Дорогами Карны. Повесть-сказка

© Ярослава Казакова, 2019

ISBN 978-5-0050-4042-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Надо, во что бы то ни стало, согнать с себя эту сонную одурь. Я, ведь, не у себя дома в опочивальне, а явно где-то в людном месте: словно сквозь вату доносятся до меня многочисленные приглушённые голоса. Чувствуется, что люди стараются говорить потише. Иногда раздаются вежливые смешки и какое-то позвякивание. «Посуда,» – промелькнуло в затуманенном мозгу.

В следующую секунду я вздрогнула, потому как ощутила на щеке и шее чьё-то постороннее дыхание.

– С вами всё в порядке? – услышала я участливый женский голос.

Голос был совершенно незнакомым, но его интонации были настолько добрыми, что мысли о грозящей мне опасности, не успев вспыхнуть, погасли. Я потрясла головой и этим окончательно разогнала остатки своей странной полудрёмы.

– Да-да, конечно! – ответила я бодренько и подняла глаза на женщину, склонившуюся надо мной.

Это была не женщина даже, а совсем молоденькая девушка. Как только родители не боятся отпускать её на работу? Впрочем, место здесь приличное и чистое. И, если чадо желает самостоятельности, то почему бы и нет? Моя любимая кофейня в самом сердце нашего города!..

Минуточку! Какого города? Что за кофейня ещё такая? И чья это – моя?.. На секунду я впала в полнейшее отупение. Мир вокруг меня, только что обрётший ясность и узнаваемость, снова закрутился, пытаясь слиться в какую-то непроглядно-серую воронку.

Кажется, нахлынувшие мысли и чувства мгновенно отразились на моём лице, потому что юное создание ещё более участливо поинтересовалось:

– Вы уверены?

– Да, всё в порядке! – снова, как можно бодрее, соврала я. Действительно, всё в полном порядке, не считая того, что я не помню, кто я такая, где живу и как сюда попала.

Взяв себя в руки, я начала лихорадочно соображать, что ещё говорят в таких случаях. Память услужливо выдала фразочку про счёт.

– Принесите счёт, пожаллста! – Энергично выдала я.

Лицо девушки слегка вытянулось в вежливом недоумении.

– Так, вы даже не притронулись к кофе! Он совершенно остыл. Принести вам горяченького?

При мысли о горячей жидкости меня почему-то передёрнуло.

– Нет, ни в коем случае! – запретила я, вызвав новую волну недоумения. – Я всегда пью только холодный кофе и никакой больше. Мне так нравится!

Девушка, по-видимому, осознав мою безнадёжность, плавно удалилась и появилась через минуту, неся папочку с чеком. Удовлетворённо отметив, что сумма в нём соответствует чашке моего «любимого» холодного кофе, я открыла сумочку. Чего в ней только нет – чёрт ногу сломит! Под руку попались губная помада, ключи от машины, ключи от квартиры, ещё какие-то ключи… Что за напасть? Ключницей я, что ли, работаю? (Я работаю? Интересно, где. О, Боги, что за бредовая ситуация!)

Докопавшись до дна серебристо-серой сумки-конверта, я выудила-таки что-то, напоминавшее, кошелёк. Это был кокетливый тёмно-красный, расшитый бисером, кошелёчек. Неожиданно.

Расстегнув застёжку-молнию, я приятно удивилась тому, что денег на оплату счёта хватает. Однако это была почти вся моя наличность. Торопливо сунув деньги в папочку, я отхлебнула несколько глотков остывшего кофе, чтобы совсем уж не огорчать молоденькую официантку. На вкус – чистая отрава. Стоп, стоп и ещё раз стоп!

Отрава? Отрава?!

Что-то во мне всколыхнуло это слово. Мысли, словно частицы кофейной гущи, заплясавшие после встряхивания чашки, принялись беспорядочно кружиться. Остановить их «броуновское движение», которое, как я уже поняла, всё равно ни к чему не приводит, удалось только очередным усилием воли. Хватит. Пора уходить отсюда, пока я чего-нибудь не натворила и не поехала отсюда в компании санитаров, наряженная в последнюю модель смирительной рубашки.

