Изгнанники. История, написанная по снам

Исчезни радуга запретная

© Яна Ямлих, 2018

ISBN 978-5-4493-2398-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Изгнанье вот судьба твоя

Гийом Аполлинер

Прислушайся к дождю быть может это

старой музыкою плачут презрение и скорбь

Прислушайся то рвутся узы что тебя

удерживают на земле и небесах

Гийом Аполлинер

Предоставь меня печали!

Я, истаяв, не умру.

Стану духом я – и только! —

Хоть мне плоть и по нутру.

Без дорог блуждая, кто-то

Здесь, в лесах, повитых тьмой,

Тень мою приметит ночью

И услышит голос мой.

Уильям Блейк

Всякая усиленная привязанность

ко всему земному – страдание.

Будда Шакьямуни

Все вы идёте к истине различными путями,

а я стою на перекрестке и ожидаю вас…

Сиддхартха Гаутама

* * *

В самом темном углу, куда почти не проникает свет желтых ламп, сидит за столом человек. Перед ним – полный бокал пива. В полумраке зала негромко играет музыка: скрипично-гитарные мотивы, какие обычно звучат в пабах. У барной стойки двое мужчин курят и смеются, один гогочет особенно громко. Раз в полчаса бармен с непроницаемым лицом пополняет им бокалы. Больше в заведении никого нет. Официантка со своего поста подозрительно косится на человека в углу: вот уже минут пятнадцать, как он заказал пиво, но даже не пригубил. К счастью, если с напитком что-то не так, он уже за него расплатился.

Любопытство официантки вызвано и обликом посетителя. Он одет не по сезону и не по моде, в широкий черный плащ и широкополую шляпу, которые так и не снял. Сидит прямо, не шевелится. Выражения лица, скрытого тенью, не разобрать. Обе руки в черных кожаных перчатках лежат на столе почти безжизненно. Официантка беспокоится: может быть, ему плохо, надо же что-то делать!

Заметив взгляд официантки, человек медленно поднимает руки. Сидя прямо, не меняя положения головы, он стягивает одну перчатку, потом другую, кладет их рядом на стол и снова опускает руки по сторонам от своего бокала. Тогда официантка подходит к человеку: может быть, ему нужна помощь? Человек поднимает взгляд. Темные глаза, лицо с выразительным прямым носом. Отвечает, что все в порядке, и снова отворачивается.

Распахивается дверь, в помещение влетает гул зимнего ветра. С ним входит девушка, невысокая, совсем юная на вид, даже слишком юная для баров. Она бедно одета: пуховик непонятного серого цвета с торчащими клочками белого синтепона, на ногах сморщенные сапоги в пятнах… Скорее всего, она зашла погреться, а в паб, ходят, чтобы пить, или хотя бы платить за пиво и смотреть на него, как тот человек в углу, – думает официантка. Девушка скидывает с головы капюшон с облезлой меховой оторочкой и растерянно останавливается. Тугая темная коса выныривает из капюшона и падает поверх меха. Официантка спешит к ней, чтобы сообщить: несовершеннолетним нельзя посещать такие заведения без сопровождения взрослых. Но тут девушка, обводя взглядом зал, угадывает в темноте силуэт человека в шляпе и, будто найдя, что искала, направляется прямиком к нему. Официантка замирает: ситуация становится более интересной. Поравнявшись с ней, девушка тихо произносит:

– Я к нему.

Официантка дежурно улыбается и возвращается к своему посту, чтобы издалека наблюдать за этой странной парой.

Девушка здоровается с человеком и о чем-то спрашивает его, он кивает. Тогда она стягивает пуховик, с аккуратностью бедняка кладет его на скамейку и садится напротив человека.

* * *

Он смотрит на девушку, ожидая ее вопросов, а она обязательно будет спрашивать. Девушка опускает глаза. На ней теплое, но очень потрепанное темно-синее платье и синяя же шаль, которую она тут же снимает и пристраивает на пуховик. Потом она кладет руки перед собой и принимается в волнении теребить рваные манжеты. Тугая коса темных волос жгутом спадает по ее шее на спину. А эта шея, такая худая и бледная, торчит из широкого стоячего воротника платья, как тонкий стебель из керамического горшка. Этой девушке не больше пятнадцати-шестнадцати. Наконец, она собирается с духом, быстро вздыхает и усилием воли поднимает взгляд на человека в плаще. Под ее темно-синими глазами – тени голода и тяжелой бедной жизни. Скулы резко выделяются на худом белом лице. Немного асимметричные брови делают выражение этого лица напряженным и недоверчивым. Она смотрит так, как мог бы смотреть на вторгшегося человека забитый щенок из своего маленького, обжитого логова.

Она так и не может задать свой вопрос и опять вперивает взгляд в манжеты. Тогда человек начинает первым:

– Может быть, вы хотите горячий напиток?

Девушка, помедлив, кивает. Холодная ночь измотала ее. Человек подзывает жестом официантку, заказывает кофе и шоколадный десерт. Девушка бросает на него изумленный, почти испуганный взгляд. Он говорит, что так будет лучше. Официантка медлит, желая рассмотреть девушку. Но та молчит и больше не поднимает глаз.

– Итак, вы ищете брата, – говорит человек, когда официантка, наконец, уходит.

Девушка как будто вздрагивает, потом вся собирается, подается вперед, шире распахивает глаза.

– Да. – Тихо и твердо отвечает она. – Его зовут Том. Томас Алинор Маргори. Вы ведь что-то знаете о нем, так? То есть… я имею в виду… Вы ведь знакомы? Я нашла его письмо, он вам писал, и я подумала, что… ну, он же не просто так вам писал.

– Мне многие пишут, вы же понимаете.

– Но вы были в переписке, вы ему отвечали. Я читала письмо… Вы… вы звали его к себе. Понимаете, он как бы пропал…

– Как бы?

– Ему пришлось уехать из нашего города, и с тех пор я не могу его найти. Уже два года прошло. Я… вы, наверное, последняя моя надежда.

– А вы уверены, что он хочет, чтобы вы его нашли? Раз он уехал.

– Послушайте… я понимаю, это все может казаться странным… Но мне нужно найти его.

– К сожалению, я не могу сказать вам, что среди моих близких знакомых есть человек с таким именем. А тех, кто зачем-то ко мне обращается, много, и некоторым я действительно отвечаю. Таких тоже немало.

– Давайте, я… давайте, я вам о нем расскажу.

Человек молчит. Девушка снова вздыхает.

– Я вам о нас расскажу, – задумчиво произносит она. – О себе и о том, что произошло. Может быть, вам потом захочется написать об этом книгу… А мне давно хочется кому-нибудь обо всем рассказать. Можно это будете вы?

– Можно, – отвечает человек очень серьезно.

Официантка ставит перед ними кофе и блюдце с тортом и снова немного медлит, прежде чем уйти. Человек пододвигает все это к девушке:

– Угощайтесь.

Она с готовностью делает большой глоток горячего кофе и морщится, обжегшись. Потом берет ложку и робко ломает маленький кусочек десерта. Смотрит на человека: он одобрительно кивает. Свое пиво он так и не пьет.

– Я с готовностью вас выслушаю, – говорит он. – У меня время до самого утра. У меня всегда есть время до утра, так что рассказывайте хоть всю ночь. Постараюсь вам помочь, если смогу.

Проглотив торт и снова, на этот раз осторожно, отпив кофе, девушка отстраняется от стола, облокачивается на спинку скамьи и складывает руки на коленях. Ее худые узловатые пальцы сплетаются, крепко сжимают друг друга. Из-под манжет показываются острые косточки запястий.

– В том, что мой брат уехал, виновата я, – начинает она. – Он сделал это не по своей воле. Он не знает, что давно может вернуться в родной дом. Нам обоим было по жизни уготовано изгнание, но только я знаю, за что мне это, а он – нет…

Человек слушает ее историю, а она говорит и говорит, и с каждой минутой ее голос крепнет. Она уже и не смотрит на реакцию своего слушателя, увлекшись воспоминаниями. Слишком долго она не имела возможности поделиться тем, что в итоге привело ее ночью в прокуренный паб в ярком городе, сверкающем посреди заснеженных лесов.

ГЛАВА 1

Моё полное имя Алита Черис Маргори. Я выросла в городе под названием Архента. Вы слышали о таком? Вряд ли, конечно. Он далеко отсюда. Я даже не очень хорошо представляю, как мне теперь туда добраться. Но это и не нужно, я все равно уже туда не вернусь.

Знаете, чем примечательна Архента? Это замкнутый мир. И очень спокойный. Там нет печалей, и радостей тоже нет, все так ровно, почти безмятежно. Люди рождаются в местной больнице, живут в Архенте, умирают и оказываются на местном же кладбище. Они работают врачами, почтальонами, продавцами, учителями. Выращивают сады, строят дома. Воспитывают детей. Влюбляются, ссорятся, мирятся. В больших городах, я теперь это знаю, все намного сложнее. А в Архенте – до крайности просто.

Соседи ходят друг к другу по выходным на чай с пирогом. С утра учительница может поставить тебе двойку, а вечером прийти к вам домой поболтать с мамой о цветах настурции. Невозможно сделать что-то гадкое и скрыть это, так тесен этот замкнутый мир. Никому, впрочем, и не приходит в голову нарушать его.

В таком месте никогда не заблудишься, потому что за час пройдешь городок насквозь. Никогда не останешься без денег или еды, потому что даже в самой сложной ситуации перед тобой распахнется первая же дверь, и откроют ее твои знакомые – откуда там взяться незнакомым? Да и какая может случиться сложная ситуация? Тихий городок, дома с цветущими садами, огороды с клубникой и базиликом. Два раза в год – общие собрания, где горожане с мэром во главе обсуждают будущие планы. Все вопросы решает этот же мэр, от даты Ярмарки Урожая до назначения нового доктора. Есть еще прокурор, но нарушений почти не бывает, а потому и работы у прокурора немного.

У вас тут, в большом мире, каждый сам по себе и сам себе хозяин. Куда захотел – туда пошел. С другой стороны, сколько же у вас ограничений. Сколько разных организаций. Законов. В Архенте все люди вместе, один за другого, правила жизни просты, а охраняет их традиция. И уйти из этого мира равносильно предательству. Редко кто уходит по собственной воле. Жизнь идет своим чередом, течет и не меняется. А когда происходит что-то необычное, люди очень долго обсуждают это событие.

Вот однажды почтальон принес известие, что наш плотник выиграл в лотерею. Представляете, плотник, он делал мебель для всего города, такой простой смешливый человек, и вдруг он выиграл в национальную лотерею большие деньги! Все гадали, что он, бессемейный, сделает с такой суммой. И знаете, что он сделал? Привез к нам какого-то архитектора и построил вместе с ним маленькую деревянную крепость на развлечение детям. С деревянным шпилем, с фигурами стражей у входа, с резными воротами. И почему? Потому что куда ему деньги в Архенте!

А еще как-то раз случилась авария на шоссе, после урагана, и к нам хлынули люди. Они побросали свои машины и стали искать у нас возможности переночевать. Их привели в городское кафе, каждого накормили, напоили, каждому предложили дом, где выделили лучшие кровати. Почему? Потому что архенчане почти преклоняются перед незнакомцами. Общение с приезжими – это глоток свежести, весточка из невиданного, богатого и великого мира. Ведь мало кто из жителей Архенты выбирался дальше соседнего города, где есть кино и большой рынок.

В тот день, когда дороги закрыли, мы все долго не спали, сидели в кафе, говорили с этими людьми. Ужасно им надоели. Они были такие занятые и современные, хорошо одетые. Женщины пахли цветами, мужчины доставали тонкие телефоны, дети просили неведомого нам фисташкового мороженого. Утром они все разъехались, а в городе еще долго обсуждали, на ком была какая куртка и кто что хотел заказать из еды. Даже мода новая появилась, в подражание некоторым из тех людей с шоссе. Мой брат Том, помню, заказал себе у швеи поясную сумку, как у кого-то из них. Ему тогда было пятнадцать, как мне сейчас. Он ходил с ней в школу, но туда мало что вмещалось, поэтому он вечно был без учебников. В итоге его учительница как-то между делом сказала об этом маме, и с тех пор модная сумка у Тома на поясе появлялась только во время прогулок.

А зимой связь с нашим городом поддерживалась только по железной дороге, потому что проезд, ведущий к нам, от снега не чистили. Шоссе летело далеко от Архенты, и машины проносились по нему, не имея никакой необходимости заворачивать в наш тупик. Поезда останавливались внизу под горой, на которой размещался город, они стояли у перрона меньше минуты и ехали дальше. Почти никогда никто с них не сходил, никто не садился. По ночам гудки поездов протяжно напоминали о далеких, сияющих городах, в которых женщины пахнут цветами, а мужчины складывают тонкие телефоны в маленькие поясные сумки.

Четырнадцать лет я жила в этом утопающем в зелени летом, заснеженном зимой городке. Как обычный подросток, я ходила в школу. Вечерами я любила гулять по улочкам или сидеть в нашем саду, а еще я много читала. Так уж вышло, что друзей у меня не было, и общение с людьми мне в полной мере заменяли книги. И я чувствовала себя счастливой! Я не думала, конечно, счастлива я или нет, но теперь с тоской вспоминаю ощущение покоя, безмятежности, уверенности в будущем, которые тогда у меня были. Ведь именно это и есть счастье – ощущение безопасности и непреходящего благополучия.

Я перешла в старшие классы, фантазировала, куда пойду после школы. У нас студенты учились обычно заочно, мало кто уезжал из привычного мира, а те, кто уехал, почему-то не возвращались… Несколько раз в год к нам приезжала целая команда преподавателей, и старшие ребята сдавали экзамены. Так и учились. А потом оставались работать в Архенте, сменяя родителей. Сын учителя – учителем, дочь медсестры – медсестрой. Все просто и понятно. Многие после школы сразу шли работать, перенимая опыт старших на практике. Мои родители были художниками, так что и я была научена рисовать, хотя мне больше нравилось сочинять истории. А мой брат, он заканчивал школу, хотел управлять городским хозяйством, заниматься развитием маленькой Архенты, или лечить животных, возиться с ними. А мне это было совсем не интересно. Я любила работать в саду, я могла бы выращивать хороший урожай… Наверное.

* * *

Но все-таки я не была обычным подростком, таким же, как и все остальные в Архенте. Потому что я не родилась архенчанкой, и все горожане об этом знали. У меня была грустная и странная история.

Однажды поздним вечером я, младенец, лежала на перроне, в одеяле, плачущая, возле сумки с детскими вещами. В ту пору в Архенте не было беременных. Никто не знал, откуда я взялась. Меня нашла женщина, приехавшая на электричке домой в Архенту. Она работала учительницей и иногда занималась с детьми в соседнем городе, до которого была пара часов езды. У нее не было семьи, и она с радостью приняла меня. Она была скромным и консервативным человеком, и меня воспитывала так же. Поэтому, даже повзрослев, в школу я ходила только в темном, волосы всегда заплетала, книги в читала классические, с моралью. А еще она учила меня шить и работать в саду. Я не знала, что она мне не родная. Я звала ее мамой и очень любила.

Нам было хорошо вместе. По вечерам мы читали вслух, ужинали, смотрели на звезды. Перед сном она всегда приносила мне стакан теплого молока. В школе я училась в ее же классе, поэтому она могла за мной присматривать. Я до сих пор помню запах свежего чая, который каждое утро разносился по нашему маленькому дому. Мама никогда не пила вчерашний чай. Дом мы украсили ковриками, которые сплели сами. А еще у мамы было много маленьких белых салфеток, которые она вязала из тонкой пряжи.

Наш дом был самым безопасным местом на свете, коконом, спрятанным в деревьях тихой Архенты. И этот наш вязано-чайный мир был теплым, уютным и скрытым. У мамы не было больше близких, у меня тоже. Я росла тихим, необщительным ребенком. Мама и этот дом являли для меня практически все, что мне нравилось и что я любила.

Но однажды моя мама, единственный мой родной человек, не вернулась домой со своих занятий. Наутро ее стали искать коллеги. Меня временно поселили прямо в школе. Маму нашли через несколько дней, мертвую. Она опоздала на электричку и, видимо, шла пешком. Кто-то убил ее прямо на дороге в поле и забрал все ее вещи, которые так никогда и не были найдены. Она не дошла до безопасной Архенты только часа. Ее ударили по голове, она сразу потеряла сознание и умерла от потери крови, так же тихо, как и жила. Мне тогда было только девять.

У меня появились новые приемные родители, и я переехала к ним. Старый наш маленький дом пустовал, и я приходила туда и плакала. Потом, во время урагана, повалившего деревья на шоссе, был разрушен и этот дом.

Я росла и старалась дружить с новыми родителями, хотела им нравиться, была благодарна им за доброту. Довольно скоро я привыкла звать их папой и мамой. У них был сын – мой брат Том. Они совсем не были похожи на мою первую маму. Это были художники, яркие, громкие, быстрые. Они пытались развивать все, что было во мне творческого. Они жили в большом красивом доме с необычным для маленького городка дизайном.

О том, что я не архенчанка, я узнала уже в средней школе: рассказала одноклассница, родители которой что-то обсуждали обо мне дома, не заметив, что дочка не спит. И мама – моя вторая и последняя мама – подтвердила этот страшный рассказ. Для меня было шоком узнать, что добрая, милая женщина, с которой я провела все детство, не являлась моей родной матерью. Но и с этим я быстро смирилась, ведь настоящая моя жизнь не менялась. У меня все было хорошо. Правда, подрастая, я чувствовала себя чужой, когда родители и Том с трепетом вспоминали умерших родственников, посещая их могилы или листая фотоальбомы. Я осознавала, что это – не мои предки. Я смотрела на лица с фотоснимков, на имена с могильных памятников, и представляла, как могли бы выглядеть мои родственники, кто они и где живут. Я сочинила десятки историй того, как я могла попасть на перрон станции «Архента». И, конечно, ни в одной из этих историй меня не бросали, меня обязательно должны были забрать настоящие мама и папа, и они скоро-скоро это сделают, вот как я думала. Я представляла нашу встречу. Я была такой наивной! Странно было полагать, что кому-то из всего огромного мира за границами Архенты есть до меня хоть самое маленькое дело.

Мои приемные родители любили меня – но не так, как Тома. Я понимала разницу с первого дня в их доме и никогда не заблуждалась на этот счет. Я как-то привыкла и не считала это несправедливостью. Я была им не родной, и для меня все было на своих местах. Почему Тому больше внимания, почему ко мне выше требования. Почему именно его, а не меня, хотели по-настоящему обучить живописи и брали на встречи с агентом, который приезжал раз в полгода за картинами для продажи. И почему потом, когда Том наотрез отказался рисовать, для него добились индивидуального обучения у самого директора школы – между прочим, математика. Меня же даже не спрашивали, чем я хочу заниматься, не докучали вопросами о моих отметках, не интересовались, с кем я общаюсь. Это, кстати, позволяло мне частенько прогуливать уроки, засидевшись в саду с книгой. Со мной занимались разнообразным творчеством, но беспорядочно: то я рисовала, то танцевала, то пела. Ко мне была иная любовь или даже не любовь, а, скорее, привязанность – в конце концов, они воспитывали меня уже 5 лет. Но они не чувствовали во мне родной крови, и я видела это. И еще им не нравилось, когда я вспоминала о своём происхождении, и я перестала говорить о нем.

Никто никогда не называл меня подкидышем и не обращался со мной плохо, но все в городе знали, кем я являлась. И они говорили об этом своим детям, когда те тоже стали подрастать. Дети думали о моей истории, я видела это в их лицах. Но до определённого времени меня не сильно задевали их взгляды. Ведь все-таки у меня была хорошая семья, мне давали широкое, пусть и немного хаотичное, образование, у меня были интересы, много книг. Счастливая, спокойная жизнь. Только иногда мне становилось одиноко. Тогда я шла к своему разрушенному дому и тихонько плакала, жалея себя. Но, честное слово, это бывало очень редко.

Том был старше меня на четыре года. С самого моего появления в его доме он проявлял ко мне большой интерес, пытался как-то развлечь, втянуть в свои игры, познакомить с друзьями. Он обращался со мной так, как обычно братья обращаются с младшими сёстрами: подтрунивал и посмеивался, но всегда защищал меня и помогал мне, когда я просила. Я любила его, хотя иногда он был просто невыносим. Меня раздражало, как он, проходя мимо меня, запускал руку мне в волосы и восклицал:

– Какой кошмар, Алька, у тебя в голове жуки! – и оставлял меня растрепанной.

Или:

– О ужас, ты выросла на пять миллиметров! Ещё миллиметр – и мне придётся тебя укоротить! – и дергал меня за уши.

Но на самом деле он был замечательным. По выходным у него в комнате собирались самые популярные в школе ребята, его лучшие друзья. Девчонки нередко просили меня передать ему записку или что-то спрашивали о нём. Я понимала их: Том был красив и обаятелен. У него были вьющиеся русые волосы, которые он отрастил до подбородка, и это очень ему шло. Одно лето он подрабатывал грузчиком в магазине и быстро раздался в плечах. А еще у него были пронзительно ясные глаза. Пытливые, светло-серые, они всегда смотрели приветливо и с задором. Он часто шутил и смеялся. У него была особенная манера улыбаться одним уголком рта, он так забавно кривил губы. Мне это в нем очень нравилось, а вот мама часто говорила ему: почему ты не показываешь зубы, у тебя ведь такая красивая улыбка. Я, помню, перед зеркалом репетировала Томову усмешку, но ее невозможно было повторить.

Том очень быстро стал для меня главным человеком в семье. Он сразу почувствовал свою ответственность за меня. С ним я проводила гораздо больше времени, чем с матерью и отцом. Я видела в нем пример, он казался мне почти идеальным человеком. Да, я была очень привязана к брату. Иногда я обижалась на него: он взрослел, встречался с девушками, гулял с друзьями и не всегда мог проводить время со мною. Мои чувства к нему стали чем-то вроде смеси любви и зависти. Подрастая, я стала думать, что просто какое-то время ему было интересно возиться со мной, а теперь я ему надоела. Но я ошибалась, Том очень дорожил мной, ведь иначе он бы не сделал того, что сделал.