Читать книгу: «Не достигнуть координаты «икс»», страница 3

– За что Полански получил по шее? – спрашивает Лесли, потягивая кальян.

Ро затягивается.

– Маструбировал в туалете, – недовольно отвечает она. – Под Мусоргского.

Я начинаю дико хохотать и скромно прикрываю рот рукой.

Я знал, что она явно преувеличивает – для красоты заголовка.

Джин снова протягивает мне сигарету, и мы быстро добиваем её вместе – за пять затягов.

Гейз фыркает и вручает Бэттерс ещё одну сигарету – в подарок.

– Давно куришь? – спрашивает хозяйка.

Джин неуверенно качает головой.

– Полтора года, плюс-минус.

Лесли сдавленно хихикает:

– Так и знала, что в этой Джин Бэттерс есть какой-то подвох!

Джин слабо усмехается и отводит взгляд.

Гейз внимательно осматривает новоприбывшую и тушит окурок в пепельнице.

– Все гении имеют свои сумасшедшие секреты, – начинает она. – В чём же суть вашего, мисс Бэттерс?

Джин задумчиво задерживает сигарету у губ и молчит несколько секунд, после чего делает достаточно долгий затяг и отрезает:

– Я не гений, чтобы их иметь.

Ро закатывает глаза.

Ответ её не устраивал.

– И куда же наш «не-гений» собирается поступать? – с издёвкой спрашивает она.

Я замечаю в её взгляде злость.

Джин безынтересно вскидывает бровь.

– В Принстон на факультет математики, – монотонно протягивает девчонка.

Гейз недовольно прыскает.

– Принстон? – переспрашивает хозяйка. – Нужно быть либо самоубийцей, либо гением, чтобы туда поступить.

Бэттерс усмехается:

– Так почему я не могу быть первым вариантом?

– Девочки, не ссорьтесь! – пытается перебить их Лесли, размахивая руками. – Коул нужен нам ещё добреньким и весёлым!

Глаза Ро загораются.

Я не успеваю вставить своё слово.

– Первым вариантом? – хозяйка по-змеиному тянется к Джин и чуть ли не клеится к ней.

Джин недоверчиво смотрит на неё и убирает чужие руки с плеч.

– Мне просто повезло, – отрезает она.

Розмари хочет продолжить разговор, но в коридоре раздаётся звук открывающихся дверей и громкое гоготание. Через несколько секунд в гостиную заявляется Виктор и парочка парней, а я замечаю, как Джин хватается за телефон, пытаясь скрыть волнение.

Я беру её за руку и наклоняюсь к уху.

– Давай сходим за пивом? – шепчу я.

Девчонка тут же отвечает:

– Давай.

Мы быстро выходим из порочного круга и меняем локацию мрачной гостиной на маленькую яркую и свободную от людей кухню.

Окна здесь открыты нараспашку, но, несмотря на это, вонь спиртных напитков, забитых в крохотном холодильнике, толком не выветривается. Этот смрад стоит тут как будто вечность. Я морщусь от перебивки запахов, открываю камеру холодильника и сажусь на корточки в поисках нужной бутылки.

– Хотел бы я сейчас отказаться от обоняния, – раздражённо бросаю я.

Джин стоит позади меня, опираясь на стол руками.

Я не слышу ответа.

– Если хочешь, можем уйти от них, – говорю я ей. – Закроемся в спальне, пообщаемся. Можем стащить алкашку и домой пойти.

Я перебираю десятку разноцветных бутылок и не нахожу ни одной нормальной: в холодильнике Розмари Гейз есть почти все виды высокоградусного алкоголя, но нет пива. С виски такие вечера, на каком мы находились сейчас, начинать не стоит. Я со злостью запираю холодильник, встаю с корточек и поворачиваюсь к Джин лицом.

Она лишь пожимает плечами.

– Как хочешь, – подавленно произносит девчонка.

Настроение Джин явно испортилось.

Голова начинает кипеть от внезапных желаний: хочется то ли за руки девчонку взять, то ли крепко прижать к себе. Но я успеваю поймать себя на странных мыслях и отключаю все каналы действий, и всего лишь тихо произношу:

– Пива нет.

Джин вскидывает бровь.

– Там же «Гараж» есть, – замечает девчонка.

