Список был очень длинен. Она произносила имена девушек и с жалостью и со злостью. Все слушали спокойно, как старую повесть, которую знают все наизусть.

Дверь режиссёрской отворилась, и появился «он», знаменитый «во всех городах» комик, сердцеед и пожиратель девушек. Он был в каком-то пиджаке какого-то необыкновенного, темно-красного цвета и какого-то необыкновенного фасона, какого я никогда не видал ни до, ни после этого. Манишку закрывал широкий пластрон с большой брильянтовой булавкой. Воротнички были свежими, вероятно, на прошлой неделе. Вид гордый и победоносный.

Знаменитый комик был вместе с тем и режиссёром.

– Господа, на сцену!

– Вы пьеску-то после репетиций на дом брать будете? – спросил меня суфлер, когда я подошел к его столику, на котором стоял жестяной закапанный подсвечник.

– Нет. Зачем же?

– В таком случае позвольте, я ее уж у себя держать буду.

– Может быть, она будет нужна режиссёру?

– Нет, уж зачем же? Ишь, вы какие хорошие! Единственная гарантия. Как первый спектакль, – жалованье перед занавесом и пожалуйте! А то и суфлировать не буду и пьесы не дам!

– Послушайте, я не имею права входить в такого рода комбинации.

– Нет-с, уж раз пьеса ко мне попала, не отдам! Извините!

– Господа, по местам! По местам! – кричал режиссёр, устанавливая хористок, при чем он чаще других дотрагивался руками до молоденькой, миловидной девушки, с лицом еврейского типа: