Читать книгу: «Маршал Баграмян: Путь солдата от казармы до Кремлёвской стены»

Пролог: 1897 год. Казарма путевых рабочих

Запись от 2 декабря. Тема: Точка отсчёта.

Представьте себе: южный вечер, первые звезды над сонным Елисаветполем. Воздух пахнет пылью, мазутом и полынью. Где-то далеко свистит паровоз. А в длинном низком здании казармы для путевых рабочих царит полумрак. Сквозь крошечное оконце едва пробивается свет керосиновой лампы.

Именно здесь, не во дворце и не в генеральском доме, а на деревянных нарах, застеленных грубым солдатским сукном, 2 декабря 1897 года появился на свет Ованес – будущий Маршал Победы Иван Христофорович Баграмян.

«Место моего рождения – город Елисаветполь. Отец мой, Хачатур Карапетович, был железнодорожным рабочим… Жили мы в казарме для путевых рабочих. Теснота, постоянный шум, крики ребятишек», – скупо, но точно вспоминал он много десятилетий спустя.

Но за этими строками – целый мир. Мир, где будущего полководца окружали не стратегические карты, а звуки и запахи железной дороги: грохот проходящих составов, металлический лязг сцепок, гортанные крики кондукторов и вечный запах угольной пыли и нагретого металла. Его первой колыбельной был негромкий перезвон сигнальных колоколов, а первыми игрушками – обточенные временем щебень и старые костыли от рельсов.

Отец, Хачатур, был человеком железной воли и невероятного трудолюбия. Неграмотный выходец из крестьянской семьи, он собственным упорством выучился читать и писать, а со временем стал старшим рабочим, а потом и дорожным мастером. Он был суров, но справедлив. В его характере, как в стали рельсов, сочетались непреклонная твердость и понимание, что только труд и честность могут вывести семью из нужды.

«Отец… работал от зари до зари. Его уважали за неподкупную честность и строгую требовательность. Он мне часто повторял: "Запомни, Ованес: человек должен держать своё слово, как стальной рельс держит состав. Один раз дав обещание – выполняй, даже если будет трудно"», – писал Баграмян. Этот завет стал его внутренним стержнем на всю жизнь.

Мать, Мариам Артемовна, была его полной противоположностью – тихой, доброй, с лучистыми глазами, в которых жила какая-то древняя, библейская печаль. Дочь кузнеца, она умела в казарменной тесноте создать островок уюта. Её руки, сильные от постоянной работы, могли быть невероятно нежными. Она пела старинные армянские песни, а её лаваш, испечённый в самодельной тонире, пахший дымом и солнцем, был для маленького Ованеса воплощением дома и безопасности.

Именно мать, вопреки всем трудностям, настояла, чтобы мальчик пошёл учиться. В пять лет его отвели в армянскую церковно-приходскую школу при храме Святого Всеспасителя. Это был новый, незнакомый мир. Запах воска и старой бумаги, суровый вид священника-учителя, сложные буквы армянского алфавита – «айб, бен, гим»…

«Учиться мне нравилось. Особенно я полюбил историю. Учитель, терпеливый и мудрый старик, рассказывал нам о царях Тигране и Арташесе, о мужестве армянских воинов в битвах при Аварайре и Сардарапате. Я слушал, затаив дыхание, и представлял себе эти сражения», – признавался он в мемуарах. Возможно, именно тогда, на скрипучих школьных скамьях, в его сердце впервые зажглась искра того, что позже назовут полководческим талантом – понимание силы духа, terrain (местности) и воли народа.

Жизнь в казарме была школой выживания и первой школой товарищества. Он рос среди таких же, как он, детей железнодорожников – русских, армян, азербайджанцев. Их игры были суровыми: они лазали по стоящим на запасных путях вагонам, учились различать гудки паровозов и, затаившись, слушали бесконечные разговоры взрослых о работе, о жизни, о далёких городах, куда уходят стальные пути.

Именно отсюда, из этого мира запаха железа, пота и горячего хлеба, из мира, где ценность человека измерялась его умением работать и держать слово, начался невероятный путь. Путь от казармы путевых рабочих на станции Елисаветполь до кабинета в Генеральном штабе и почётного места на трибуне Мавзолея в день Парада Победы.

