Голоса Памано

И вот три патруля перешли реку, миновали сторожевой пост, которого, по заверениям этого гада Нервала, здесь не было, хотя на самом деле он состоял из двух солдат, теперь уже покойных, двух маузеров, коробки с патронами и судка с морожеными бобами. Два партизана конфисковали оружие, а третий – коробку с патронами, все это совершенно бесшумно и практически машинально, на автомате, и никто даже не подумал бросить сочувственный взгляд на совсем юных солдат с перерезанным горлом, ибо их главной задачей было как можно скорее добраться до того места, где у первого мужчины, должно быть, уже окоченели ноги от столь долгого ожидания.

– Что это был за выстрел? – заметив их, спросил тот, беспрестанно постукивая ногами по земле, дабы не отморозить их окончательно.

– Там менее чем в ста метрах были солдаты.

– Выстрел был слышен во всей округе. Наверняка сюда уже направлен грузовик. Они, скорее всего, в Борене. Или даже ближе.

– Значит, нужно этим воспользоваться.

– А мост?

– Туда пусть идут три подрывника. Они могут действовать совершенно спокойно, уверяю тебя. – И обращаясь к остальным: – Разворачивайтесь и приготовьте гранаты. – И словно мать, напутствующая ребенка, который, закутавшись по самый нос в теплый шарф и взгромоздив на спину ранец, полный книг и иллюзий, отправляется в школу, лейтенант Марко прошептал своему взводу: – И остерегайтесь перекрестного огня.

Не один, а целых три. Три грузовика, набитые солдатами. Это означало, что на севере от Эстерри тоже стояли войска. А ведь пока они в ожидании темноты прятались в заброшенных крестьянских хижинах, они даже запаха никакого не учуяли. Медленно, но неумолимо грузовики ползли, словно гусеницы, им навстречу, слабо освещая белую ленту дороги; на кабине первой машины был установлен пулемет, обращенный на север, к невидимому врагу, и командир колонны проклинал маки, чтоб им пусто было, дали бы мне волю, я бы их за один день всех уложил.

Лейтенант Марко пропустил первый грузовик, и его бойцы пришли в неистовство, поскольку это означало не обычную засаду, после которой можно незаметно исчезнуть, а бой не на жизнь, а на смерть; краем глаза они следили за своим командиром, блестящие черные глаза которого неотрывно смотрели на дорогу; по ней сейчас двигался второй грузовик и сразу следом за ним – третий; наконец лейтенант подал знак, и пять гранат полетели в кузов третьей машины, а еще парочка – в кабину. Через несколько секунд гранатные взрывы, крики, вспышки огня и проклятия пронзили ночную тишину; грузовик застыл поперек дороги, преградив двум другим путь к отступлению, словно его водитель, с оторванными взрывом гранаты руками, был сообщником маки.

По приказу лейтенанта Марко, затаившийся у обочины пулеметный расчет начал бить по первым двум грузовикам, из которых стали выпрыгивать солдаты, ища спасения на белом снежном пространстве и попадая прямо в лапы смерти, ибо они не учли один из базовых принципов любой засады, состоящий в том, чтобы четко рассчитать все свои маневры, предвидя при этом реакцию противника и вынуждая его совершать определенные действия. И действительно, впечатляющее зрелище: враг шаг за шагом следует по полностью устраивающей нас траектории движения, и мы таким образом выигрываем партию, поскольку это мы передвигаем фигуры на игровой доске и ощущаем себя полубогами, в то время как они, да, они – всего лишь жалкие гусеницы. И вот уже Аурели Камос из Аграмунта, который сражался на Эбро с республиканскими войсками и по возвращении домой был вновь завербован франкистами, с двумя братьями в изгнании и всего двадцатью тремя годами за плечами, выскакивает из грузовика и бросается навстречу своей трагической судьбе. А взбешенный командир первого грузовика слишком поздно отдает себе отчет в том, что его пулемет совершенно бесполезен, потому что если он начнет стрелять, то попадет прямехонько в своих же солдат, и, проклиная партизан и матерей, их породивших, тоже пускается бежать по белому снегу навстречу смерти в полном соответствии с тем, что описано в простейших пособиях по организации засады.

Двадцать три погибших, пятьдесят два бегущих по снегу, перепрыгивающих через овраги, преодолевающих студеные воды Ногеры, покрытых позором солдат, восемьдесят ружей, два пулемета, три больших ящика с патронами, радиопередатчик, пять гранат, замызганный кровью швейцарский нож, а в придачу гордость франкистской армии составили трофеи взвода маки и добровольцев, присоединившихся к освободительной армии борцов против фашизма. И еще двадцать пар конфискованных сапог. Четверть часа выстрелов, криков и полного смятения под ледяным взглядом лейтенанта с черными как уголь глазами, десять минут на то, чтобы подобрать трофеи, и целая жизнь на то, чтобы исчезнуть и затаиться в заброшенных крестьянских хижинах Ризе, а потом, надев снегоступы, отправиться еще выше, вверх по склону, к пику Пилас, и наконец в полном изнеможении уже в коварном свете дня добраться до французской границы в районе Монтроч. Однако не все смогли с чувством выполненного долга уйти в горы. Лейтенант со своим взводом укрылись в пещере, чтобы проследить за реакцией противника.

Генерал Сагардия. Сам генерал Антонио Сагардия Рамос, бывший командующий Шестьдесят второй дивизией армейского корпуса Наварры, тот самый, что по праву заслужил звание мясника Пальярса, пребывавший в это самое время с неофициальным визитом в том самом регионе, который помог ему обрести кровавую славу, обозрел выставку искалеченных тел, недовольно поцокал языком и заявил отдававшему ему честь подполковнику, что проявивший некомпетентность командир, который в данный момент лежит перед ним бездыханный, с пустой глазницей, но со звездой на фуражке, полностью виновен в том, что попал в самую банальную партизанскую засаду. А меня теперь вполне могут отправить в запас.

Результат был в точности таким, как и предполагали маки: противник удвоил боевой состав в долине за счет его сокращения в других местах. Когда проводившие военную инспекцию офицеры с трупами и несколькими уцелевшими солдатами возвращались в место дислокации войск и грузовик, транспортировавший воинский персонал, въехал на мост Арреу, лейтенант с угольными глазами произнес пора! Один из его бойцов выпустил сигнальную ракету, и через двадцать секунд мост, два джипа и грузовик весело взлетели на воздух. Лейтенант Марко знал, что с этого момента жизнь отрядов маки, действовавших между Изилом и Кольегатсом, очень осложнится, среди прочих причин еще и потому, что путь через обледеневший перевал Салау теперь им заказан и придется искать долгие, хотя и более надежные обходные пути через Эспот, Эстаньетс и Монтсент.

– Не мужицкое это дело – картинки рисовать.

– Для меня это развлечение. Ведь работа в школе – сплошная рутина.

– Так что? Она тебя клеила?

– Простите?

– Я говорю, сеньора Элизенда намекала тебе на секс?

Намекала ли сеньора Элизенда на секс… Последний сеанс проходил так, как происходит в жизни все, что приносит боль; оттенив тон складок одежды, полюбовавшись живыми глазами, незаметно проявившимися на полотне, и убедившись в том, что портрет излучает свет и тепло, он вздохнул и принялся вытирать тряпкой кисти, не отрывая взгляда от изображенных на картине лучистых глаз и думая, что сделал все, что мог. Элизенда, я закончил. Элизенда тут же встала, подошла к мольберту и долго смотрела на портрет; и все это время перед ним сияли созданные его кистью бездонные, проникающие в самую душу глаза, а за спиной благоухал аромат ее духов, увлекавший куда-то в неведомую даль. Потом нежные изящные руки, источающие запах нарда, начали аплодировать ему.

– Это истинное произведение искусства, – взволнованно произнесла она.

– Не знаю, – осторожно сказал Ориол. – Но я вложил в этот портрет всю душу.

