Мне ли было не знать, как всего лишь на протяжении одной фразы его спокойная речь могла превратиться в крик. Я вздохнул и украдкой посмотрел на часы. До ужина оставалось ещё целая вечность – около часа.

– После успешной сдачи инструктажа я приступаю к проверке необходимого снаряжения. Оружие, то есть… пистолет Макарова… КР 3910, вместе с дежурным по роте достаю из пирамиды…

– Номер своего оружия должен отскакивать от зубов! – Вскочил со своего места Алексей Дмитриевич Гнездевилов и, сложив руки за спиной, нетерпеливо зашагал взад-вперёд. – Что значит: «вместе с дежурным по роте»? Думай, что говоришь, формулируй свои мысли чётко, собранно и верно, а не как придётся! Продолжай.

– Заряжаю обоймы, – продолжил я более твёрдым тоном, – для того чтобы завтра не тратить на это время. Получаю одежду у каптёрщика. Осматриваю её на предмет пригодности. Иду…

– Местность! – прервал меня Гнездивилов нетерпеливым жестом.

Я принялся подробно описывать маршрут своего движения. Время от времени мой инструктор прерывал меня, чтобы осведомиться о той или иной детали, но, получив ответ, удовлетворительно кивал головой. Я использовал метод, который изобрёл мой друг Андрей Ильин. Он состоял в том, чтобы в своём воображении привязывать карту местности к потолку грота, в котором происходила защита подготовки, превращая его, таким образом, в огромную подсказку.

Постепенно, по мере объёма произнесённых мною слов у меня начала теплиться надежда на то, что на этот раз я наконец-то сдам ненавистный инструктаж. Мы начали утром, и за целый день этого своеобразного экзамена, прерванного всего лишь единожды на обед, я неимоверно устал. Мой же беспощадный экзаменатор – тщедушный человек с большой головой и необыкновенно пронзительными глазами, выглядел так, как будто бы мы начали пятнадцать минут назад.

– Так, – на этот раз плавно прервал меня Алексей Дмитриевич тогда, когда моя победа на ниве знания рельефа была в этот раз вне сомнения. Облокотившись на огромную указку, кончик которой упирался в пол, он прищурился. Поняв, что сейчас последует один из тех вопросов, которые с лёгкостью способны возвратить всю процедуру к исходной точке, то есть началу, я замер.

– Ты наткнулся на патруль… на патрульного, пусть он будет один, так смоделируем ситуацию, – неторопливо заговорил мой наставник, – дистанция между вами – пятнадцать метров. Ты принял решение бежать. Позади тебя улица, через пятьдесят метров перекрёсток. Как будешь бежать?

– Справа налево, – ответил я, не веря, что вопрос оказался настолько простым. – То есть, заверну за левый угол на перекрёстке.

– Верно, – задумчиво подтвердил Гнездивилов. – А почему?

– Человек так устроен, что по движущейся цели ему проще стрелять, когда она движется слева направо, поэтому убегать от стрелка следует наоборот, то есть справа налево. Так больше шансов не быть подстреленным.

– Ну и крайний, – он снова облокотился на указку и прищурился. – Какой период для собак наиболее благоприятен для работы со следом на поверхности – дневной или ночной?

Я молча покосился на стопку конспектов, лежащую на парте передо мной. Вряд ли ответ на этот вопрос был даже там; пришлось гадать:

– Дневной?

– Нет. Наиболее высокие результаты работы, товарищ курсант, собаки показывают в ночное, а самые худшие – в дневное время, между 11 и 16 часами. Пересдача. Ровно через сорок минут я Вас жду, идите на ужин.

– А почему ночной, Алексей Дмитриевич? – после паузы и вздоха спросил я.

– Солнечная радиация. Влияние величины радиационного баланса земной поверхности на результаты работы собак довольно значительно. Наилучшие результаты собаки показывают при низких и особенно отрицательных радиационных балансах. Секунду! – он достал учебник и принялся искать нужное место. – Вот! – надел он очки. – При отрицательном радиационном балансе результаты работы ищеек по выборке и проработке следов высокие – выше 97%. Наоборот, при повышенном радиационном балансе собаки прорабатывают менее половины следов. Какие, кстати факторы ещё влияют на работу наших четвероногих врагов? – уже дружелюбно спросил мой инструктор, захлопывая книгу.