Покидав в сумочку всю свою коллекцию ключей, помаду и прочее барахло, я устремилась к выходу. Прямо у входной двери висело большое зеркало, отражавшее человека в полный рост.

Мельком взглянув на себя, я вздрогнула и в очередном приступе полного недоумения застыла перед холодным, бесстрастным стеклом. То, что оно отражало, вовсе не было ужасным или безобразным, просто я ожидала увидеть в этом зеркале совсем другое лицо. Какое другое? Не знаю. Любое, только не это.

Да, что там лицо! Я вообще надеялась встретить в зеркале совсем другого человека! Это не мой рост, не моё телосложение, не моё… всё, одним словом не моё. Вот, только это выражение лица потерявшейся в новой большой квартире пятилетней девочки было знакомым. Да, и с состоянием, мягко говоря, крайнего удивления в последние полчаса я уже успела сродниться.

Из зеркала на меня смотрела бледнокожая молодая женщина с точёными чертами лица и вьющимися светло-рыжими волосами. Ростику она была не большого и не маленького, так, ни то ни сё. Шейку имела тоненькую, я бы даже сказала жалкую. Ручонки худенькие, запястья, словно у ребёнка, хотя возраст явно далёк от подросткового. В общем, соплёй перешибёшь.

Одета в какие-то широкие чёрные штанцы, подметавшие пол, и облегающую блузку вишнёвого цвета. Последняя ей, то есть мне, очень шла, поскольку идеально сочеталась с краской стыда, постепенно заливавшей моё лицо. Рыжие люди часто бывают белокожими и очень легко краснеют. Мама говорила ещё…

Стоп! Мама – вот начало начал. Мама часто рассуждает о рыжих белокожих людях вроде меня и называет меня при этом… Как же она меня называет? В мозгу возникло и принялось кривляться на все лады опять то самое слово. Отрава. При чём тут отрава?! Мама-то как меня звала?

Подавив желание просто разреветься при всём честном народе, словно коровушка на выгоне, я метнулась к выходу, чуть не сбив с ног молодую парочку. Как они умудряются везде ходить в обнимку и не застревать при этом в дверях? Благодарение мне – застряли.

– Смотреть надо! – пропищала похожая на встрёпанного воронёнка девушка, уставившись на меня круглыми глазами-сливами.

Её спутник в грязно-бежевой ветровке что-то возмущённо, но словно бы понарошку, забубнил, явно не собираясь устраивать настоящий скандал.

Пробормотав дежурные извинения, я кинулась дальше и в итоге очутилась на парковке. Вытащив из сумочки ключи от машины, я на миг застыла, соображая, которая из них моя. Тут меня осенило: кнопка сигнализации! Какая машина ответит, та и моя. Ответил седан тёмно-вишнёвого (что за напасть?!) цвета. Не самое крутое на свете авто, но и далеко не позорное. Ключ подошёл. Вот, и ладненько.

Усевшись на прохладное серое сидение, я снова принялась рыться в сумочке. Знакомые уже несколько связок ключей непонятно от чего, расшитый бисером и почти пустой кошелёчек, разбухшая от бумаг, бумажонок и бумажечек записная книжка и, наконец-то ценная находка – портмонэ! Так это теперь называется.

Открыв его, я обнаружила довольно крупную сумму денег (Зарплату получила!) и самое ценное – водительские права. С фотокарточки на меня немного испуганно смотрело всё то же чужое лицо, а, вот, имя… Имя мне решительно ни о чём не говорило. Безликое, в общем, имечко. Как раз такое, какое подходит к этой бесцветной физиономии.

«Козленко Наталья Ростиславовна,» – гласила надпись на светло-розовом ламинированном документике. «Ненавижу своё имя,» – подумала я как-то дежурно, без эмоций, и тут меня прорвало. Воспоминания нахлынули разноцветной волной, сметая на своём пути все страхи, недоумение и опасения.