Почти теряя сознание от восхитительного дурмана, Ориол почувствовал, как его позвоночник пронзил сильнейший удар током: Элизенда положила руку ему на плечо и не спешила ее убирать. Потом, без всякого предупреждения, наклонилась, обнажив пленительную ложбинку между грудями, и молча поцеловала его в лоб.

– Я тебе очень благодарна, – тихо произнесла она. – Портрет великолепен. Тебе следовало бы серьезно заняться живописью.

Намекала ли сеньора Элизенда на секс? Бог мой! Сеньора Элизенда ни на что мне не намекала, но я только и думаю что о ее глазах, а Роза с каждым днем все более резка со мной, поскольку наверняка о чем-то догадывается; уж не знаю, что за антенны такие у женщин, что они все это улавливают. Бог мой. Возможно, я совершил ошибку, приняв этот заказ, возможно, мне следовало ограничиться школой и вбивать в головы Элвиры Льюис, Селии Вентуреты и Жаумета Серральяка, самых старших из тех, кому не пришлось бросить школу, чтобы по настоянию родителей заняться сенокосом, что Испания – подлежащее в этом предложении, а подлежащее никогда не употребляется с предлогом, ты это понимаешь, Жауме, ты понял? Если мы говорим Испания растет и крепнет благодаря любви к каудильо, благодаря любви – это не подлежащее.

– Но ведь это самое важное слово, – робко кашлянула Элвира Льюис.

– А что значит «Испания растет и крепнет благодаря любви к каудильо», сеньор учитель?

– Ну, это просто пример из книги. Давайте приведем другой: пшеница растет благодаря любви к воде.

– Ага, так понятнее. И подлежащим будет пшеница, верно?

– Сеньора Элизенда не намекала мне ни на секс, ни на что другое. Ведь она настоящая сеньора.

– Ну, ты ее еще узнаешь. Кстати, она тебе заплатила?

– И весьма щедро. А что вы имеете в виду, говоря, что я ее еще узнаю?

Ориол поскреб ложечкой по дну пустой чашки и положил ее на блюдце. Ему хотелось поскорее вернуться домой, но в то же время он боялся встретить исполненный немого упрека взгляд Розы, которая даже не улыбнулась, когда он вручил ей деньги, полученные за картину.

– Напоминаю вам, что Элизенда – дама замужняя.

– Да, она замужем за проходимцем, который проводит все дни напролет… Впрочем, не важно.

Ориол встал, и Валенти удивило, что он поднялся первым. Это ему совсем не понравилось. Он молча, сухим жестом велел учителю снова сесть. Потом, перегнувшись через стол и обдав лицо собеседника своим кислым дыханием, он процедил сквозь зубы а вот я трахал твою сеньору Элизенду. И уверяю тебя, в ней нет ничего особенного.

Возмущенный Ориол собирался ответить ему да что вы себе позволяете, когда в кафе вошел один из людей сеньора алькальда, парень с кудрявыми волосами, который проследовал прямо к столу и возбужденно прошептал Валенти Тарге на ухо что-то, что Ориол не разобрал. Тот вскочил, словно подброшенный пружиной, и сделал привычный сухой жест, который на этот раз означал «следуй за мной». Ориол попытался было возразить, что ему надо домой, что Роза…

– Брось все и следуй за мной, – наставническим тоном, словно Иисус Христос своей пастве, заявил ему алькальд. – И оденься как следует.

Мужчина с широкими густыми бровями остановил машину рядом с кладбищем Сорта, напротив сторожки, где помещалось гробов двадцать. Из автомобиля вышли три фалангиста в униформе и Ориол, который машинально последовал за группой. Стоявшие в карауле солдаты отдали им честь и освободили проход. В углу сторожки лежало тело в непонятной военной форме, у которого один глаз был широко распахнут, словно молил о несбыточной победе, а другой глаз и вся половина лица представляли собой бесформенную кровавую массу. Валенти Тарга носком ноги перевернул труп на спину. Содрогнувшегося от ужаса Ориола, который всеми силами старался не смотреть в это лицо смерти, вывернуло наизнанку. Валенти пристально взглянул на него, но сдержался и ничего не сказал; потом присел перед телом маки.

