Ленин. Человек, который изменил всё

V съезд РСДРП был назван «путешествующим». Делегаты сначала отправились в Копенгаген, но «там нам отказали в гостеприимстве… Мы уехали из Копенгагена в Швецию, но и там получили отказ от шведского правительства, и только в Лондоне представилась возможность открыть съезд»⁴⁹⁶. Впервые на съезде партии был Горький.

«Это хорошо, что вы приехали! Вы ведь драки любите? Здесь будет большая драчка», – обрадовал его Ленин. И произнес сакраментальную фразу о романе «Мать»: «Очень своевременная книга».

Перед Горьким – на новенького – на Лондонском съезде «Ленин встал превосходно освещенный сомнениями и недоверием одних, явной враждой и даже ненавистью других»⁴⁹⁷. Как замечал делегат Накоряков, «с Горьким у ВИ на Лондонском съезде была просто дружеская близость. Они часто уходили после заседания и приходили вместе, жили поблизости на Кингстон-сквере»⁴⁹⁸.

Это был уже очень солидный по представительности съезд. Численность РСДРП – с национальными социал-демократическими организациями – составила 150 тысяч членов. Присутствовало 336 делегатов, из них 302 с правом решающего голоса (один делегат на пятьсот членов партии). Горький запомнил «голые стены смешной своим убожеством деревянной церкви на окраине Лондона, стрельчатые окна небольшого, узкого зала, похожего на классную комнату бедной школы»⁴⁹⁹. Здесь же размещалось нечто вроде столовой. «Чтобы сколько-нибудь улучшить питание наших товарищей, большинство которых жило впроголодь, мы организовали доставку бутербродов и пива целыми корзинами в здание той церкви, где заседал съезд»⁵⁰⁰.

Первое заседание открывал Плеханов, сразу поблагодаривший за проявление симпатий из зала: «Как мне показалось, они отчасти шли от тех лиц, с которыми мне пришлось в течение последнего года сломать не одно копье… Что между нами существуют большие разногласия – это неоспоримо; но мы все-таки должны сделать попытку столковаться»⁵⁰¹.

Во время его речи, наблюдал Горький, «на скамьях большевиков чаще других шевелился Ленин, то – съеживаясь, как бы от холода, то – расширяясь, точно ему становилось жарко; засовывал пальцы куда-то под мышки себе, потирал подбородок, встряхивая светлой головой, и шептал что-то М. П. Томскому». На трибуне Ленин. «Мне показалось, что он плохо говорит, но уже через минуту я, как и все, был поглощен его речью. Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах политики можно говорить так просто… Меньшевики, не стесняясь, показывали, что речь Ленина неприятна им, а сам он – более чем неприятен… Злой, горячий ветерок раздражения, иронии, ненависти гулял по залу, сотни глаз разнообразно освещали фигуру ВИ»⁵⁰².

Острые споры начались с вопросов о президиуме и повестке дня. Группа делегатов протестовала уже против избрания в президиум Ленина, «бросившего в лицо части организации обвинение в политической продажности»⁵⁰³. Львиная доля времени на 35 заседаниях ушла на процедурные вопросы. «Эта часть съезда прошла наиболее бурно и поглотила наибольшее количество времени»⁵⁰⁴, – сокрушался Сталин. Для Горького съезд перестал представлять интерес: «Свирепость этих споров сразу охладила мои восторги и не столько тем, что я почувствовал, как резко расколота партия на реформаторов и революционеров, – это я знал с 1903 года, – а враждебным отношением реформаторов к В. И. Ленину. Оно просачивалось и брызгало сквозь их речи, как вода под высоким давлением сквозь старую пожарную “кишку”»⁵⁰⁵. Но теперь у Ленина контрольный пакет. На большевиков ориентировались поляки и латыши.

Основными докладчиками по вопросу об отчете ЦК выступали Мартов и Богданов. Собственно принципиальных проблем было две: как относиться к непролетарским партиям и надо ли собирать рабочий съезд – отдельно от партийного. По вопросу о непролетарских партиях позиции сторон просто вернулись в 1905 год. Плеханов уверял, что «сил одного пролетариата недостаточно для решительной победы над реакцией: ему нужен союзник». Ленин доказывал, что либеральная буржуазия способна только «свести энергию революционной борьбы народа в узкое русло полицейски-конституционной реакции»⁵⁰⁶. Перевес окажется у Ленина: 159 голосов против 104. Рабочий съезд большевикам был не нужен – пролетарское сознание должна нести партия. Меньшевики переругались по этому вопросу друг с другом и предсказуемо проиграли.

Под занавес съезда обратил на себя внимание 25-летний делегат от столицы – Григорий Евсеевич Зиновьев (Радомысльский) – несколько тучный молодой человек с бледным и болезненным лицом, на вид флегматичный. Отец его владел молочной фермой, образование Зиновьев получил домашнее, рано вступил на тропу антиправительственной деятельности, рано эмигрировал из-за возможного ареста. Поучился на химическом и философском факультетах Бернского университета. Еще один боец ленинской команды.

Среди делегатов Троцкий: «Это был многолюдный, долгий, бурный и хаотический съезд… Революция шла на убыль, но интерес к ней даже в английских политических кругах был еще очень велик. Именитых делегатов съезда видные либералы приглашали к себе на дом, чтобы показать гостям. Начавшийся революционный отлив уже сказался, однако, в ослаблении партийной кассы. Не только на обратный путь, но и на доведение съезда до конца не хватало средств… Но выход нашелся, и совершенно неожиданный. Один из английских либералов согласился дать русской революции взаймы, помнится, три тысячи фунтов стерлингов. Но он потребовал, чтобы под векселем подписались все делегаты съезда… Только Советское правительство выкупило вексель Лондонского съезда»⁵⁰⁷.

Сталин вспоминал: «Я впервые видел тогда Ленина в роли победителя… Помнится, как Ленин настойчиво внушал тогда делегатам: “Первое дело – не увлекаться победой и не кичиться; второе дело – закрепить за собой победу; третье – добить противника, ибо он только побит, но далеко еще не добит”»⁵⁰⁸. Это он о коллегах по партии – меньшевиках.

В ЦК избрали людей, готовых работать в России: Мартынов, Жордания, Данишевский, Мешковский, Рожков, Дубровинский, Теодорович, Ногин. Кандидатами стали Ленин, Богданов, Красин, Рыков, Зиновьев, Шанцер, Саммер, Лейтайзен, Таратута, А. Смирнов.

ЦК окажется не самым работоспособным. Николай Александрович Рожков, уже тогда довольно известный историк из Московского университета, вспоминал: «Работать в ЦК было трудно: фракционная борьба большевиков с меньшевиками разгоралась все сильнее, несмотря на формальное единство партии, и осложнялась еще более сильной и резкой борьбой между представителями польской социал-демократии и Бунда в ЦК партии. Мне почти всегда приходилось председательствовать в ЦК и сдерживать расходившиеся страсти»⁵⁰⁹.

Не менее острыми окажутся разногласия, как мы увидим, и в другом органе, который большевики избрали на последнем заседании своей фракции, – сепаратном Большевистском центре (БЦ). В него вошли Ленин, Богданов, Красин, Покровский, Рожков, Зиновьев, Каменев, Рыков, Дубровинский, Ногин…

Крупской на съезде не было, она дожидалась супруга в «Вазе». «Со съезда Ильич приехал позже других. Вид у него был необыкновенный: постриженные усы, сбритая борода, большая соломенная шляпа. Тотчас после съезда Ильич выступил с докладом в Териоках в гостинице финна Какко… перед приехавшими в большом количестве из Питера рабочими».

И здесь Ленина застигло известие о роспуске и Второй Думы. Она оказалась еще более оппозиционной, чем Первая. Весь пакет реформ Столыпина – в основе своей весьма либеральный – оказался заблокирован именно либералами и правыми. Премьер честно старался наладить диалог, проводя много времени в Думе, но безрезультатно. После 103 дней работы он выступил инициатором ее роспуска, причем по жесткому, внеконституционному сценарию – со сменой избирательной системы законом, не утвержденным парламентом. Поводом для разгона стал отказ снять депутатскую неприкосновенность с ряда депутатов-социалистов, обвинявшихся в терроризме.

Дата роспуска Второй Думы – 3 июня 1907 года – была объявлена всей прогрессивной общественностью днем государственного переворота. Церетели произнес пламенную прощальную речь, после чего вместе с рядом коллег был арестован, а затем отправлен в Сибирь. Большевистская фракция приехала поздно вечером в Куоккалу, «просидели всю ночь, обсуждая создавшееся положение». Ленину нечем было утешить бывших депутатов.

Крупская писала: «От съезда Ильич устал до крайности, нервничал, не ел. Я снарядила его и отправила в Стирсудден, в глубь Финляндии, где жила семья Дяденьки, а сама осталась спешно ликвидировать дела»⁵¹⁰. Очередной цикл: после ража на съезде полный упадок сил и отдых – на даче Книповичей. «Он точно потерял способность ходить, всякое желание говорить, почти весь день проводил с закрытыми глазами. Он все время засыпал»⁵¹¹. Оттуда Ленин писал матери: «Здесь отдых чудесный, купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего»⁵¹².

Крупская подтверждала: «В Стирсуддене мы чудесно провели время – лес, море, дичее дикого. Рядом только была большая дача инженера Зябицкого, где жили Лещенко с женой и Алексинский… Иногда у Лещенко собирались послушать музыку. Ксения Ивановна – родственница Книповичей – обладала чудесным голосом, она была певица, и Ильич слушал с наслаждением ее пение. Добрую часть дня мы проводили с Ильичем у моря или ездили на велосипеде»⁵¹³.

«Государственный переворот 3 (16) июня 1907 года открыл в России эпоху контрреволюции, – возмущался Ленин. – …Избирательный закон 3 (16) июня является примером бесстыдной фальсификации»⁵¹⁴. Большинство в БЦ высказалось за бойкот выборов в Думу. Участвовать в них предлагали лишь двое – Рожков и Ленин. Он объяснял сестре Марии из Стирсуддена в конце июня 1907 года: «Я против бойкота III Думы, и скоро, верно, выйдет у меня одна вещица по этому поводу, которую я только что кончил. Нельзя, по-моему, повторять такой лозунг вне обстановки подъема, вне борьбы с первыми конституционными иллюзиями… При случае в момент подъема мы выдвинем бойкот. Но сейчас провозглашать его было бы либо преждевременной бравадой, либо некритическим повторением лозунгов, имеющих славное революционное прошлое». Вещицей была статья «Против бойкота»⁵¹⁵. Поскольку «преждевременной бравадой» занимались в основном большевики из ближнего круга, которых нарекут «отзовистами», появилась еще одна причина для расколов в и без того обескровленной партии, из которой шел активный отток членов.

Ленин прервал отдых, чтобы принять участие в срочно созванной для обсуждения думской тактики III (Второй общероссийской) конференции РСДРП в финской Котке, проходившей 21–23 июля (3–5 августа) 1907 года. Даже большевики не могли договориться друг с другом: Ленин выступал с докладом против бойкота, а его правая рука Богданов – за бойкот. Как отмечал выступавший от меньшевиков Дан, решение вступить в избирательную кампанию прошло голосами «меньшевиков, бундистов, поляков, одного из латышей и одного большевика»⁵¹⁶. Ленина. РСДРП шла на выборы. Большевики же переругались настолько, что Красин, например, предпочел вообще – до 1917 года – отойти от партийных дел.

Для РСДРП выборы обернулись провалом. В Третьей Думе правые фракции получили 171 мандат, октябристы – 113, кадеты с сочувствующими – 101, трудовики – 13. Руководство Думой перешло в руки октябристов и их лидера Гучкова. Социал-демократическая фракция растаяла до 20, а затем и до 14 депутатов.

Собственно, только с началом работы Третьей Думы представительный орган впервые занялся законотворчеством и «вел собственную жизнь, подчинявшуюся законам»⁵¹⁷. Но Ленина это как раз и не радовало. Фракцией РСДРП руководил меньшевик Николай Чхеидзе. Дворянин, не закончивший Новороссийский университет в Одессе, он дважды арестовывался, был избран гласным батумской, а затем – тифлисской городской думы. Троцкий говорил о нем: «Честный и ограниченный провинциал»⁵¹⁸. Масон. Грузия голосовала за меньшевиков, поставляя самое большое количество участников социал-демократической фракции.

Ленин к работе фракции теперь особого интереса не проявлял. Зато решил блеснуть на международном поприще. Он принял участие в конгрессе II Интернационала в Штутгарте, где собрались 884 делегата из 25 стран и колоний. «Большой зал, – рассказывала Александра Михайловна Коллонтай – образованная генеральская дочь, смелая и свободная в словах и поступках, блестящая писательница и оратор, красавица. – Театр или зал для собраний… Ведущая фигура съезда – старик Август Бебель. ВИ в делегации большевиков. Работает не для зрителей на виду, а в комиссиях – там, где действительно вырабатывается линия международного рабочего движения»⁵¹⁹. Тут же Троцкий: «На конгрессе Интернационала чувствовалось еще дуновение русской революции 1905 г. Равнение шло по левому флангу. Но уже заметно было разочарование в революционных методах. К русским революционерам относились еще с интересом, но в нем был уже легкий оттенок иронии: опять, мол, к нам вернулись»⁵²⁰.

Примечательно, что один из вопросов – правда, последних: что делать социалистам в случае европейской войны. Ленин в комиссии уже тогда заявил, что задача организованного пролетариата – превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Ленин в восторге от итогов: «Великое значение международного социалистического конгресса в Штутгарте состоит именно в том, что он ознаменовал собой окончательное упрочение второго Интернационала и превращение международных съездов в деловые собрания, которые оказывают серьезное влияние на характер и направление социалистической работы во всем мире». Еще бы, ведь сам Ленин принял в нем активное участие. «Штутгартский съезд рельефно сопоставил по целому ряду крупнейших вопросов оппортунистическое и революционное крыло международной социал-демократии и дал решение этих вопросов в духе революционного марксизма»⁵²¹. Он особо подчеркивал, что все делегаты от России – эсдеки, эсеры, профсоюзники, а также представители от Польши и Финляндии голосовали единым блоком по всем вопросам. Ленин ближе всего сошелся тогда с Розой Люксембург.

Крупская заметила, что с конгресса супруг вернулся очень довольный. Однако вскоре снова надо было собирать вещи. Российские спецслужбы все активнее проявляли себя в Финляндии. «На даче “Ваза” (в Куоккале) оставались еще Богдановы, Иннокентий (Дубровинский) и я, – писала Крупская. – Уже в Териоках были обыски, ждали их в Куоккале… Ильича товарищи отправили в глубь Финляндии, он жил в то время в Огльбю (небольшая станция около Гельсингфорса) у каких-то двух сестер-финок». В Огльбю Ленин писал «Аграрную программу социал-демократии в первой русской революции».

Меж тем информированные коллеги предупредили, что его продолжают усиленно искать. Было решено уходить в дальнее зарубежье – через Швецию, что тоже было сопряжено с риском. «Ехать обычным путем, садясь в Або на пароход, значило наверняка быть арестованным. Кто-то из финских товарищей посоветовал сесть на пароход на ближайшем острове… Ильича взялись проводить двое подвыпивших финских крестьян, которым море было по колено. И вот, пробираясь ночью по льду, они вместе с Ильичем чуть не погибли – лед стал уходить в одном месте у них из-под ног. Еле выбрались», – рассказала Крупская, которая добралась до Стокгольма менее экзотическим путем.