– Жара, – ответил я, с трудом заставляя уставший язык говорить чётко, не мямлить, – сильная жара быстро изнуряет собаку и способствует быстрому улетучиванию запаха следа. Влажность воздуха… относительная… с её увеличением результаты работы собак улучшаются…

– Да, да, – рассеянно прервал он меня, листая оценочный журнал, – ступай есть.

Только покинув грот, в шутку прозванный курсантами «Гротом утопающих» за то, что подавляющая часть инструктажей происходила именно в нём, я вспомнил, что назначенное время для встречи с моим товарищем уже давно прошло, но всё равно, надеясь, что меня до сих пор ждут, поспешил к условленному месту. Освещение ещё не выключили, хотя было бы уже пора. На тот случай, если это произойдёт внезапно, я достал из кармана фонарь. Мой путь шёл по учебной части системы Центра, которая к этому времени обычно всегда была безлюдна.

С моим товарищем мы договорились встретиться возле «Ночной кобылы», чтобы вмести пойти на ужин. «Ночной кобылой» назывался рисунок, расположенный возле одного из перекрёстков, откуда было одинаково удобно добираться и до жилой части Центра, которую мы называли «расположением», или просто «располагой», и до столовой.

Хотя при освещении, которое вот-вот должны были выключить на ночь, как было всегда, для экономии топлива, которым питались наши дизели, заблудиться очень трудно, я всё равно старался сосредоточиться на пути. Конечно, если бы я ошибся и свернул не туда, ничего страшного бы не случилось. Но не хотелось терять время и использовать освещение, в котором было проще ориентироваться. Наконец-то я добрался до одного из поворотов, над которым нависал уж очень характерный чемодан – нависавшая глыба была единственной в своём роде на всю нашу систему Центра. Это означало, что я почти вышел на относительно прямой путь.

Андрей ждал меня не в маленьком углублении неподалёку, в котором было так удобно прятаться от глаз начальства, а прямо возле самой «Ночной кобылы» – громадного, почти в натуральную величину изображения на стене штрека чёрной лошади, грациозно державшей в своих зубах красную розу. Это художество было ещё с дооккупационных времён, когда все жили на поверхности, а не под землёй. А этот и другие рисунки, иногда скульптуры, остались в память о беззаботных туристах, которые из-за любви ко всему подземному проводили свой досуг, посещая различные подмосковные (и не только) катакомбы и пещеры. Тогда никто из них и не подозревал, что совсем скоро степень профессионализма их навыков станет вопросом выживания целой страны, или, если быть точнее, её жалких остатков.

– Ну не дуйся, – уговаривал я своего друга, скрестившего руки на груди, – разве я думал, что до сих пор буду сдавать этот чёртов инструктаж! Сам рассчитывал переделать к этому времени кучу дел, а не сделал пока ничего!

– Дима, я прождал тебя час! – когда мой товарищ нервничал, он начинал чуть заметно картавить.

– 53 минуты, – возразил я, посмотрев на часы.

– Ах, да, ну конечно, это существенно меняет дело! В столовой наверняка уже всё остыло, я мог бы давным-давно поесть и уже спокойно читать, лёжа в своей кровати, – проговорил он, немного успокаиваясь.

– Что ты читаешь на этот раз?

– Фантастику.

– Новая книга?

– Нет.

– До сих пор читаешь ту толстую книгу о куче принцев из немецкой разведки?

– Что ты несёшь? Нет там никакой немецкой разведки!

– А сёстры у твоих принцев были?

– Были.

– Перескажешь, когда прочтёшь?

– Сам возьмёшь книгу и прочтёшь.

– Ну ладно, хватит дуться, пошли.

Образ жизни, который вели все мы, не способствовал образованию излишков веса, но Андрей Ильин напоминал скелет, обтянутый ну совсем тоненькой кожицей, и был ещё худее меня, будучи немного выше; а я при своих 187 сантиметрах весил 65 килограммов. У него были живые чёрные глаза, такого же цвета волосы, смешно топорщившиеся на голове во все стороны, и длинные руки, которыми он очень любил размахивать, словно мельница, когда увлекался тем, о чём говорил.

– Ну что, сдал? – наконец-то поинтересовался он. – Пошли быстрее… ну вот, вырубили свет!

– Нет, – ответил я, щёлкнув светодиодным «Фениксом», в то время как Ильин возился со своим коногоном. Разобравшись со светом, мы двинулись дальше.

– Нет? До сих пор? Да ты шутишь?

– Я похож сейчас на шутника?

– Ладно… ладно… – примирительно ответил Андрей, заметив мою взвинченность.

– Знаешь, как устал? – вздохнул я. – Кстати, и есть-то хочется!

– На чём запоролся в крайний раз?

– На собаках. Вот ты мне скажи, ты знаешь, когда собака лучше берёт след, днём или ночью?

– Ночью, – ответил мой друг, – а ты что, не знал?

– Да ну тебя, – окончательно расстроился я. – Это у тебя инструктором спокойный Стеклов, он вообще хоть раз в жизни на кого-нибудь кричал? Разве сравнить с Гнездивиловым?

– Да, тут тебе, конечно, повезло… Но зато у него самые лучшие выпускники, это весь Центр знает. К тому же у тебя первый самостоятельный выброс, я вон тоже, хоть и у Стеклова, но тоже не сразу сдал.

Ильин своим первым самостоятельным выходом опередил меня на целых три недели, будучи по счёту девятым со всего курса курсантом, выполнившим без инструктора свое первое, пусть и учебное, наземное задание. Завтра мне предстояло стать тринадцатым по счёту желторотым птенцом нашего курса, которого отправят на поверхность с первым самостоятельным заданием. Весьма неплохой результат, особенно если учесть, что воспитанники Гнездивилова традиционно, конечно же, не по своей воле, совершали свой первый одиночный выброс тогда, когда тянуть было просто некуда. К тому же в этом году я был первым из его учеников, кто шёл сам, что само по себе кое-что значило. Мне же, как всегда, было мало.

– Завтра догонишь меня, и мне придётся придумать что-нибудь новенькое, чтобы подтрунивать над тобой, – стараясь не вертеть головой, на которой крепился фонарь его коногона, заметил мой товарищ.

– Скорей бы, – хмыкнул я. К этому времени мы подошли к столовой.

Для катакомб, вообще, верно то, что в них, как правило, отсутствуют большие, просторные гроты. Это объясняется тем, что они результат рук человеческих и своим возникновением изначально обязаны не эстетике, а тому, что людям когда-то понадобился известняк для того, чтобы строить свои города. Конечно, не всегда обязательно известняк – иногда это был гипс, песок или другие породы земных недр.

Поэтому чаще всего, если вы в просторном гроте, размеры которого занимают более чем внушительные пространства, то, скорее всего, он сделан специально для каких-то нужд уже после Великого Исхода. Это было верным и для нашего расположения, и для столовой, в которую мы вошли.

– Пошли помоем руки? – спросил Андрей.

– А, – махнул рукой я.

Сели не за свой, а за более удобный стол, пользуясь тем, что наши уже поужинали. Вообще-то, мы должны были придти на ужин вместе со всеми, как и положено, строем. Но сегодня было воскресение, тем более конец дня. К тому же вместе со всеми я бы и не успел. На самом деле у этого оправдания не было настоящей ценности просто потому, что даже если бы я и успевал, то всё равно бы пошёл с Ильиным самостоятельно, без строя. Мы часто делали так в выходные, пользуясь традиционным для будней ослаблением контроля офицеров за нами.

Наряд по столовой неторопливо убирал со столов грязную посуду.

– У тебя завтра первый самостоятельный выброс? – к нашему столу подошёл Гусалов, курсант из нашего отделения. Его белая рубаха, забрызганная водой, указывала, что, скорее всего, ему выпало быть на посудомойке. В наряде по столовой было несколько мест, к которым курсанты прикреплялись на всё время своего дежурства. Иногда в самом начале наряда их выбор решался жребием, но бывало, что желания всех заступавших совпадали, и в нём не было никакого смысла: у каждого из них были свои фанаты.

Месяц назад мы здорово разругались, и дело тогда чудом не дошло до драки. Конечно, если бы у спортсмена Феликса, так звали осетина Гусалова, не хватило выдержки, и он всё-таки треснул бы меня, не вытерпев моего действительно несносного тогда упрямства, у меня вряд ли был бы шанс ответить. Потом мы помирились и стали, как иногда бывает после подобных инцидентов, невероятно вежливы и предупредительны друг перед другом.

– Да, Феликс, – ответил я.

– Боишься?

Конечно, следовало сказать как можно более уверенным тоном: «Нет!» или что-нибудь ещё в подобном духе, но мне почему-то вдруг так расхотелось врать, что я ответил:

– Немного.

– Все боятся, – успокоил меня он. – И я буду… Сейчас принесу вам поесть, – он ушёл в направлении кухни.

– Смотри-ка, – сказал Ильин, – судя по объедкам, сегодня твоя любимая килька с картофельным пюре.

Вслед за его словами, в точности подтверждая прогноз, возвратился Гусалов с подносом в руках. В качестве бонуса была третья порция, и все тёплые – приятное обстоятельство, на которое мы уже и не рассчитывали.

– А ты знаешь, – проговорил с набитым ртом Ильин после того, как мы, поблагодарив осетина, остались одни, – что мы с тобой идём во вторник в наряд?

– Да, – оживился я, – а куда?

– Сюда, – удовлетворённо ответил Ильин.

Он сосредоточенно макал галетное печенье в томатный соус от кильки. Как обычно, ничего не выходило – каменные галеты и прежде просто так не сдавались.

– Хоть одна хорошая новость за целый день, – обрадовался я. – Как ты думаешь, баба Зина больше не сердится на нас за ту сгущёнку?

– М… – ответил мой товарищ, сглатывая. – Если б она знала про тушёнку… Кстати, здорово ты тогда придумал.

– Слушай, – спохватился я, понял, что мне пора, – всё, побежал… Я кратким путём, а ты ешь.

– Ни пуха…

– Слушай, Андрюш, – перебил его я, – у меня к тебе просьба, в ответ проси что хочешь!

– Ну?

– Ты же понимаешь, сейчас инструктаж, затем к Пароконному, потом… кстати, ты узнал, кто у меня проводник?

– Бурмистров.

– Петрович, это хорошо, вот, потом к Буру договариваться, к Коле Кривенко за шмотьём…

– Намазать твои берцы касторовым маслом?

– Ага.

– Слушай, это уже во второй раз!

– Ну, пожалуйста, ты же видишь, что я действительно не успеваю!

– Плеер на… два, нет, на три вечера, хорошо?

– Договорились, сейчас отдать?

– Нет, завтра, сегодня я буду читать.

– Спасибо!

Когда я вернулся, Алексей Дмитриевич допивал чай.

– Поехали, – в очередной раз невозмутимо сказал он. Мы без приключений преодолели такие классические разделы, как подготовку, снаряжение, знание местности, опознавание, ориентировку и застряли на теме столкновения с оккупантами – солдатами Альянса.

– Запомни, Дима, – говорил Гнездевилов, чеканя каждое слово, глядя мне прямо в глаза, – ты выйдешь на поверхность во сколько?

– 5.30, по плану в 5.30.

– Да, расчётное время твоего движения до цели составляет?

– Порядка 40—50 минут.

– И расчётное время до точки заброса?

– Порядка 35—45 минут.

– Да, так вот, ты прекрасно знаешь, что с шести до семи часов утра у Альянса происходит смена патрулей. Это хорошо. Их просто не должно быть, но если ты всё же наткнёшься на один из них, им будет проще пристрелить тебя, чем вести в отделение своей комендатуры… Правда, проще и отпустить, поэтому будь спокоен при разговоре… Ты – босоножка, пистолет тобой найден, всю местность ты знаешь. Никогда не смотри в глаза. Они сами могут ответить на заданный тебе вопрос ещё до того, как ты откроешь рот! Смотри сюда, – он ткнул себя в лоб между бровями.

Это же самое, возможно, даже подробнее, я уже проговаривал, и не раз, за сегодняшнюю сдачу. Но таков уж был порядок.

