бедный! – она дотронулась до его ладони. – Твоя рана очень болит?

– Вовсе нет, – рассмеялся он. – Она отлично заживает. Думаю, через месяц я уже смогу обходиться без трости, а после ты научишь меня всем этим модным танцам.

Их коридора донеслась мелодия тустепа. Ритмичные звуки заставили юношу внутренне сжаться, потому что перед его мысленным взором вдруг предстало мертвое лицо его товарища, который любил насвистывать этот мотив. Он умер в грязи у бельгийской деревни Холленбек во мраке ноябрьских сумерек, и теперь в этой веселой мелодии Квентину слышалось что-то жуткое… Да, этим вечером он определенно чувствовал себя больным и разбитым, потому что в доме, в комнате, в танцах, да и во всей России ощущалось что-то мрачное, словно над ней и над всем божьим миром опускался тяжелый темный занавес. В посольстве, где он поделился своими опасениями, с ним не согласились, но Квентин никак не мог избавиться от этих докучливых мыслей.

Саския заметила его подавленность.

– О чем ты думаешь? – спросила она. В детстве это был ее любимый вопрос.

– Я вдруг подумал, что тебе не стоило возвращаться в столицу из Парижа.

– Но почему?

– Там ты была бы в большей безопасности.

– Ах, что за вздор, дорогой мой Квентин! Где же мне быть в безопасности, если не в моей собственной стране, в России? Здесь все мои друзья – ах как их много! – а также толпы и толпы родственников. Это Франция и Англия для меня небезопасны, потому что пушки уже грохочут у их дверей… А здесь, в столице, меня, пожалуй, слишком уж берегут и обкладывают пуховыми подушками. Я в такой безопасности, Квентин, что, признаюсь, даже ненавижу ее!

Юноша взял со столика небольшую изящную нефритовую шкатулку, снял с нее резную крышку и достал три фигурки из слоновой кости: священника с бородой, солдата с ружьем и быка в тягловом ярме. Выстроив статуэтки на столешнице, он указал на них девушке.

– Смотри, Саския! Если бы ты жила в этой шкатулке, то тоже считала бы, что находишься в безопасности. Ты бы верила в толщину стен и твердость камня и мирно спала бы в зеленых сумерках нефрита. Но в любой момент эта шкатулка может свалиться со столика на пол и разлететься на куски – на сто тысяч осколков!

– Ты не понимаешь, Квентин, – покачала она головой. – Наш род старый и сильный, словно древний дуб, и наши корни уходят глубоко в землю.

– Молю Господа, чтобы так оно и было! – воскликнул юноша. – Но знай, Саския, что если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, будет достаточно лишь призвать меня. В настоящий момент я могу служить тебе не больше, чем мышка может прислуживать Василисе Прекрасной – в начале сказки. Но помни, что и у сказки есть конец, и, возможно, когда-нибудь я тебе пригожусь. Обещай тогда послать за мной.

Девушка засмеялась и процитировала стишок из их совместного детства:

«Король Испании далекой

Приехал свататься ко мне —

В расшитом золотом камзоле

И на горячем скакуне!»

Юноша тоже рассмеялся, потому что именно в этот момент в комнату в мундире Преображенского полка вошел еще один молодой человек – он разыскивал Саскию, чтобы пригласить ее на танец.

– Испанского скакуна у меня нет, – ответил Квентин, – разве что найдется Конек-Горбунок. Но и он может перенести тебя через море в безопасное место.

– Я обещаю тебе, Квентин, все, что ты пожелаешь, – сказала девушка, вставая. – Скоро я вернусь, чтобы отвести тебя к праздничному столу, и мы весь вечер будем говорить только о сказках.

Юноша проводил взглядом два силуэта, сверкнувшие золотом и пламенем и исчезнувшие в темной арке дверного проема. Затем, тяжело опершись на столик со шкатулкой, он поднялся на ноги, решив пойти понаблюдать, как Саския танцует с другими. Что-то дрогнуло и сдвинулось рядом с его рукой, и он вовремя повернулся, чтобы подхватить падающую нефритовую шкатулку – почти у самого пола. Две фигурки, однако, соскользнули вниз и разбились.

Он собрал осколки и положил их на столик.

– Священник и солдат убиты, осталось только вьючное животное. Если бы я верил в приметы, то назвал бы это дурным предзнаменованием.

КАК ВЫШЕДШИЙ НА ПЕНСИЮ ТОРГОВЕЦ ПОЧУВСТВОВАЛ ДЫХАНИЕ ВЕСНЫ

Мистер Диксон Макканн завершил ежедневный ритуал бритья полировкой полотенцем своих гладких щек, еще раз с удовлетворением взглянул на собственное отражение в зеркале, а потом перевел взгляд на окно комнаты. В палисаднике распускалась сирень, а возле крохотной оранжереи золотой полосой красовались нарциссы. За закопченным кирпичным забором хвасталась новыми сережками тонкая березка, а еще дальше, над шпилем мемориала Гатри Кирка, темными точками кружили галки. Из тернового куста весело свистнул черный дрозд, и мистер Макканн вдруг почувствовал острую необходимость последовать его примеру. Он начал насвистывать народную песенку «Женушка Джона Роя из Альдивал-лоха» – довольно близко к мелодии, кстати.

Он чувствовал себя необычайно беззаботным, и непосредственной причиной тому была его новая безопасная бритва. Неделю назад он купил ее во внезапном приступе расточительности и теперь мог побриться за пять минут, а не за двадцать, как раньше, да еще и перестал каждый третий день смешить своих друзей заклеенной кусочками лейкопластыря физиономией. Быстро произведенные расчеты показывали, что за тридцать семь лет бритья он впустую потратил три тысячи триста семьдесят часов, или сто сорок дней, или от четырех до пяти месяцев – и все из-за пренебрежения этим замечательным изобретением. Теперь же он чувствовал себя так, будто украденное у самого себя время вновь возвратилось к нему. Жаль только, что так поздно, уже на пенсии.

Он принялся натягивать на себя строгий деловой костюм, с которым он буквально сросся за годы службы в магазине на Мирнс-стрит, но тут ему в голову пришла мысль, заставившая его снять серые в полоску брюки, присесть на край кровати и задуматься.

С прошлой субботы он больше не работал в магазине. В тот день, в половине двенадцатого, под звон рюмок, наполненных сомнительного качества хересом, он завершил передачу продуктовой лавки на Мирнс-стрит, которая так долго носила имя Д. Макканна, и ее дочерних филиалов в Кроссмилуфе и Шоу в собственность компании «Объединенные Продукты Лимитед». В качестве оплаты он получил наличные, облигации и привилегированные акции компании, и это была, по мнению юристов и самого Макканна, выгодная для него сделка. Но все воскресенье ему было немножко грустно. Старая песня подошла к концу, а другой мелодии он не знал. Он чувствовал себя вовсе не плохо: здоровым и свободным от жизненных забот… но также и от каких-либо жизненных обязательств. И вчерашним вечером он спрашивал себя, не начал ли он с этого дня превращаться в бесполезного, никому не нужного старика?

Но утром понедельника он проснулся от песенки дрозда, и мир, который двенадцать часов назад казался таким пустым, теперь представлялся оживленным и даже манящим. Быстрое и безопасное бритье лишь утвердило его в этой мысли. «Я не так уж и стар», – сидя на краю кровати, сообщил мистер Макканн своему отражению в зеркале.

Лицо его действительно вовсе не выглядело старым. Конечно, его светло-русые волосы были немного редкими на макушке и слегка седыми на висках, и фигура была скорее полноватой, чем юношески стройной, а на мясистой шее уже намечался второй подбородок, но щеки были румяными, кожа чистой, а светлые глаза смотрели на мир по-детски открыто и наивно. Эти глаза, надо сказать, были слегка близорукими, и им было сложно долго держать в фокусе один и тот же объект, так что мистер Макканн часто отводил взгляд в сторону, вследствие чего совершенно незаслуженно приобрел у покупателей репутацию большого хитреца. Теперь, чисто выбритый, он выглядел умудренным жизнью пухлым школьником. Подмигнув своему отражению, мистер Макканн перестал насвистывать и придал своему лицу выражение благородной строгости. Но уже через секунду он рассмеялся и пробормотал, что «в старом очаге еще горит огонь», употребив расхожее во времена его юности выражение. В этот момент в душе его и стал зарождаться Великий план.

Первым признаком этого зарождения было то, что мистер Макканн бесцеремонно скинул на пол всю деловую одежду. Далее он покопался на дне глубокого сундука и извлек на свет божий твидовый костюм с самой дурной репутацией. Когда-то тот был благородного зеленого цвета, но теперь материя несколько выцвела, сохранив прежнюю окраску лишь в паре укромных мест, что делало их похожими на пятна мха на камнях. Мистер Макканн с любовью осмотрел костюм со всех сторон, потому что вот уже двадцать лет он был его праздничной одеждой, которая ежегодно в течение священного месяца отпуска выбелялась солью и обесцвечивалась солнцем. Затем он надел его и постоял минутку, окутанный запахом камфоры. Спортивную экипировку завершили пара тяжелых, подбитых гвоздями ботинок и фланелевая рубашка с воротником. Мистер Макканн еще раз осмотрел себя в зеркале, а затем, насвистывая, спустился к завтраку. Мелодией на этот раз явилась песня «Сбирайся, клан МакГрегоров», и звуки ее подхватил угольщик, гремящий за окном своей лопатой, – тоже МакГрегор, кстати. В это утро мистер Макканн прямо-таки фонтанировал музыкой.

Тибби, пожилая горничная, уже приготовила для него на столе тарелки и утреннюю почту, а на сковороде приятно шкворчали яйца с ветчиной. Мистер Макканн приступил к еде с аппетитом, но все еще несколько задумчиво, и добрался уже до лепешек и джема, прежде чем бросил взгляд на ожидавшие его письма. Сверху лежало письмо от жены, отдыхавшей сейчас на курорте в Нойке. Она сообщала, что здоровье ее улучшается и что она встретила кого-то, кто знал еще кого-то, а с теми людьми когда-то была знакома и она. Мистер Макканн прочитал надушенные страницы и улыбнулся. «Мамочка прекрасно себя чувствует», – сообщил он своему отражению в заварочном чайнике. Он знал, что для жены поездка на воды представлялась подобием земного рая, где она могла надевать к завтраку вечернее платье и увешиваться всеми своими драгоценностями, пять раз в сутки предаваться обильной трапезе, новизна которой искупала скверное приготовление блюд, и сводить знакомство с огромным числом других отдыхающих, чтобы обсуждать с ними болезни, ленивых слуг, внезапные смерти и запутанные родословные представителей общего для них социального класса. Сам же мистер Макканн до чертиков ненавидел курорты и лечение водами. Однажды в компании жены он провел на одном из подобных курортов поистине черную неделю. Тамошнюю пищу он нашел несъедобной, не менее отвратительными оказались и турецкие бани (поскольку там нужно было обнажать свое тело перед незнакомцами), также его все время раздражали пустые разговоры жены и общее безделье. У него снова промелькнула мысль, которую он никогда не разрешал себе сформулировать до конца: когда-то они с женой жили душа в душу, но с тех пор как умер их ребенок, их жизни пошли разными дорогами. Джанет! Перед его мысленным взором возникла серьезная маленькая девочка в белом платьице, которая умерла давным-давно и тоже весной.

Возможно, на него подействовали воспоминания о курортной неделе или, что более вероятно, тонкий и чистый аромат нарциссов, которыми Тибби украсила стол, но задолго до того как завтрак закончился, Великий план перестал быть воздушным видением в его голове и превратился в устойчивую каменную конструкцию. Мистер Макканн, надо сразу сказать, был неисправимым романтиком.

Он вел скучную жизнь с того самого дня, как впервые вошел в магазин своего дяди, надеясь когда-нибудь в будущем стать преемником и наследником этого честного представителя бакалейного дела, и с той поры ноги его ни разу не отклонились от намеченного пути. Но разум его, словно сознание умирающего гладиатора, всегда был далеко от арены жизненной битвы. Мальчишкой он пристрастился путешествовать с помощью книг, и они открыли перед ним мир, в котором он был свободен строить свою судьбу в соответствии со своими причудливыми фантазиями. Нельзя сказать, что юный Макканн был прирожденным читателем. Нет, читал он медленно и брал в руки книги лишь определенного жанра. Сэр Вальтер Скотт был его первым проводником в этом новом мире, но Макканн читал его романы не ради того, чтобы научиться понимать человеческие характеры или узнавать исторические факты. Они давали ему материал, который он мог положить в основание собственных фантастических путешествий. То же самое было и с Диккенсом. Полутемный трактир, дилижанс, почтовые лошади, стук копыт по морозной дороге – они ударили ему в голову, точно молодое вино. Он был якобитом не потому, что имел какие-то особые взгляды на Божественное право, а потому, что перед его глазами всегда стоял образ группы авантюристов в плащах, только что приплывших из Франции и тайком высадившихся на заросший вереском шотландский берег.

