Читать книгу: «Не достигнуть координаты «икс»», страница 5

Я отстраняюсь.

Джин сомнительно улыбается.

Девчонки из Нильского уже тянут ко мне свои худощавые руки, но тут же, завидев Бэттерс, отрывают их. На их лицах – непонимание и отвращение. Они сразу же надевают счастливые маски, но забывают выплакать из своих глаз злость.

– Я купил уже штук пять, – Полански радостно трясёт своим набитым рюкзаком. – Видели антикварный стенд? Там даже рукописи есть.

Я лишь усмехаюсь.

Джин продолжает держаться за рукав моей толстовки.

– Ты чего такая расстроенная? – Виктор садится на корточки перед моей спутницей. – Прэзар твои сигареты спёр?

Девчонка прыскает.

– Господи, встань, – язвит она. – Я не такая низкая.

– Это я высокий, – Полански ухмыляется, но всё же встаёт.

Джин приходится задрать голову, чтобы продолжить диалог.

Виктор и вправду был выше неё почти на полный фут.

Девчонки с Нильского о чём-то шепчутся между собой, но, заметив мой проскользнувший неодобрительный взгляд, растягивают свои белозубые оскалы. Бэттерс начинает о чём-то оживлённо спорить с Полански, и нервность совсем испаряется из её голоса.

Её ладонь всё также теребит мой рукав.

– Коул собирался забрать у тебя сиги, – Джин ухмыляется. – Мы только за этим и пришли.

Виктор возмущённо щурится и вздыхает.

Джин прыскает.

– Обокрасть меня решили? – Полански выуживает пачку «Бонда». – На старости лет? Коул, малыш, я был о тебе лучшего мнения.

Я осматриваюсь по сторонам, по-шпионски забираю парочку сигарет, быстро сую их в брюшной карман своей толстовки и, как ни в чём не бывало, строю из себя идиота.

Девчонки Нильского загадочно улыбаются нам.

– Коул, не хочешь покурить? – предлагает большеротая Виктуар Брукс. – Прямо сейчас. В том сломанном туалете.

Ладонь Джин вцепляется в моё запястье и прячется в рукаве.

Я обвожу взглядом потолок и задумчиво потираю подбородок свободной рукой.

Девчонки Нильского выжидающе смотрят на меня, а я избегаю их нетерпение. Моё лицо корчится в изумлении, словно в голову пришла какая-то дельная мысль, и я опускаю взгляд, провозглашая:

– Простите. Сигареты только две.

– Хватит на пятерых, – продолжает та.

Брукс и Дрейк слащаво улыбаются, не взяв в расчёты то ли Виктора, отстрелявшего нам сигареты, то ли кого-то из себя. Только Рейчел понимает их математическую ошибку и стыдливо отводит взгляд.

Виктор многозначительно улыбается мне.

Я дёргаю себя за лямку рюкзака и говорю:

– Ладно. Но я рюкзак на биологии забыл, – я перехватываю Джин и держу её за руку, готовясь выйти из зала. – Схожу за ним и подключусь.

Мы разворачиваемся и идём в направлении раздевалок, к запасному выходу.

Там нас поджидает сам директор.

Он вежливо останавливает меня и Джин и, приветливо кивнув, интересуется нашим маршрутом. Девчонка выдаёт обыкновенное «туалет», и директор не горит интересом нам помешать. Мы с ним обмениваемся понимающими взглядами.

Он понял, что наш путь далёк от туалета.

Мы выходим на перекрёсток и сворачиваем за угол – где-то ближе к закоулкам в Бейкерс. Над нашими бедными юными умами нависают громоздкие лестницы, ведущие к запертым крышам кирпичных домов. Между домами – расстояние не больше пары метров, а на самом верху – верёвки с бельём: простыни, наволочки, чьи-то свитера и трусы.

Совсем наверху свисает пожилое лицо мужчины – в нём нет интереса. Есть ехидство. У его губ горит сигарета, зажатая меж дряхлых жёлтых пальцев, а рот искривляется в усмешке при виде нас, таких молодых и отчаянных.

Сигареты загораются уже у моего лица – я прикуриваю сразу обе.

Своими бледными пальцами я беру их и выпускаю клуб дыма, а Джин с драматическим недовольством прыскает.

– Сигареты только две, – передразнивает меня она.

Я ухмыляюсь.