Я сдавленно смеюсь.

– Ты самоубийца, что ли? – срывается у меня.

И тут же закусываю язык.

Джин закатывает глаза, берёт бутылку «Гаража» из холодильника, выходит в коридор и выпаливает:

– Мне просто повезло!

Я завожу девчонку в спальню Гейз – узкую и захламленную комнату, с кучей плакатов и наклеек на стенах. Включается свет: в люстре каждый раз не хватает одной лампочки. Джин проходит к окну, распахивает его и садится чуть ли не на карниз. Я закрываю дверь на замок и бегу к ней.

Рот открывается, но на языке нет подходящего вопроса.

Джин ухватывает шанс столкнуть меня с темы и задаёт вопрос сама:

– Молодой человек, сигареты не найдётся?

Я достаю пачку золотого «Мальборо» и протягиваю девчонке. Она нервно поджигает сигарету и выгоняет дым на улицу. Я прикуриваю от её сигареты, становлюсь у окна рядом с ней и разглядываю ночные улицы полупустого района Джефферсон-сити.

Странное название.

Девчонка смотрит из окна пятого этажа.

– Она эксцентричная, – я пытаюсь развеять напряжение. Джин взглянула на меня, без слов попросив уточнить. – Розмари. Если тебе было неприятно, то…

Я отлично понимаю, что мне нужно было вмешаться в спор.

Комок подступает к горлу.

– Я тоже эксцентричная, – хмыкает Джин. – По-своему. Просто её агрессия направлена на окружающих, а не на саму себя.

У меня нет слов для ответа.

– Но насчёт Принстона она права, – усмехаюсь я. – Туда же сложно поступить.

Девчонка делает последний затяг и выбрасывает сигарету в окно.

Джин поворачивается ко мне всем корпусом тела, наклоняется и серьёзным тоном произносит:

– Так кто же я, Коул? – она делает паузу. – Самоубийца или гений?

Я докуриваю и выбрасываю сигарету следом, усмехаясь.

Меня забавляет словесный каламбур.

– Ты Джин-ний³, – с насмешкой произношу я.

Девчонка наклоняет голову вбок и качает головой, ничего не говоря в ответ.

2 глава

С каждым разом я всё больше сомневался в том образе Джин Бэттерс, который все общепринято ненавидели.

Асоциальная, скрытная, своенравная, богемная – все эти «плоские» эпитеты были лишь театральщиной, маской, мифом. Джин удачно скрывала свою настоящую натуру за кучей общественных выдумок и не собиралась выкладывать свои козыри на стол.

Но стоило ей только открыть рот, как карты оказывались прямо передо мной.

Каждый человек – чья-то загадка; чей-то роман, запертый в книжном шкафу. Я был неудавшимся детективом Джоан Роулинг, который все расхвалили за имя автора, Виктор – её франшизой. Если так, то Джин – запылившаяся копия «Превращения» Кафки, который не все осмелятся и в руки взять.

У Джин не было красивой рекламной обложки. Все наслышаны об уродливом содержании, понятном лишь таким же уродцам, как и сам автор.

Я не был хорошим читателем. Но я хотя бы вытащил Джин с той самой дальней полки, стёр пыль и пытался вникнуть в суть слов.

Джин – сумасшедшая и стремительно бегущая от меня зацепка смысла, ключ от всех тайн романа. Чем дальше я преследовал её по пятам оставленных слов, тем больше завораживался и тем невольнее вздыхал от восторга. Я не мог долго понять той загадки, которую мне давали богемные рассказы Джин Бэттерс, и часто ловил себя только на одной мысли.

Что, если это всё – очередная бессмысленная и грустная история?

B(-04;29)

Помимо физики, я и Джин пересекались на социальных науках профильного уровня.

Виктор эти уроки не посещал – считал, что наш молодой преподаватель, профессор Штенберг, однажды соблазнит его окончательно, и кто-то из них лишится гетеросексуальности. На самом же деле, Полански просто терпеть не может такие скучные термины, как «экономика» и «внутренний валовый продукт».

Я рассматривал социальные науки как возможность отвлечься от ненавистных мне ныне точных дисциплин и лучше разобраться в человеческом обществе. Штенберг часто уходил от темы урока и начинал беседовать с нами о посторонних вещах. Так, мы не единожды обсуждали аресты артистов и наши вкусовые предпочтения, кино и музыку, медийный личностей и школьных профессоров.

Раздражало только одно – многие девчонки приходили сюда исключительно из-за Штенберга: из-за его милой улыбки, из-за пары татуировок на его запястьях и из-за его привлекательной и не особо растущей бороды.

Уроки социальных наук сводили меня с другом детства – Дэниэлом Китом.

Он родился и жил в Хаскис-тауне вместе со мной: мы провели лучшие годы своей молодости в одном дворе и в одной общей истории, главными героями которой сами являлись. Кит был весьма образованным и дружелюбным человеком, но в последнее время он стал закрытым и холодным. В старшей школе мы общались реже – как я слишком сблизился с Виктором, так и Дэниэл слишком отдалился от меня.

Но нас по-прежнему объединяла любовь к олдскулу и фильмам девяностых годов.

Уроки по вторникам обычно проходили в библиотеке, в окружении книжных полок и винтажных ламп. За столы садились по несколько человек: группа «воздыхательниц» – за одним, реально заинтересованные люди – за другими.

Мы с Китом сидели вдвоём.

Джин, как и везде, сидела одна – в дальнем углу класса, подальше от людских глаз.

В один из таких вторников, после ланча, меня на урок провожал Полански. Разговор снова начался с Бэттерс, а закончился его шутливым «Здрасте!» в сторону Штенберга и моим замученным лицом.

Кит уже ждал меня за столом.

– Снова о Джин говорили? – спрашивает он, подавая ладонь для рукопожатия.

Я недоумённо щурюсь.

– С тобой он тоже только о ней трещит? – я задаю вопрос вместо ответа, на что Кит усмехается.

В библиотеку заходит Джин.

– Виктор? – Дэниэл оглядывается на неё. – Это же ты в ней заинтересован?

Я удивлённо вскидываю брови:

– Я?

Кит уже не обращает на меня никакого внимания – корпус его тела повернут в сторону вошедшей одноклассницы, а взгляд не может оторваться от её силуэта. Дэниэл ждёт, когда она его заметит, и, как только девчонка поднимает на него глаза, спрашивает:

– Джин, почему ты вечно сидишь одна? – не дождавшись ответа, Кит хлопает по нашему столу. – Как насчёт того, чтобы присесть с самыми крутыми мальчиками этого класса?

Бэттерс прыскает, закатив глаза.

– О, только не социализация, – говорит она. – Кошмар, не запугивайте.

Кит недовольно мотает головой.

– Рано или поздно, тебе придётся стать социальной, – важным тоном заявляет он. – Я предлагаю начать тебе с хороших людей. И ещё – это желание Прэзара.

У меня спирает дыхание.

На лице Джин появляется лёгкая ухмылка.

– Если это желание Прэзара, я согласна, – она берёт свои вещи и садится рядом со мной.

Кит с довольным видом смотрит на меня.

Я не успеваю его убить – из коридора доносится звонок. В библиотеке тут же появляется фигура Штенберга. Профессор бросает тетради на стол и поворачивается к нам лицом с выжидающим видом.

– Рад вас всех видеть, – полным серьёзности тоном произносит Штенберг.

Мы молча киваем.

Сегодня в его руках – стопка новых, лаконично бликующих книг.

Профессор раздаёт по одной книге на стол и проговаривает:

– Люди живут в мире уже миллионы лет, и всё ещё не научились принимать друг друга.

Книга оказывается и на нашем столе. Первый её берёт Дэниэл. Он оценивающе всматривается в обложку и деловито качает головой. Затем Кит кладёт книгу на стол и пододвигает к нам с Джин.

«Дискриминация и её формы».

– Это тема нашего урока? – спрашивает одна из девчонок за соседним столом, тыкая пальцем в название.

Штенберг кивает.

– Именно, – он продолжает: – Я читал эту книгу в университете и тогда вообще не знал о существовании многих видов дискриминации. Я знал, что быть расистом – плохо, быть сексистом и гомофобом – тоже плохо. Но почему-то угнетение других меньшинств я считал абсолютной нормой.

Кит важно потягивается и затем, чуть наклонившись над столом, говорит:

– Коул, если ты сделаешь каминг-аут, мы не будем тебя угнетать.