Пробыв там несколько дней, супруги двинулись на Швейцарию через Берлин. Вечер провели у Розы Люксембург. Та познакомила с гастрономическими достопримечательностями столицы Германии. Последствия были печальны. «В гостиницу, где мы остановились, мы пришли вечером больные, у обоих шла белая пена изо рта, и напала на нас слабость какая-то. Как потом оказалось, мы, перекочевывая из ресторана в ресторан, где-то отравились рыбой. Пришлось ночью вызывать доктора… Провалялись мы пару дней и полубольные потащились в Женеву, куда мы приехали 7 января 1908 года (25 декабря 1907 г.)… Неприютно выглядела Женева. Не было ни снежинки, но дул холодный резкий ветер – биза… Город выглядел мертвым, пустынным… Ильич обронил:

– У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал.

Началась наша вторая эмиграция, она была куда тяжелее первой»⁵²².

Глава 3
Путь на броневик

 
И Ленин
снова
в своем изгнании
 Готовит
нас перед
новой битвой.
 

Антиэмпириомонист

Девятого января 1908 года Ленин писал Горькому: «Здесь устраиваемся кое-как, пока временно, поэтому все плохо». Настроение мрачное. 13 января – Луначарскому: «Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву, да ничего не поделаешь! После разгрома Финляндии ничего не осталось, как перенести “Пролетарий” за границу… Наводим пока справки, но я-то лично думаю, что Женева и Лондон – единственные места, где свободно. А Лондон дорог»⁵²³.

Вновь нужно было, как говорила Крупская, «привыкнуть к эмигрантской атмосферке»: «Целые дни ВИ просиживал в библиотеке, но по вечерам мы не знали, куда себя приткнуть. Сидеть в неуютной холодной комнате, которую мы себе наняли, было неохота, тянуло на людей, и мы каждый день ходили то в кино, то в театр, хотя редко досиживали до конца, а уходили обычно с половины спектакля бродить куда-нибудь, чаще всего к озеру».

К выбору в пользу Женевы склонило одно немаловажное обстоятельство, о котором писала Крупская: «К нашему удивлению, мы узнали, что в Женеве от прежнего времени у нас оставалась наборная машина, что сокращало расходы и упрощало дело. Объявился прежний наборщик, набиравший ранее в Женеве “Вперед”, – т. Владимиров… К февралю уже съехались в Женеву все товарищи, посланные из России ставить “Пролетарий”, т. е. ВИ, Богданов и Иннокентий (Дубровинский)»⁵²⁴. Ждали и Алексинского, который вместе с другими большевистскими депутатами Второй Думы был осужден на каторгу, но предпочел эмигрировать в Австро-Венгрию.

Горький, живший на Капри, звал к себе. 15 января Ленин отвечал: «Вы это хорошо расписали, что, ей-богу, соберусь непременно и жену постараюсь с собой вытащить… К весне же закатимся пить белое каприйское вино и смотреть Неаполь и болтать с Вами. Я кстати по-итальянски начал учиться…» Ленин приглашал к литературному сотрудничеству, и Горький вроде соглашался. Из письма 2 февраля: «Все налажено, на днях выпускаем анонс. В сотрудники ставим Вас. Черкните пару слов, могли ли бы Вы дать что-либо для первых номеров (в духе ли заметок о мещанства из “Новой Жизни” или отрывки из повести, которую пишете, и т. п.». И вновь 13 февраля: «Ваш план писать маленькие вещи для “Пролетария” (анонс Вам послан) меня очень и очень радует. Но, разумеется, раз есть большая работа, не отрывайтесь… Меки выпустили здесь анонс о ежемесячном “Голосе Социал-Демократа” за подписью Плеханова, Аксельрода, Дана, Мартова, Мартынова… Борьба может обостриться. А Троцкий хочет стоять “выше борющихся фракций”…»⁵²⁵.

И тут в Европе разразился грандиозный скандал с теми самыми 500-рублевыми купюрами, которые были «экспроприированы» Сталиным и Камо в Тбилиси. В начале 1908 года, испытывая финансовые трудности, большевики попытались разменять эти деньги сразу в нескольких европейских городах. В организации размена принимал участие и осведомитель спецслужб Житомирский, участники операции были задержаны: Литвинов в Париже, будущая жена Зиновьева Ольга Равич – в Стокгольме. В Женеве по этому делу был арестован Семашко. «Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть, – свидетельствовала Крупская. – Только и разговоров было, что о русских экспроприаторах. Об этом с ужасом говорили за столом в том пансионе, куда мы с Ильичем ходили обедать»⁵²⁶. Ленин заступался за Семашко. Вскоре его выпустят за недостатком улик. Но дискуссия внутри партии вокруг допустимости эксов резко обострилась.

В разгар скандала с купюрами – в феврале – вышел первый женевский номер «Пролетария». В нем Ленин утверждал: «Нас недаром называли твердокаменными. Социал-демократы сложили пролетарскую партию, которая не падает духом от неудачи первого военного натиска, не увлечется авантюрами. Эта партия идет к социализму, не связывая себя и своей судьбы с исходом того или иного периода буржуазных революций… И эта пролетарская партия идет к победе»⁵²⁷.

В постреволюционные годы российская эмиграция резко разрасталась, за границу бежали люди «с истрепанными, надорванными нервами, без перспектив впереди и без гроша денег, без какой-либо помощи из России… Склоки, свары было больше чем достаточно»⁵²⁸. Остававшимся в России революционерам тоже становилось все сложнее. Партия за время революции разрослась, в ней было немало случайных, да и совсем не случайных людей: власть активно наводняла оппозиционные организации своей агентурой. Провал шел за провалом. Собрания и конференции стали невозможны. В апреле – мае 1908 года были арестованы Каменев, Зиновьев, Рожков.

А Ленин вновь обнаружил главных врагов среди ближайших сподвижников, крайне негативно отреагировав на их теоретические изыски. В первую очередь – Богданова. Он был человеком неординарным и с необузданной фантазией. Так, его перу принадлежал роман «Красная Звезда», посвященный марсианам – с огромными головами и глазами и атрофировавшимися телами. Они испытывают нехватку ресурсов, но, имея высокую форму общественной организации – естественно, коммунистическую, – способны путешествовать в космосе с помощью этеронефов (космолетов) и подумывают о колонизации Земли. Они захватывают на баррикадах Красной Пресни – для консультаций – революционера, которого отвозят на Марс. И далее в том же духе.

А философские взгляды Богданова помещались в тома под названием «Эмпириомонизм». Ленин, ознакомившись с 3-м выпуском «Эмпириомонизма» еще в 1906 году, кипел, но сдерживал себя. «Прочитав, озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским, – объяснял Ленин Горькому. – Я написал ему тогда “объяснение в любви”, письмецо по философии в размере трех тетрадок»⁵²⁹. Послание, иронично самим Лениным названное «объяснением в любви», замечал Валентинов, «содержало так мало знания философии и столь много оскорбительных для Богданова слов, что последний возвратил его Ленину с указанием, что для сохранения с ним личных отношений следует письмецо считать “ненаписанным, неотправленным, непрочитанным”»⁵³⁰.

А тут еще вышли «Очерки по философии марксизма» – со статьями Богданова, Луначарского, Базарова, Суворова, Бермана, Юшкевича и Гельфонда, – вытерпеть которые Ленин уже не смог. «Я с каждой статьей прямо бесновался от негодования… Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонист и эмпириосимволист в болото. Уверять читателя, что “вера” в реальность внешнего мира есть “мистика” (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализма (эмпириомонизм), – учить рабочих “религиозному атеизму” и “обожанию” высших человеческих потенций (Луначарский), – объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), – черпать из вонючего источника каких-то французских “позитивистов” – агностиков и метафизиков, черт их поберет, с “символической теорией познания” (Юшкевич)… Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей»⁵³¹. И Богданов уже не был так нужен Ленину, как в 1904 году.

Отношения с Богдановым испортились до предела, хотя до конца марта Старик считал возможным отделять философию от политики. Потом все изменилось. А у Ленина – после спада революции – появилась масса свободного времени. Он занялся философией с фанатизмом неофита. Именно Богданов – все еще второй человек в партии – становился для Ленина воплощением всего зла мироздания, начинал существовать для него исключительно как мишень. «Товарищам-практикам, мало интересовавшимся философией, было не ясно, чего это так горячится Ленин, чего это он бешено так ругается, из-за чего рвет с недавними соратниками – Богдановым и К^о, чего ради блокируется он с Плехановым… Шла борьба за марксизм, за его основы»⁵³², – объясняла Крупская.

Раскол дошел до логического конца, переключившись с философии на политическую идеологию и тактику, на личные отношения. Богданов группировал около себя крайне опасных в глазах Ленина «отзовистов», призывавших отказаться от деятельности думской фракции эсдеков. Соломон, сам сторонник отзовизма, объяснял его логику: «Фракция качественно была очень слаба, и все ее выступления, по общему пониманию, были очень жалки… Однако, при всей своей качественной незначительности, фракция все время игнорировала указания Центрального комитета, обнаруживая крайнее самолюбие и основанную на невежестве “самостоятельность”… Сторонники лишения фракции мандата на партийном жаргоне именовались отзовистами». Соломон вспоминал свои споры с Лениным:

«– Как?! По-вашему, лучше остаться в Думе без наших представителей? – с возмущением прервал меня Ленин. – Так могут думать только политические кретины и идиоты мысли, вообще все скорбные главой…

Я долго старался не обращать внимания на эти обычные его выпады и вести разговор только по существу, лишь внутренне морщась…

– Ну, Владимир Ильич, легче на поворотах. Ведь если и я применю Вашу манеру оппонировать, то и я, следуя Вашей системе, могу обложить Вас всякими ругательствами, благо русский язык очень богат ими.

Надо отдать ему справедливость, мой отпор подействовал на него. Он вскочил, стал хлопать меня по плечам, хихикая и все время повторяя “дорогой мой” и уверяя меня, что, увлеченный спором, забылся…»⁵³³. В лагере «отзовистов» оказались все революционно настроенные большевики, включая и двух ближайших соратников – Богданова и Красина. «Вместе с тайным триумвиратом распалась старая верхушка большевизма»⁵³⁴, – замечал Троцкий.

Крупская подтверждала, что «с каждым днем становилось яснее, что скоро большевистская фракция распадется. В это тяжелое время Ильич особенно сблизился с Иннокентием (Дубровинским)»⁵³⁵. Теперь именно Иосиф Федорович Дубровинский становился большевиком № 2. Борьба с недавними сподвижниками поглотила Ленина полностью. Он писал Горькому 16 марта: «Газету я забрасываю из-за своего философского запоя: сегодня прочту одного эмпириокритика и ругаюсь площадными словами, завтра – другого и матерными».

Призывы Горького приехать на Капри становились все более настойчивыми. Именно там нашли пристанище Богданов, Базаров, Луначарский, и пролетарский писатель не оставлял надежды помирить их с лидером большевиков. Горький просил не поднимать много шума из ничего. Ленин 24 марта отвечал: «Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (и в этом убеждаюсь с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К^о), что книга их – нелепая, вредная, филистерская, поповская вся, от начала до конца, от ветвей до корня, до Маха и Авенариуса… Какое уж тут “примирение” может быть, милый А.М.? Помилуйте, об этом смешно и заикаться. Бой абсолютно неизбежен». И вновь 16 апреля: «Ехать мне бесполезно и вредно: разговаривать с людьми, пустившимися проповедовать соединение научного социализма с религией, я не могу и не буду. Время тетрадок прошло. Спорить нельзя, трепать нервы глупо»⁵³⁶.

И вдруг… Ленин появился на Капри – на горьковской вилле Блезус. Лучше Горького об этом никто не расскажет: «Тут у меня осталось очень странное впечатление: как будто ВИ был на Капри два раза и в двух резко различных настроениях. Один Ильич, как только я встретил его на пристани, тотчас же решительно заявил мне:

– Я знаю, вы, Алексей Максимович, все-таки надеетесь на возможность моего примирения с махистами, хотя я вас предупредил в письме: это – невозможно! Так уж вы не делайте никаких попыток.

По дороге на квартиру ко мне и там я пробовал объяснить ему, что он не совсем прав: у меня не было и нет намерения примирять философские распри, кстати – не очень понятные мне… Затем я сказал ему, что А. А. Богданов, А. В. Луначарский, В. А. Базаров – в моих глазах крупные люди, отлично, всесторонне образованные, в партии я не встречал равных им.

– Допустим. Ну, и что же отсюда следует?

Здесь он был настроен спокойно, холодновато и насмешливо, сурово отталкивался от бесед на философские темы и вообще вел себя настороженно. А. А. Богданов, человек удивительно симпатичный, мягкий и влюбленный в Ленина, но немножко самолюбивый, принужден был выслушивать весьма острые и тяжелые слова:

– Шопенгауэр говорит: “Кто ясно мыслит – ясно излагает”, я думаю, что лучше этого он ничего не сказал. Вы, т. Богданов, излагаете неясно. Вы мне объясните в двух-трех фразах, что дает рабочему классу ваша “подстановка” и почему махизм – революционнее марксизма?

Богданов пробовал объяснить, но он говорил действительно неясно и многословно.

– Бросьте, – советовал Владимир Ильич. – Кто-то, кажется – Жорес, сказал: “Лучше говорить правду, чем быть министром”, я бы прибавил: и махистом.

Затем он азартно играл с Богдановым в шахматы и, проигрывая, сердился, даже унывал, как-то по-детски… В другой раз он сказал:

– Луначарский вернется в партию, он – менее индивидуалист, чем те двое. На редкость богато одаренная натура. Я к нему “питаю слабость” – черт возьми, какие глупые слова: питать слабость!»⁵³⁷.

Спутница Горького актриса Андреева запомнила: «Ежедневная рыбная ловля на море ни того, ни другого не укачивала, давала им возможность беседовать друг с другом без помехи: на лодке с ними были только рыбаки-каприйцы да я… Горький с увлечением показывал Ленину Помпеи, Неаполитанский музей… Они ездили вместе на Везувий и по окрестностям Неаполя»⁵³⁸.

Через несколько лет Ленин напомнит Горькому их тогдашний разговор: «Помните, весной 1908 года на Капри наше “последнее свидание” с Богдановым, Базаровым и Луначарским? Помните, я сказал, что придется разойтись годика на 2–3, и тогда еще М.Ф., бывшая председателем, запротестовала бешено, призывая меня к порядку и т. п.!» Для примирения потребуется куда больший срок.

Первого июля Ленин писал Воровскому в Одессу: «Я не нервничаю, но положение у нас трудное. Надвигается раскол с Богдановым. Истинная причина – обида за резкую критику на рефератах (отнюдь не в редакции) его философических взглядов. Теперь Богданов выискивает всякие разногласия. Вытащил на свет божий бойкот вместе с Алексинским, который скандалит напропалую и с которым я вынужден был порвать все сношения. Они строят раскол на почве эмпириокритической-бойкотистской. Дело разразится быстро. Драка на ближайшей конференции неизбежна. Раскол весьма вероятен. Я выйду из фракции, как только линия “левого” и истинного “бойкотизма” возьмет верх». Впрочем, Ленин не унывал. «Обязательно устройте так, чтобы могли съездить за границу. Деньги вышлем на поездку всем большевикам… Убедительно просим писать для нашей газеты. Можем платить теперь за статьи и будем платить аккуратно»⁵³⁹.