В губах я оставляю одну сигарету, вторую же просовываю меж своих пальцев и даю прикурить Джин, поднося прямо к её рту.

Она без стеснения затягивается.

– Ты их боишься? – спрашиваю я и терпеливо жду ответа.

Джин не сразу понимает, о ком речь.

Она вскидывает брови, а моё лицо остаётся спокойным. Где-то позади падает окурок того мужчины. За несколько метров от нас загорается зелёный, и автомобили стремительно рассекают воздух.

Время – половина третьего.

Скоро уроки закончатся.

– Не то, чтобы, – сдавленно тянет девчонка. – Просто… неприятная тусовка. У нас с ними что-то наподобие конфликта.

Меня вполне удовлетворяет ответ.

– Они слишком любят себя, – я тушу подошвой свой окурок.

Теперь одна сигарета.

Девчонка отдаёт свою сигарету мне. Отныне она общая.

– Я им завидую, – совсем тихо произносит Джин. – Тоже хочу любить себя.

Нашего окурка хватит на два затяга.

Я протягиваю его девчонке и едва чувствую кожу её губ у своих фаланг.

– Я тебе завидую.

Джин откашливается.

О, так теперь слухи правда?

– Чему завидовать? – девчонка удивлена и усердно пытается выкашлять дым.

Но по слухам Джин блюёт, а не кашляет.

Значит, ложь.

– У тебя всегда волосы идеально уложены, – я затягиваюсь и бросаю окурок. – Что ты для этого делаешь?

Девчонка сдавленно смеётся.

– Голову мою, блин, – говорит Джин и скрещивает руки на груди.

Я шокировано вздыхаю и подношу ладонь к лицу.

Джин хохочет.

– А мне что делать? – я хватаюсь за свои волосы и пытаюсь их как-то уложить.

Девчонка встаёт на носочки и убирает мои волосы набок.

– Тебе укладывать нечего, – прыскает она.

Я пытаюсь закатить глаза так, чтобы увидеть свою идеально уложенную причёску и поблагодарить Всевышнего. Обкуренные ладони складываются у моего рта, и я осыпаюсь молитвами на трёх бычках.

Надо мной всё ещё нависает тот мужчина. Он не курит.

Вполне похож на Бога.

Джин пытается скрыть свой смех и прикрывается ладонью. Я молюсь. Я каюсь в грехах своих неуложенных волос и благодарю Бога за сегодняшний день, за Джин и за Виктора, которых Он ко мне послал.

Бог с верхних этажей довольно качает головой.

Молитва заканчивается.

– Какие планы после службы? – спрашиваю я, спрятав руки в карман толстовки.

Джин усмехается:

– Тебя к контрольной подготовить.

Вот и мои планы на сегодня.

Простите, девчонки с Нильского проспекта, прошу у вас всех прощения, я не смогу покурить с вами в туалете.

Сегодня я занят учёбой с ненавистной вам девчонкой.

– А мне за шоколадкой сходить надо, – говорю я. – И за сигами.

Джин пожимает плечами.

– Видимо, наши пути сейчас разойдутся.

– Видимо, – киваю я.

Всевышний провожает нас до развилки, и я обнимаю Джин на прощание.

Тут-то наши пути и расходятся: её – в Хаскис-таун, а мой – до «15/86» на не самом любимом Нильском проспекте.

B3(05;01)

С порога квартиры меня резко одурманивает мешанина «Винстона» и какого-то дорогого мужского одеколона. Я всё больше и больше привыкаю и завидую тому факту, что Джин не чувствует запахов – среди такой вони жить-то, собственно, невозможно.

– Добро пожаловать в притон, – иронически произносит она и приглашает войти. – Мой дом – твой дом, только на два этажа ниже.

Я задыхаюсь.

Планировка квартиры точно такая же, как и моя: длинный коридор, кухня за первой дверью, совместная ванная с туалетом. Из отличий – площадь и количество комнат. Я жил в двухкомнатной квартире, когда как у Бэттерсов было целых три спальни.

В длинном узком коридоре смиренно стояли картонные коробки, телевизионный ящик и даже магазинная вывеска, но больше всего – горшков с растениями. Из-под пыльного покрова вылезали зелёные листья и расцветающие бутоны, провожающие гостей грустными глазами. Растения будто тропиками тянулись от самого входа и продолжались за дверьми спален – правда, комната Джин резко отрезала меня от растительного мира.

В её спальне было всего лишь парочка горшков.

Орхидеи.

– Никогда в жизни не заведу цветы, – бросает девчонка, закрывая двери.

Джин небрежно приглашает меня сесть за свой рабочий стол, на котором аккуратно стояли ноутбук, стаканчик с канцелярией и стопка тетрадей. Постель, расположенная рядом, не заправлена: серое одеяло и тёмный клетчатый плед смешались друг с другом, образуя грязное пятно.

Девчонка проходит к длинному узкому шкафу, открывает его и оказывается среди сотни книг, битком набитых меж крохотных полок: здесь оказывается и Сартр, и Паланик, и Дуглас Адамс, и классики, и научные издания. Корешки разных цветов пестрят и играют на солнце, словно драгоценные камни, хвастаясь своим именем и названием.

Я зачарованно подхожу к ним же.

– Ты так любишь Паланика? – спрашиваю я.

Джин садится на корточки перед своей книжной коллекцией.

– Да-а, – ухмыляется она. – Особенно на математике.

Для работ Паланика здесь выделена целая полка – пустует лишь одна щель для «Бойцовского клуба», который сопровождает меня последние несколько дней.

– Какая твоя самая любимая?

Девчонка колеблется с минуту.

Она оглядывает полку с любимым творцом и пробегается взглядом по корешкам.

– Вот эта.

Джин выуживает роман с незамысловатым названием «Призраки».

Я глазами пробегаю по нарочито-интригованной аннотации с кучей оборванных предложений и восклицаниями, а мрачное атмосферное описание вполне впечатляет мой юный неокрепший ум. Но больше интереса у меня от другой мысли.

Это любимая книга Джин Бэттерс.

Что может нравится этой загадочной, мифической особе?

– Одолжишь мне после «Бойцовского клуба»? – спрашиваю я, обратившись взглядом к ней.

Девчонка улыбается.

– Договорились.

Джин выуживает учебник по математике и закрывает шкаф.

Представление окончено.

– Полански снимал нашу контрольную, и благодаря ему мы можем основательно к ней подготовиться, – Джин садится на стул и протягивает учебник. – Ты хоть что-нибудь из тригонометрии знаешь?

Я жму плечами.

График y=sin(x) проходит через начало координат.

– Отлично, – Джин саркастично улыбается. – Мы уже на полпути к пятёрке.

Вообще-то, в математике я разбирался лучше, чем в физике – по крайней мере, мне так казалось. Домашку я никогда не списывал: либо я понимал принцип выполнения заданий, либо ленился их делать. На уроках я никогда не отвлекался от лекций, – ещё бы, Долан меня бы прикончила – и всегда делал задания в классе.

Не списывал, а делал!

– Значения функций запомнить не так уж и сложно, – говорит Джин и рисует окружность. – Главная информация на сегодня: косинус – это икс, а синус – это игрек. Дальше – дело логики.

Окружность на её листке приобретает координатную плоскость и делится пополам.

– Радиус окружности – единица, – девчонка демонстрирует мне чертёж. – Мы поделили четыре проведённых радиуса пополам. А ещё у нас куча значений в градусах, видишь?

Теперь окружность похожа на торт, разделенный на кусочки. Точки деления подписаны по-разному: тридцать градусов, шестьдесят, девяноста, и так – до трёхсот шестидесяти.

Я киваю.

Джин берёт ручку красного цвета и напротив градусных мер подписывает ещё одни значения: единицы, дроби, числители под корнем, отрицательные дроби. И все значения – парные.

Меня начинает это пугать.

– Посмотри на все эти значения, – девчонка продолжает их подписывать. – Тебе не кажется, что они повторяются?

Я бубню себе под нос все красные пары: одна вторая и корень из трёх на два, корень из трёх на два и одна вторая, ноль и единица, минус одна вторая и корень из трёх на два, минус корень из трёх на два и одна вторая.

У меня как будто лампочка в голове загорается.

– Они повторяются, – констатирую я.

– Верно, – Джин ухмыляется. – Осталось запомнить закономерность.

– О, да проще простого, – нервно бросаю я.

Джин усмехается.

– Парой чисел отмечают координаты, – продолжает она и обводит красные числа напротив тридцати градусов. – Окружность – это график. Тридцать градусов – это точка, но её координату в градусах не запишешь. Для этого используют значения по оси икс и оси игрек: на первом месте всегда пишут координату по иксу, на втором – по игреку. Понимаешь?

Я киваю.

На лице девчонки расплывается довольная ухмылка.

– Мы делаем успехи, – замечает Джин. – Теперь разберёмся со знаками. Ты же помнишь, как разбивать график по четвертям?

Я прыскаю.

Теперь мой черёд рассказывать.

– Первая четверть – здесь, – мой палец демонстрирует промежуток от нуля до девяноста градусов. – Вторая четверть – от девяноста до ста восьмидесяти, затем – третья, здесь – четвёртая.

Джин горделиво кивает.

Я почесываю затылок.

Лампочка загорается во второй раз.

– В первой четверти икс и игрек положительные, – выпаливаю я. – Во второй – икс отрицательный, в третьей – икс и игрек отрицательные. А в четвёртой икс положительный, игрек отрицательный. Так ведь?

Джин наклоняет голову и саркастично выдаёт:

– Боже, Прэзар, чтобы вспомнить тригонометрию, тебе достаточно быть трезвым.

Я с победным видом закидываю голову и ухмыляюсь.

Постепенно монолог Джин становится бурной парной дискуссией. Я вспоминаю материал, пройденный за последний год, уроки у Долан и все задания до мельчайших подробностей, но часто заблуждаюсь. Джин терпеливо выводит меня из терний и указывает на свет, выводит за руку из чащоб и находит путь дальше.

– Я запоминала значения другим способом, более сложным, – девчонка обводит каждую координату чёрной пастой. – Просто рисуй на черновиках график. Если точка ближе к оси иксов – значит, начинается на корень из трёх на два. Если к оси игреков, то с одной второй.

Джин исписывает несколько листов окружностями и уравнениями.

Я на лету схватываю приведение выражений и пользуюсь предлагаемыми шпаргалками. Буквально через час я сам пишу выражения, случайно приходящие в голову, и сам же их преобразовываю, а Джин внимательно наблюдает за верностью их решений.

Где-то в середине «занятия» я уловил себя на мысли, что мне была интересна не математика, а то, с каким увлечением Джин о ней рассказывает. Меня невероятно втягивает не изображение графиков, а процесс и повествование – то, как Джин моментально высчитывает координаты и проецирует их на график.

Такие же графики я замечаю над столом девчонки – на пробковой доске, рядом с брошюрками университетов и школьных кружков. Среди них же я нахожу полароиды небоскрёбов и пальм, рыжего юноши в чёрной куртке и самой Джин.

– Не похоже на Принстон, – роняю я, глядя на снимки.

Девчонка отрывает голову от уравнений.

Я показываю на пробковую доску.

Джин хмыкает.

– Это Лос-Анджелес, – поясняет она. – У меня там сестра училась. Ну, и живёт.

Я разглядываю надписи на университетских брошюрах.

Гарвард.

Принстон.

Кембридж, Англия.

Варшава, Польша.

– Ты уже выбрала, где будешь учиться?

Джин иронически прыскает.

– Ага, – кивает она. – Технический колледж Прэтти-Вейста.

– Я серьёзно, – говорю я.

– Я тоже.

Я перевожу взгляд на девчонку – её брови нервно вздрогнули, а в глазах затаилась некая тоска. Но на лице растянулась улыбка – тонкая, унылая и явно фальшивая.

– У моих родителей ограниченный бюджет, и поэтому, – она тыкает во брошюры. – Ни Принстон, ни Гарвард, ни Лос-Анджелес мне не светит.

Я понимающе киваю.

– А как же все эти гранты? – Джин сомнительно смотрит на меня. Я поясняю: – Те, в школе. Тебя же к директору по поводу них вечно вызывают.

Девчонка фыркает:

– Это лишь списки номинантов. В призёры я вряд ли выйду – недостаточно достижений.

– А конференции?

– О, к сожалению, все крупные конференции проходят в соседних городах, – с отвращением выпаливает она. – Ограниченный бюджет родителей позволяет лишь по городу разъезжать, а не за его пределами.

– Ты не говорила с ними об этом?

Джин насмешливо отводит глаза.

– О чём? – усмехается она. – «Мама, папа, накопите мне денег на университет»?

– Ну, хотя бы по поводу конференций, – неуверенно произношу я. – Это же хорошая возможность проявить себя.