– Обратите внимание на это, – сказал он, не оборачиваясь.

Ориол подошел к алькальду, держа у рта носовой платок, бледный, с плохо повинующимися ногами. Остальные встали вокруг. Валенти потянул за отворот куртки покойника. В петлице у нее был какой-то металлический значок. Алькальд вытащил его и продемонстрировал всем. Это был колокольчик красного цвета. Ориол молча смотрел на него, не зная, что сие означает.

– Этот маки из банды Марко, – объявил Тарга. – Они все носят эти колокольчики, в насмешку над нами. А командует ими Элиот.

– Кто такой Элиот? – спросил парень с тонкими усиками.

– Англичанин, который знает здешние места как свои пять пальцев; и, похоже, ему нравится играть с нами в эти игры. С нашей армией. – И с явной завистью: – Он очень ловкий и умелый.

Ориол вновь посмотрел на уложенных в ряд мертвых солдат и ощутил мертвую пустоту в душе. Сеньор Валенти Тарга, словно поучая их, добавил, что Элиот и Марко, конечно, очень ловкие ребята, но он-то знает, где у них слабые места. Если бы армия прислушалась ко мне…

Он положил значок с колокольчиком в карман, указал на мертвых солдат и сказал они еще узнают, почем фунт лиха. Пока это только цветочки…

Остальные молча переглянулись, не слишком хорошо понимая, что он хочет этим сказать. А Ориол подумал, что если алькальд и его фалангисты считают цветочками казнь двух жителей деревни за то, что они якобы имели отношение к смерти отца и сына Вилабру, и убийство еще нескольких по обвинению в симпатии к республиканцам и анархистам, то какие же формы может принять развязанный террор в дальнейшем?

13

Тина рассеянной улыбкой поблагодарила Жоану за кофе. Потом посмотрела в окно. Хотя прошло совсем немного времени с тех пор, как ушли дети, на улице уже начинало темнеть. Встав на стул, Майте с помощью кнопок прикрепляла листы бумаги к огромной пробковой доске, которую они повесили в вестибюле, чтобы разместить там сведения о выставке и ее структуре. Тина наблюдала за ней, аккуратно дуя на кофе. Конечно, это могла быть Майте. Я даже почти уверена, что это она. Но что Жорди в ней нашел? Почему они начали встречаться?.. Возможно, потому, что она образованнее и успешнее меня. Да, Майте образованнее меня. Неужели его привлекло в ней именно это? К тому же она не толстеет, как я.

– Передай мне этот листок. Да, с фотографией.

Бедная Майте, подумала Тина, протягивая ей листок с фотографией. Но надо сосредоточиться на работе, потому что в противном случае они никогда не закончат, и Тина сказала думаю, один из разделов следовало бы посвятить Гражданской войне. Майте посмотрела на нее сверху вниз. Рикард Термес и Жоана, которые что-то вырезали из газет, прервали свою работу и тоже посмотрели на нее. Она осознала, что оказалась в центре всеобщего внимания, что ей совсем не нравилось.

– Но мы ничего не знаем о Гражданской войне, – осторожно произнес Рикард Термес.

– Ты представляешь себе, сколько это потребует дополнительной работы? – заявила Майте, она ведь такая предусмотрительная.

– Не уверен, что стоит за это браться, – заключил Рикард.

– Я сама всем займусь, не беспокойтесь. Судя по всему, движение маки в этих местах было очень активным как во время войны, так и позднее.

– Ну, если ты возьмешь все на себя… – И как бы в оправдание: – Просто, если все это еще затянется, моя жена подаст на развод.

Жоана, не говоря ни слова, прошла в канцелярию, в то время как остальные продолжали рассуждать о том, стоит ли делать специальный раздел, посвященный местным школам в период Гражданской войны; Рикард сказал насколько я понимаю, здесь во время войны все учебные заведения продолжали функционировать, поскольку особой заварушки тут не было, и Майте подтвердила это. В это время Жоана вернулась из канцелярии, держа в руках папку, набитую бумагами, которые выпирали со всех сторон. Она открыла ее. Там были старые экземпляры местного вестника. Жоана протянула Тине лежавший сверху номер.