Джин прыскает.

Я сдавленно ухмыляюсь:

– Дэниэл, я хочу тебя.

Юноша игриво щурится:

– А я хочу Штенберга.

Меж тем, преподаватель встаёт позади Кита и открывает свой экземпляр книги на страницах содержания.

– Я хочу, чтобы каждая группа взяла на себя по одному виду дискриминации и разобралась с ней, – Штенберг проводит пальцем по заголовкам глав. – А затем представили их всему классу на следующем уроке. Сегодня…

– Хочу половую! – перебивая учителя, выкрикивает кто-то из стола «воздыхательниц».

В помещении резко нарастает шум.

Штенберг тяжко вздыхает, закрывая книгу.

– Работайте, – преподаватель отходит от стола и обращается к нам: – Возьмите эйблизм.

Мы молча переглядываемся и согласно киваем.

За нашим столом провозглашается минута сочувствия Штенбергу.

Я никогда не понимал, почему некоторые люди становятся учителями, если травлю учеников они ставят выше, чем обучение их чему-то новому. Но я отлично понимал Штенберга. Он хотел сделать из нас людей лучших, чем есть он сам. К сожалению, пятилетняя разница в возрасте не сыграла ему на руку, и всерьёз его никто воспринимать не хотел.

Однажды Кит сравнил его с Иисусом, а нас – с неудавшимися апостолами.

Так и получилось поколение Иуд.

Джин берёт книгу и начинает искать заданную тему, шумно перелистывая страницы.

Я открываю «Гугл».

– А что такое эйблизм? – заинтересованно вставляет Кит, подтягиваясь к рабочему процессу.

Девчонка открывает нужный параграф и демонстрирует его напарнику, пальцем проводя по жирному заголовку.

– Дискриминация по инвалидности и особенностям здоровья, – поясняет она. – Психически неуравновешенных в большей степени.

Дэниэл непонимающе хмурится.

– А их как-то дискриминируют? – спрашивает он.

Джин посылает ответный вопрос:

– А им как-то помогают?

Кит откидывается на спинку стула и задумчиво смотрит на свои наручные часы с разбитым стеклом.

– Ну, смотри, – Дэниэл выставляет ладонь перед девчонкой и принимается загибать пальцы. – Социальное обеспечение по инвалидности – раз, социальное обеспечение по безработице – два. Чем не помощь?

Джин вскидывает брови.

– Ты считаешь, денежное обеспечение – это всё, что нужно таким людям? – Бэттерс берёт его руку и так же загибает пальцы. – Травля, ущемление прав, отказ в оказании помощи, недееспособность граждан…

Кит мотает головой:

– Тише ты, – юноша берёт её руку в свои. – Мы же пытаемся с этим справиться. Деинституционализацией⁴ психиатрии, к примеру.

Девчонка прыскает:

– Уменьшение количества больничных коек привело к массовой бездомности, бездумным арестам и халатности лечения.

– Не во всех штатах, – говорит Кит.

– Но во многих из них.

Дэниэл задумчиво хмыкает.

– И что же нам тогда делать с психически больными?

Девчонка трёт пальцем у виска.

– Начать хотя бы с дестигматизации, – заявляет она. – Люди стыдятся рассказать о своём недуге даже близким – не то, что обратиться к врачу.

Кит внимательно вслушивается в её слова.

Джин продолжает:

– В последствии, многие люди с любым из психических отклонений оказываются ущемлены в своих же правах на работу, образование и нормальную жизнь.

Юноша ждёт конца её речи и сразу задаёт вопрос:

– Каким образом работодатель должен брать человека с психическим недугом?

– Хм, не знаю, – тут же язвит Джин. – По компетенции?

Киту этот аргумент не кажется убедительным.

– Разве психическое отклонение не помешает больному работать?

Девчонка жмёт плечами:

– Хорошего программиста возьмут на работу, если у него хронические спазмы?

– Это немного другое, – замечает Дэниэл.

– Смотря о каком заболевании мы ведём речь.

На лице Джин медленно расплывается ехидная улыбка.

Дэниэл складывает ладони под своими губами и, задумавшись, взводит взгляд к потолку. Бэттерс подпирает щеку кулаком и с нетерпением ждёт продолжения разговора.