– Запомни, запомни это так твёрдо, словно это выжжено у тебя на лбу: пистолет тебе даётся не для того, чтобы палить по патрулям. Стандартный патруль саксов состоит из?..

– Обычно пять человек, может усиливаться до семи или девяти как во время проведения широкомасштабных, так и локальных спецопераций Альянса…

– Да, а если учесть, что звук выстрелов соберёт все патрули вокруг… Словом, заруби себе на носу то, что твой ПМ может спасти твою жизнь при столкновении один на один с босоножками, далеко не все из них дружелюбны! С саксами-мародерами… От диких собак, но ты всегда должен невероятно трезво просчитывать ситуацию и думать, что делаешь! Предусматривать, хорошенько запомни это слово, – предусматривать развитие экстремальной ситуации и быть способным принимать верные решения в условиях стрессовой нагрузки, – вот что, прежде всего, поможет тебе выжить при непредвиденном происшествии. Часто тебе будет достаточно навыков общения, вспомни случай Лебедева. Ситуацию Човган. Из свежих – ЧП Егорова… и ещё, напомни фамилию, на прошлом месяце…

– Подгорный?

– Нет! Говорю же, на прошлом месяце!

– Вивчарь?

– Да, точно! Не забывай, как резко меняется твой статус на поверхности с того мгновения, когда ты даже не применил, иногда бывает достаточным демонстрации противнику того, что ты готов применить своё оружие… Когда-то курсанты вообще ходили наверх без него… Перед выбросом, после того как… твой подземный оперативник Бурмистров, не так ли?

– Да.

– После того как Анатолий Петрович снимет с твоих глаз повязку, ты должен отрешиться от обычной житейской суеты, от великого и от малого. Ты не будешь уже принадлежать ни самому себе, ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям. Ты отказываешься от своего прошлого, будущего, храня всё это только в сердце своём. Не будешь иметь имени, как лесная птица. Ты должен срастись с улицами, развалинами, землёй, по которым ты будешь идти, стать духом этих пространств, осторожным, подстерегающим, в глубине своего мозга вынашивающим одну мысль: свою задачу. Так для тебя начнётся древняя игра, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть… И на этот раз с тобой рядом не будет инструктора, то есть меня, – тебе придётся рассчитывать только на самого себя, на свои собственные реакцию, ум, смекалку, навыки и пока ещё маленький опыт… Давай тетрадь подготовки к наземным действиям.

Пока я разворачивал тетрадь с расписанной подготовкой, зазвонил телефон – старенький коричневый тапик.

– Да, – ответил инструктор.

– Алексей Дмитриевич, Пароконный. Я хотел Вас спросить, как Ваше настроение и самочувствие? Как Ваш подопечный? Вы знаете, мы уже понемножечку закругляемся, даже больше, – в основном ждём Вас, – в трубке звучал голос начальника 72-го учебного центра подземных коммуникаций сопротивления. В бывшей жизни, по слухам, он был начальником кафедры тактики одного из военных училищ, которое ликвидировали незадолго до Великого Исхода.

– Мы уже идём, Николай Иванович, будем через 25 минут.

Подписав инструктаж и включив свой коногон, Алексей Дмитриевич повёл меня в командный блок.

В гроте, который играл роль приёмной, мы столкнулись нос к носу с подполковником Перчиным, начальником подземной разведки центра и преподавателем.

– Здравствуйте, Алексей Дмитриевич, не хворать и тебе, завтра будь осторожен, Гарвий.

– Здравия желаю, буду стараться, товарищ подполковник.

– Как дела, Серёжа? – спросил его Гнездивилов.

– Господи, как же он любит говорить, – вздохнул Перчин, имея в виду Пароконного, и кивнул на дверь. – Вас ждут.

Мы постучались и вошли, оказавшись в гроте, прозванном «верховным». За огромным столом восседал начальник Центра, беседуя по телефону. Рядом сидел командир моей роты, майор Перегудов, усатый, круглолицый человек. Грот освещался светом свечей и трёх керосиновых ламп: Пароконный не любил электричества. Стол был завален документами, стены увешаны флагами, а на многочисленных полках шкафов размещалась всякая всячина – начиная от каких-то спортивных кубков и заканчивая огрызками карандашей.