– Посмотри, это имеет отношение к теме, – сказала она, указывая на статью под названием «Новый мученик за Бога и Отечество» и на плохо сохранившуюся фотографию, на которой две маленькие фигуры, облаченные в фалангистскую униформу, смотрели в объектив. Один из запечатленных на фото держал руку на плече другого, и оба, казалось, были вполне довольны жизнью. Тина не смогла определить, является ли одна из фигур Ориолом Фонтельесом, поскольку черт лиц было не разглядеть, а единственным доступным ей изображением Ориола был автопортрет, который он написал, глядя в зеркало школьного туалета.

Тина начала читать статью, одновременно прислушиваясь к беседе своих коллег; Майте спросила что, это такое, и Жоана ответила это статья об учителе из Торены. Рикард заметил а, это тот, который укокошил маки, я о нем слышал. Жоана сказала, обращаясь к Майте, говорят, он был одним из главных фашистов в округе и при этом школьным учителем, представляешь? Тогда Рикард нахмурил брови и заявил это заметно осложнит нам существование; если мы откроем еще один фронт, мы не успеем вовремя закончить подготовку к выставке, на что Майте успокаивающе ответила ладно-ладно, обсудим это позднее, нечего пугаться раньше времени. Тина между тем продолжала читать написанную высокопарным, витиеватым, официозным и вычурным слогом статью, согласно которой восемнадцатого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года, в День святого евангелиста Луки, заведомо зная, что атака в такой день будет наиболее чувствительной, многочисленная и хорошо вооруженная банда маки напала на три деревни округа (Торену, Сорре и Алтрон) с намерением завладеть данной территорией и уже оттуда беспрепятственно нанести удары орудиями тяжелой артиллерии по долине Ногеры и столице провинции, отвлекая таким образом силы национальных войск и т. д. и т. п. Она по диагонали пробежала глазами несколько абзацев. Ага, вот здесь:…мужественные действия учителя из Торены Ориола Фонтельеса Грау, который один, вооруженный лишь пистолетом малого калибра, противостоял красному отребью, намеревавшемуся захватить церковь и совершить осквернение христианской святыни. Ориол Фонтельес, новоявленный христианский мученик, забаррикадировавшись в храме, на протяжении двух часов, даже оставшись без патронов, самоотверженно отражал атаки бандитов. По мере того как открываются новые обстоятельства, становится ясно, что, умирая, наш герой успел сообщить своему другу, алькальду Торены товарищу Валенти Тарге, который держал героя на руках, дабы тот мог спокойно отойти в мир иной, что до самого конца оказывал красным сопротивление, дабы дать регулярным силам возможность войти в Торену и не позволить бандитам занять привилегированную позицию. По его словам, он знал, что отдает свою жизнь, чтобы спасти жизни многих других, а посему перед смертью возрадовался своей участи. Так сей святой воитель, усердный педагог в самом расцвете жизни вручил свою душу Господину Воинства небесного и земного. Да упокоится в мире душа нашего героя-мученика, фалангиста Ориола Фонтельеса Грау (1915–1944). Ничего себе!

– Могу я это взять? – спросила Тина у Жоаны, имея в виду папку, набитую номерами местного вестника.

– По мне, так да… – Жоана взглянула на Майте, которая тоже не высказала никаких возражений.

– Просто… Не знаю… Меня интересует эта тема, возможно, мне это пригодится для книги, хотя, может быть, в конечном итоге я даже не упомяну об этих документах.

– Но что касается выставки, – вновь забеспокоился Рикард, – давайте обойдемся без войны, ладно? Потому что это очень все усложнит.

Все решили, что действительно тему войны можно без всяких проблем оставить в стороне.