Спустя минуту, Кит выдает:

– Шизофрения?

Девчонка усмехается:

– Шизофреник на работу не пойдёт. Бери ниже.

– Биполярное расстройство?

– Если пациент находится на постоянном лечении, его можно взять.

Кит одобрительно кивает.

– Проблема в том, – продолжает Бэттерс. Дэниэл заинтересованно всматривается в глаза собеседницы. – Что многие психически больные не могут получить даже школьное образование. Нормальные люди отказываются с ними учиться и работать.

Джин закатывает глаза:

– Боятся.

Дэниэл возмущённо щурится.

– Никого даже не интересует, каким расстройством болен студент?

Девчонка мотает головой.

– Но ведь не все психические расстройства общественно опасны, – Кит удивлённо вскидывает брови. – Аутизм, к примеру. Аутист кому-то принесёт вред?

Джин наклоняет голову.

– Главное – факт пребывания в психдиспансере, – поясняет она. – Психопат ты или просто в депрессии – никого это особо не волнует.

– Вся стигматизация рождается из дезинформированности, – Кит качает головой.

– Совершенно верно, – Джин ухмыляется.

Юноша устало вздыхает, а девчонка лишь сочувственно кивает.

Кит отрешенно смотрит вдаль, анализируя полученную информацию. Джин лишь опускает взгляд и бегло, будто для галочки, прочитывает первые слова статьи в книге, пытаясь скрыть отчаяние.

Дэниэл в недоумении.

– Почему, – начинает он. Девчонка поднимает глаза. – Никто не распространяет достоверную информацию о психически больных? Те же психиатры?

На лице Джин появляются слабые черты горьковатой улыбки.

– Табуированная тема, – говорит она. – Психиатрия начала адекватно развиваться только в последнем столетии. Даже в двадцатом веке отношение к психически больным было в тысячу раз бесчеловечнее, чем сейчас.

Девчонка отводит взгляд.

– Да и, к тому же, – её тон совсем понижается. – Сами психиатры толком не информированы и относятся к больным гораздо хуже, чем общество.

Кит шокировано уставляется на неё:

– Серьёзно?

– Результаты социального опроса, – Джин кивает. – Большой процент психиатров отказывается работать с пациентами с острыми типами заболеваний.

– Чёрт возьми, – выпаливает парень.

– Такова реальность.

Дэниэл переводит взгляд с девчонки на меня и спрашивает:

– Коул, каково же твоё отношение к данной проблеме?

Я устало улыбаюсь.

Как же мне признаться в том, что я абсолютно в ней не разбираюсь?

– Коул должен сказать: «Это скользкая тема, я не собираюсь её обсуждать»⁵, – усмехается Джин, бросая на меня игривый взгляд.

С каждой её репликой в глазах Кита всё больше и больше удивления.

– Я что, – вкрадчиво произносит он. – Не один смотрю «Южный парк»?

У меня в голове не укладывается, как Джин и Дэниэл запросто перешли от острой социальной темы к обсуждению сортирного сериала.

Девчонка ухмыляется:

– Боже, Дэниэл, мы нашли друг друга.

B1(04;-29)

Урок социальных наук обычно заканчивался моим яростным желанием курить.

Приносив всем вокруг извинения, отдав честь, присягу и что угодно профессору Штенбергу, я буквально первый выбегал из дверей библиотеки и наведывался в сломанный туалет напротив, который с недавних пор стал моей личной «курилкой».

Если курить и одновременно пустить воду из крана, запах в коридоре никто не почует.

Жизненные советы от старшеклассников.

От накуренного аромата скрываться не удавалось – на меня часто оглядывались из-за него. Однажды профессор Уольтер сделал мне замечание перед уроком: в своём привычном забавном стиле он рассказал историю, как шёл позади меня до кабинета физики и почуял дурманящий шлейф сигаретного дыма, исходящий тогда от моей куртки. В качестве наказания я сидел остатки перемены у открытого окна, проветривая себя и свою дурную голову.

Уольтеру не страшно попадаться с грехами.

На это у нас были другие преподаватели.

Когда я шёл в следующий класс, до меня дошло осознание, что время на перекур было выбрано неудачное. После социальных наук следовала математика, а мой преподаватель, мадам Долан, хоть и имела свой специфический юмор, но снисходительностью к ученикам, как Уольтер, она не отличалась.