Глава 2

Ненавижу своё имя, потому что в детстве меня постоянно дразнили Наташкой – какашкой. Весёлое было времечко. Учитывая мой рыжий цвет волос и самую дурацкую на свете фамилию (Моя девичья фамилия – Морко, именно так, и никак иначе!), которую невозможно было назвать без того, чтобы её не переспросили раза три, можете себе представить, как мне жилось. Я постоянно в детстве дралась, не отличаясь при этом богатырским телосложением, поэтому вечно ходила в синяках и шишках.

Ещё и отчество – Ростиславовна. Жуть. Коллеги постоянно меня подкалывали, пока не наполучали каждый раз по двадцать. Им всё время казалось, что сравнивать имя моего папочки с названием сети быстрого питания «Ростикс» – очень остроумно. Года два ушло на то, чтобы убедить их в их неправоте. В общем, на работе я ни с кем не дружу. Да, и ни к чему это при моей должности. Мне нет ещё и тридцати, а я уже директор по персоналу крупной торговой компании.

«Стройсбыт» – вот, как она называется, простенько и со вкусом. Хозяин специально дал фирме в самом начале нулевых такое название, чтобы граждане, ностальгирующие по строительству коммунизма, выбирали из множества торговых фирм именно нас. Он не просчитался – без клиентов мы не сидим, а дело постепенно расширяется. Магазины строительных и отделочных материалов под нашим названием бойко торгуют уже по всему нашему региону, а один недавно открылся и в соседнем.

На работе меня считают офисной акулой. Я не люблю модное нынче словечко «стерва». Стерва – это, по словарю небезызвестного В. Даля, труп крупного рогатого скота. Дохлая корова, например. Падаль, одним словом. Не зря, ведь, хищных птиц, охочих до неё, называют стервятниками. Акула тоже стервятник, но не стерва. Что касается акулы офисной, то питается она исключительно наглым, ленивым и вороватым офисным планктоном. На том и стоим.

В детстве, мечтая о будущей профессии, я никогда не думала, что окажусь там, где оказалась. Я была разносторонним ребёнком, и у меня многое получалось хорошо. Точнее, хорошо получалось всё, кроме физкультуры. Терпеть её не могла. Этот запах спортивного зала и раздевалки… Фу, рвотный порошок! Ещё – необходимость корячиться при мальчишках то на брусьях, то на мате и переодеваться в какие-то уродливые тряпки, которые не идут никому…

Мне, например, ясно, как божий день, почему в современном мире столько разводов. Это всё из-за совместных для девочек и мальчиков уроков физкультуры. Когда на представителях противоположного пола практически ежедневно видишь это безобразие – штаны с оттянутыми коленками, олимпийку или толстовку, приделывающую пузо даже самому стройному телу, либо отвратительную футболку из тонкого, противного трикотажа, уважения к противоположному полу остаётся немного. Ручьи пота, стекающие с красного, опухшего лица, мокрые подмышки и прочее в этом роде добивают его остатки, а состояние злобы и раздражения, сопутствующее любым групповым спортивным занятиям, способно разжечь самую настоящую ненависть, причём надолго.

Из школьных «чудесных» лет мы переносим многое во взрослую жизнь, и это никак не идёт на пользу семейным отношениям. Когда на физкультуре мальчик обзывает тебя безмозглой тварью и овцой из-за какого-то грязного мячика, а сама ты отвечаешь ему тем же, если не хуже, это постепенно становится нормой поведения.

В общем, я за раздельное обучение физкультуре, да, и всем остальным предметам, для мальчиков и девочек. Не бережём ореол романтизма с детства, а потом удивляем, куда девалась романтика из повседневной жизни, откуда столько хамства и почему большинство семей распадаются, не успев возникнуть. Ещё практика показывает, что очень редко школьная первая любовь имеет продолжение и ещё реже переходит она в семейные отношения. Лично для меня в этом нет ничего удивительного.

Что касается меня, то свою первую и, кажется, последнюю любовь я встретила в университете аж на втором курсе. Для моего поколения, чья молодость пришлась на начало девяностых, это достаточно долгие поиски. Вся родня меня уже к тому времени успела заклеймить как будущую старую деву. Но, не тут-то было! Моя «неземная» красота сделала однажды своё дело.