Подчиняясь этому избранному правилу, он составил себе небольшую библиотеку: Дефо, Хаклайт, Хэзлитт и прочие эссеисты, немного Босуэлла, парочка непритязательных романов и несколько сборников энергичной поэзии. Его вкусы стали известны окружающим, и он приобрел в глазах публики репутацию начитанного человека. Его даже избрали в президенты литературного общества имени Гатри Кирка, и он написал для него множество брызжущих энтузиазмом статей, которые редко кто решался критиковать. Трижды он был председателем на ужинах в честь юбилеев Роберта Бернса, где произносил хвалебные речи этому национальному барду, но не потому, что восхищался им – сказать по правде, Бернса он считал довольно вульгарным, – а потому, что воспринимал поэта как символ «небернсовской» литературы, которую он любил. Мистер Макканн, однако, вовсе не стремился стать специалистом в области литературы и не придавал никакого значения возвышенности стиля. Он, так сказать, выращивал цветы в собственном палисаднике, и ему не было дела до их родословной, пока они предлагали ему ту красоту и тот аромат, который он в них искал. И слово «аромат» представляется тут как нельзя кстати, поскольку в литературе звуки самих слов он ценил больше, чем их живописность. У него была страсть к словам и ритмам, и его неделями преследовали прихотливо построенные фразы, которые он смаковал на языке, словно выдержанное вино. Давным-давно, когда он был еще не в состоянии себе этого позволить, он купил полное эдинбургское собрание сочинений Стивенсона. Это были единственные действительно большие книги на его полках, а так-то мистер Макканн любил книжки карманного формата – такие, которые можно без труда уместить в саквояже, отправляясь в неожиданное путешествие.

Путешествие, которое он ни разу не предпринял за тридцать семь лет! Одиннадцать месяцев в году его связывал по рукам и ногам магазин, а весь двенадцатый – супруга, прихватывающая его с собой на какой-нибудь приморский курорт. Но мистер Макканн не волновался по этому поводу, так как его устраивали и мечты. Ко времени отпуска он всегда уже немного уставал, что давало жене возможность говорить ему, что он стареет. Он утешал себя философскими сентенциями из книг любимых авторов, но вряд ли действительно нуждался в утешении, ибо мистер Макканн в совершенстве умел довольствоваться малым.

Но сегодня с ним что-то случилось. Весеннее утро и безопасная бритва убедили его, что он все еще молод. Продажа бакалейной лавки подарила ему неограниченный досуг. Провидение сделало то, в чем он себе долгие годы отказывал. Колея, по которой он катился, закончилась и уступила место зеленому лугу. Мистер Макканн повторил про себя строфу Роберта Браунинга, которой он имел обыкновение волновать сердца молодежи в литературном обществе имени Гатри Кирка:

«Что возраст старика? Он должен поспешить
И втиснуть в день один все то, что в юности далекой
Вмещалось в год. Мы для трудов лишь стары.
Мафусаил был стар, но все ж родил Саула
И вновь пустился в путь – так кто же, как не он? —
И путь тот был приятный».

Это может прозвучать банально, но именно эти строки помогли мистеру Макканну заглянуть в самые глубины своего сердца. Отпуск в одиночестве! Разумеется, пешком и налегке. Все необходимое он сложит в рюкзак, а подходящая одежда у него уже есть. Рюкзак тоже имеется и ждет в сундуке наверху; его он предусмотрительно купил на распродаже несколько лет назад. Да, рюкзак, плащ от дождя и палка – вот все, что ему нужно. Но следует взять и книгу, и мистер Макканн, закурив трубку, задумался, какой именно она должна быть. Очевидно, поэтической – ведь была весна! – и кроме того, все поэтические сборники у него были небольшого формата. Он долго стоял перед книжными полками, пытаясь выбрать подходящий томик и отвергая авторов одного за другим, как не соответствующих его настроению. Браунинг, Китс, Шелли – все они казались ему более подходящими для чтения у очага, чем в дороге. Он не хотел ничего шотландского, так как счел, что весна в Англии богаче, и англичане лучше смогли бы ее выразить. Он взвесил на ладони «Оксфордскую антологию поэзии» и поставил обратно: книга оказалась тяжелой, а издания на тонкой бумаге у него не было. В конце концов, он выбрал Исаака Уолтона. Хотя сам мистер Макканн никогда в жизни не рыбачил, но книжку «Бывалый рыболов» он счел подходящей своему настроению. Тот Рыболов был тоже старым и мудрым, но по-юношески любознательным и энергичным. Мистер Макканн вспомнил ниспадающие ритмы его строф, его деревенские песни и ученые размышления. Несомненно, это был подходящий сценарий для его паломничества.