В классе все уже в привычном режиме собрались кучками у парт и что-то судорожно переписывали друг у друга, сопровождая свои действия нервными шутками и руганью. Преподавателя не было – наверное, мадам спряталась в маленькой комнатушке лаборантской, где она в привычном режиме проводила все перемены. Беззаботность царила только у парты Джин: она, с раскрытой книгой, полностью подготовленная к уроку, вела вполне себе культурный диалог с Виктором Полнаски.

Виктор говорит:

– Вообще, я тоже Паланика⁶ рано начал читать, – юноша задумчиво тупит взгляд. – Лет в четырнадцать. У друга в шкафу нашёл «Бойцовский клуб».

– Ты всё равно проиграл, – прыскает девчонка. – Я прочитала «Бойцовский» в двенадцать.

Полански оценивающе кивает, но не отрывает глаза от парты.

– Ну и как тебе?

– Преимущественно, мне понравился стиль, – мечтательно произносит Джин. – Сама история не особо. У него есть романы и получше.

Я подхожу ближе и замечаю в руках одноклассницы старый потрепанный экземпляр «Бойцовского клуба», и среди моих воспоминаний появляются затемненные кадры финчеровской экранизации, звонкий и жуткий смех Брэда Питта и идеальный сценарный ход, от которого моё сердце не стынет до сих пор.

Невольная улыбка всплывает на моём лице, но я замечаю кое-что ещё.

За тем самым романом и хорошим разговором об американской литературе скрыта домашка по тригонометрии, которую Виктор так незаметно списывает у своей подруги.

Парень на секунду отрывает голову и подмигивает мне.

Джин едва сдерживает смех.

– Кстати, раз уж речь зашла о стиле, – продолжает Полански. – Стиль Паланика интересный. Я начитался тогда, в свои четырнадцать, русской классики: Пушкина, Достоевского, Гоголя… В общем, фундамент своей культуры. А у них, сама знаешь, по десять страниц описания одного лишь пейзажа. Читать порой муторно. Не люблю я такое. Когда же я увидел «обрывочный» стиль Паланика, я был поражён. Не пусто, очень даже живо. Я тогда подумал – «неужели так можно было?».

Джин переводит взгляд на меня.

Мы оба поражаемся таланту Виктора скрывать преступления красноречием.

Неожиданно за моей спиной появляется фигура мадам Долан – я слышу звон её низких каблуков. Все присутствующие в классе замолкают, ручки перестают скрипеть по бумаге, и каждый с сочувствием переглядывается друг с другом. Джин нервно закусывает губу и тоже принимается молчать.

Не остановился только Виктор.

Он настолько увлекся разговором о Паланике, что не заметил прихода учителя.

Зато мадам Долан сразу же примечает его взглядом. Ехидная улыбка расплывается в её губах, в овальных очках мелькает блик солнца.

Красноречие Полански также удивило её.

– Что обсуждаете, юные математики? – женщина наигранно щурится.

Виктор резко отрывает голову и смотрит на неё.

Он проиграл.

– Современную литературу, мадам, – тут же вставляет Джин и пытается улыбнуться.

У неё буквально стучат зубы и дёргается глаз.

Долан удивлённо вскидывает брови.

– Правда? Неужели поэты начали сочинять оды на тригонометрическом языке?

Они проиграли.

Мадам Долан, прочувствовав собственную победу через наивные улыбки учеников, важно проходит к столу и продолжает:

– Надеюсь, вы хотя бы подготовились к сегодняшней контрольной, господин Полански. Потому что домашнюю работу я у вас аннулирую, – женщина подходит к стеллажам с книгами. – То же самое касается и вас, мисс Бэттерс.

Мой русский друг беззвучно вздыхает.

– А если я напишу контрольную на ноль по воле случая? – спрашивает он.

Долан даже бровью не ведёт:

– Тогда, по воле случая, вы придёте на пересдачу в среду или пятницу.

– Мадам Долан! – Джин моментально оживляется и врывается в дискуссию. Преподаватель смеряет её взглядом. – А с домашней что делать?