Как-то раз недотёпу с соседнего геологического факультета привлёк блеск моих волос в солнечный день на университетском дворе. Этот парень говорил позднее, что они были тогда похожи на поток расплавленного золота. Он зачем-то обратил на это внимание своих однокурсников. С того момента отбоя от поклонников с геологического у меня не было.

Жаль только, что большинство их было большими любителями «бухнуть», и разговоры их постоянно вертелись вокруг выпивки, что всегда утомляло и отталкивало меня, да, и дальнейшую жизнь с выпивохой-мужем я представляла себе плохо.

Словом, свиданий стало много, но большинство из них заканчивалось в лучшем случае чистой дружбой. Собственно говоря, как друг я была для них тоже ни то, ни сё. Собутыльница-то из меня никакая, а без бутылки для таких людей нет и дружбы, как и любви, и всего остального.

Среди всего этого великолепия друзей – пьянчужек выделялись несколько парней, полностью равнодушных к спиртному: два примерных мальчика из семей местных «шишек», издёрганный нелепый очкарик и иногородний спортсмен Валера, неброский, но приятный. Кстати, обратил на меня внимание в тот солнечный октябрьский день один из тех примерных мальчиков, Эдик.

Эдичка потом молча страдал, наблюдая мою невероятную популярность у однокурсников, но близко не подходил. Он признался мне в своих чувствах через несколько лет, когда позвонил, чтобы поздравить с рождением дочки, моей взбалмошной и непоседливой Ярославы свет – Валерьевны. Кажется, в тот вечер он был изрядно пьян. Со временем и он, и другой примерный мальчик из приличной семьи начали пить так, как не снилось их разбитным однокурсникам. Видимо, оба были совершенно не готовы к жизни в нашем странном и непредсказуемом мире.

Некоторые из моих друзей-геологов, неравнодушных к спиртному, сумели покончить со своим пристрастием, а кого-то из тех, кто продолжил кормить алкогольный бизнес, уже и в живых нет. Самая «популярная» смерть – выпал из окна. При этом никто не верит в самоубийство: как же так, он был такой весёлый! Вот, хочется сказать, и довеселился. Допился, допелся и доплясался.

Ещё умиляет, когда о таком человеке говорят посмертно, что он любил жизнь. Ну, да, до такой степени любил, что убивал себя каждый или почти каждый день алкоголем и прятался от неё за бесконечной чередой развесёлых гулянок.

Я никогда не тяготела к подобным вещам, всегда много размышляла, но при этом долго не могла определиться с профессией. Математика и русский шли у меня одинаково хорошо, а родители для верности в старших классах ещё и репетиторов по этим предметам наняли из универа. Кроме двух основных предметов я обожала химию, биологию, историю, литературу, английский. Словом, почти всё.

Учась в основной школе, занималась параллельно музыкой, рисованием, участвовала во всех школьных спектаклях, правда роли получала обычно маленькие, но меня это не расстраивало. Из любой роли можно сделать «конфетку». Меня обычно хвалили педагоги и награждали аплодисментами зрители.

На уроках по начальной военной подготовке в цикле медзнаний я лучше всех усваивала материал, постоянно пытала приходящую учительницу-медсестру просьбами рассказать побольше, делала самые лучшие повязки. Словом, попробуй тут, определись.

Выбор будущей профессии произошёл для меня самой неожиданно, уже после выпускного вечера. Пришла я зачем-то в школу, кажется, забыла там какую-то вещь, и встретила в коридоре нашего историка. Он преподавал у нас только в последний год, сменив нашу любимую историчку, которая ушла на пенсию. Это было огорчительно. Мы все просто обожали нашу «бабу Любу», как мы её любя называли, естественно, за глаза.

Оглядываясь назад, я понимаю, что ничего особенного в уроках бабы Любы не было. Просто она каждому давала возможность высказаться, вот и весь секрет. При этом Любовь Тимофеевна умудрялась обходиться без нажима и «репрессий». Дисциплина была идеальной, параграфы выучивались от корки до корки, дополнительная литература исправно бралась в библиотеке и читалась в драку.