Что характерно, о цели своего путешествия мистер Макканн задумался в последнюю очередь. Каждая частичка мира за дверями его дома имела свое собственное очарование для понимающего глаза. В такое свежее утро в мире не могло быть ничего нечистого или скверного, и свою прелесть имела бы даже прогулка по дну угольного карьера. Но поскольку у мистера Макканна было право выбора, он принялся выбирать, не торопясь и растягивая удовольствие. В шотландские горы он не пойдет – весна там, среди мхов и болот, приходит поздно. Ему хотелось отправиться куда-нибудь, где имелись бы леса, поля и гостиницы, и желательно все это недалеко от моря. Куда-нибудь туда, куда не надо добираться на поезде, но и не слишком близко, чтобы природа оставалась нетронутой. Вскоре на ум ему пришел Кэррик. Вспомнилась приятная зеленая местность с белыми меловыми дорогами и придорожными трактирами, в которых когда-то останавливался сам Роберт Бернс; Кэррик лежал в низине, но все же рядом были и горы, и вольное море. Мистер Макканн наметил своей целью Кэррик, отыскал карту и распланировал маршрут.

Потом он достал рюкзак, упаковал в него несколько сменных предметов одежды и послал Тибби купить в лавочке шоколада и табаку, а также обналичить чек в банке. Ожидая ее возвращения, он предавался восхитительным мечтаниям. Он представлял себя, с каждым днем все более загорелого и стройного, видел, как идет по обочине широкого шоссе или бродит по улочкам маленького городка. Вообразил себе момент привала, когда он сбросит рюкзак и закурит «у калитки в поле у межи» – и он улыбнулся вспомнившейся вдруг строфе Бернса. По дороге он будет приветствовать встретившихся ему взмахом руки и останавливаться поговорить с самыми разными людьми – воодушевляющая перспектива, поскольку мистер Макканн любил себе подобных. А потом настанет вечерний час, когда он, приятно уставший, взойдет на вершину холма и увидит внизу приветливые огоньки маленького городка и ожидающей его гостиницы. Будет и время после ужина при свете лампы, когда он будет читать и размышлять о прочитанном, будет и час радостного утра, когда и табак сладок на вкус, и пятьдесят лет кажутся молодостью. Это должен был быть совершеннейший праздник отпуска, поскольку никакие торговые дела уже не будут цепляться за полы его сюртука. Он уверил себя, что начал новую жизнь и сможет теперь взращивать ее ростки, почти было увядшие в густой и протяженной тени от стены магазина. Был ли когда-нибудь на свете человек более удачливый и более свободный, чем он теперь?

Тибби он сообщил, что уезжает на неделю или две. Пересылать письма не нужно, поскольку он будет постоянно переезжать, но миссис Макканн на курорте Нойка будет информирована о его местонахождении. Вскоре он уже стоял на крыльце своего дома – коренастая фигура в старом твидовом пиджаке, с рюкзаком за плечами и толстой ореховой палкой в руке. Случайный прохожий увидел бы перед собой лишь пожилого лавочника, решившего провести один день в деревне, то есть невзрачного человечка с невзрачными планами. Но этот прохожий ошибся бы, так как не имел возможности заглянуть своему встречному в сердце. Там, глубоко внутри, толстенький его соотечественник был вечным странником; он был Язоном, Одиссеем, Эриком Рыжим, Альбукерке и Кортесом в одном лице, он был пилигримом, начинающим открывать новые миры.

Перед отъездом мистер Макканн дал Тибби письмо для отправки. В то утро он получил письмо от доброжелательного знакомого, некоего Макинтоша, который сообщил ему о появлении в округе группы мальчишек, называющих себя «Крепкими Орешками». Позади Мирнс-стрит находился район трущоб, полный малолетних хулиганов, с которыми полицейские вели беспощадную затяжную войну. Но в последнее время среди них появились организованные отряды – что-то вроде неофициальных и несанкционированных бойскаутов, которые без униформы, значков или галстуков последовали за знаменем сэра Роберта Баден-Пауэлла, основателя бойскаутского движения, и создали нечто более дисциплинированное. Они были слишком бедны, чтобы платить взносы и присоединиться к настоящим бойскаутам, но честно копировали всё, что, по их мнению, было характерно для более успешных и удачливых мальчиков. Мистер Макканн пару раз был свидетелем их довольно жалких парадов и даже недолго разговаривал с их предводителем, рыжеволосым дикарем по имени Дугал. Филантроп Макинтош проявил интерес и участие к банде Дугала и теперь собирал по подписке деньги для того, чтобы отправить мальчишек в бойскаутский лагерь на все лето.

После прочтения этого письма мистер Макканн, преисполненный молодого задора, почувствовал, что не вправе отказать другим в том, что он наметил для самого себя, поэтому последним его поступком перед отъездом была отсылка Макинтошу целых десяти фунтов на доброе дело.

12 3 След.

Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел»

Серия «Семнадцатый отдел»