S-T-I-K-S. Новичкам везёт

– Давай.

Выпили. Атеисту захорошело, ноги налились свинцовой тяжестью, веки набрякли, моргать тяжело, жарко и душно здесь. Седой тоже раскраснелся, расстегнул рубаху до пупа, балаболит без умолку.

– С кластерами разобрались. Теперь немного географии. – Седой вытянул руку как памятник вождю мирового пролетариата. – Справа, по самому краю полоса мёртвых кластеров, или Удавка. Западнее пошла Внешка, здесь в основном территорию контролируют внешники – выходцы из других миров, что как-то навострились нырять в этот. Там у них и порталы, и базы, соваться туда, что крокодила яйцами дразнить – глупо и опасно. Чем дальше на запад, тем внешников меньше, не могут эти сволочи далеко от своих баз забираться. Зато здесь тварей побольше, и чем дальше, тем хуже и хуже. Там начинается Ад, Пекло, по-разному называют, там кластеры грузятся чаще, да ещё и много где из мегаполисов куски, так что жрать, не пережрать.

– А что за твари-то? Зомбаки типа этого, который меня чуть не загрыз?

– Хуже. Намного хуже. Да и не зомби это, они ведь не совсем мёртвые – дышат, кушать хотят, правда, вкусы у них чересчур специфические. Ты открой-то тетрадку, это Фотограф, покойник, делал, для новичков в самый раз немного познакомиться с местными обитателями, если сам таким не стал.

Атеист медленно перевернул обложку, на первом листе вклеена фотография типичного зомбака – мужик в разодранном на лоскуты спортивном костюме, изрядно залитом кровью, на правой щеке свесился лохмот мяса, обнажив золотые зубы. Под фотографией что-то написано, строчек пять, но почерк, хуже, чем у врачей, да ещё с пьяных глаз не разобрать. Седой прокомментировал:

– Первая стадия зараженных. Пустыши. Знаешь, почему пустыши?

– Нет.

– Попадая сюда, мы все без исключения заражаемся вирусом. Большинство становится мертвяками, лишь мизер остаётся в добром уме и здравии. Но вирус не лечится, не выводится никак. И чтоб он не развился дальше, нам, иммунным, нужно пить тот самый живчик, что ты из фляжки хлебал. А делается это пойло из споранов, что добываются только из зараженных. Причём не таких дохлячков как этот на картинке, а…

– Что? Эту бодягу из трупаков делают?

– Не трупаков, а споранов из спорового мешка на затылке у твари.

– Дак один хрен!

– Да ладно тебе. Когда ломка без живчика начнётся, ты этого трупака готов будешь в задницу расцеловать, так что не надо нос морщить. На чем я остановился? – Седой нахмурил лоб, соображая, наконец хлопнул по колену. – Так вот, из этих мертвяков развиваются твари покруче, сначала пустыши, затем споровики, ты листай тетрадку, листай, там, правда, дохлые твари сфотаны, они знаешь ли не очень любят стоять спокойно на месте. Так вот споровики – наш основной источник сырья для живчика. Эти ребята мутируют уже посерьезнее, становятся сильнее, зубастее, когти отращивают такие, что металл рвут, броней обрастают, вроде костяная, а хрен пробьешь.

Атеист медленно перелистывал, на фотографиях уроды, один страшнее другого, не дай бог такого повстречать. «Ого, топтун какой-то, ну и видок. Я такого ужаса и в кино не видел.» – Слушай, Атеист! По ходу, тут без ещё одной бутылки точно не разобраться, да?

– А есть?

– Да как тебе сказать, нету, но есть одно местечко, где у меня заныкан ящик, Калач забодал со своим сухим законом, приходится соблюдать конспирацию. В общем, километра два отсюда хуторок есть, домов пять, они там уж скоро завалятся от старости, так я там тайничок устроил. Сгоняем?

– На чем?

– На вертолете, млять! Пешочком, конечно, шуметь в этих местах – хреновая идея. Прогуляемся туда-обратно!

– А не опасно?

– Чего?! – Седой вскочил, опрокинув табурет. – Если опасности боишься, так тебе тут недолго удастся протянуть, сынок!

Атеист поднялся с лежака, Седой качнулся вперед, спросил, обдав облаком едкого перегара, пальцем ткнув собеседника в грудь:

– Ты… русский?

Атеист, качаясь как лист на ветру, кивнул:

– Русский!

– Ну, а хрена ты тогда ломаешься?! Пошли!