На уроках каждый стремился рассказать то, что узнал из книг. Бабе Любе и напрягаться-то особенно не приходилось, мы сами всё рассказывали. Позже я узнала, что у нашей любимой учительницы истории не было педагогического образования, она в своё время отучилась на юриста, но по каким-то причинам не смогла работать в «органах». Думаю, именно в преподавании и было её истинное призвание.

Сменивший бабу Любу историк-дяденька так вести уроки не умел, да, и не хотел. У него была своя методика, которая поначалу пришлась нам не по нраву, но, спустя некоторое время, мы оценили и его. Он заставлял нас в поисках ответов на вопросы перерывать горы периодики. Согласитесь, в выпускном классе это сложно. Однако постепенно мы втянулись и даже вошли во вкус.

Николай Андреевич научил нас работать с большим объёмом информации, думать и анализировать. Очень ценные для современного мира умения. Многие теперь вспоминают его уроки с благодарностью. Только тех доверительных отношений, как с предыдущей учительницей, у нашего класса с ним так и не возникло. Мы не смогли простить новому историку её уход, хотя каждый умом понимал, что Николай Андреевич здесь ни при чём. Просто Любовь Тимофеевна давно уже трудилась после пенсии и ушла, выпустив свой «родной» класс.

Так, вот, в тот день после выпускного историк как-то необычно со мной поздоровался, не как с ученицей, а как… с человеком что ли, не знаю, как это выразить. В общем, мы, что называется, «зацепились языками». Николай Андреевич очень интересно рассказывал о годах своей учёбы! Особенно впечатлили меня его рассказы о поездках в археологические экспедиции.

Учитель не скрывал, что экспедиции – это, прежде всего, тяжёлый рутинный труд под палящим солнцем. Только какая же это непередаваемая радость – дотронуться руками до тех предметов, которыми пользовались далёкие предки! Тех людей давно уже нет, и память о них стёрлась, зато есть мы, их потомки, и мы можем в буквальном смысле прикоснуться к тому невероятному прошлому, когда они жили, дышали, любили и ненавидели, защищались от врагов, готовили еду и воспитывали детей. Возможно, кто-то из них имел отношение и к тебе лично. В такие моменты, как никогда понимаешь, что выражение «связь времён» – реальность, а не пустой звук для украшения речи.

Словом, я была очарована рассказами Николая Андреевича, и на следующий день мои документы уже лежали в приёмной комиссии исторического факультета. Поступить туда с моей подготовкой труда не составило, да, и конкурс был невелик. Запредельным был конкурс в торговые и экономические вузы. Что поделать, шли времена дефицита, точнее, самые последние его времена, а ночь, как известно, наиболее темна перед самым рассветом.

Меня никогда особо не интересовали материальные блага. Я отношусь к тем счастливчикам, кто довольствуется тем, что имеет и всегда имеет то, что нужно. Поэтому выбор мой можно было назвать с одной стороны крайне непрактичным, с другой стороны это был выбор моей души.

На первом курсе я отчаянно рыла носом землю, чтобы успевать по всем дисциплинам на «отлично» и лезла из кожи, чтобы понравиться всем преподавателям. Мало ли, кто из них отвечает за набор в экспедиции или хотя бы может замолвить словечко за студента? У меня всё получилось. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Правда, то, чего я добиваюсь, всегда оказывается не тем, что я себе представляла. Жизнь!

Как бы там ни было, на первом курсе, я весь учебный год лелеяла мысли о поездке по маршрутам древних людей, представляла, как я буду терпеливо, слой за слоем, снимать пески времён, очищать кисточками разных калибров свои находки и потом, в тиши кабинета описывать их.

Когда я увидела в списке принятых в экспедицию свою фамилию, радости моей не было предела. Точнее, он был: очень хотелось взмыть в небеса от счастья, да, вот, не летают люди, что тут поделаешь? Меня даже не смутил тот факт, что в этом списке почти нет фамилий девушек, и на двадцать юношей, среди которых ни одного первокурсника, всего три девушки, включая меня. Меня вообще в тот момент ничего не смутило.