Женщина снова одаряет нас своей ехидной улыбкой – в её руках уже держится толстый потрепанный том, хранившийся на стеллажах этого класса. Издалека мы замечаем потёртую надпись на корешке: большая четырёхзначная цифра, напугавшая нас своим массивным видом, и маленькая, едва заметная подпись под ней же «…задач по тригонометрии».

Я замечаю сожалеющие взгляды студентов.

Я так же нервно жду вердикт.

– Вам с господином Полански, – Долан пролистывает хрупкие страницы сборника и внимательно просматривает их. – Я подарю возможность исправить ошибки юности. Сколько было примеров в домашней работе? Тридцать?..

Виктор нервно дёргает ногой.

Джин скрещивает руки на груди и тупит глаза в пол.

Спустя полминуты тревожного молчания в дуэте с шуршанием страниц Долан, прокашлявшись в кулак, провозглашает своё наказание. Она говорит:

– К пятнице, – женщина делает паузу, акцентируя внимание на сказанном. – Вы решите мне по шестьдесят задач с тридцать пятой по… сорок восьмую страницу, – учитель поднимает и вставляет: – Подите-ка сюда, грешники.

Джин и Виктор одновременно встают со своих мест и подходят к столу Долан.

Я стоял в двух метрах от места происшествия, но отчётливо слышал каждое слово, произнесённое преподавателем. Мадам Долан приподнимает хлипкий сборник и пальцем показывает раздел, задачи и их же содержание. Сквозь стёкла очков она вглядывается в пристыженные лица своих учеников, пытаясь среди их раздражения найти признаки совести.

Мадам Долан продолжает говорить:

– Всё с подробным решением и каждым расчётом, – тут она усмехается. – Учтите: господин Полански решает чётные номера, а мисс Бэттерс – нечётные. Я ясно выразилась?

Моему взору представлены лишь спины друзей, но я чувствую, как от них веет злостью.

Грешники синхронно произносят:

– Да, мадам.

Сборник переходит в руки юноши.

Они в тут же секунду разворачиваются и идут по разным углам кабинета: Виктор – подальше от Долан, к своему места у окна, а Джин – прямиком на меня.

Взгляд преподавателя резко останавливается на моем лице.

– Госопдин Прэзар, надеюсь, не соучастник? – спрашивает Долан.

Виктор, только услышав мою фамилию, сразу отвечает:

– Не трогайте Прэзара! – и добавляет: – Он вообще только из курилки.

У меня резко перехватывает дух.

Мадам Долан даже бровью не ведёт – всего лишь хмыкает.

Пронесло?

– Надеюсь, вы-то с домашней, господин Прэзар?

На её вопрос я удовлетворительно хмыкаю и готовлюсь сесть за парту с Виктором, но меня дёргают за рукав толстовки. Я смотрю на помрачневшее лицо своей подруги. От её немого предложения я не спешу отказываться – всё же, мой русский друг это поймёт и оценит. Рюкзак тут же приземляется на стул рядом с Джин; я медленно открываю его и беззаботно разыскиваю несколько листов, исписанных градусными мерами и тригонометрическими функциями.

Но его нет.

С моих уст, не слышимая никем, слетает ужасная и краткая ругань.

Девчонка ведёт бровью.

– Что, пропил свою домашку? – также неслышно интересуется она.

На моём лице расплывается привычная, ужасно тупая улыбка.

Чёртова математика.

– У нас ещё контрольная, – как бы невзначай бросает Джин.

Я чувствую, как моя улыбка тянется до ушей.

Чёртова математика.

Я безнадёжно смотрю на Джин.

Она усмехается.

Мы слышим звонок.

Мадам Долан тяжёлой, скособоченной походкой направляется по рядам и раздаёт задания контрольной. Я замечаю, как при виде заданий у моих одноклассников меняются лица: на них накатывает ужас, разочарование, печаль и злость.

– Вы прекрасно помните, что по завершению определённого раздела мы проводим контрольную работу, – вновь и вновь повторяет женщина. От её голоса по спине бегут мурашки. – Сегодняшняя контрольная – завершающая по тригонометрии. Здесь собрано всё, начиная со значений до построения графиков тригонометрических функций.

Лист с кучей толком несортированного материала оказывается и на нашем столе.

Я лишь взвываю от безысходности.

– Рано ноете, Прэзар, – бросает Долан. – У вас ещё аттестация в июне.