Жалобно звякнула дверь, Атеисту показалось, что с размаху нырнул в темный ледяной омут, после душного подвала чересчур прохладно. Темнота абсолютная, словно остался без глаз. Седой же пошагал куда-то уверенно, так, словно на дворе ясный солнечный день. Атеист поплелся следом, ориентируясь больше на звук шагов, беспрерывно спотыкаясь, цепляясь за ветки. Глаза понемногу привыкли, впереди все чётче вырисовывается горбатый силуэт. Шаги, кто-то идёт навстречу, но Седой и не думал сворачивать.

– Кто идёт?

– Кому надо, тот и идёт! Салага, ты что ль на посту?

Из темноты вновь раздался голос, явно старается говорить суровее, но получается так себе:

– Седой, ты чего бродишь? Чего не спится?

Тот обернулся к Атеисту, ткнул кулаком в бок:

– А чего бы нам правда не спиться, гы?!

Атеист разглядел наконец часового – мальчишка в мешковато сидящем камуфляже, в руках мёртвой хваткой держит калаш, как бы не пальнул с перепугу, Атеист шагнул в сторону, уходя с линии огня – мало ли. Тут псих на психе, людей режут пачками, так что лишняя осторожность – не лишняя. Юнец тем временем пытался отправить Седого восвояси, но того переубедить уже невозможно. Из темноты возник ещё один силуэт, рявкнул, как пес:

– Что за херня здесь? Почему шумим?

Часовой радостно залепетал, по голосу – так сейчас заплачет:

– Ахмед, тут Седой с задержанным за периметр собрался!

Седой хмыкнул:

– Ты ещё слезу пусти, салага!

Ахмед, уже тише и спокойнее:

– Седой, ну че за беспредел? Ты ж знаешь порядок – ночью без разрешения за периметр ни ногой. Ты хочешь, чтоб у тебя и у меня проблемы были? Куда намылился?

– За водкой, конечно! Заначка у меня осталась, щас с Атеистом сгоняем по-бырому, так что кипишь не поднимай, и сосунка этого успокой. С какого детсада взяли-то его?

– Седой! Какая нахрен водка, ты что – совсем с катушек съехал? Да Калач…

– Да в задницу твоего Калача вместе с его приказами и правилами. – Седой выпрямил грудь, сразу стал выше ростом, замахал руками. – Или тебе напомнить, как этот Калач бросил вас там у Синей речки? Как он там потом сказал красиво – не счел целесообразным рисковать операцией из-за двух дозорных! Напомнить, кто задницу твою из горящего бэтэра выдернул под носом у внешников, кто тебя, чурку немытую, пятнадцать кэмэ на своём горбу пер на базу, куда грёбаный твой Калач со своими спецами вперёд всех примчался? И теперь ты же ещё мне говоришь, что я должен исполнять команды этого чмыря? – Седой разбушевался, орал на всю округу.

– Да тише ты, Седой! – Ахмед скривился, словно хлебнул лимонного сока. – Я помню, помню, но сам пойми – контракт есть контракт, вот кончится – вместе нажремся и всех этих спецов отмудохаем. А сейчас нельзя, тебе-то что, ты и так на Запад ни ногой, а я хочу осесть где-нибудь в более-менее нормальном стабе. Устал я от этой резни, устал как собака. – Ахмед тяжело вздохнул, Атеисту даже стало жаль мужика, сам за один день такого повидал, что охота забиться куда-нибудь в нору и носа не высовывать. А он тут явно не первые сутки…

– Короче, Ахмед, мы пошли?

– А этого куда потащил?

Седой ухмыльнулся:

– А он теперь крестник мой, учу уму-разуму!

– Ох, Седой! Нарвешься ты на ровном месте.

Тот лишь махнул рукой:

– Напугал ежа задницей!

– Давай, только быстро!

– Одна нога здесь, другая там. Что это – правильно – мина, гы!

– Типун тебе на язык, вали уже! – И повернувшись к часовому, сурово приказал – Калачу чтоб ни слова, понял?

Тот лишь закивал головой, с тревогой косясь в темноту, что поглотила силуэты Седого с Атеистом.