В углу капитан Лапшин, кадровик Центра, возился с проигрывателем дисков. В воздухе стоял запах виски.

– Почему Вас не было на построении на ужин, Гарвий? – рявкнул Перегудов.

– Был задержан мною, – невозмутимо ответил за меня Алексей Дмитриевич, который всегда заступался за «своих» курсантов. Владимир Дмитриевич насупился в усы, но решил промолчать: то, что связываться с Гнездивиловым было себе дороже, знали все.

В это время Лапшину всё же удалось наладить упрямое устройство, которое почему-то всегда, когда мне приходилось здесь бывать, либо ломалось, либо чинилось. По гроту ласково заструилась музыка. Николай Иванович махнул рукой Лапшину, указав на меня, после чего тот, поздоровавшись, сказал:

– Пошли пока выведем приказ, и распишешься…

Мы вернулись в приёмный грот, где, усадив меня на скамью, капитан ловко распечатал приказ на выброс и указал все места в многочисленных журналах безопасности и инструктажа, в которых было необходимо расписаться.

– Ну, с Богом, завтра, Дима. Удачи, и не волнуйся! – пожелал он. Несмотря на разницу в возрасте и званиях, мы были дружны и частенько общались на интересовавшие нас обоих темы. – Вот приказ, иди!

Когда я вошёл, общее напряжение спало, и мой командир роты с моим инструктором уже что-то живо обсуждали.

– Товарищ полковник, приказ, – я протянул бумаги Пароконному, перед ним была раскрыта моя тетрадь с подготовкой, подписанная Гнездивиловым, не хватало только его подписи. Начальник Центра уже, было, занёс чернильное перо перьевой ручки, но ему было суждено замереть в воздухе.

– Товарищ курсант, уже поздно, у Вас ещё масса подготовительных дел, – его хотел, было, перебить Перегудов, но осёкся, – и завтра, бесспорно, необыкновенно важный день, который открывает новую страницу Вашей жизни. Николай Иванович имел громадный, высокий лоб, маленькие серые глаза и необычайно подвижные руки фокусника, помогавшие каждому его слову жестикуляцией. – Но для одного вопроса время мы всё же найдём… – он в задумчивости потёр пальцами лоб, что было у него привычкой.

Боковым зрением я заметил, как замерцали глаза у моего внешне невозмутимого инструктора. Теперь подвергались экзамену мы оба.

– Скажите-ка мне, Гарвий, конечно же, не дай Бог, но всё-таки, нет, не Вам, давайте возьмём гипотетических стрелков, предположим, что один из них стоит лицом, грудью по направлению к ожидаемым пулям противника, а второй боком… обоим не за что укрыться… Кто из них меньше рискует и почему?

В конце вопроса в грот вошли Перчин и Лапшин.

– Я извиняюсь, – сказал последний, – товарищ полковник, начальник службы жизнеобеспечения будет через 15, начальник медицинской через 10 минут, а до начальника связи пока не могу дозвониться.

Я облегчённо вздохнул. С вопросом повезло:

– Не следует стоять боком к противнику под тем якобы предлогом, что так представляешь меньшую площадь для прицела. Дело в том, что в таком положении наиболее важные для жизни органы человека более уязвимы для пуль противника, чем в положении, когда он стоит к нему лицом.

Гнездивилов победоносно улыбнулся уголками губ и поднялся со скамьи.

– Останьтесь, Алексей Дмитриевич, – попросил Пароконный, – если не торопитесь. А Вы, Гарвий, свободны, – расписавшись, он протянул мне мою тетрадь, – и помните, что все мы, будем завтра ждать Вашего благополучного возвращения.

– До свидания, товарищ полковник, товарищ подполковник, товарищ майор, товарищ капитан, Алексей Дмитриевич.

– Кривенко ждёт тебя, – пробасил Перегудов. – И через час ты должен быть в постели, я проверю!

– И помни, Гарвий, – напоследок сказал Перчин, передавая мне маленький тубус – контейнер для моего связного, – что если риск – отец разведки, то осторожность – её мать.