По классу слышатся хохотки.

Я расстроенно падаю на стол.

– У меня же только начало всё налаживаться, – бубню я себе под нос.

Я чувствую, как худые девичьи пальцы треплют мне волосы, и слабо улыбаюсь.

Мурашки бегут по спине от неожиданной нежности.

– Я не готовился, – виновато произношу я.

– Я знаю, – еле слышится надо мной.

– Я пил, – всё ещё убиваюсь я.

– И это я знаю.

– А что мне делать?

Пальцы на секунду замирают. Затем они вовсе сползают с головы, и через мгновение до меня доносится шорох листов и аромат замазки.

Голос Джин снова раздаётся рядом:

– Домашку она исправлять не будет, – по бумаге скребётся ручка. – Тройки по контрольной – тоже. Придёшь к ней на исправление в пятницу.

Пальцы снова треплют мне волосы.

– Подними голову.

Я еле отрываю своё страдальческое лицо от парты и смотрю на соседку. Джин демонстрирует мне несколько листов «А4» с готовой домашней работой по тригонометрии. В верхнем углу листа замазана чья-то фамилия. Чуть ниже подписана ещё одна, от вида которой у меня всё сковывается внутри.

«Коул Прэзар, 11 класс».

– Я что, зря домашку делала? – саркастично бросает Джин.

Я дрожащими руками беру листы и отрешённо всматриваюсь в аккуратно выстроенные графики и громоздкие выражения.

У меня нет подходящих слов для благодарности.

– Работа рассчитана на сорок минут, – вновь слышится властный голос Долан. Она встаёт на подиум перед всем классом и деспотически окидывает нас взглядом. – Можете приступать.

В кабинете нерешительно скрипят ручки и шуршит бумага. С дальних парт раздаются отчаянные вздохи – с тех самых, где сидел прежде я с Полански. Я осторожно оглядываюсь в ту сторону и ловлю на себе грозный, но при этом довольный взгляд Виктора.

Он остался там совершенно один.

Мы молча переглядываемся и киваем друг другу.

Я разворачиваюсь к своей проклятой контрольной и ошарашенно наблюдаю за тем, как Джин уже переходит ко второму заданию – приведению выражения. Девчонка увлеченно высчитывает значения функций, рисует окружности на черновике и медленно записывает ответы.

Я притворяюсь, что пишу что-то.

На моём черновике абсолютно пусто, но потом там появляются и числа, и буквы. А ещё маленькие динозавры. Джин случайно замечает моё произведение искусства и стыдливо улыбается, отведя взгляд.

В классе лишь нервно скрипят ручки и шуршит бумага. Мадам Долан, с зеленоватыми бликами на очках, напоминала Медузу Горгону – ученики резко каменели, встречаясь с ней глазами. Я же не рисковал поднимать на неё взгляд.

Взяв свой черновик, я аккуратно обхватил ручку пальцами и вдруг остановился.

Математику можно исправлять в среду и пятницу до уроков.

Сегодня вторник.

Сегодня я подготовиться не успею.

Да и самостоятельно подготовиться вряд ли смогу.

По черновику быстро скользит ручка, оставляя неаккуратные надписи чёрной пастой. Я протягиваю лист Джин. Девчонка бегло читает надпись и скрытно улыбается.

«Можешь помочь мне подготовиться к исправительной? Отплачу пачкой «Мальборо».

Джин быстро пишет ответ и отдаёт лист мне, продолжая работать с контрольной.

«Могу просто так помочь».

Я недовольно хмурюсь.

«Слишком жирно. Давай «Хершиз»⁷ хоть куплю».

Джин закатывает глаза.

«Если только карамельный».

Я поднимаю глаза на Долан и каменею.

Женщина подозрительно щурится, а я лишь глупо ухмыляюсь, подставив под щёку кулак и ожидая, когда она переведёт взгляд в другую сторону.

«Чёрт, я такой в последний раз в Хаскисе десять лет назад видел».

Джин собирает свои листы в кучу и подписывает работу.

«Поищи на Нильском. Супермаркет «15\86» вроде называется».

Девчонка встаёт из-за парты и направляется к мадам Долан.

Та оценивающе всматривается в предложенные ей бумаги и забирает их.

Мой чистовик абсолютно чист.