Калач оторвал голову от свернутой куртки, служившей заменой подушки. Вроде орет кто-то, прислушался, сердце забилось с тревогой – неужели напали? Да нет, тишина, часовые не стреляют, не могли ж их всех перерезать без шума. Откуда только Центр насобирал этих недоумков, наемнички, мать их. Только и годны водку жрать, да по свежакам ништяки тырить. Надо всё-таки проверить, что там. Со вздохом поднялся, никакого покоя, тихонько вышел из длинного сарая, что служил казармой для десяти бойцов спецназа и Зены с Калачом. Вот их ребята действительно пашут, как кони, операции одна за другой, внешники что-то активизировались не на шутку. Прошёл мимо «комнаты» Зены, ребята постарались – отгородили угол для командирши. Несмотря на поздний час из-под занавеса над входом пробивается полоска света. Не спит что ли? Осторожно сдвинул занавеску, заглянул внутрь. Зена сидит с задумчивым видом, обхватила ладонями кружку, словно греет замерзшие руки.

– Не спишь?

Девушка вздрогнула, резко обернулась к двери, правая рука метнулась к покоившемуся на столе пистолету. Калач вошёл, шутливо поднял руки:

– Сдаюсь! Прости, напугал.

Зена скупо улыбнулась, поставила кружку на стол, рука потянулась поправить волосы. Женщина и на войне остаётся женщиной.

– Да подремала чуток… Предчувствие у меня нехорошее, в чем-то мы прокололись. Не смотри так на меня, но вот чувствую я нутром – что-то здесь не так. Как будто упустили из виду что-то важное.

– Да брось, операция прошла как по маслу, муры пикнуть не успели. – Калач плюхнулся на табурет напротив. – Патруль скатался, как обычно до Площадки, и вернулся. Что не так-то? Взяли грамотно, без шума и пыли.

– Ой, не знаю. Неспокойно что-то на душе.

Калач усмехнулся:

– Если девушке не спится и тревожно по ночам, ей обычно советуют завести кавалера. Зена лишь улыбнулась:

– Шел бы ты к черту с такими советами, Калач! Я девушка порядочная, так что ни-ни. Сам-то чего бродишь среди ночи? Тоже не спится и тревожно?

– Да вроде орал кто-то, проверить хотел.

– А-а-а, слышала. По голосу – Седой вроде. Опять водку жрет.

– Слушай, по-моему, ты слишком хорошо относишься к этим разгильдяям. Этот Седой вообще беспредельщик – нарушение дисциплины, неисполнение приказов. Да я его вообще хотел к стенке поставить, мерзавца.

– Не кипятись, Калач! Он конечно допускает вольности, но боец отличный, наших спецов за пояс заткнет.

– Да скажешь тоже… Куда этому наемнику до моих ребят?

– Ладно, ты проверить, кажется, собирался? Вот и проверь, а потом спать. Завтра, – Зена покосилась на часы, – то есть уже сегодня будет тяжёлый день.

– Хорошо. Когда у нас были лёгкие дни?

Седой все ещё сердито сопел, глухо матерился сквозь зубы, размашисто шагая. Атеист еле поспевал, с напряжением вглядываясь в окружившую со всех сторон темноту. Местное подобие луны стыдливо пряталось в распухшие от влаги тучи, что медленно тянулись на юг. Лишь на востоке небосвод чист и понемногу белел, но до полноценного рассвета ещё далеко.

– Седой, ты чего-нибудь видишь?

– Ну не сказать, что светло как днём, но вижу неплохо. Это дар Улья, так сказать личный ПНВ.

– Что за дар Улья?

– Тому, кто задерживается на этом свете, Улей делает подарок. Сверхспособность, так сказать. У кого-то полезное, у кого-то совершенный пустяк. Мне вот более-менее повезло, хотя от умения ксера не отказался бы. – Опередив раскрывшего рот Атеиста, пояснил. – Это когда взял в ладонь какой-нибудь предмет, а в другой из расходных материалов получилась копия. Ксеры в основном такие фокусы с патронами делают. И живут в шоколаде.

– И когда он появляется?

– У всех по-разному. Да и его ещё развивать долго приходится, а для этого столько гороха придётся сожрать.

– Гороха? А почему его?

– Да не обычного гороха, с него ты только пердеть музыкально научишься. Тут нужен горох из тварей, которых не так просто замочить. Это тебе не тупые пустыши.

– Пустыши – это которые без споранов?

– Ага. Запомни для начала порядок: пустыши, споровики, затем горошники, вот в них уже тот самый горох, потом – жемчужники – это элита зараженных.

– Судя по названию, в последних есть какой-то жемчуг?

– Есть. Он нехило прокачивает умение, или открывает ещё одно. Вот только завалить элиту – это большой фарт нужен. Тут ещё неизвестно, кто на кого охотится.

– А здесь такие есть?

– Внешники неплохо округу зачищают, но всех по-любому не изведешь. Попадаются изредка. Ты шевели ножками, мне-то Калач глубоко похрен, только Ахмеда и правда не стоит подставлять. Ахмедка правильный пацан, хоть и басурманин.

– Что? Вы тут совсем обурели? Кто разрешал? Кто? Как ты посмел его отпустить? – Калач осыпал Ахмеда проклятьями и вопросами, брызгал слюной, а тот угрюмо молчал, лишь густые чёрные брови все сильнее хмурились, сливаясь в одно целое над хищным орлиным носом.

На истеричные крики выглянула Зена, при виде девушки Калач умолк, задышал хрипло, жадно хватая ртом свежий ночной воздух.

– Вы чего орете, бойцы же спят! Рассвет увидали – петухами заделались?

– Да эти бараны тут такого наворотили!

Ахмед вскинул голову, острый, как кинжал, взгляд чёрных глаз мысленно перечертил раскрасневшуюся харю Калача автоматной очередью. Вслух лишь выдавил с хрипом:

– Ты б за базаром следил!

– Ахмед, что стряслось? – Калач раскрыл уже было рот, но Зена остановила жестом. – Пусть сам объяснит.

– У Седого водка кончилась, где-то неподалёку он себе тайник сделал, вот и поперся вместе с новичком.

– И далеко этот тайник?

– Не знаю… – Ахмед опустил взгляд, Зена не стала допытываться, хоть и поняла, что боец врёт.

– Почему не остановил?

– Так Седого разве остановишь, он хоть бухой, хоть трезвый прет как танк, до победного конца… не то что всякие калачи…

– Ты на что намекаешь, черножопый? – Калач шагнул вперёд, руки потянулись схватить Ахмеда за грудки.

Не успел. Тяжёлый армейский ботинок с сочным чвоканьем впечатался в грудь, Калач пролетел вперёд задницей шагов пять, со всего маха грохнулся на землю, подняв облако пыли. Захрипел, дыхание сбилось в ноль, наконец бешено выпучил глаза от злости и боли, рука метнулась к кобуре. Ахмед сорвал с плеча автомат, лязгнул затвор, дуло нацелилось прямиком в лоб оппоненту. Но тут вмешалась Зена, рявкнула так, что вышедший отлить Молчун и остановившийся неподалёку, заинтересовавшись бурными событиями, чуть не отлил прям в штаны.

– Стоять! Стоять, я сказала! Убрал автомат! – глаза командирши засветились таким огнём, что Ахмед, напугать которого не так-то просто, поспешно исполнил приказ и застыл на месте, как статуя. – Калач, убрал руку с кобуры, и вообще, вернулся в казарму, без тебя разберемся! Тот медленно поднялся, недовольно покосившись на Зену, во взгляде явно читалось, что так просто он этого не оставит. Злобно засопев, зашагал к сараю, обтряхивая на ходу пыльную задницу.

Зена проводила заместителя все тем же недобрым взглядом и повернулась к Ахмеду:

– Значит так, через полтора, максимум два часа мы выдвигаемся. Чтоб к этому времени Седой с новичком сидели на карантине под замком. Оба! Под замком! Ищи где хочешь, или сядешь сам. Сомневаюсь, что ты так поступишь, но надумаешь слинять – один или вместе с Седым, я доложу в Центр, что вы перешли к мурам. И тогда уже сам понимаешь… – Через час Седой с новичком будут здесь. Я отвечаю, Зена.

Глаза командирши чуть подобрели, она кивнула, хлопнув ладонью по могучему плечу кавказца.

– Возьми с собой ещё кого-нибудь. Вон этого, как его… Малого, – Зена кивнула на того самого тщедушного часового, тихонько застывшего за спиной Ахмеда. – И из наших ребят кого-нибудь, а, вон Молчун как раз уже не спит. Молчун! Пойдешь с Ахмедом?

Тот лишь кивнул в ответ.

– Ну что – двинули?

Седой, крадучись, подошёл к крайнему из домов, внимательно огляделся, и взяв в руки обрез, до этого мирно болтавшийся на поясе в каком-то хитроумном самодельном креплении, кивнул Атеисту на дверь. Ещё на подходе Седой разъяснил порядок действий – Атеист медленно открывает дверь, Седой входит первым, и пока проверяет избу, Атеист приглядывает за округой. Если Седой начнёт стрелять – отходить обратно в сторону проржавевшего донельзя остова грузовика. Сразу за ним начинается канава, вот по ней если что и уходить.