Глава 3

Сборы прошли в какой-то весёлой лихорадке. Запомнились только заполошные перезвоны с подругами и мамины глаза, полные страха за дочь, задумавшую непонятно что. Как мы ехали к месту раскопок, как разбивали лагерь, что мы пели и чем питались по пути, помню слабо. Зато навсегда запомнился первый экспедиционный день. Такое сложно забыть.

Примерно в половине четвёртого утра меня разбудил наш препод, руководитель экспедиции, весёлый и говорливый старикан, Егор Степанович (за глаза просто Степаныч), знавший и умевший, казалось, всё на свете. Он энергично потрепал меня по плечу и, дождавшись, пока я выберусь из спального мешка и немного приду в себя от сна, торжественно вручил мне… нет, вовсе не лопатку и не набор кисточек, а самый обыкновенный половник!

– Я сегодня дежурная? – Спросила я первое, что пришло в голову.

– Да, лапа моя! – Бодро отозвался Степаныч. – И сегодня, и завтра, и послезавтра.

Я подумала, что это такая шутка или что-то вроде крещения для новичков. Хлопая глазами, я оглядела палатку. Парни мирно спали и даже не думали подниматься. Степаныч, между тем, развернул меня к выходу, слегка хлопнул по заду и напутствовал:

– Ступай, душа моя. Остальные девки тебя уже дожидаются. Да, не копайтесь там, а то с завтраком опоздаете.

Окончательно растерявшись от подобного напора, я отправилась туда, куда меня послали, а именно к кострищу, где уже сиротливо жались друг к другу близняшки Лена и Оля, единственные кроме меня особы женского пола в этой экспедиции. Девушки озябли на предутреннем ветерке, и вид имели самый жалкий. Думаю, я выглядела в тот момент не лучше.

Хмуро поприветствовав друг друга, мы принялись за готовку. Мне было поручено развести костёр, Оля как самая спортивная и крепкая отправилась за водой к ручью (всего-то 1,5 километра!), а Лена принялась вяло рыться в припасах.

Через каких-нибудь полтора часа наша каша закипела и забулькала. К этому времени ребята начали подниматься. Ну, и видок был у всех! Сразу вспомнились незабвенные уроки физкультуры. Наконец, каша была готова, и те злосчастные уроки вспомнились ещё ярче. Ребята плевались от нашей стряпни и ругали её последними словами. И не только её. Нам тоже досталось изрядно. Оля принялась с ними переругиваться, Лена разрыдалась и убежала за палатку. Я же просто застыла на месте с тем приснопамятным половником в руках и не могла вымолвить ни слова.

Степаныч принялся заступаться за нас, объясняя парням, что не мог найти других, более опытных поварих. Что поделаешь, если все студентки, побывавшие в подобных «турах», больше ни за какие коврижки на них не соглашаются? Вдоволь поиздевавшись над кашей и стряпухами, ребята разобрали инструмент и двинулись к месту раскопок. Это было городище праславян, которое, как вскоре выяснилось, нам с девчонками ещё не скоро предстоит увидеть.

На прощанье Степаныч отечески подбодрил нас, оставил меню обеда, дал несколько умных и дельных советов по поводу готовки и отбыл во главе экспедиции. Мы с Олей остались у погасшего костра. Вскоре к нам присоединилась и Лена, наревевшаяся к тому времени вдоволь. Многих такие девушки раздражают, а я им в глубине души завидую. Жаль, я так не умею. Это же так здорово: поплакал, и стало легче, а если поплакать в нужном месте и в нужное время, то можно решить проблемы посерьёзнее простой психологической разрядки.

Оля в отличие от сестры (они были очень разными по характеру и поведению) принялась ругаться, словно подвыпивший проводник плацкартного вагона, и ей тоже спустя какое-то время полегчало, а я в сложных ситуациях обычно впадаю в ступор и очень долго эти ситуации переживаю мысленно вновь и вновь. Они прокручиваются в моей голове, словно кадры осточертевшего фильма, и это очень усложняет жизнь.