Он ещё не знал, что через два десятилетия ему придется вести по железным дорогам уже не мирные составы, а эшелоны с войсками. Что вместо щебня его пальцы будут привыкать к шершавой поверхности штабных карт, а вместо гудка паровоза его будет будить грохот артподготовки. Но фундамент был заложен здесь – в дисциплине труда, в тепле семьи, в первых уроках истории и в бескрайних, уходящих за горизонт стальных путях, зовущих вдаль.

2 декабря. Точка отсчёта

2 декабря 1897 года на карте Кавказа была лишь точка – станция Елисаветполь. Но для истории это начало пути, который начался не в академиях, а на рельсах. Не во дворце, а в казарме для путевых рабочих, пропахшей махоркой и дымом. На одной стене висели календарь и икона, на другой – потёртая шинель отца.

«Место моего рождения – станция Елисаветполь Закавказской железной дороги. Мой отец, Хачатур Карапетович, был железнодорожным рабочим, затем путевым обходчиком и дорожным мастером. Мы жили в казарме… Теснота, шум, но зато какая школа жизни!» – вспоминал маршал.

Отец, Хачатур, был человеком из стали. Неграмотный крестьянин, он выучил русскую и армянскую грамоту, став уважаемым старостой и мастером. От него будущий полководец унаследовал твёрдый характер, верность слову и понимание, что каждый труд должен быть выполнен на совесть.

«Отец часто говорил мне: "Ованес, запомни: ложь и трусость – ржавчина для души. Человек должен быть прям, как стрела, и крепок, как стальной костыль". Эти слова стали моим жизненным правилом», – писал он.

Мать, Мариам Артёмовна, была тихой и нежной. Её руки, знавшие труд, были нежны в ласке. Она напевала старинные песни, а её лаваш, испечённый на печи, был для мальчика символом дома и тепла.

Мальчика назвали Ованесом, но в истории он войдёт как Иван. Его детство было контрастным: аромат материнского хлеба и запах мазута, армянский алфавит в церковно-приходской школе и цифры в железнодорожном училище Тифлиса.

«В училище нас учили не только черчению и математике. Нас учили чувствовать дорогу, слышать стук колёс, понимать язык семафоров. Железная дорога – это живой организм, и я начал понимать её логику и "стратегию" ещё тогда», – вспоминал он.

Судьба казалась предрешённой: диплом техника-путейца, мундир с серебряными пуговицами, жизнь, измеряемая вёрстами и шпалами. Но грянул 1915 год.

Война. Геноцид армян. В Тифлис хлынули потоки беженцев. Он видел глаза, полные ужаса, слышал рассказы о резне, сожжённых селениях и смертных маршах. Боль его народа стала личной болью. Ярость копошилась в груди.

«То, что я увидел тогда, перевернуло всё. Спокойная жизнь техника показалась предательством. Мои братья гибнут, а я буду рассчитывать шпалы? Нет. Это было невозможно. Я принял твёрдое решение», – вспоминал он.

18-летний Иван отложил циркуль и линейку. Он не ждал призыва. Он пошёл добровольцем.

Это был не юношеский романтизм, а сознательный выбор солдата. Он вступил в Русскую императорскую армию, чтобы сражаться с турками на Кавказском фронте.

Так закончилась одна жизнь – жизнь техника Ованеса. Началась другая – военная одиссея солдата Ивана Баграмяна, которая продлится почти семь десятилетий. Он пройдёт через огонь трёх войн, от окопов Первой мировой до командования фронтами Великой Отечественной. От скромной казармы на станции Елисаветполь до звёзд Маршала Советского Союза на погонах.

Точка отсчёта была поставлена. Поезд его судьбы начал свой путь.

Глава 1: Первый опыт войны

Ованес Баграмян, восемнадцатилетний техник-путеец, пришёл на призывной пункт не по повестке, а по зову сердца. Он только что сменил чертёжную линейку на солдатскую шинель и теперь стоял в строю 116-го запасного пехотного батальона в Ахалцихе. Его новая реальность – гулкий плац, запах дешёвого табака и грубоватые речи старослужащих. Это был выбор, который он сделал.

«Меня направили в 116-й запасной батальон, где я прошёл ускоренную подготовку перед отправкой на фронт. Я понимал, что только вместе с российскими солдатами смогу сражаться с врагом».