Атеист замер, вслушиваясь в звуки, пока вроде тихо, только осторожные чуть слышные шаги Седого.

– Чисто! Заходи – гостем будешь.

Атеист вошёл, осторожно ступая, на улице заметно рассвело, но здесь ещё довольно сумрачно. Седой сдернул занавеску с окна, та от ветхости распалась чуть ли не в пыль. Немного прибавилось света, Атеист огляделся в комнате. Толстый слой пыли покрыл неказистую мебель – кухонный стол, несколько разномастных стульев, замолкший навеки холодильник, газовую плиту. К ней-то Седой и подошёл, скрипнула дверца духовки, и на стол, звякнув бутылками, опустился ящик водки. Следом появилось несколько банок тушняка, ещё какие-то консервы, глаза Седого довольно заблестели, как у кота, поймавшего мышь. – Живём, Атеист! Грузи консервы и пару бутылей в рюкзак, нет, лучше три возьми на всякий пожарный, и уходим. Обратно побыстрее надо – светает уже.

Атеист послушно сложил ценный груз, застегнул замок и только тут заметил, что Седой замер, к чему-то прислушиваясь. Атеист тоже навострил уши, какой-то нарастающий гул, похожий на шум вертолёта. Седой бросился к окну, изогнувшись, глянул на небо и смачно выругался. Потом метнулся к двери и осторожно выглянул из-за косяка.

– «Гробы» летят.

– Что это? – Атеист спросил еле слышно.

– А это у внешников смесь вертушки с истребителем. «Гробами» называют из-за схожести с предметом последней необходимости. Хрен его знает, как эта штука летает, но может зависнуть над одной точкой, а может нестись со сверхзвуковой скоростью. Ты смотри, смотри что они делают, сволочи…

Глава вторая

Три летательных аппарата размером с тепловоз, и вправду похожие на гробы, идут один за другим. Последний ещё рокочет над хутором, Атеист осмелился выглянуть, успел разглядеть прямоугольный силуэт свинцового цвета, когда где-то в районе базы рванул первый снаряд. Сначала блеснула яркая вспышка, а уже затем донесся грохот взрыва. Пол под ногами затрещал и затрясся, Атеист с испугом глянул на Седого, но тот словно прирос к косяку, глаза с тревогой следят за обстрелом. Взрывы пошли один за другим, сливаясь в канонаду, и наконец все стихло, лишь доносится мерный гул уходящих обратным курсом «гробов». – Ну вот и все. – Седой сполз по стене, уселся задницей, на пыльный, заваленный мелким мусором и облупившейся штукатуркой пол. – Вот и все…

Атеист прислушался, после обстрела в ушах нещадно звенит, но всё-таки расслышал далёкие хлопки, словно детвора взрывает петарды.

– Седой, там, кажется, стреляют!

– Пожар там, вот и щелкают патроны. Некому там больше стрелять. Перепахали «гробы» там все… Пацанов-то как жалко, а… – Седой обхватил ладонями голову, заскрипел зубами.

Хоть Атеист почти никого и не знал, но этим людям он все-таки обязан жизнью. Сердце заныло, парень шагнул к столу, дрожащая ладонь цапнула бутылку, огляделся в поисках стакана, напрасно, конечно. Зло сплюнул и, свернув крышку, присосался к горлышку. Водка резанула по глотке, огненным комком покатилась вглубь, Атеист, не удержавшись, закашлялся.

– Э, ты не нажирайся! Для нас-то пока ещё ничего не закончилось, сейчас на этот грохот со всей округи твари сбегутся, глядишь, и к нам заглянут. Да и внешники могут заявиться – на зачистку.

Седой поднялся, подошёл к Атеисту и, выдернув из ладони, сам приложился к бутылке. Остекленевшие было глаза, словно наливаясь спиртным, заблестели. И тут за спиной Седого лязгнул затвор, металлическим грохотом прозвучал злой окрик:

– А ну стоять!

Седой медленно развернулся и вздохнув облегченно, смачно выругался. На пороге с автоматом наперевес застыл Ахмед, за спиной шагах в трёх маячил Молчун.

– Вы что ж, уроды, до сих пор бухаете?! – кавказец прорычал от злости с сильнее прежнего заметным акцентом. – Там же положили всех, а вам по…?!