– Если бы мои родители понимали, для чего мне нужен университет, – девчонка с ухмылкой отводит взгляд. – У нас в семье ситуация с образованием кризисная.

Я смотрю на полароидные фотографии на стене.

Небоскрёбы, пальмы, Лос-Анджелес, Джин Бэттерс.

Её старшая сестра.

– Что-то случилось с твоей сестрой? – догадываюсь я.

Подруга бросает на меня мимолётный взгляд, затем – тупит его в пол.

Она тихо говорит:

– Все рассчитывали, что она поедет в Лос-Анджелес по гранту, но её среднего балла для этого не хватило. Пришлось брать студенческий кредит. Но потом…

Джин некоторое время молчит.

Она вздыхает.

– Моя сестра влюбилась в футболиста, выскочила замуж, родила дочку и влезла в целую кучу долгов.

Что-то начинает колоть в груди.

По какой-то причине, девчонка выдавливает смущённую улыбку и тупит взгляд, и у меня совсем нет слов для объяснения её эмоций.

Зла она или расстроена?

Разочарована?

Угрюма?

Проходит несколько минут, а я гадаю её чувства по глазам.

– Ты голодный? – вдруг спрашивает Джин. – Ты с обеда не ел, наверное.

Я беру в свои руки рюкзак и выуживаю оттуда шоколадку – карамельный «Хершиз», как по заказу. Даже ценник отклеен.

Девчонка улыбается и, не развернув упаковки, ломает шоколад пополам.

Она не хочет продолжать этот разговор.

– Она твоя, вообще-то, – говорю я.

Джин мотает головой.

– Одна её я есть не стану, – бросает она и встаёт из кресла. – Подожди, я за молоком схожу.

Я достаю небольшую бутылку молока – здесь я ценник отклеить забыл.

Девчонка с подозрением щурится.

– Откуда столько информации? – прыскает она, возвращаясь за стол.

– Мифы о Джин Бэттерс.

– Так они правдивые?

Джин вскрывает упаковку шоколада и протягивает кусочек мне.

Я без стеснения беру его губами.

Идея мифов о Джин Бэттерс всё ещё не внушает мне доверия и кажется каким-то сомнительным заговором. Не может же Виктор сам выдумывать кучу историй и чуть ли каждый раз попадать в самое яблочко?

– По-моему, вы с Виктором от меня что-то скрываете, – с недоверием произношу я. – Колитесь. Вы мутите?

Девчонка давится смехом.

Хорошо, что молоко ещё открыть не успела.

– С чего ты взял? – хохочет она.

– Не похоже, что вы в «Директе» только домашку друг другу скидываете.

Джин отводит взгляд и ухмыляется.

– Всё возможно, – кивает она.

Карамельный «Хэршиз» уплетается молча за какие-то считанные минуты, после чего Джин до дна выпивает бутылку молока. Я оглядываю полароидные снимки и дальше, пока девчонка проверяет мессенджеры и проклятый «Директ». С фотографий на меня смотрит рыжеволосый юноша в чёрной пилотской куртке, обнимая Джин в точно таком же прикиде.

– У тебя же старший брат есть, – говорю я.

Девчонка качает головой.

Я тут же спрашиваю:

– А где он?

– Без понятия, – на лице Джин всплывает неуверенная усмешка. – Учится в техническом колледже, в этом году должен закончить. Я его раз в месяц вижу.

Снова настаёт какое-то неловкое молчание.

Девчонка напряжённо о чём-то думает и покусывает пальцы. Я ищу на потолке ещё одну случайную тему для разговора, после которой не будет неприятной тишины и слишком неловких извинений.

Джин с досадой улыбается:

– В отличии от меня, у него много друзей.

Из коридора доносится скрежет ключей и грохот закрывшейся двери, после чего на пол звонко валятся мелкие вещи и что-то – что побольше – разбивается.

Девчонка добавляет:

– Видимо, не очень.

Из коридора мы чётко слышим мужской голос:

– Я либо слишком пьян, либо слишком голоден!

Джин встаёт из-за стола, проходит к дверям своей спальни, открывает их и, небрежно привстав к косяку плечом, кричит:

– Разве не оба варианта сразу?

Мужской голос из коридора удивляется:

– Боже мой, Джин, солнышко! – что-то снова падает на пол. – О, классная кожанка. Твоего парня?

Девчонка нервно прыскает:

– У меня же их так много.

– Ну, один-то точно был, – безликий собеседник отряхивает упавшую куртку – мою, по всей видимости. – Он так нравился нашей маме.

– А потом он свалил в Германию? – с отвращением уточняет Джин.

– У него хотя бы хватило мозгов это сделать.

Собеседник появляется в поле зрения: рыжий, высокий молодой человек лет двадцати, в пилотской чёрной куртке, вваливается в комнату и по-семейному прижимает к себе Джин.

От снимочного себя он отличался короткой бородой и пышными бакенбардами.

– О, ты же этот, – Ник Бэттерс отстраняется от своей сестры и, ухмыляясь, протягивает мне руку. – Питер Колман? Питер, точно.

Я жму руку в ответ и нелепо улыбаюсь:

– Коул, вообще-то, – говорю я. – Приятно познакомиться.

– Мне тоже приятно, Питер, – Ник качает головой. – Кожанка классная.

– Спасибо, – я киваю.

Мне начинает казаться, что я краснею.

Парень бросает мимолётный прищур на мою обувь и тут же замечает:

– Кроссы тоже, – он указывает на них пальцем. – «Фила»?

– «Найк», – уточняю я.

Ник качает головой и опускает взгляд.

На нём такие же «Найк», но чёрного цвета.

Он хочет что-то добавить по поводу внешнего вида, прищуром оценивая мой цвет волос, а у меня возникает ощущение, что я совсем потерял голос.

– Как учёба, Ник? – в наш душевный диалог врывается Джин.

Её тон речи далеко не из приятельских.

Ник поворачивается к своей сестре и удивлённо вскидывает брови.

– Учёба?

– Да, учёба, – девчонка кивает. – Ты же заканчиваешь в этом году, не так ли?

– Заканчиваю, – парень ухмыляется. – И слава Богу.

Джин не смешно.

– Готовишься к своим финальным тестам, Ник?

Она долгим взглядом следит за каждым телодвижением своего брата и ждёт ответа.

Ник Бэттерс молчит.

Отсутствие ответа приводит сестру в раздражение, и она грозно выпаливает:

– Ник, чёрт возьми, Бэттерс, где ты пропадал эти три недели и два дня?

Даже мне становится не по себе.

Однако Ник, видимо, знающий характер своей младшей сестрёнки, с долей иронии прижимает руку к сердцу и улыбается.

– Вы ещё считаете? – спрашивает он. – Я польщён.

Недовольство на её лице заставляет Ника быстро тараторить оправдание:

– Боже мой, Джин, за эти три недели и … два дня я так надрался, что…

Девчонка лишь угрожающе повела бровью.

– На Мажор-стрит, – чётко отвечает он.

Джин закатывает глаза:

– Ты же их ненавидишь.

Она проходит мимо своего брата и садится на край кровати.

Ник прыскает:

– Пол тоже, – он быстренько оглядывает нас, будто бы предупреждая о начале длинной истории, и начинает: – Дело было так: к Полу приехали его кореша из России – так, потусить тут месяцок, да и им нужна была какая-то помощь с записью битов. Ну, ты же знаешь, Пол в этом мастер-ломастер, базару нет.

Парень обменивается с Джин понимающими взглядами – та кивает.

Ник проходит по всей комнате и продолжает:

– Приехали русские, живут роскошно – как оказалось, предки в нефтянке, они, значит, сняли хату на Мажоре. И зовут Пола тусить.

Парень садится на подоконник, отодвигая горшки с орхидеями.

– Не свались, – сухо бросает Джин.

– Не свалюсь, – Ник хлопает по раме. – Оно закрыто. Так вот. Пол, недолго думая, набирает мой номер и вызванивает меня – я тут, прямо-таки, ожидаю его приглашения, готовлюсь к финальным тестам в шараге, слышу: «залетай, Бэттерс, будет виски». Я думаю: «ништяк, учёба с виски – нормальная тема», уже надеваю свою пилотку, целую мать в чело и ухожу на Мажор.

Девчонка кивает.

Эту историю она помнит.

Я всё ещё пытаюсь понять, о какой «Мажор-стрит» идёт речь.

– Ну, думал, вечерок попью да вернусь. Не тут-то было! – Ник принимается яро жестикулировать, со свистом рассекая ладонями воздух. – Эти русские схитрили, намутили воды, разорвали наш пространственно-временной континуум, залетели в самую Чёрную дыру и говорят: «а давайте фильм посмотрим». Давайте. Включают какой-то не то хоррор, не то трэш – «Зелёный слоник», как-то так. Он длился вечность, не меньше. Я тогда понял, что меня не от алкоголя тошнит, не от вискаря, а от великого русского кинематографа.

Ник горделиво выпрямляется и запрокидывает указательный палец вверх.

Джин ведёт бровью.

– Смысла я, кстати, не понял, – добавляет парень и усмехается.

– Ну, это русские реалии того времени, – почему-то вырывается у меня. – Девяностых. Тогда всё было бессмысленно. И жестоко.

Ник задумчиво хмурится.

– Это я, конечно, понимаю, – говорит он. – Распад Советов, дикий кризис, ужасная жизнь. Но выглядит так, как будто я посмотрел очень плохой психологический триллер.

– Но он же впечатлил тебя, остался в памяти, – уточняю я. Собеседник кивает. – Значит, не такой уж он и плохой. Просто низкобюджетный.

– Шутишь, что ли? – Ник ошарашенно вскидывает бровь. – Я запомнил его по одной только причине – ничего не понятно.

Я лишь развожу руками.

Парень задумчиво смотрит мне в глаза, а потом подходит к стулу рядом – тот, на котором Джин сидела, объясняя мне математику, – вальяжно присаживается и заинтересованно щурится.

У меня начинает сосать под ложечкой.

От него несёт вовсе не виски – чем-то покрепче и знакомее.

Абсент?

– Ты у нас, я так понял, кинокритик?

– Не совсем, – я мотаю головой. – Но с кинематографом связан.

– Отлично! Я нашёл, с кем обсудить свою проблему, – восклицает Ник и смотрит на Джин. – Сестрица, ты не против, я украду твоего парня на пять минут?

Девчонка недовольно закатывает глаза.

– Он не мой парень, – твёрдо говорит она.

– Ништяк! – оживляется мой собеседник, видимо, даже не услышав реплики своей сестры. – Я никого не украл.

Ник переводит взгляд на меня и довольно улыбается.

– Слушай, Питер, – быстро тараторит он. – Надо накатить за знакомство.

Парень уже был настолько уверен в своих действиях и движениях, что тут же вскочил с кресла и готовился понестись на кухню за рюмками и спиртным. От алкоголя по такому поводу я не отказался бы, но лицо моей подруги, ранее выражавшее растерянность и напряжение, вдруг озлобилось и покраснело в щеках. Она моментально вскочила с кровати вслед за братом и выпалила:

– Обойдёмся без алкоголя!

Ник, выругавшись, остановился в проёме двери и с надеждой посмотрел на меня.

Я помотал головой.

– Не пью сегодня, – уточнил я.

Эту реплику Джин должна запомнить на всю жизнь.

Старший брат моей подруги вздыхает, но всё же садится обратно на место. Он быстрым движением пальцев проверяет, есть ли в аппетитной обёрточной упаковке хоть один лакомый кусочек шоколада, и вновь вздыхает – шоколада не было. Закончилось и молоко, которым хотелось запить отчаяние от сорванной пьянки в честь знакомства, и тогда Нику Бэттерсу пришлось смиренно сесть за стол и начать разговор.

– Ох уж вы, любовники, – как бы между прочим бросает он, пытаясь пристыдить нас за съеденный трофей, но на место его разочарованию приходит сердечное оживление. – Итак, к проблеме. Я так хочу понять русскую культуру и русское кино. Оно всё мне так нравится, особенно у Тарковского, но я никогда не могу понять его до конца. Хотя, кичиться не буду, я только Тарковского и смотрел, знаешь ли. Но какое у него кино! Окей, хер с ним, с Тарковским, хотя царство ему небесное, этому великому человеку, но я-то пораскинул мозгой и подумал как-то: у русских, ну, стопроцентно есть свой «Голливуд». И что же я там нашёл, дорогой друг мой?

Ник начинает перечислять на пальцах – хотя, судя по его недовольному лицу и зная, что из себя представляет современный русский кинематограф, пальцев для злости ему не хватит.

Он говорит:

– Военные драмы, криминал, боевики, сомнительная научная фантастика, опять криминал, пьянки, водка – хотя, я бы побывал на такой, – парень усмехается и забивает на идею с пальцами. – Опять криминал, криминал, де-вя-нос-тые, мстители с медведями. И знаешь, что самое странное?

Собеседник поднимает на меня глаза и слащаво улыбается.

– Они все сняты одинаково, – заканчивает он.

По затянувшемуся молчанию я понимаю, что очередь говорить переходит мне.

Я не спеша начинаю свой муторный, несвязный ответ, с трудом подбирая слова и мысли.

Я говорю:

– Вообще, я сам не особо просвещён в русском кино и не так много его смотрю, – мне нельзя произносить много слов за один раз. – Мне очень нравится Тарковский, хоть я тоже не до конца понимаю, о чём он снимал. Дело не в том, что ты тупой или я тупой, а в том, что мы не русские и русскую жизнь не знаем, поэтому их фильмы не понимаем до конца. А про то, что сняты одинаково – это их так всех учат.

Ник внимательно выслушивает моё изречение.

– Ужас, – кивает он.

И я снова не могу сдержаться и не оставить за собой следующую реплику:

– Не нам, американцам, говорить о русской культуре.

Ник обращает на меня свой оценочный прищур и кивает.

– Это уж точно.

– Но у меня есть один друг, – неожиданно для себя я продолжаю разговор. Ник всё также чутко вслушивается в мои слова. – Он русский мигрант. И, вполне вероятно, накатит с тобой.

Ник заинтересованно щурится.

– Мне нужно имя, – решительно говорит он.

– Виктор Полански, – отвечаю я.

Парень усмехается:

– Звёздный родственник?

– Скорее, поклонник.

Который не видел ни одной работы своего кумира.

Ник довольно кивает и, посмотрев на свою сестру, объявляет итог диалога:

– Слушай, сестрица, а ты умеешь выбирать парней.

Ник хлопает меня по плечу:

– Только говорил бы погромче.

Джин тяжело вздыхает.

– Мы не…

– Кстати! – Ник бросается к ней и усаживается на кровати, обрывая на середине слова. – Джин, я решил.

Парень, приобняв сестру, мечтательно проводит рукой по воздуху и шепчет:

– Я буду лётчиком-испытателем.

Девчонка сухо выдаёт:

– Протрезветь успеешь?

Ник наклоняется к её уху и хитро произносит:

– Не о том думаешь, сестрица.

Их тон разговора резко меняется.

С лица Джин резко пропадает недовольство по поводу долгих пропаж и алкогольных приключений своего брата, и лица брата с сестрой в один миг становятся идентичными, похожими. В глазах их зарождается какой-то дикий азарт, при том гневный, раздражённый, но разделённый между ними одной общей бедой.

Я не понимаю, к чему клонит Ник.

Но Джин прекрасно понимает.

– Отец в курсе?

– Сегодня узнает, – парень ухмыляется.

В кадре прямо сейчас – семейная драма двух близнецов.

Конфликт поколений.

– Что ж, – выносит вердикт Джин. – Сегодня я буду ночевать явно не дома.

Её голос полон сарказма и злости.

Брат её усмиряет.

– Маму не расстраивай, – говорит он. – Ей потом всех успокаивать.

– И слушать папины тирады дольше всех, – кивает девчонка.

Джин вдруг замечает мой полный непонимания взгляд и кратко объясняет мне суть дела:

– Дела семейные, Коул, – бросает она. – Не вникай.

Реплика сестры пробивает Ника на хохот.

– Да эти «дела» на первом этаже слышно! – восклицает парень и смотрит на меня. – Ты разве не слышал?

Я лишь мотаю головой.

Моя подруга вносит в вопрос немного больше ясности.

– Наш отец не очень любит тему образования, – кратко произносит она.

Её брату, видимо, тема ссор и конфликтов интересна больше, как и мне – хотя, собирателем сплетен и чужой домашней жизни я себя не назову, – и Ник с живностью и смехом продолжает за свою сестру:

– «Не очень»! – насмехается он. – Да он терпеть её не может. После того, как на Элиссон повис кредит за универ, а диплом она, извините, просрала, отче наш и слышать не желает об «университетах», «колледжах» и прочем дерьме. Он у нас окончил технический и пашет теперь в автосервисе довольный, зарабатывает, а денег всё равно нема. Я по его дорожке пошёл, думаю, подзаработаю, да укачу в Канаду писать новеллы. Я же писатель в душе, даже философ, у нас с Джин это семейное.