Враг был ясен – турецкая армия, продолжавшая истребление армянского народа. Боль от рассказов беженцев, наводнивших Тифлис, была свежа. Для Баграмяна это была не абстрактная война, а личная месть.

В декабре 1915 года маршевый батальон, где служил Баграмян, отправился на Кавказский фронт Первой мировой.

Огненный крест: Персия и школа прапорщиков

Его направили во 2-й Кавказский пограничный пехотный полк. Началась солдатская работа: окопы, дозоры, яростные перестрелки в горных ущельях. Баграмян быстро зарекомендовал себя как грамотный, хладнокровный и смелый боец. Вскоре его часть включили в Экспедиционный корпус, отправлявшийся в Персию.

Это был другой театр войны – изнуряющие марши под палящим солнцем, пыль и напряжённость в чужой стране. Баграмян участвовал в Хамаданской операции, где русские войска разгромили турецкие и прогерманские силы. Здесь, в персидских песках, он закалял свою волю и начинал понимать важность стратегии – логистики, разведки, взаимодействия в сложных условиях.

В феврале 1917 года командование, отметив его храбрость и образованность, направило Баграмяна в 1-ю Тифлисскую школу прапорщиков. Империя доживала последние месяцы, но обучение оставалось жёстким. Летом того же года Баграмян успешно сдал все экзамены и стал прапорщиком. Казалось, перед ним открывался путь в настоящую военную карьеру.

Но империя рухнула, фронт разваливался. Для Баграмяна, как и для тысяч других армянских солдат, встал вопрос: что делать? Ответ был прост: продолжать борьбу за свою родину.

Сардарапат: испытание на прочность

В декабре 1917 года Баграмян демобилизовался из старой армии и, после провозглашения независимости Армении, вступил в её армию. Он снова начинал с низов, но уже с офицерскими погонами. Командовал ротой в 3-м стрелковом полку, затем – сабельным эскадроном в 1-м кавалерийском под руководством генерала Мовсеса Силикяна. Война с турками была уже близко, у порога дома.

Испытание на прочность наступило весной 1918 года. Турецкие войска, преодолевая слабое сопротивление, рвались к сердцу Армении – Эривани (Еревану). Казалось, катастрофа неизбежна. Но у Сардарапата армянское ополчение и регулярные части дали бой, вошедший в историю как сражение за выживание нации.

Хотя прямых цитат Баграмяна об этом сражении нет, известно, что он участвовал в нём. Это был не просто бой, а последний рубеж. Ярость отчаяния, превращающаяся в силу, пыльные поля под майским солнцем, крики «Вперёд!» на родном языке. Его эскадрон, вероятно, участвовал в лихих контратаках, сея панику в рядах врага. За боевые отличия Баграмян был произведён в поручики. Сардарапат стал для него первой победой, выстраданной в самом пекле.

Выбор пути: красные или дашнаки

Однако мир после войны не принёс спокойствия. К 1920 году Баграмян, уже опытный командир, разочаровался в политике правящей партии «Дашнакцутюн». Республика погружалась в хаос, правительство теряло поддержку.

В ноябре 1920 года Иван Баграмян был уволен из армии как неблагонадёжный. По его словам, это произошло из-за поддержки выступлений населения против дашнаков. Этот момент стал поворотным в его жизни.

В декабре 1920 года в Армении вспыхнуло восстание против дашнакского правительства. Баграмян не остался в стороне. Он присоединился к восставшим и добровольно вступил в Красную Армию.

Его назначили командиром эскадрона 1-го Армянского полка. Так начался новый этап его жизни. За спиной остались годы службы царской армии и армянского полка. Впереди его ждали должности комполка, слушателя академии и полковника РККА. Это был путь к вершинам военного искусства и к командным постам на фронтах Великой Отечественной войны.

Итоги его закалки в годы Первой мировой и Гражданской войн:

• Мотивация: личная, основанная на трагедии армянского народа и стремлении защитить родину.

• Опыт: от рядового пехотинца до кавалерийского командира, участие в манёвренных боях и ключевых сражениях, первое командование подразделениями.

• Главное приобретение: умение принимать тяжёлые решения, брать на себя ответственность и сохранять верность своему долгу, даже когда рушится привычный мир.