Обед у нас вышел почти таким же говённым, что и завтрак. К счастью, наши мучители явились страшно голодными и почти не вякали, поедая наши кулинарные «шедевры». К ужину мы кое-что успели освоить, да, и парни приползли настолько уставшими, что им было уже не до воспитательных мер по отношению к нам. Наскоро поев, они, словно брёвна, повалились спать.

Никаких вам песен под гитару и разговоров у костра! В нескольких километрах от места раскопок плескалось море, но мы ни разу за всю поездку не добрались до него и не окунулись, некогда было. Из романтики – только бездонное тёмно-синее небо с ярко-голубой россыпью звёзд и красавица Луна, всегда такая разная, но неизменно прекрасная и недоступная и почему-то немного пугающая.

Ещё запомнилось невероятное, какое-то сверхъестественное пение цикад, не нарушаемое никакими посторонними звуками. А какой прекрасной была игра лунного света и бликов догорающего костра, не передать словами!

Всем этим мы вдоволь налюбовались, перемывая после ужина посуду. Принцип «Каждый моет за собой» тут не работал. Мальчикам, ведь, нужно как следует отдохнуть после тяжёлого трудового дня. Им ещё столько предстоит понять и открыть, а нам… нам шиш с маслом! Или без него, это уж кто как любит.

Я, например, всякие там фигушки, дули и шиши не люблю совсем, ни с маслом, ни без него. Поэтому после недельной вахты с половником у костра набралась наглости и высказала Степанычу всё, что думаю о сложившейся ситуации. Оля поддержала меня артиллерийским огнём своих ярких, экспрессивных высказываний, каждое из которых было рассчитано на точное попадание в цель. Лена ничего не говорила, просто плакала и звонко шмыгала своим курносым носиком. Одним словом, мы втроём выдали всё, на что были способны.

Степаныч выслушал нас с совершенно бесстрастным лицом и развёл руками:

– Ну, девоньки, что же я могу поделать? А кому ещё готовить, мне что ли? Или парням? Они ведь приехали сюда учиться, им всю жизнь предстоит на раскопках работать.

– А… к-к-как же мы? – Неожиданно прохлюпала Леночка. – Мы ведь тоже хотим… ых, ых… на раскопкаааааах! – заревела она с новой силой. Степаныч, оставаясь таким же бесстрастным, принялся нам объяснять:

– Что значит, хотим или не хотим? Вы же не в детском садике в песочек играетесь, понимать должны. Готовка, стирка, уборка – это священный долг женщины, ваша почётная обязанность. – При слове «почётная» Олю так передёрнуло, что у меня возникло опасение за её здоровье. – Вы ведь скоро выскочите замуж, – продолжал между тем Степаныч, – детишек нарожаете, да, и пошлёте, куда подальше, всю эту археологию, а им, – широкий уважительный жест в сторону парней, – работать надо, семьи кормить. Жизнь есть жизнь, девоньки, а вы как хотели?

– Так, значит, вы согласились взять нас на раскопки только из-за готовки? – Подала я голос. – А наше развитие как профессионалов своего дела… – Степаныч не дал мне договорить.

Его не по годам заливистый хохот надолго заглушил волшебное пение цикад. Мы стояли перед ним, словно оплёванные, красные раки. Впрочем, варёных раков Степаныч, я думаю, не стал бы оплёвывать – добро, какое-никакое, а нас – пожалуйста! Вот, они, прямо перед тобой, три удобные мишени для плевков.

– Ох, ох, насмешила, лапа моя! Давненько я так не ухохатывался!

– Да, как вы… – начала Оля.

Она была уже не красной, а багровой от гнева. Даже в неверном свете костра это было хорошо заметно.

– Смею, лапа моя, ещё как смею, – заверил её Степаныч. – Так было, есть и будет всегда – парни трудятся на раскопках, девки их обслуживают. Ещё спасибо скажите, что дисциплина у меня в лагере идеальная, никто к вам не пристаёт. В других местах знаете, что творится?