Тина закрыла папку, щелкнув резинками, и подошла к Жоане; поблагодарила ее и добавила мне очень пригодится этот материал; Жоана посмотрела ей в глаза и спросила почему ты такая грустная, Тина. Тина застыла с открытым ртом и несколько секунд пребывала в замешательстве, не зная, как отреагировать на эти слова. Потом сглотнула слюну и сказала потому что… потому что Арнау решил стать монахом.

14

Роза поставила овощи на огонь. Сквозь крохотное оконце, теперь украшенное новыми занавесками в бело-зеленую клеточку, она увидела, как мимо дома прошли трое или четверо, мужчины в темных одеждах, чьи силуэты почти растворялись в бледном свете фонарей. За ними медленно и нерешительно следовал Ориол. Ей показалось, что он бросил какой-то жалобный взгляд на окно, а также что за угрожающе продвигавшимися по Средней улице фалангистами он идет с явной неохотой. Роза вздохнула, села на стул и поставила перед собой корзину с картофельными очистками; в это мгновение она почувствовала первый удар крохотной ножки и от всего сердца пожелала, чтобы это оказалась девочка.

Ориол пропустил вперед троих мужчин в форме, которые быстро зашагали рядом со своим шефом. Они шли по узкой промерзшей улочке, но, несмотря на холод, Ким из дома Нарсис поспешил выскочить к дверям, с радостью в глазах наблюдая за процессией и едва сдерживая желание постучать в дом Бирулес и сказать Фелиу наконец-то хоть кто-то здесь наведет порядок. Вместо этого он ограничился тем, что весьма учтиво поприветствовал нового учителя, однако ответа не получил, поскольку Ориол был явно чем-то удручен. Валенти подошел к дому Вентура и нетерпеливо постучал в оконное стекло. А потом случилось то, что случилось, и Ориол наблюдал все происходящее, стоя у порога входной двери: где этот сукин сын твой отец, оставьте мальчика в покое, он ничего не знает, и пронзительный взгляд матери, буквально пробуравивший его глаза, когда она спросила так вы знаете, где находится Франция? Пусть учитель вам объяснит, и тут удар Валенти свалил ее с ног. Больше Ориол ничего не видел, потому что выскочил на улицу. А когда вернулся домой, бледный, с темными кругами под глазами, Роза, бледная, с темными кругами под глазами, заходящаяся в приступах кашля, даже не спросила его, что произошло, и он тоже ничего не сказал, только сел на стул и устремил взгляд в пустоту, и в этот момент она начала испытывать презрение к своему мужу. Потом, так и не поужинав и не произнеся ни слова, Роза пошла спать, как, по всей видимости, сделали в то же самое время и обитатели дома Вентуры. Ориолу пришлось снимать с огня кастрюлю с овощами. И тут постучали в дверь, и на какое-то мгновение Ориол представил себе, что это Элизенда Вилабру, которая решила сказать ему, что все было неправдой. Но нет. Это был фалангист с тонкими усиками.

Младшего Вентуру звали Жоан Эспландиу Карманиу, ему было четырнадцать лет, и от страха глаза у него вылезали из орбит. Его заставили сесть на стул, не привязав к спинке и не стянув руки, и Валенти с любезной улыбкой дал ему стакан воды, которую парень жадно выпил; потом он протянул ему папиросу, но мальчик отказался, и Валенти сказал да ладно, малец, ведь наверняка тайком покуриваешь, и Вентурета ответил да, сеньор, иногда, но потом меня немного тошнит, и Валенти сказал как хочешь и убрал папиросу. Ну а теперь, когда мы подружились, ты можешь сказать все, что знаешь об отце, и мальчик: но я ничего не знаю, мама правду сказала.

– Ну ладно, начнем сначала. Твой отец во Франции?

– Думаю, да.

– А где именно?

– Не знаю. Ведь мама с папой разошлись, она ничего о нем не знает и знать не хочет.

– А как же люди видели, что на рассвете он заходил во двор?

– Но мы даже не знаем, жив ли он, сеньор!

– Зато я знаю. Он жив, и теперь он убийца. И я желаю знать, когда он тайком приходит домой, чтобы повидать вас.

– Но я же сказал, что… – Мальчик не осмеливался поднять глаза на Валенти. – Когда они разошлись, он ушел с республиканской армией, и больше мы о нем ничего не слышали, сеньор.

– Не называй меня «сеньор», называй меня «товарищ».

– Да, товарищ.

– Как часто он к вам приходит?

– Он не приходит, товарищ. Клянусь.

– Не клянись понапрасну.

– Но я клянусь, это чистая правда.

– Учитель здесь, – просунул голову в дверь один из людей в форме, тот, у которого были тонкие усики.

– Пусть войдет.

Ориола провели в кабинет алькальда, и он посмотрел мальчику в глаза. Тот презрительно отвел взгляд и уставился в стену под портретом Франко в победоносной военной форме

– Что вы с ним сделали?

– Мы его пальцем не тронули. – Алькальд схватил Ориола за руку и вывел из кабинета, говоря так, чтобы услышал мальчик, что если отец парня не сдастся, то очень жаль, но придется тронуть его не только пальцем. Потом, уже в полумраке коридора, перед дверью кабинета, крепко держа Ориола за предплечье, Валенти, вкрадчиво, но при этом гневно сверкая глазами, произнес своим утробным голосом почти на ухо учителю чтобы это было в последний раз, не смей обсуждать мои действия на людях.

– Но я только спросил…

– Здесь распоряжаюсь я.

– Но это мальчик. Он же совсем ребенок.

– Ты должен составить протокол допроса.

– Я?

– Баланзо с компанией и за несколько дней не справятся.

– Но что это такое? Суд? Почему бы тогда не поставить в известность власти Сорта?

– Если тебе придет в голову еще что-то подобное, – прошипел алькальд, выходя из себя, – я с тебя шкуру живьем сдеру.

Он все еще сжимал Ориолу предплечье и был явно вне себя от ярости. Потом немного успокоился и ткнул указательным пальцем себе в грудь:

– Я отвечаю за общественный порядок в муниципальном округе. И хочу, чтобы ты вел протокол, потому что дела надо делать как полагается.

– Но мальчик не мог совершить никакого преступления.

– Разве я тебе даю указания, как надо обучать таблице умножения? Если ее все еще проходят в школе…

Когда Валенти возобновил допрос, Ориол Фонтельес, учитель, превратившийся в секретаря суда, сидел с карандашом и бумагой в углу и старался не смотреть на мальчика. Валенти уселся напротив Вентуреты и по-дружески похлопал его по плечу, говоря так на чем мы остановились, ах да, ты собирался сообщить мне о местопребывании твоего отца. Так где он?

– Да я же не знаю, товарищ.

– Не называй меня товарищем! Ты этого не заслужил.

– Я не знаю, где он, сеньор.

– Отлично. Подождем. – Он пододвинулся поближе к мальчику, глядя на него в упор. – Твой отец трус и поэтому не осмелится явиться ко мне, а значит, у нас не останется иного выхода, как убить тебя. Жаль.

Ориол резко поднял голову. И неожиданно наткнулся на устремленный на него ледяной взгляд Валенти, словно тот сказал это лишь для того, чтобы заставить учителя прореагировать.

– Но ведь отцу неизвестно, что я… – пролепетал Вентурета.

– Еще как известно. Не знаю уж, как это получается, но новости разлетаются словно по воздуху. – Он взял табакерку и принялся сворачивать папиросу. – И если он не идет, то только из-за своей трусости.

Он замер с наполовину скрученной папиросой в руках и ткнул пальцем в мальчика:

– Тебе знакомо имя Элиот?

– Нет.

Ориол опустил голову и продолжил вести протокол. Неожиданно он услышал дрожащий голос ребенка:

– Можно мне закурить, сеньор?

– Нет. Раньше надо было соглашаться. – Алькальд пристально взглянул на мальчика, и тот застыл, не осмеливаясь пошевелиться. – Мы с тобой больше не друзья. У меня нет другого выхода, как причинить тебе боль, чтобы ты рассказал все, что знаешь.

Жоан Эспландиу из дома Вентура, Вентурета, издал первый за эту ночь стон, ибо больше не в силах был сдерживать переполнявший его страх.

– Нечего нюни тут распускать, – сказал Валенти, зажигая папиросу. И, выплюнув крошку табака, добавил: – Во всем виноват твой ублюдок-папаша.

Мальчик горестно всхлипнул, и Валенти взглянул на него с презрением:

– Я видел, как умирают мальчишки еще меньше тебя с оружием в руках и с радостью в сердце. – И, придвинувшись вплотную к ребенку, добавил тихим голосом: – А ты распускаешь нюни, как девчонка… – Он выпустил дым парню в лицо и почти шепотом спросил: – Так где твой отец?

– Сеньор учитель… – пробормотал мальчик. – Скажите ему, что я…

– Сеньор учитель здесь всего лишь секретарь. И ты не имеешь права говорить с ним.

Он встал, подошел к Ориолу, который что-то печатал на машинке, и жестом велел ему показать протокольные записи. Просмотрел их по диагонали под пристальным взглядом Вентуреты, который, казалось, надеялся, что записи на этой грубой серой бумаге повлекут за собой его помилование: это была ошибка, от имени самого каудильо приносим наши извинения. Вдруг алькальд сделал недовольное лицо. Потом задумчиво постучал пальцем по тому месту, которое вызвало у него недовольство. Закончив чтение, он положил бумаги перед пишущей машинкой:

– Неверно. Пиши.

Заложив руки за спину, он начал прохаживаться из угла в угол, диктуя: получив приглашение явиться в мэрию, нижеподписавшийся Жоан Эспландиу из дома Вентура, равно как и его семья, выразили безоговорочное согласие принять его. Ввиду отсутствия специального помещения для проведения собеседования он был принят в моем кабинете, где ему был предложен стакан воды. Поскольку в процессе собеседования не удалось пролить свет на дело, послужившее причиной приглашения в государственный орган, вышеупомянутому предложено провести ночь в здании мэрии, что было им воспринято с пониманием и энтузиазмом. Потом Валенти указал на бумагу и машинку.

– Перепиши начисто, – сказал он, надевая куртку и шарф.

15

Хотя благодаря своему положению, биографии, родословной и характеру Марсел Вилабру относился к тому типу людей, которые заставляют страдать других, разбивают сердца, парализуют волю и завоевывают преданность, даже пальцем при этом не пошевелив и практически не ставя перед собой таких задач, он умудрился совершить ужасную ошибку, влюбившись в самую неподходящую для этого кандидатуру. Ее звали Рамона, она была из семьи ремесленников из района Сантс, ее вдохновляла борьба против власти, которую затеяли студенты Нантера, а посему она полностью приняла идею так называемой студенческой революции и предложила Марселу поехать и разобраться в ситуации на месте. Это был последний год его учебы на юридическом факультете, и одному Господу Богу ведомо, чего стоило ему сдать гражданское и торговое право. Она обучалась философии и находилась, если можно так сказать, где-то между вторым и пятым курсом. Ни тот ни другой не собирался работать по специальности: Рамона – потому что планировала стать писательницей, а Марсел – потому что не планировал вообще ничего.

– Льготный билет, рюкзак, орехи и шоколад.

Марсел не осмелился сказать, что никогда не путешествовал в подобных условиях, потому что эти глаза, этот рот, эта манера «сама не знаю почему, но мне так нравится»… В общем, он сказал договорились, льготный билет, рюкзак, орехи и шоколад. Объявил матери, что едет с Кике взглянуть на лыжные трассы Санкт-Морица, пользуясь мертвым сезоном и отсутствием там лыжников, купил молчание Кике, который тут же известил обо всем Элизенду, за что та щедро его вознаградила, купил два льготных билета на поезд, походный рюкзак, два килограмма различных орешков и тридцать плиток шоколада и отправился со своей возлюбленной на Французский вокзал.