Глава 2: Путь к славе: Учёба с будущими легендами

Осень 1924 года. Полководец Иван Баграмян получает путёвку в Ленинград, в Высшую кавалерийскую школу. Поезд увозит его из родных кавказских гор к невским туманам. Он ещё не подозревает, что в учебных классах на берегах Невы собрались будущие звёзды Красной Армии, те, кто определит её судьбу в грядущей войне.

За одной партой с Баграмяном оказались командиры, чьи имена вскоре станут известны каждому: целеустремлённый и жёсткий Георгий Жуков, обаятельный и талантливый Константин Рокоссовский, бесстрашный Андрей Ерёменко. Это была особая среда, где рождалось не просто дружеское общение, а боевое братство, основанное на взаимном уважении и здоровой конкуренции.

«Все слушатели нашей группы были очень дружны, а дух соревнования помогал в учёбе… Учёба давалась нелегко, нагрузка была огромной», – вспоминал позже Баграмян.

Они вместе изучали тактику кавалерийских рейдов, теорию глубоких операций и штабную работу. Вскоре школу преобразовали в Кавалерийские курсы усовершенствования (ККУКС), сократив срок обучения до года. Но даже этот год стал для Баграмяна бесценным. Он вернулся в свою дивизию не только с новыми знаниями, но и с сетью доверительных отношений с лучшими командирами своего времени.

Академическая закалка

Баграмян не остановился на достигнутом. В 1931 году он поступил в престижную Военную академию имени М. В. Фрунзе. Здесь раскрылся его второй талант – аналитический и стратегический. В его аттестации появилась характеристика, ставшая его визитной карточкой:

«Широкий общий и политический кругозор. Культурность в работе. Высокая военная эрудиция. Волевой характер».

Окончив академию в 1934 году с отличием, он получил назначение начальником штаба 5-й кавалерийской дивизии в Киевском округе. В ноябре 1935 года ему присвоили звание полковника.

Вершиной его военного образования стало поступление осенью 1936 года в первый набор Академии Генерального штаба. Из её стен выйдут десятки будущих высших командиров. Баграмян учился блестяще, и в октябре 1938 года его, как одного из лучших, оставили в академии старшим преподавателем.

Испытание кабинетом и дорога к войне

Однако для человека действия, привыкшего к армейской жизни, преподавательская работа быстро стала тягостной. Он чувствовал, как отдаляется от привычной стихии.

«Как кочевника тянет в путь с насиженного места, так и меня, проведшего большую часть жизни в гуще армейской жизни, неудержимо потянуло обратно».

Его также раздражал служебный застой: в то время как его однокашники росли в званиях и должностях, он уже два года оставался полковником в академических стенах. Попытки перевода в войска постоянно терпели неудачу.

Спасение пришло от старого друга. Вспомнив совет товарища, Баграмян написал личное письмо Георгию Жукову, к тому времени командующему Киевским военным округом. Письмо было коротким и искренним: «Вся моя армейская служба прошла в войсках. Я страстно хочу вернуться в строй. Согласен на любую должность».

Жуков, высоко ценивший Баграмяна ещё со времён их учёбы в Ленинграде, сразу же откликнулся. Осенью 1940 года полковник Баграмян наконец получил долгожданное назначение – начальником оперативного отдела штаба Киевского особого военного округа. Здесь, на западной границе, уже ощущалась грядущая угроза. До начала Великой Отечественной войны оставалось меньше года.

Так завершился его путь «закалки» – шестнадцать лет непрерывной учёбы, командной работы и становления характера. Бывший прапорщик царской армии превратился в высокообразованного и опытного штабного командира Красной Армии, готового к грядущим испытаниям. Его школа, его «маршальский курс», вот-вот должен был начаться – не на учебных картах, а на бескрайних полях сражений.

Глава 3: Сидячая забастовка у Кремля

Ленинград. Осень 1938 года. В преподавательском корпусе Академии Генштаба царила гнетущая тишина. Скрипели половицы, шелестели бумаги, но в воздухе витала тревога. Полковник Баграмян, один из лучших выпускников академии, теперь старший преподаватель, чувствовал, что земля уходит из-под ног. Его брата, служившего в Ереване, арестовали как «врага народа», и эта тень легла и на него. Каждую минуту он ждал стука в дверь, а каждый ночной скрип тормозов казался предвестником беды.

И вот удар пришёл. Но не в виде ареста, а в форме официального приказа об увольнении из рядов РККА. Причина была безжалостна: «как родственник врага народа». В один момент он потерял всё: дело жизни, мундир, уверенность в завтрашнем дне. Блестящего стратега, знавшего наизусть карты Европы, поставили на учёт как «лишенца». Временный паспорт, выданный ему, в графе «род занятий» содержал убийственный штамп: «без определённых занятий».

«Настали тяжёлые дни. Жена, дочь и я оказались в крайне стеснённых материальных условиях. На руках было временное удостоверение личности с записью: «без определённых занятий»… На душе было горько и тоскливо».

Жизнь превратилась в кошмар. Полгода он провёл в коммунальной квартире, где главной заботой стал поиск пропитания для семьи. Однажды ему нужно было сфотографироваться для документов. У него не было гражданской одежды – он всю жизнь носил военную форму. Пришлось надеть пальто своей супруги Тамары Амаяковны. Этот маленький, унизительный штрих стал для него символом полного краха.

Но сломить его было невозможно. В его характере, закалённом в битвах и отточенном в академиях, жила невероятная воля. Он понимал: система ошиблась, и эту ошибку нужно исправлять, идя напролом. Он встретил полковника Сергея Ксенофонтовича Бородина, другого несправедливо уволенного из армии. Две солдатские судьбы, две обиды, одна цель.

Они решили пробиться на приём к наркому обороны Клименту Ефремовичу Ворошилову. День за днём они проводили в приёмной наркомата. Секретари их отфутболивали, говорили, что нарком занят, их дела «рассматриваются». Отчаяние росло.

И тогда они решились на отчаянный шаг, почти безумный для того времени, когда любое проявление самостоятельности жестоко каралось. Если их не пускают через двери, они привлекут внимание иначе.

«Сидячая забастовка» у Спасской башни

Рано утром они пришли на Красную площадь и, выбрав место напротив Спасской башни Кремля, самого сердца власти, сели прямо на брусчатку. Они не кричали лозунгов, не держали плакатов. Просто сидели. Молча. Два полковника в поношенной гражданской одежде, своим видом говорящие о вопиющей несправедливости. Это был немой укор, акция гражданского мужества, граничащая с самоубийством.

«Мы сидели молча, не произнося ни слова. Прохожие оборачивались, но подойти боялись… Через некоторое время к нам подошёл военный и спросил, что мы здесь делаем. Мы коротко объяснили суть дела. Он исчез, а вскоре появился опять и пригласил нас пройти».

Их провели в Кремль. Через несколько часов состоялась встреча с Ворошиловым. Баграмян, чётко и по-военному изложив факты, рассказал о своей преданности Родине и армии, о том, что брат был арестован без его ведома, и о своём желании вернуться в строй.

Ворошилов задал ключевой вопрос:

«А как вы смотрите на то, если мы вас направим на преподавательскую работу в Академию Генштаба?»

Это был момент истины. Восстановление в элитной академии! Но Баграмян, уже испытавший горечь отрыва от войск, ответил с солдатской прямотой:

«Товарищ нарком, я всю жизнь служил в войсках. Большое желание вернуться в строй. Прошу направить меня в любую часть, на любую должность».

Поражённый такой принципиальностью и скромностью (многие на его месте рвались в Москву), Ворошилов дал согласие. Вскоре пришёл приказ о восстановлении в кадрах РККА и назначении старшим преподавателем в ту самую Академию Генштаба.

Это была пиррова победа. Мундир он вернул, но в войска не вернулся. Главное было достигнуто: он отстоял свою честь и право служить. Полугодовой кошмар стал для него испытанием на прочность. Он научился бороться до конца, не теряя достоинства и веры в справедливость. Этот урок, полученный на Красной площади, окажется для него важнее всех академических знаний. Через два с половиной года, когда в Ставке будут искать виновных в харьковской катастрофе, он, вспоминая 1938-й, найдёт в себе силы не сломаться и продолжить борьбу.

Глава 4: Трагедия 1941 года

В три часа тридцать минут ночи над Киевом нависла тревога. Полковник Баграмян, руководитель оперативного отдела штаба Киевского особого округа, был внезапно разбужен. В это время уже три часа шла операция «Барбаросса» – крупнейшее сухопутное наступление в истории. На СССР обрушились 4 миллиона солдат вермахта и его союзников. На границе хаос: «массированные артобстрелы», «переправы через Буг», «налеты на аэродромы».

К утру штаб превратился в штаб Юго-Западного фронта. Карты покрылись красными стрелками прорывов. Баграмян вспоминал: «Мы не были готовы. Связь рвалась, донесения опаздывали. Но нужно было действовать».

Первое испытание: Дубно, Луцк, Ровно

Уже в конце июня командование пыталось ответить ударом. Баграмян участвовал в разработке плана контрудара в районе Дубно – одном из первых крупных танковых сражений. На штабных картах рождались замыслы по окружению войск Клейста. Генерал-майор Иван Петров, офицер связи, вспоминал: «Баграмян работал сутками. Он умел выхватывать главное и предлагать решения мгновенно».

Но контрудар не удался. Нехватка связи, господство немецкой авиации, проблемы с управлением привели к потерям. Однако время было выиграно – наступление врага на Киев замедлилось.

Оборона Киева: под огнем и погонами

Все лето 1941 года шли ожесточенные бои. Баграмян управлял фронтом, анализировал разведданные, готовил приказы. Работа под давлением была изматывающей. В августе ему присвоили звание генерал-майора за умелое руководство.

Ситуация ухудшалась. К сентябрю войска Юго-Западного фронта оказались под угрозой окружения. Ставка запретила оставлять Киев, и трагедия стала неизбежной.

Киевский котел: путь сквозь ад

Сражение на киевском направлении

30 июня 1941 года Ставка Верховного главнокомандования приказала командующему Юго-Западным фронтом отвести войска к укреплённым районам на старой границе 1939 года и создать там надёжную оборону. 5-я армия должна была занять Коростенский укреплённый район, а 6-я – Бердичев и южнее, в Новоград-Волынском укреплённом районе.

Однако немцы прорвали советскую оборону между двумя армиями и 9 июля захватили Житомир. Сражение за Киев началось 11 июля. В тот день 3-й немецкий моторизованный корпус прорвался к переднему краю Киевского укрепрайона и вышел к реке Ирпень, в 20 километрах от Киева. Немцы нанесли массированные авиаудары по нашим войскам и коммуникациям, угрожая захватом города и переправ через Днепр.

5-я армия под командованием генерала Потапова нанесла контрудар по 6-й армии Рейхенау и 1-й танковой группе Клейста в районе Новоград-Волынского. Удар пришёлся по флангу немецкой группировки, нацеленной на Киев, что вынудило немцев усилить северный фланг 9 дивизиями. На время это отвлекло противника от столицы.

После неудачных попыток прорвать оборону под Киевом немецкий 3-й мотокорпус Макензена две недели стоял на месте, ожидая подхода пехотных дивизий 6-й армии. Столкнувшись с упорным сопротивлением советских войск, немцы изменили направление удара и двинулись на юг, чтобы атаковать тылы 6-й, 12-й и 18-й армий, отступавших с рубежа Бердичёв – Староконстантинов – Проскуров. 48-й мотокорпус наступал на юго-восток, а 14-й мотокорпус шел между 3-м и 48-м. Советская 26-я армия под командованием Костенко контратаковала 14-й мотокорпус в районе Фастова.

В середине июля 17-я немецкая армия Штюльпнагеля продолжила наступление на винницком направлении. Советская 12-я армия Понеделина оставила Винницу. В районе Белой Церкви образовался разрыв между 26-й и 6-й армиями. 6-я и 12-я армии отступили в район Умани.

Ситуация ухудшилась из-за прорыва обороны Южного фронта 11-й немецкой армией. Немцы усилили наступление силами 1-й танковой группы и 17-й армии. В начале августа 1941 года образовался Уманский котел, в котором оказались войска 6-й и 12-й армий и 2-го мехкорпуса. Советские войска не смогли вырваться из окружения и сопротивлялись до 8-10 августа. В котле оказалось около 65 тысяч солдат и офицеров, из них вышло около 11 тысяч. По немецким данным, в плен попали более 100 тысяч человек. В плену оказались два командарма – Музыченко и Понеделин, а почти все командиры корпусов погибли или были захвачены в плен.

Замыслы германского командования

8 июля 1941 года Ставка германских войск поставила задачу уничтожить сопротивление противника на центральном направлении и открыть путь к Москве. Планировалось, что 3-я танковая группа под командованием Гота направится на север, а 2-я танковая группа Гудериана – на юг и юго-восток, восточнее Днепра, с целью поддержки наступления группы армий «Юг».

Однако мощное сопротивление Красной Армии, особенно на флангах Русского фронта, вынудило германское командование пересмотреть свои планы. 21 июля Гитлер посетил штаб группы армий «Север», где было решено перенаправить 3-ю танковую группу на северо-восток для ускорения захвата Ленинграда, а 2-ю танковую группу – на юго-восток.

В директиве ОКВ (Верховное командование вермахта) № 33 от 19 июля указывалось, что на южном участке необходимо захватить Украину, Крым и территорию до Дона. На центральном направлении ставилась задача захватить Москву. 3-я танковая группа временно передавалась группе армий «Север». Однако уже 30 июля вышла директива ОКВ № 34, которая предписывала группе армий «Центр» остановить наступление на московском направлении и перейти к обороне.

Браухич и Гальдер – главнокомандующий и начальник Генерального штаба сухопутных сил – пришли к выводу, что одновременное наступление на трех стратегических направлениях ведет к кризису. Они предложили сосредоточить усилия на захвате Москвы, что, по их мнению, должно было привести к падению русской обороны. В столице сосредоточены основные силы русских, которые будут сражаться до последнего, бросая в бой все резервы. Это позволит уничтожить главные силы противника, его центр управления и коммуникаций, а также важнейший промышленный район. Россия будет разделена на северную и южную части, что значительно затруднит дальнейшее сопротивление.

Гитлер, поддержанный Кейтелем и Йодлем – начальником штаба ОКВ и начальником штаба оперативного руководства ОКВ, считал, что сначала необходимо разгромить противника на флангах группы армий «Центр», чтобы снять угрозу с ее флангов. Он также подчеркивал важность захвата стратегических ресурсов Украины и Кавказа для победы в войне.

На южном направлении советские войска упорно оборонялись, предпринимая мощные контратаки. Это не позволило немецким силам приблизиться к Киеву и прорваться на юг вдоль Днепра, чтобы окружить основные силы Юго-Западного и Южного фронтов.

Группе армий «Юг» недоставало ресурсов для выполнения поставленной задачи.

На Киев

Битва за Киев приняла ожесточённый характер. Гитлеровцы стремились захватить город, чтобы реализовать стратегический план войны. Немцы не могли продолжить наступление, пока Днепр прикрывала сильная группировка советских войск. В районе Киева их сдерживало организованное сопротивление советских армий, а также активное участие горожан. С начала войны более 200 тысяч киевлян, включая 16 тысяч коммунистов и 40 тысяч комсомольцев, добровольно вступили в Красную Армию. Было сформировано народное ополчение, и ежедневно более 160 тысяч горожан строили оборонительные укрепления. Возвели три линии обороны, вырыли 25-километровый противотанковый ров и построили около 700 дзотов.

Гитлер приказал взять Киев 8 августа 1941 года и провести на Крещатике военный парад. Однако этот приказ не был выполнен. До 11 августа гитлеровцы атаковали оборонительные порядки Киевского укрепрайона и 27-го стрелкового корпуса при поддержке артиллерии и авиации. Несмотря на непрерывные атаки, немцы не добились успеха.

Командование Юго-Западного фронта бросило на защиту города последние резервы. Угроза возникла и для Одессы, где 5 августа началась героическая оборона. Город защищала Приморская армия, силы Одесской военно-морской базы и Черноморский флот.

В августе немцы захватили Правобережную Украину, но районы Киева и Одессы продолжали удерживать оборону, не позволяя противнику продвигаться дальше. Немецкая Ставка была обеспокоена отставанием группы армий «Юг», что нарушало взаимодействие с группой армий «Центр».

10 августа начальник штаба группы армий «Юг» Зоденштерн докладывал Гальдеру:

«Наши войска сильно устали и несут большие потери. Напряжённое положение на северном фланге можно облегчить только перегруппировкой частей и переброской новых сил».

Не имея стратегических резервов, немецкая Ставка решила передать часть сил группы армий «Центр» – 2-ю армию Вейхса и 2-ю танковую группу Гудериана – на усиление группы армий «Юг». Это было необходимо для взятия Днепровского рубежа, прорыва в Крым и на Кавказ.