От последнего заявления нам стало совсем не по себе. Да, уж, действительно – ситуация. И, ведь, никуда не убежишь, с трёх сторон бескрайняя степь, с четвёртой – не менее бескрайнее море.

Несмотря на всю безнадёжность наших с близняшками дел, у меня вскочил один каверзный вопрос, который я не преминула задать нашему дорогому руководителю.

– А, что вы, Егор Степанович, будете делать, когда все девушки, желающие поехать на раскопки, будут знать, что здесь происходит?

В ответ я услышала очередной приступ гомерического смеха. Похоже, я сегодня работаю персональным клоуном для Степаныча.

– Уверяю тебя, лапа моя, такие дурочки, как вы, всегда найдутся! – Выдал он, отсмеявшись. – Вот, ты, – он указал пальцем на Лену, – что ты делала весь учебный год?

– К-к-к-как что? – От слёз Лену уже колотила дрожь. – Училась, конечно! Старалась, чтобы были одни п-п-пятёрки…

– Вот, именно, старалась она! А общалась с кем? – Лена застыла в замешательстве. – Правильно, с сестрой, лапа моя, с сестрой. Кто тебе мог рассказать, что происходит в экспедициях, если ты ни с одним парнем не познакомилась и ни одной подруги не завела? Вот, именно, птичка моя, никто! А ты, – тут он указал на меня, – ты вообще безнадёжна! Такие, как ты, всю жизнь витают в облаках и остаются в дураках! Такие вот стихи получаются! – И Степаныч снова заливисто рассмеялся.

Конечно, этой фразой он меня просто размазал тонким слоем по всей причерноморской степи. Однако самое худшее мне ещё, оказывается, только предстояло. Выяснилось, что парни вовсе не спали, а с интересом слушали весь наш разговор. Коронный хохот их предводителя стал словно бы сигналом для них всех. Они дружно принялись ему вторить.

От охватившего меня глухого отчаяния я побежала в степь, не разбирая дороги. Споткнувшись обо что-то твёрдое, я растянулась во весь рост, словно большой дождевой червяк, вскочила, снова побежала…

Я бежала до тех пор, пока полностью не выдохлась, а идиотский смех в лагере стал почти не слышен. Усевшись прямо на землю, я зарыдала. Так я ещё никогда в своей жизни не плакала. Даже когда не вылезала из Наташек – какашек, даже когда мою фамилию уродовала на разные лады вся школа, даже когда… впрочем, неважно. В тот момент для меня не существовало ничего, кроме моего горя, стыда и унижения.

Неожиданно на моё плечо опустилась маленькая, но достаточно тяжёлая рука. Я подняла глаза и увидела над собой, конечно, Олю. Она слегка запыхалась, но это не сбило с неё обычной её решимости.

– Ну, ты, подруга, даёшь! – Восхитилась она. – Я тебя еле-еле нагнала. Ты где так бегать выучилась?

– Не знаю, в догонялки, наверное, – прохлюпала я.

Я и в самом деле отлично бегала в догонялки и за отъезжающим транспортом, но была никудышной бегуньей на физкультуре. Парадокс!

– Здоровские у вас догонялки! – Похвалила Оля. – Хорош реветь, вставай, задницу застудишь! – Деловито скомандовала она. – Ща Ленку отыщем, и надо решать, как жить дальше.

Искать Ленку нам не пришлось, потому, как вскоре мы услышали её вопль.

– Девчонки, ну, вы где? – В отчаянии кричала Ленка. – Я боюсь тут одна, ну вы…

– Заткнись! – Незамедлительно последовал ответ любящей сестры. – Стой, где стоишь. Ща, мы уже идём.

Взявшись за руки, как Тютька с Матютькой, мы отправились на Ленкин голос и вскоре нашли её. Сказать, что она была зарёванной – ничего не сказать. Такие узкие, опухшие глаза бывают, должно быть, только у монголоидов, причём с самого глубоко похмелья. Мы вернулись в лагерь, сели у погасшего костра и принялись шептаться.