– Не ори, Ахмед! И сучить тоже не надо. Ребятам уже не поможешь… А пью – чтоб чердак не поехал набок, и хоть немножко толково соображать начал. Хотя, не скрою – я бы и весь этот ящик выжрать не прочь, чтоб так душу не выворачивало. Только не поможет, проверял уже как-то…

Ахмед смолчал, по-прежнему дико сопит, но злой огонёк в тёмных глазах потихоньку угас. Он шагнул к Седому, бутылка перекочевала в волосатую ручищу, с хрипом высосал половину. Протянул Молчуну, тот отказался и обернувшись к Малому, что все это время сидел на ступеньках крыльца, глухо приказал:

– Э, ну-ка быстро в дом, – и уже Седому, кивнув на все ещё покоившийся на столе ящик, посоветовал: – Готовь закусь, у нас гости.

Атеист шагнул к окну, глянуть, что там до этого рассматривал Молчун, но могучая лапа Ахмеда сгребла за шиворот, дернула назад так, что квакнуло в глотке, парень отлетел к стене, довольно ощутимо приложившись спиной.

– Прости, не до нежностей! Не надо отсвечивать.

Малой влетел в комнату, отчаянно хромая, на пыльном дощатом полу отпечатались кровавые следы правого ботинка.

– Что за херня? – Седой рявкнул так, что жалобно звякнули уцелевшие кое-где в рамах стёкла.

– Я ногу проткнул… нечаянно…

– Что ж ты молчал, урод? Они ж почуют сейчас… Ахмед, ящик!

Кавказец послушно схватил тару, немного недоумевая, Седой же рванул на себя стол и швырнул к двери, перегородив вход. Стол завалился набок, ножками внутрь. Зараженный, здоровый жилистый мужик в длинной, драной в лоскуты рубахе и без штанов, уже несся внутрь, тянув, словно пес, трепыхающимися ноздрями дурманящий запах крови. Не ожидав такой подлянки от Седого, бегун кувыркнулся на пол, в руке Молчуна словно по волшебству возникло странное оружие, отдаленно напоминающее кирку. Короткий замах, и граненое острие проклевало дыру в затылке. Атеист подскочил, первый испуг прошёл, глаза зашарили по комнате в поисках чего-нибудь потяжелее – отбиваться от тварей голыми руками, мягко скажем, не очень хочется. Ничего подходящего, в досаде сгреб табурет, хоть что-то. Ахмед опустился на одно колено, вскидывая автомат, Атеист сжался, ожидая грохота выстрелов. Но Седой жестом остановил кавказца:

– Не стреляй, иначе сюда все стянутся. Клюв дашь?

Ахмед выдернул из-за пояса, подобный молчуновскому инструмент. Седой протянул руку:

– Мы с Молчуном рубим, ты страхуешь, во, правильно, какой хачик без кинжала. Ну а малышня на подхвате, если что… Работаем!

Следующий зараженный, вернее зараженная – пузатая пожилая тётка в измазанном кровью домашнем халате была не так проворна. Навалившись могучей, как у Семенович, грудью на ребро столешницы, задергалась как гусеница, втаскивая непомерно огромную задницу следом. Молчун скакнул вперёд, свистнул клюв, пара крепких ударов, и тётка обмякла, повисла головой вниз, из раскуроченного темени на пол потянулась тонкой струйкой темная, почти чёрного цвета кровь.

– Что ж ты так с женщиной? Где ж твои манеры? – Седой нашёл силы шутить и в такой ситуации.

Молчун лишь хмыкнул в ответ и изготовился встретить нового гостя. Ахмед обхватил двумя руками холодильник, прямо как любимую, и вогнал агрегат в дверной проем комнаты. Не ахти баррикадка, но из комнаты теперь точно никто не выскочит.

Атеист даже немного успокоился, Молчун с Седым работают как те медведи игрушечные, что дрова рубят. Напрасно, как оказалось. Огромная тварь метра два ростом, оценив свалку у двери, ломанулась в окно. Звякнула вылетевшая рама, следом через подоконник скользнула мускулистая туша, почти лысая, без намека на одежду. Тварь перевалилась внутрь, мерзко заурчала и стоя на четвереньках, замерла на миг, видимо, обалдев от изобилия пищи. Этого мгновения Ахмеду хватило, чтоб подскочить вплотную и всадить нож прямо в глаз по самую рукоять. Атеист не понял, когда сам успел прыгнуть вперёд и ещё в прыжке добавить табуретом по отвратительной морде. Предмет интерьера не выдержал такого обращения, и в руке осталась лишь ножка. Атеист оглядел поверженного противника, с трудом можно различить черты человека в этом монстре, распухший рот с огромными зубищами, как у крокодила, вздутые округлости мышц, жалкие пучки волос. От одного вида на такое похолодело в душе.

Напор зараженных вдруг разом иссяк, по обе стороны перевёрнутого стола покоится около двух десятков мертвецов. Седой стряхнул с оружия кровь, устало выдохнул. И тут на крыльце возникла громадная туша, ещё крупнее, чем монстр-форточник. Могучие лапищи отшвырнули повисшие на хлипкой преграде тела зараженных, монстр, злобно урча, пнул многострадальный стол. Но сваленные в кучу дохляки не дали влететь тому внутрь, столешница лопнула, как яичная скорлупа. Тварь рванулась вперёд, Молчун не стал подбираться близко, рубанул по колену, сжав клюв в вытянутой руке. Не сказать, что удачно, тварь споткнулась, но устояла, оскалив зубастую пасть, подобралась, явно сейчас прыгнет. Раздался сухой щелчок за спиной, Атеист рывком обернулся к Малому. Тот, вжавшись спиной в стену, сжимает в руках арбалет Молчуна. Тварь захрипела, оперение стрелы торчит между зубов, словно сигарета. Вместо прыжка монстр сделал лишь пару коротких шагов и повалился навзничь. Седой вогнал клюв в голову монстра и восхищенно взглянул на парнишку, подняв большой палец руки. Лайкнул, типа…

То ли неудача уродливого монстра, которого Седой почему-то обозвал лотерейщиком, сильно огорчила других зараженных, то ли ещё что, но соваться снова они не решили. Так и стояли неподалёку, раскачиваясь с пятки на носок. Со стороны базы что-то рвануло, повалил чёрный дым, твари вдруг заурчали практически хором и поспешили туда. Благо густой чёрный столб дыма ясно указывал направление.

– Кажись отбились, ребята! – Седой довольно оскалился. – А вы боялись… Ну Малой, вообще красавчик! Лотерейщика почти в упор, и ещё и штаны сухие! Мужик!

Парень скупо улыбнулся, вернул арбалет хозяину.

– Ну что, сыграем в лотерейку? – Седой подмигнул Атеисту, но тот не сразу понял, о чем речь.

Седой опустился на корточки, взял в руки нож, лезвие коснулось уродливого нароста на затылке. Чем-то отдаленно похож на здоровую головку чеснока, тоже из плотно подогнанных долек. Аккуратно разрезал по линиям, подцепив кончиком, раскрыл получившиеся лепестки. Внутри небольшое углубление, заполненное чем-то тёмным, по виду похоже на скатанную в комок чёрную шерсть. Седой разровнял извлеченное на ладони и что-то вытащил.

– Облом, только спораны. Но тоже неплохо.

В протянутой ладони покоились три серо-зеленых, немного вытянутых шарика, похожие на виноградины.

– А чего стоим? Ахмед, следи за окном и дверью, а остальные взяли ножички и потрошим, потрошим…

Ахмед протянул Атеисту свой нож, лезвие и рукоять так толком и не оттерты от крови, липнет к ладони. Тот склонился над ближайшим мертвецом, перевернул того мордой в пол, покосился на товарищей, как они управляются. Примерился к наросту, брезгливо сморщив нос, поддается туго, с усилием разрезал. Как ни противно, но пришлось извлекать пальцами содержимое спорового мешка. Всего одна виноградина. Управились быстро, в итоге наковыряли двадцать четыре спорана.

– Никогда ещё подряд столько бегунов не кромсал, – Седой выпрямился, потер затекшую спину. – Чего расселись, уходим отсюда. Тут такая куча мяса, твари по-любому вернутся. Это они лотерейщиков побоялись, запах почуяли. Но ненадолго это.

– Куда двинем?

– Тут неподалёку ещё хуторок есть. Отсидимся там. Сегодня соваться на базу рискованно.

Спать хотелось до жути. После боя нервы поуспокоились, и нахлынула такая тяжесть, что Атеист еле переставлял ноги. Обещанный Седым хуторок, который вроде бы неподалёку, не спешил показаться на глаза. Шли осторожно, к счастью, по низине, заросшей мелким кустарником, скрытые от посторонних глаз. Молчун предупредил, что можно нарваться на беспилотник внешников, у того на борту кроме камеры чаще всего вдобавок какое-нибудь вооружение. Так что в случае жужжания над головой тут же нырять в кусты. Но пока тьфу-тьфу-тьфу всё тихо. Малого, как самого глазастого, поставили в дозор, он уже не хромает – Стикс быстро лечит. Атеист покосился на Седого, тот тоже еле плетется, красные усталые глаза закрываются сами по себе. Да где ж этот чертов посёлок?!

Тропинка медленно забралась на пригорок, кусты поредели, уступая место жилистой колючей траве. Преодолев подъём, дорожка зазмеилась к долгожданному хуторку, где с десяток домов настороженно следили пустыми глазницами окон за приближением путников. Ахмед с Молчуном обогнали Малого, поочередно заглянули в ближние дома. Чисто. Атеист ввалился первым, прошагал на кухню, не обращая ни на что внимания, устремился в комнату. Старенький диванчик с торчавшими кое-где пружинами, такое же затерханное кресло, перекошенный шкаф, что-то ещё. Атеист шагнул к дивану, прорычал: «Я спать!», и рухнув, как подкошенный, через минуту захрапел.

– Э, хорош харю плющить, вставай давай! – Седой бесцеремонно потряс Атеиста за плечо.

С трудом разлепив глаза, парень медленно поднялся, сел, диван пискляво заскрипел пружинами. В комнате темно, через разбитое окно заглядывает раннее утро, и тянет прохладой. Атеист зябко передернул плечами, зевнул, потер заспанные глаза кулаком. Седой уже вышел на кухню, с кем-то тихо переговаривается, кажется, с Ахмедом.

– Ну что, пора выдвигаться. Пока доберемся, уже совсем рассветет. Нам надо вернуться назад, помнишь, там неглубокая канава идёт в сторону базы?

– Помню. А не быстрее напрямую двинуть?

– Конечно быстрее, только тогда будем до самой базы идти по ровной, как стол пашне. Тут же стандартный кластер начинается. И я лично не горю желанием торчать всю дорогу на виду, как прыщ на заднице. А по канаве пусть и дольше, зато спокойнее.

– Ну, буди своего крестника и двинули.

– Так он уже не спит. Атеист! Хорош валяться, вставай давай.

Атеист встал, тело заныло так, словно по нему всю ночь топталось стадо слонов. Отхлебнул живчика, вышел в кухню, хорошо, что во всей этой суматохе не забыл прихватить с собой фляжку. Отклеил уже ненужный пластырь, вместо ссадины от укуса водилы остались еле заметные рубцы. Живот отозвался разъяренным урчанием, и правда, жрать хочется безумно. Седой, словно прочтя мысли, протянул вспоротую банку каких-то консервов, и ложку, видимо, из местных запасов. Атеист отказываться не стал, в три секунды подчистил баночку, как оказалось, с кашей из перловки, живот заткнулся, но скорее всего ненадолго.

На улице и правда прохладно, в сыром воздухе отчетливый запах горелой резины. Ну да, слабый ветерок тянет как раз со стороны базы. Все уже в сборе, как-то само собой вышло, что за главного – Седой.

– Значит так, идём тихо, бегунов вчера много здесь суетилось, чтоб не нарваться, смотрим во все глаза. Не растягиваемся, Молчун впереди, я замыкаю. Стрелять только в крайнем случае. Вроде всё.

Молчун шагнул к Атеисту, протянул топорик для разделки мяса.

– Держи, все лучше, чем с пустыми руками.

Седой хмыкнул:

– Где взял?

– Да вон в том доме на глаза попался, прихватил. Ты-то своего крестника вооружить не додумался.

– Кто ж знал…

До базы добрались без особых приключений. Пару раз попадались зараженные, но не слишком мутировавшие, потому стрелы из арбалета хватило, чтобы угомонить. Уже на подходе от едкого дыма запершило в горле, чадит до сих пор. Атеист не успел тогда толком разглядеть базу, сейчас же здесь виднелись груды кирпичей, обгоревших, изломанных в щепки досок. Кое-где ещё тянутся струйки бледно-жёлтого дыма, кругом воронки от взрывов, на кое-где уцелевших стенах бессчетные выщербины от осколков. Мясорубка, самая настоящая мясорубка. Атеист тяжело опустился на землю, стало трудно дышать. Не знал он этих людей, совсем не знал, а так погано на душе. Каково же остальным?