Второго дубля не будет. Московский физико-технический. 1965—1971

Неизменным подругам моим – Ирке и Динке,

и физтехам моей семьи – мужу, зятю, сыну

© Зоя Криминская, 2022

ISBN 978-5-4483-8323-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга вторая
Московский физико-технический
1965—1971

Эта книга не совсем о Московском физико-техническом институте, она скорее о девушке, обо мне, проучившейся в нем шесть лет от звонка до звонка с 18 до 24 лет. Потратив на учебу лучшие годы молодости, я окончила институт и получила дипломом инженера-физика, и вышла оттуда с головой, набитой всяческими премудрыми знаниями, большинство из которых так и не понадобились мне в жизни, с заметно понизившейся оценкой своей собственной личности, зато с высокой оценкой всякого физтеха вообще, с сильно поистраченным запасом энергии, количество которой при поступлении казалось необъятным и неиссякаемым, в общем, это повесть о том, как учились и о чем мечтали в уже далекие шестидесятые.

Вопрос о том, стоило ли количество полученных знаний той цены, которая за них была заплачена, всё той же растраченной энергией и здоровьем, так и остался для автора вопросом без ответа, и, чтобы на него ответить, нужно прожить еще одну жизнь. Но это нам не дано, а тогда, в процессе учебы, уйти – означало признать свое поражение, признать, что принятое решение было неверным, а именно для той категории людей, которые учатся на физтехе, это совершенно неприемлемо.

Взгляд автора на физтех остался на всю жизнь взглядом студента, взглядом снизу вверх. Я никогда и никак не была связана с институтом после его окончания, никогда в нем не преподавала и не общалась с администрацией, просто ушла из него тридцать лет назад, и образ физтеха, как учебного заведения, остался в моей памяти незамутненным последующими наслоениями.

В книге нет вымышленных действующих лиц, но автор не претендует на объективность, и, если кто-то не узнает себя под своей фамилией и именем, значит, это не он, и меня обманула память, ведь с начала описанных событий прошло уже больше 35 лет.

Как художник складывает мозаичную картину из разноцветных осколков, так и мне хотелось сложить пеструю картину учебы и студенческого быта из разрозненных эпизодов и событий, возможно, это не удалось, но я надеюсь на снисходительность читателя и начинаю…

Только в физике соль, остальное все ноль

Из студенческой песни

Я приступаю к описанию той части моей жизни, свидетели которой постоянно находятся рядом со мной, и могут сказать: – а ну-ка, подружка, ты всё тут напридумывала, ничего такого и не было.

Так вот, я клянусь, что буду писать, как помню. Может быть, я о чем-то умолчу, кое-что опущу, я ведь не могу не дать почитать свои опусы сразу же, как напишу, а не через пятьдесят лет, когда некому будет обидеться, так что недомолвки будут, а искажений – нет, за исключением искажений памяти, а приходится надеяться только на нее. Дневник я в студенческие годы не вела.

Недавно я стала делиться воспоминаниями об ужасах своей студенческой жизни с Инной Каспаровой, бывшей аспиранткой физтеха, знающей меня с первого курса. «Как же мне было тяжело…» – начала было я.

– Ничего не знаю, я помню, твой смех волнами разливался по коридору, – прервала мои воспоминания Инна, которая несколько лет жила со мной на одном этаже.

И я удивилась и замолчала. Значит, так и было, раз Инна это помнит, а я вот помню совсем другое…

1 курс, 1965—1966 гг.

Последние шесть лет я не бывала в Москве и теперь, глядя в окно поезда Москва – Батуми на пробегающий мимо вагона пейзаж, я волновалась перед встречей с забытой столицей. Все мои планы на будущее были связаны теперь с Москвой, с мечтой поступить и учиться в московском ВУЗе, особенно на физтехе. Мечта эта казалась мне несбыточной. Слова институт, студентка, этот напев букв с в таких желанных словах звучал для меня волшебной музыкой, какой позднее будет слышаться мне не менее приятное слово – стипендия. Душа моя оцепенела в тревожном ожидании предстоящих испытаний, я полностью отключилась от окружающего мира, и мама не трогала меня лишний раз, когда я молчала, глядя в одну точку и не реагируя на ее попытки пообщаться со мной.

В Москве нас с мамой встречали дядя Боря и дядя Резо¹. И еще нас встречал Шурик², приехавший в Москву раньше меня. Он обещался в Батуми встретить меня в Москве, но я не приняла это всерьез.

При виде Шурика моя мама прямо-таки остолбенела. Сложив руки на своем внушительно выступающем животе и оглядев его с головы до ног с высоты своего роста, мама круто повернулась ко мне и строго спросила:

– А это еще что такое?

Под «что» подразумевался, возможно, не живой человек, а факт встречи.

Не моргнув и глазом, я небрежно ответила:

– Это Шурик, – и не стала вдаваться ни в какие подробности, предоставив эту возможность Шуре.

Он что-то пролепетал в оправдание своего появления перед грозными очами моей матушки, потом стал говорить, что нам с нашими аттестатами из провинции следует попытать счастья где-то в маленьких городах России. Но мама, после первых же его слов на эту тему, поняла, что он скучен и безобиден, успокоилась, и мы, пренебрегая его советами, отправились прямо в Долгопрудный.

В электричке Резо очень красочно изображал, как мама допрашивала меня по поводу Шурика, наезжал выпяченным животом на маму и грозно спрашивал:

– Это что такое? Как бедный парень сквозь землю не провалился, – смеялся он.

Вдруг мама заволновалась (с некоторым опозданием):

– Зоя, может быть, он тебе нравится, а я так его отшила?

– Нравится он мне или нет, теперь это уже не может иметь никакого значения, – ответила я с ухмылкой.

Мы прошлись по зелененькому городку от платформы Долгопрудная до института, я увидела унылое казенное четырехэтажное здание аудиторного корпуса, так похожее на фотографию в книжке про физтех, которую присылал мне дядя Боря, и сердце мое радостно застучало, как будто я входила во дворец из розового мрамора.

Я сдала документы на факультет физической и квантовой электроники, (факультет я выбрала по заманчивому названию), и мне выдали бумажку для поселения в общежитии.

Общежитский городок состоял тогда из четырех старых четырехэтажных зданий и двух новых, кирпичных, пятиэтажных. Женское общежитие находилось в старом здании, так называемый корпус «Г», туда я отправилась, получив белье у кастелянши, а мама уехала к дяде Боре ночевать.

Нас было 4 человек в комнате, помню девочек из Волгограда, из Рязани. У меня были персики, еле-еле выдержавшие переезд, и я угощала всех персиками. Сок тек по рукам и капал на листки с решениями, но никто не мог прерваться даже на 10 минут, чтобы спокойно поесть, ели и решали одновременно. Разговоры непрерывно велись про экзамены, обсуждались задачи, которые давались на вступительных, тут же предлагалось их решение. Я запомнила задачку про абсолютно неупругий удар: пластилин вертикально падает на деревянный треугольный брус и прилипает. Трения нет. Будет ли двигаться брус?

Девчонки были из первого и второго потоков и вылетали одна за одной с двойками по письменным. От бесконечных разговоров на тему экзаменов, нерешенных задач и стрессов по поводу двоек у меня постепенно создавалось ощущение, что я зависла в каком-то пустом пространстве, и твердой почвы под ногами нет. Это чувство взвешенного, нереального состояния продолжалось у меня до конца вступительных экзаменов.

Я старалась ничего не смотреть и не решать, думая, что хватит с меня, – лучше всего свежая голова, и пыталась отвлечься чтением «Четвертого позвонка», а на самом деле тупо смотрела на страницы.

На письменной физике было 4 задачки, – я решила их за три часа, (на экзамен давалось 4 часа), ошиблась в вычислениях в первой и последней задачке. В подавленном настроении, считая, что у меня двойка, я пришла на устный экзамен, но оказалось, что у меня почти пять, так как ошибки такого свойства не очень учитываются, если задача решается верно.

Принимал у меня экзамен очень доброжелательный экзаменатор, но отвечала я из рук вон плохо. Не могла даже сразу вспомнить, чем обусловлена выталкивающая сила жидкости, потом вдруг вспомнила и прямо-таки закричала преподавателю в спину:

– Разностью давлений на нижнюю и верхнюю грань.

Потом он спросил про пластилин – и я уже знала ответ и сразу ответила, потом что-то из электричества, – и я вышла с двумя четверками.

Виолетта Шак, девушка из киевского физмат-интерната, которая сдавала со мной в одной абитуриентской группе, потом скажет:

– Ты вышла бледная, с горящими глазами, прижимая зачетку к груди, и прошептала – 8 баллов.

Экзамены шли через день.

Письменную по математике я писала только 2,5 часа. В последней задачке по планиметрии я рассмотрела только один вариант – внутреннее касание, а про внешнее, более сложное, не догадалась и получила четверку.

На устном преподаватель спросил условие разрешимости системы уравнений с двумя неизвестными – я без всяких затруднений тут же написала, а парень, которому было дано такое же задание передо мной, не смог этого сделать и получил двойку, имея 10 баллов по физике.

Все его попытки сопротивляться экзаменатор резко прервал и выставил с неудом.

Я была испугана жесткостью преподавателя, а главное, получить 10 баллов по физике и не знать простейшие вещи по математике казалось совершенно невозможным, и мне было очень жалко такого умного парня, но я, тем не менее, несмотря на испуг, решила еще какую-то задачку, которую дал экзаменатор, и застряла на стереометрии: в n-мерном многограннике известны площадь поверхности и радиус вписанного шара, определить объем. Я решить не смогла, он поставил минус, и я спросила:

– Ну, а как ее всё-таки решать?

– Разобьем на пирамиды из центра, – начал преподаватель

– Ну, всё, я поняла, – сказала я с большой досадой.

– Хорошо, тогда напишите решение, – вдруг предложил он.

Я удивилась и написала, рассчитав всё правильно.

Потом решила еще задачку.

Преподаватель посмотрел в окошко, потом на меня и сказал:

– Погода хорошая, я завышу вам отметку, – и поставил пять. По письменной получалось 4, и я вышла с 17 баллами, которые, вообще говоря, считались проходными.

На экзамене по русскому языку я выбрала свободную тему: «Я люблю тебя жизнь». Написала, не отрываясь и не задумываясь, 5 страниц своим крупным почерком сразу набело о прогулках над морем, любовании закатами, игре в теннис и творческих радостях после решения какой-нибудь трудной задачки. Часа через полтора сдала и получила отлично.

На физтехе не было проходного балла как такового, всё решало собеседование.

Если человек нравился, то его брали даже с 15 и 14 баллами, а если нет, то могли не взять и с 18 баллами. Правда, в последнем случае абитуриент мог постучаться в другой деканат, и там, случалось, его принимали. Имело значение и то, какую школу ты кончал, – если с математическим уклоном, то проходной балл был выше, если ты из деревни, то ниже.

Шансы поступающих были не равны, так как уровень требовательности преподавателей очень разнился, поэтому система собеседований себя оправдывала (Милка Хачатурова, девушка из Алма-Аты, которую зачислили с 15 баллами благодаря ее первому разряду по шахматам, окончила физтех вместе с нами, а я знала двух людей с 18 баллами, которые не смогли учиться). Собеседование решало всё, и я волновалась, ожидая своего часа.

На собеседовании меня спросили, откуда я приехала, как узнала в своем далеком Батуми про физтех, посмотрели мои олимпиадные дипломы и сказали, что у меня есть шанс поступить.

Конкурс у нас был 8 человек на место, и из 8 девочек, которые жили в моей комнате, осталась я одна, остальные получили двойки и разъехались поступать в другие институты Москвы. Еще во время экзаменов, я приметила в коридоре симпатичную черноглазую девочку Галю Сидоренко из Курска, мы познакомились, разговорилась, а потом, когда моя комната опустела, я перебралась к ней.

После собеседования я уехала к дяде Боре дожидаться списков. Утром, в день, когда объявляли зачисление, я и мама ехали в тревожном ожидании, стала я студенткой или нет?

Напротив нас в электричке сидела красивая девушка с очень нервным, напряженным лицом, всё время, пока мы ехали, облизывавшая сухие губы, и я сказала маме:

– Уверена, она тоже едет смотреть списки, – и не ошиблась, я увидела ее в институте перед стендом.

Мои короткие фамилия, имя и отчество были напечатаны через интервал, и я сразу себя увидела, через головы абитуриентов. Почувствовала я не облегчение и радость, а какую-то усталость и опустошенность.

Решив, что я отработаю положенные 10 дней перед началом учебы, в августе, мы с мамой, купив мне зимнее пальто и ботинки, вернулись в Батуми. Я договорилась с Галей поселиться вместе.

В Батуми было пусто, большинство моих одноклассников разъехались по стране штурмовать институты, зато Света и Мадлена³ встретили меня, когда я зашла на корты в моем новом статусе студентки, восторженно и кинулись обнимать и тискать, радуясь моему поступлению.

Я зашла к Игиняну⁴ и рассказала, что я поступила, куда собиралась.

– Я был уверен в этом, – ответил он.

И помолчав, добавил:

– Иди и учись хорошо, так, чтобы в большом мире, в Москве, тоже знали про девочку из маленького города Батуми.

Столкнувшись с Марией Георгиевной⁵ на бульваре, я радостно сообщила ей, что стала студенткой физтеха.

– Я рада за тебя, – сказала мне моя учительница русского языка, – но всё равно мне жаль, что ты выбрала техническую специальность. У тебя есть и гуманитарные данные – общая начитанность, образная речь.

И, глянув на мой зеленый, уже далеко не такой розово-жизнерадостный вид, добавила:

– У тебя такое одухотворенное лицо.

Слова учительницы не поколебали моей уверенности в правильности выбора. Профессия физика была в те времена окутана ореолом романтики – космические полеты, ядерные электростанции.

В Москву я приехала одна, на Курском меня встретил дядя Резо и проводил до Долгопрудного.

В общежитии было очень холодно, пришлось спать под матрасом, снятом с соседней кровати, так как под одним шерстяным одеялом, которое нам выдали, ночевать было невозможно, меня бил озноб от холода до зубовного стука. Гали еще не было, и первую ночь я провела в одиночестве.

Галя приехала на день позже меня и по моему совету тоже спала под матрасом. В соседней комнате мерзла рыженькая первокурсница Наташа Зуйкова, и мы и ее засунули под матрас. Матрасы были старые, пыльные и очень тяжелые – утром вылезали из-под них уставшие и разбитые.

– Тяжело, но пора привыкать, – изрекла я, сидя на кровати, вся измятая и расплющенная.

– Ты думаешь, уже пора? Ну-ну, – сказала Зуйкова, насмешливо подняв брови.

Ее иронический тон и реакция на мою шутку понравилась мне, понравилась мне и сама девочка. Она была с радиотехнического факультета.

Галя, когда разговор переходил на скользкие темы и шутки были не совсем приличны, обычно делала вид, что не слышит или не понимает, особенно в мужском обществе, хотя на самом деле слышала и понимала она всё.

Скоро потеплело. Август выдался жаркий, и работать на воздухе было приятно.

Мы работали на озеленении, пололи клумбы, высаживали цветы.

Всё ничего, только помыться было негде, а работа была грязной, и мы с Галей сходили в Долгопрудненскую баню.

Как-то я сидела на клумбе среди цветов возле лабораторного корпуса, прикрыв голову от солнца полосатой шерстяной жилеткой. Меня разморило. Работать не хотелось, и я просто сидела на земле и мечтательно перебирала травинки. Ко мне подошел симпатичный мальчик и сказал:

– Давайте познакомимся. Меня зовут Валера. Я с Украины, поступил на физтех в этом году. А Вы?

Я его слушала, улыбалась, но молчала. У нас на Кавказе так прямо знакомиться было не принято, вот я и ждала дальнейших действий и слов.

Но он вдруг встал и ушел, обиженный моим молчанием, а может быть, я ему не понравилась при более внимательном рассмотрении?

Кавказские ребята в таких случаях были более настойчивы, ведь я не повернулась спиной, не ответила грубо, дав таким образом понять, что мне приятно его внимание, и что же? Он не должен был так сразу сдаться и уйти. Мне было грустно, мальчик мне понравился.

Мы с Галей всё время волновались, как пойдет у нас учеба, справимся ли мы, будем ли хорошо учиться. Все разговоры велись только про это. Первых дней учебы ждали с нетерпением, хотелось скорей проверить свои возможности.

В нашем корпусе «Г» на четвертом этаже жили девочки, на третьем пол-этажа девочки, пол-этажа мальчики (физхим), на втором пол-этажа профилакторий и пол-этажа мальчики (физхим), а на первом – поликлиника.

Ближе к началу учебы на нашем этаже стали селиться ребята, часть со старших курсов.

Я спросила одного второкурсника, когда мы жарили картошку на общей кухне:

– Расскажи, как здесь учиться? Правда, так тяжело?

– Сами увидите, это не расскажешь, – тихо ответил маленький веснушчатый второкурсник, посмотрев на нас с Галей печальными светло-карими глазами.

Пока мы отрабатывали, к нам иногда на кухню или в комнату заглядывали старшекурсники и с удовольствием рассказывали нам, наивным первокурсницам всякие байки про физтех, например, какие задачки, якобы, давал Ландау при поступлении к нему в лабораторию:

Ряд чисел: 7, 9, 11, 13, 15, 20, 22, 28…

Какое следующее?

Мы с Галкой героически минут пять думаем, нет, тут явно никакой функциональной зависимости нет, и это правда, следующее число 48 – это цены на московское мороженое.

Еще ряд букв: п, в, т, ч, п, ш, с, в, д, – какая буква следующая?

Да, д – десятый.

Самое интересное, что Ландау не брал тех людей, которым удавалось правильно ответить на эти вопросы.

– Такое может решить либо дурак, либо гений, – говорил Ландау.– Дураки мне не нужны, а гений сам пробьет себе дорогу.

Наконец, настал долгожданный день – первое сентября, и к девяти часам я пришла на занятия.

В группе у меня оказалась одна девочка – москвичка Наталья Анохина и остальные 16 ребят. Привыкнув к преобладанию женщин в коллективе, я жалась к Наташке, державшейся спокойно и как-то расковано.

Меня же избыток мужского народонаселения угнетал.

Семинары по физике у нас вел Степанов, лабораторные – другой преподаватель, а математику – Кащенко, огромный мужчина устрашающего вида с всклокоченной черной шевелюрой. Курчавые волосы его торчали во все стороны, как штопоры. Занятия он вел прескверно, наша группа тосковала и ничего не понимала. По физике тоже было трудно, сразу пошли производные, а по математике еще шли пределы и исследования функций. Нам выдали книжки с заданиями, в них были номера задач к каждому заданию, а по математике были приведены дополнительные, придуманные преподавателями физтеха задачки, в основном параметрические графики. Заданий по анализу было три в семестре, и коллоквиум, по физике – два и контрольная, а по аналитической геометрии 2 задания. В первом задании по анализу было 120 задачек и графиков, в общем, программа была спрессована по времени, не продохнуть, но зато было свободное посещение лекций, чем мы, пока еще не обтертые первокурсники, не пользовались.

По английскому языку мы написали контрольную в первое же занятие, и по ее результатам нас распределили по группам: продвинутая – те, которые хорошо знают язык, средняя – те, которые языка не знают, но учили его в школе, и задвинутая группа – это те, которые не учили в школе английский язык.

Я попала первоначально в продвинутую группу, и первый год мне не было тяжело, я успевала. У нас была хорошая англичанка, немолодая, невероятно худая, в больших очках с сильными линзами, любящая язык, твердо верящая, что он нам нужен, и огорчавшаяся при отсутствии старания с нашей стороны.

На первом занятии по физике Степанов спросил:

– Кто-нибудь знает производные?

Группа тупо молчала, и вдруг один парень, невысокий черненький, с быстрым взглядом серых глаз ответил так:

– Ну, наверное, те, кто из техникумов, знают, там это преподавали.

Я поняла, что он учился в техникуме, и в душе улыбнулась такому общему ответу.

Почему он не промолчал или просто не сказал, что знает? Видимо из осторожности, что знает плохо, – подумала я.

Звали его Ефим Хазанов. Я часто встречала на себе его взгляд. Только поднимешь глаза и тут же сталкиваешься с ним глазами, как будто он подкарауливал этот момент.

Ефим действительно учился в техникуме, а потом служил три года в армии, и было ему 21 год. Еще Коля Ескин был из армии. Москвичей в группе было шесть человек, включая и Ефима, остальные ребята были из русской провинции.

На первом комсомольском собрании пришел кто-то из комитета комсомола и предложил меня в комсорги, так как у меня был стаж комсомольской работы в школе, и ребята меня выбрали, и весь первый курс я была комсоргом.

Быть комсоргом в мужском коллективе мне страшно не понравилось.

Например, нужно очистить от снега тротуары возле общежития корпуса А.

Я должна пойти в мужское общежитие и попросить ребят это сделать. Сама я честно беру лопату, что вызывает веселый смех.

– Зоя, ты встань на сугроб и принимай позы для нашего вдохновения. Это и будет твой вклад в общее дело, – шутит Ескин. Его поддерживает Ефим, и я ухожу, шокированная.

В конце сентября нас отправили в колхоз на картошку.

Студенческая жизнь в те годы начиналась с картошки.

«На картошке группы спаиваются», была такая расхожая шутка.

Быт русской деревни поразил меня убожеством. Кругом была непролазная грязь, полное бездорожье, потемневшие от времени покосившиеся приземистые избы, обвалившиеся серые заборы, в избах отсутствие удобств, бедность и нищета при полной уверенности окружающих, что всё так и должно быть.

Нас, пятерых девчонок с Электроники (Люся Никитина, Виолетта Шак, Ирка Иванова, Наташка и я) поселили в одном доме. Люся с Виолеттой жили рядом, и мы дружили еще до поездки в колхоз, встречаясь регулярно на лекциях. А сейчас мы все пятеро жили в тесной избе, я и Люська спали в одной кровати. Помыться было негде и, промучившись два дня, я попросила хозяйку давать нам теплой воды, какой-никакой таз или ведро и кувшин или банку для гигиенических процедур.

Мальчишки работали в поле, а нас послали на кухню помогать поварихе и ее подручной, всего нас было на кухне 7 женщин, и готовили мы на 90 студентов плюс человек двадцать рабочих

Особенно тяжело приходилось в обед – ели в три смены, не хватало мест и, что особенно плохо, посуды. В страшной запарке в дымном чаду кухни мыли мы тарелки в жирной липучей воде; добавляли горчицу, чтобы съедала жир, но всё бесполезно, промыть в двух водах тарелки было невозможно. Блестящие от непромытого жира алюминиевые миски и фаянсовые тарелки кое-как вытирали, намазывая грязь на полотенца, раскидывали на столы с едой, снова собирали и полоскали, и вытирали, и так три раза. Руки к концу обеда покрывались отдающей тухлятиной скользкой пленкой, и мы долго и старательно мыли и скребли кожу в холодной воде, стараясь соскоблить этот вонючий жир. Накормив народ, мы жарили себе мягонькие кусочки мяса на сковородке и ели. Это было лучше, чем приготавливаемая для всех еда с противной мучной подливой, делающей мясо невкусным. Вечерами привозили молоко прямо с фермы, мы пили его большими кружками. Бидоны не взбалтывали и сверху были сливки, а на дне довольно жидкое молоко, ну, тут уж кому как повезет, мы взбалтывали чуть-чуть черпаком, разливали по кружкам и разносили. После обеда наступала тишина, отдых. До ужина было далеко, и мы чистили картошку на следующий день, не спеша, болтая и смеясь. С нами от комитета комсомола ездил Славка Абросимов, парень курса с четвертого, лет 25, отслуживший, и всё клеился к Виолетте, хотя был женат.

Колхоз дал Славке лошадь, смирную клячу, на которой он объезжал поля, наблюдая за порядком. На этой лошади он предложил прокатиться нам, девчонкам. Делалось это ради Виолетты. Наша Ветка была полная, темноглазая, темнобровая хохлушка, хорошенькая и необычайно авантюрная. Веснушки, усыпающие ее лицо, как это часто бывает у красивых девушек, совсем ее не портили, но девичьей стройности ей не хватало. После объятий с Виолеттой при ее посадке и высадке из седла, Славка потерял интерес к процессу катания остальных девиц и просто оставил нам лошадь на полчаса. Люся взгромоздилась довольно шустро и проехала два круга, потом залезла на лошадь я, и села, мешок мешком, вспоминая при этом повести Майн-Рида о лихих наездницах, скакавших на лошадях по прериям с развивающимися по ветру волосами. Животному, видимо, мы надоели, а может быть, оно проголодалось, только, когда я села, лошадка, вместо того, чтобы смирно ходить, почувствовала мою мечту о прериях и быстрой езде и вдруг шустро куда-то поскакала.

Я глянула вниз, далеко под ее ногами быстро бежали грязные кочки глины и кустики травы.

– Куда ее несет? – тихо вскрикнула я, еще стесняясь показать свой страх. Я вспомнила, что на скаку можно удариться о низкую притолоку в конюшне и убиться насмерть (а куда, думала я, скачет лошадь, как не в конюшню), и стала сильно натягивать поводья, отчего коняга встала на дыбы.

Вцепившись в гриву, я стала вопить и звать на помощь Люсю. Она подошла, опасливо взяла лошадь под уздцы и подвела к забору, на который я и соскочила, вернее, неуклюже сползла с крупа лошади. Наездницы из меня не получилось: очень жутко было – высоко, сжимаешь живые бока, страшно и жалко нажать сильнее.

Тут примчался чем-то расстроенный Абросимов, вспрыгнул в седло и уехал, важный и недовольный.

Неожиданно колхозное начальство решило, что пять человек в помощь на кухне много, и двоих из нас направили в поле. Остались я, Виолетта и Наташка Анохина.

Втроем мы так умотались, что к вечеру еле держались на ногах, а Люське и Ирке, которые были в поле, там понравилось – хочешь, работай, хочешь, гуляй.

Но ребята из нашей группы, то ли Ефим, то ли Коля Ескин возмутились, сказали, что 90 парней как-нибудь обойдутся без помощи двух девушек, и к нашей радости, наши подруги вернулись к нам на подмогу.

Через день повариха заставляла нас мыть огромную столовую, а мели ее каждый день. Однажды вечером, уставшие, мы сидели на деревянных скамьях, грустные и никак не решались начать работу. Вдруг к нам подошел Ефим и поинтересовался, отчего мы такие скучные:

– Не хочется мыть полы, – ответила Люся.

– Да ерунда. Это же быстро, – сказал Ефим.

– Тебе не мыть. Вот и ерунда, – обиделась Ветка.

– Ну ладно, давайте я за вас помою, – вдруг предложил он.

Мы страшно обрадовались. Но даже не поблагодарили.

Просто я спросила:

– Так что, нам идти домой?

– Идите, – ответил Ефим, бодро берясь за ведро и тряпку.

Пару раз после работы в выходные дни ребята жгли костры и пели песни, я запомнила:

«У девушки с острова Пасхи

Украли любовника тигры»

Ее пели и сидя на лавочках возле изб.

В один из дней к нам зашла девушка, продавщица из магазина, она дружила с помощницей поварихи, с которой мы работали.

Вытащила из сумки бутылку бренди, показала нам и подмигнула:

– Сегодня у меня день рождения. Выпьем вечером.

На ее хорошеньком личике сияла такая уверенность в том, что мы страшно рады возможности выпить на халяву да еще по такому законному поводу, что ни одна из нас, даже малообщительная Ирка не решились отказаться.

Вечером мы пили 60 градусный, обжигающий горло бренди и запивали его сливками, так гласила теория – крепкое надо с жирным, тогда не обожжет желудок. Мы, не привычные к такой крепкой выпивке, сильно захмелели, хотя была одна пол-литровая бутылка на 7 девчонок, и в приподнятом настроении пошли в клуб, где показывали какой-то фильм. Абросимов засек, что мы выпили, и комментировал это так:

– За что люблю физтешек, так за это самое – чуть стали студентками и уже, пожалуйста, всюду на высоте.

«Физтешки» считалось пренебрежительно-презрительным прозвищем, хотя я совершенно не понимала почему, однако тут же придумала достойный, как мне казалось, ответ – когда меня называли физтешкой, я отвечала:

– Я не физтешка, я студентка МФТИ.

В самом начале учебы нам выдали значки физтеха с надписью МФТИ, и мы, радуясь своей принадлежности к такому высокому сообществу, все нацепили их. Какой-то парень из первой рабочей смены, когда я подавала ему обед, спросил:

– Что значит МФТИ?

Ну, расшифровку знали все – Мужская федерация трудолюбивых идиотов, но для этого парня такая расшифровка не подходила, и мне пришлось на ходу изобретать:

– Московский физкультурный техникум для иногородних.

Ветка, услышав, так грохнула поднос об стол, содрогаясь от смеха, что разбила бы посуду, не будь она из алюминия.

Ей очень понравилось, что она имеет отношение к физкультуре.

Пролетели две колхозные недели, и вот мы снова на учебе.

Мы спали по 8 часов в сутки с 12 ночи до 8 утра, просыпались и шли в столовую завтракать. По утрам в столовой было мало народу – не все завтракали в столовой. Москвичей не было, и было пусто и тихо.

После завтрака мы продолжали путь на занятия. Всю дорогу, пока шли в толпе ребят, слышны были разговоры только про физику и математику, про лимиты, «о» малые, ускорения, лабораторные и прочее, прочее. Редко прозвучит смех, все очень серьезны, все проникнуты важностью – еще бы, мы студенты МФТИ.

Я давно не жила в средней полосе и забыла все ужасы поздней осени – грусть увядающей природы, длинные темные вечера, грязь, холод, слякоть, к тому же непрерывное напряжение учебы – всё это очень угнетало меня. Прогуливаясь вечерами по улицам городка, обычно с Галкой Сидоренко, мы заглядывали в освещенные окна – там текла другая, обычная жизнь, там можно было делать, хочешь то, а хочешь это, имелась забытая нами за 2 месяца учебы роскошь – свободное время, горел свет под абажуром, было чисто и уютно, было всё то, чего мы лишились, уехав из семьи и попав в казарменную обстановку общежития, и я уезжала в выходные к дяде Боре – побыть в семье.

Кроме климата, привыкать к которому мне, последние шесть лет прожившей на благодатном юге, было трудно, и я часто болела. Меня очень неприятно поразила грубость здешних нравов. Московская толпа показалась мне совершенно бессмысленно агрессивной: тебя на улице могли толкнуть, ударить локтем, ни с того, ни с сего проявить враждебность, совершенно необъяснимую, и от этого еще более обидную.

Как-то в метро «Новослободская» я входила в дверь с надписью «Выход», было пусто и я, не смотря на надписи, просто пошла в свободную дверь. Навстречу мне шел один единственный мужчина, который вдруг резко меня толкнул и заорал:

– Куда прешь, дура?!

Он двинул меня и ушел, а я заплакала от обиды и боли. Стояла в переходе в темном уголке и плакала, и хотелось мне домой, обратно в Батуми, как пелось в физтеховской песне: