Для меня стало открытием то, что Вера умеет так оценивать людей. До этого разговора, она мне казалась излишне благодушной. А она оказалась и наблюдательной, и разборчивой в людях. Единственно, мне не понравилось, что Вера жалела эту больную женщину. Да если бы Ленкина мама узнала, что Вера её жалеет, она бы умерла от смеха. Она знала, что Вера живёт небогато, да к тому же, в аварийном доме.

– Будем вести себя на смотринах так, чтобы у неё отпала охота приглашать нас. Не только, как свидетелей, но и в качестве гостей, – предложил я.

– Это не понадобится, – обещала Вера.

На конкурс свидетелей, который устроила мама Ленки, мы не торопились. Мы вышли из дома, рассчитывая прийти, за пять минут до начала назначенного состязания. Как только мы вышли из арки, на дороге, перед нами остановилась машина. Уже начинало темнеть. Я не сразу узнал тёткину «Вольво». Из машины, раскинув руки, словно классическое огородное чучело – в одну прямую линию, параллельно земле, к нам приближалась тётя Света. Её необъятная улыбка выходила за границы лица.

– Ну, ёбти, – вырвалось у меня, и чтобы исправиться, я крикнул: – Здравствуйте, Светлана Алексеевна.

– Я тоже рада тебя видеть, Санечка, – тётю Свету не смутило моё грубоватое приветствие.

Тётка обняла и поцеловала Веру, повернулась ко мне и великодушно предложила:

– Ну, Санечка, давай и тебя поцелую.

Она обняла меня за шею, но не поцеловала, а только громко и звонко чмокнула. Ухо у меня сразу оглохло. Около минуты, этот коварный чмок носился по моей барабанной перепонке, в поисках выхода. Наверное, всё же обиделась за моё «ёбти», решил я.

– Стойте, подождите, – тётя Света взяла нас под руки. – Сейчас я вас познакомлю. Ну, где ты там?

Из машины, с пассажирской стороны, вылез и направился к нам мужчина. Высокий, лет тридцати, безупречно одетый. Под не застёгнутым серым пальто был тёмный костюм, а белая рубашка и белый шарфик светились в сумерках, как и его улыбка. Пока я гадал, что это за пижон, тётя Света нас представила:

– Это моя Верочка, это её Саша. А это Андрис.

– Чей? – спросил я.

– В каком смысле «чей»? – не поняла тётка.

– Ну, Вера – ваша, я – Верин, а он чей? – пояснил я свой вопрос.

– А, – дошло до тётки, она призадумалась на мгновенье и ответила: – «Чей, чей», – да ничей. Чего пристал? Он прибалт. А они пока ничьи, – независимые, пока.

– Я латыш, Светлана Алексеевна, – с подчёркнутым акцентом отозвался прибалт. Оставляя рот растянутым в идеальную улыбку, Андрис сглотнул слюну, вместе с обидой за великорусский шовинизм, проявленный тётей Светой.

Тётка даже бровью не повела в его сторону. Тётя Света отвела нас от прибалта в сторону и начала говорить вполголоса:

– Я его не просто так с собой взяла. Он меня домой повезёт. А я сегодня напиться хочу, до безобразия. Поможешь мне, Санечка?

– Прям в дрыбадан? – уточнил я.

– Ну, да, – кивнула тётка.

– В зюзю, что ли?

– Угу.

– В хлам, в сиськи, в лоскуты, до поросячего визгу?

– Угу, угу, – соглашалась тётка.

– Ладно, помогу. Почему не помочь хорошему человеку, – согласился я. Тётка расплылась.

Оказывается, тётя Света, через каких-то важных людей, уже заказала для нас банкетный зал в ресторане. У тёти Светы были хорошие связи. Ресторан, который она выбрала, никогда не был открыт для простых людей. Тёткино приглашение оказалось очень кстати. Оно освобождало нас от позорного разувания перед дверью Ленкиной квартиры. Оставалось предупредить Штольца о невозможности нашего участия в соревнованиях на звание лучшей свидетельской пары. Мы объяснили всё тётке, и она взялась это устроить. Она сказала, что Андрис прекрасно справится с этим, а нас уже ждёт накрытый стол в ресторане. Прибалт подвёз нас к ресторану и двинулся дальше по Ленкину адресу.

В ресторане тётку встречали, как любимую родственницу. Директор лично приветствовал нас на входе. Он представил нам администраторшу и проводил нас в банкетный зал к большому столу, человек на двенадцать, в центре зала. Других клиентов в зале не было, кроме нас. Тётке не понравился яркое освещение, и через минуту, на стол уже выставили светильники в виде канделябров. Обслуживать нас администратор поставила двух официантов. Одним из них оказался Соломон. Он делал вид, что мы незнакомы. Когда администратор представила его как Илариона, я крикнул:

– Привет, Соломон!

Лицо Соломона покрылось пятнами. Он покосился на администраторшу. Она мягко улыбнулась, и Соломон ответил мне механическим кивком головы. Пока тётка разбиралась с обстановкой и меню, приехал прибалт. Он доложил тётке, что её поручение выполнено, что мама Ленки просит нас не беспокоиться, и желает нам хорошо провести время. Хотел бы я видеть, с каким лицом Ленкина мама выдавливала из себя эти пожелания.

Тётка посадила меня рядом с собой, а напротив посадила Веру и прибалта.

– Та сторона непьющая, а мы начнём. Наливай, Санечка, – тётя Света разложила по тарелкам закуску, мне и себе. – А ты, Андрис, поухаживай за Верочкой. Смотри, чтобы ей не было скучно.

Тётка распорядилась, чтобы включили музыку. Не очень громко, но я всё равно не мог слышать, о чём говорили прибалт и Вера. По отдельным фразам, можно было разобрать только то, что акцент у прибалта усилился.

Поначалу, между рюмками, тётка рассказывала мне о жизни в Москве, о подковёрных процессах во власти, о грядущих переменах, о новых возможностях в коммерции, о близкой кончине Советского Союза. Я, честно говоря, посчитал всю эту информацию пустыми московскими разговорами. За московской интеллигентской публикой всегда водился такой грешок, как словоблудие с фигой в кармане. Потом тётка завела разговор о Вере. Тётя Света интересовалась, известно ли мне что-нибудь о планах Веры на будущее, давно ли не появлялся её отец, не удалось ли мне что-нибудь узнать о его работе. Важнее всего, для тётки, было знать, как бы Вера отнеслась к переезду в Москву. Тётя Света заверила меня, что готова отдать квартиру деда-академика в распоряжение Веры по первому её слову, хоть сегодня. Она ещё, странным образом, намекала мне, что я тоже заинтересован в этом. Якобы, в московской квартире нам с Верой будет лучше. Я не стал говорить тётке, что у меня свои планы, я только спросил:

– Так вы уже и нотариуса с собой привезли? – кивнул я в сторону Андриса.

– Кого? Его? – тётка сделала пьяное загадочное лицо. – Он не нотариус. Он знаешь кто?

– Ну?

– Сначала выпьем, – тетя Света подвинула свою рюмку.

Я налил нам, а тётя Света очень неряшливо раскидала по нашим тарелкам салаты. Мы выпили.

– Он психолог, – прошептала мне на ухо тётя Света, – он должен составить её портрет… психологический. Чтобы помочь её в Москву перетащить.

– А я подумал сначала, что он ваш любовник. У него взгляд и повадки альфонса.

– Санечка, ну, ты уж прямо так откровенно не хами тётеньке. – Тётя Света поправила причёску и добавила: – Ведёшь себя со мной, прям, как с ровесницей.

У тётки пошли воспоминания о её бурной молодости, о не сложившейся личной жизни и её жизненной неустроенности, при её безграничных возможностях. В сторону прибалта и Веры, она уже не смотрела. Она была занята только мной. Как ответственная сестра-сиделка у постели безнадёжно больного, она внимательно следила за мной, чтобы угадать мои желания. Дошло до того, что тётка, в каком-то затмении, начала кормить меня со своей вилки и вытирать мне рот салфеткой. Даже вино тётя Света стала наливать нам сама. При этом, она говорила, говорила, говорила. Наговорила много чего.

Когда тётя Света очередной раз пыталась запихнуть в меня салат, а я капризничал, мы услышали негромкий смех. Мы взглянули на противоположенный берег стола. Закрыв ладонями лицо, тихо смеялась Вера. А прибалт, до этого, полчаса боровшийся с зевотой, дремал, подперев голову рукой.

В приоткрытую дверь бочком протиснулся Соломон. Он подходил к нашему столу, словно двигался по неокрепшему осеннему льду реки: тихими, осторожными шажками. Тётя Света взяла в руки меню и стала водить по нему указательным пальцем. Соломон понял, что тётка намерена продолжить застолье. В отчаянии, он начал взывать к тёткиной жалости:

– Светлана Алексеевна, уже почти три часа ночи. Вы же до часу собирались посидеть.

Соломон врал – было только десять минут третьего. Тётя Света не слушала его. Не глядя на Соломона, она продолжала изучать меню.

– Я один остался, повара ушли. Мне ещё на сигнализацию сдавать. У нас завтра с утра американская делегация приезжает. Я не высплюсь, – причитал Соломон.

– Ах ты, дрянь такая, – театрально возмутилась тётя Света, – тебе, какие-то американцы дороже твоих соотечественников.

Слово «соотечественников» тётя Света произнесла как «стечсников», и, кажется, сама поняла, что надо бы закругляться. К ней подошла Вера, обняла, поцеловала и спросила:

– Тётя Свет, может, правда пора?

Тётка сразу успокоилась и потянулась к своей сумочке. Она достала пятьдесят долларов и поманила к себе Соломона:

–Ты завтра со всей своей сраной американской делегации столько не получишь. Помяни моё слово.

Мы поднялись из-за стола. Прибалт своими энергичными движениями старался показать, что он не спал за столом ещё минуту назад, что этого просто не могло быть.

– Санечка, – повернулась ко мне тётя Света, – помоги тётеньке одеться.

На выходе нас провожали администраторша и сияющий Соломон. Администраторша с пафосом, словно вручала олимпийский кубок, протянула тётке коробку с водкой «Золотое Кольцо».

Когда мы подъехали к Вериному дому, вылезая из машины, тётя Света распорядилась, чтобы Андрис захватил коробку с водкой и пакеты с подарками для Веры. Тётка, кажется, собиралась продолжить пьянку. Мы прошли в арку. Тётя Света и Вера держались за меня, в арке было скользко. Талая вода в течение дня затекала с улицы во двор и, после захода солнца, образовывала ледяную дорожку. Позади нас, скользя по дорожке, совершенно избавившись от акцента, тихо матерился прибалт. Мы подошли к входной двери. Сзади послышался глухой вскрик, и из арки на спине по льду выкатился Андрис. Боясь показаться смешным, он сразу вскочил и засеменил к нам.

– Разбил? – спросила тётка.

– Нет, но немного шишка может быть, – отозвался Андрис с восстановленным акцентом.

– Да я не про голову твою. Иди сюда.

Андрис подошёл, тётя Света взяла у него бутылку и пакеты и передала мне. При свете зажигалки, она осмотрела голову прибалта.

– Всё нормально, можешь идти в машину.

Андрис простился с нами, а тётя Света постучала пальцем по коробке с бутылкой в моих руках:

– Ну, что, Санечка, на посошок?

Тётя Света, из карманов своего модного пальто, извлекла две стопки, завёрнутые в салфетки бутерброды, яблоко и апельсин. Это всё она прихватила в ресторане. Когда успела? Я восхитился такой предусмотрительностью:

– Ну, Светлана Алексеевна! Что за женщина, слов нет.

Пока я сосредоточенно разливал водку по стопкам, которые держала тётя Света, она начала жеманно допытываться у меня:

– Что значит: нет слов? Ты уж скажи чего-нибудь, Санечка. Ну, похвали меня. Скажи, какая я. Ну, какая?

Она закружилась в подобии танца, раскинув руки, и стопки с водкой из её рук разлетелись в разные стороны. Тётя Света испуганно ахнула и виновато посмотрела на меня.

– Да уже никакая, – ответил я.

Мы с Верой отыскали стопки, и я наполнил их заново. Мы выпили. Тётя Света вздохнула и удивлённо заметила:

– Что-то расслабилась я с вами. Взрослая тётенька, а веду себя…

– Как маленький мальчик? – подсказал я.

– Вот-вот, – согласилась тётя Света и, то ли с мольбой, то ли с обидой, спросила: – Приедете в гости?

Она выглядела усталой и нерешительной, от столичного лоска ничего не осталось. Она вглядывалась в наши лица и ждала ответа. Мне стало жалко её. Неловко её обнял и неуклюже поцеловал её куда-то в пространство между ухом, шеей и воротником, и пообещал:

– Обязательно приедем!

С другой стороны тётку обняла и поцеловала Вера. В глазах тёти Светы стояли слёзы. Она поцеловала нас в ответ, достала платок и, вытирая слёзы, произнесла:

– Какой сегодня день интересный: и посмеялась, и поплакала. Ну, всё, я вас жду. Пока!

Она развернулась и побежала в машину.

На следующий день, на выходе с работы, мы с Егором наткнулись на Штольца. Я подумал, что сейчас меня ждёт неприятный разговор, насчёт несостоявшихся накануне свидетельских смотрин. Штольц поздоровался и взял меня под локоток. Он начал говорить, странно растягивая слова:

– Саня, у меня есть к тебе вопрос.

– Извини, Штольц. Просто вчера тётка из Москвы, как снег на голову. Не с собой же её было к вам на конкурс тащить. А что, прибалт вас не предупредил?

– Так он ещё и прибалт? – удивился Штольц.

– Он что-то натворил? Нагрубил? Устроил скандал? – удивился я в свою очередь.

– Нет-нет, что ты.

– Тогда: что случилось?

Штольц рассказал нам о вчерашнем вечере в доме своей будущей тёщи. Штольц с извинениями признался, что Ленкина мама готовилась к нашему визиту на самом невысоком уровне. Это он понял по продуктам и по посуде, которые выставлялись на стол. Рассматривать наши кандидатуры, она всерьёз не собиралась. У неё уже были фавориты. Скорее всего, она просто решила изобразить такую возможность перед дочерью и мужем. Ленка хотела видеть в свидетелях на своей свадьбе нас с Верой. Такое желание появилось у Ленки после того, как она узнала от Кати, что та в свидетели будет звать нас. Отцу Ленки было всё равно. Он собирался только обеспечить финансовую основу для свадьбы. А Ленкина мама намеревалась устроить соревнование на лучшую пару свидетелей. Она нигде не работала, и времени заняться ерундой, у неё было в избытке.

Когда в дверь позвонил Андрис, Ленкина мама нарезала колбасу на толщину газетного листа. Входную дверь в их доме открывала только мама. Это было железное правило. Она опасалась, что дочь или муж дадут слабину и могут пропустить какое-нибудь обутое животное на её бежевый фетиш. Прибалт с порога произнёс пару фраз, и Ленкина мама в нелепом поклоне сделала три шага назад от открытой двери, приглашая обутого незнакомца ступить на своего бежевого кумира. Такое не позволялось никому. Даже начальника своего мужа, руководителя области, Ленкина мама встречала, предварительно завернув угол ковра. Штольц стал очевидцем чудесного явления необъяснимой природы. Прибалт негромким ровным голосом принёс извинения от нашего с Верой имени. Ленкина мама, не сводя с Андриса взгляд, согласно кивала головой. Андрис очень галантно произнёс слова прощания и развернулся на выход. Ленкина мама услужливо рванулась открыть ему дверь. После этого, мама прошла в зал и села в кресло. Она просидела с отсутствующим видом до прихода гостей. На вопросы дочери отвечала неохотно и невпопад. Штольц, конечно, обалдел от внезапного маминого пофигизма к ритуалу разувания гостей. Ленка объяснила это тем, что мама просто не устояла перед изысканными манерами незнакомца. Штольц не стал её разубеждать. Когда пришли две пары кандидатов на звание свидетелей на свадьбе, обряд разувания в коридоре был восстановлен.

– Что ты мне скажешь об этом человеке? – Штольц осторожно улыбнулся.

– А я с ним не общался. За весь вечер даже парой слов не перекинулись. Знаю только, что зовут Андрюха, что он прибалт, что он психолог…

– Психолог! – вскрикнул Штольц так, что мы с Егором вздрогнули. – Я так и знал. Я вчера ещё догадался. Работает он, конечно, виртуозно. Высший класс.

Штольц сказал нам, что вчера он воочию узрел восхитительную работу гипнотизёра нового направления.

– Представляете? Это совершенно не классический гипноз. Всё построено только на точности слов. Никаких маятников перед носом пациента, никаких команд загробным голосом, никаких пассов руками. Как же грамотно он её вчера вырубил. Просто фантастика.

При этом, Штольц выпучил глаза, говорил громче обычного, резко жестикулировал. Он обезумел. Мне пришлось немного остудить его бурлящую фантазию:

– Штольц, он вчера был нанят тётей Светой только в качестве водителя. Никаких планов усыплять твою тёщу, у него, к сожалению, не было. Бо́льшую часть времени, он сам вчера проспал, сидя за столом. Версия Ленки выглядит убедительней.

– Да нет, я вам точно говорю, что он спец, – настаивал Штольц, не желая разочаровываться в своей догадке, но уже без прежнего напора.

– Штольц, а как сама мамаша себя чувствует? – поинтересовался Егор.

– Нормально, вроде.

– «Вроде»? – Егор сделал удивлённое лицо. – Штольц, речь идёт о здоровье близкого тебе человека.

– Егор, ну, ты опять начинаешь? Ну, хватит, – простонал Штольц.

Егор не упускал возможности поглумиться над Ленкиной мамой. И, я считаю, имел на это полное право. Он два раза был в гостях у Ленки, и сам прошёл этот унизительный ритуал разувания на лестничной клетке. Егор, в своих упоминаниях о Ленкиной маме, любил поизмываться над её чудаковатостью. Штольц уже сто раз просил Егора не касаться этой темы. Но Егор не мог удержаться.

– Просто она аккуратный человек, следит за чистотой, – объяснял Штольц. – Что здесь ненормального?

– Тогда приготовься к тому, что она и тебя простерилизует, – предупредил Егор.

Вечером я рассказал Вере о замешательстве, которое случилось у Ленкиной мамы перед прибалтом. Я хотел узнать, что она об этом думает. Надо же! Я стал интересоваться её мнением. Вера посмеялась над маминым конфузом, но жалеть начала, при этом, Ленку. Она постоянно жалела эту недалёкую Ленку; меня это бесило.

Лена мне казалась примитивной и самолюбивой девицей. Иногда, просто тупой. Её, в моих глазах, спасало то, что она не озвучивала вслух свои мысли. Она никогда не торопилась высказывать своё мнение. Она сначала смотрела на реакцию окружающих. Первой, в списке её авторитетов, стояла Катя. Лена всегда принимала решения, основываясь на оценках подруги. Юмор, самостоятельно, она не воспринимала. Когда она не успевала сориентироваться на реакцию присутствующих, ей надо было объяснять, что прозвучала шутка. Только тогда, она улыбалась, а могла и расхохотаться громче всех. Ей бы хотелось, чтобы её жизнь шла по шаблонам, и была распланирована. И, кажется, ей было не так важно, кто ей составит этот план: мама, папа, Штольц или Катя. В отличие от Веры, я жалел Штольца. Я не понимал, на что он позарился.

На следующий день, на проходной нас с Егором опять поджидал Штольц. Мы переглянулись.

– Может, случилось чего? – предположил я.

– Что-нибудь с тёщей, Штольц? – спросил Егор.

Штольц не ответил Егору. Он пришёл только ко мне; я это понял. Мне даже показалось, что его смущало присутствие Егора. Мы пошли пешком. Штольц начал болтать о пустяках. Потом, вдруг, припомнил какую-то глупую историю с Соломоном, посмеялся и, как бы к месту, вспомнил:

– Кстати, я его с утра встретил. Дедушка, ты что-то скрываешь от нас? Ваш визит в ресторан наделал много шума.

– Не слышал об этом.

– Твоя тётя Света произвела там фурор. Директор лично допрашивал Соломона о вашем банкете и о его знакомстве с тобой.

– Ну, во-первых: тётка не моя. Во-вторых: что значит «наделал много шума»? То, что тётка оставила на чай Соломону пятьдесят долларов?

– Про пятьдесят долларов он не говорил, – улыбнулся Штольц, – он только тётей Светой очень заинтересовался: кто такая, где живёт, где работает. Сказал, что после звонка из Москвы, директор весь ресторан на уши поставил. Звонили очень высокие люди.

– Штольц, я могу понять, что это впечатлило Соломона и всё их заведение общепита, но не могу понять, как это касается тебя.

Штольц не ответил. Он протянул нам пачку сигарет, и мы втроём закурили.

– Штольц, а ты теперь у Соломона на посылках? – спросил Егор. – Этот «Винстон» у тебя не от Соломона случайно? За какие заслуги?

И в самом деле, Штольц всегда курил «Золотое руно», которое ему доставал его отец. Егор правильно связал происхождение «Винстона» с разговором Штольца и Соломона. Штольца вопрос не смутил, но обидел:

– Егор, ты, правда, считаешь, что я могу иметь общие дела с Соломоном за пачку сигарет?

– А что тебя так возмутило, Штольц? Последнее время все твои разговоры идут в стиле Соломона, как под копирку. Только о связях, бабках и барахле. Разве не так?

Штольц не стал возражать и оправдываться. Дальше мы пошли молча. У Егоркиного дома мы с ним простились. Штольц жил через три дома, но он не завернул к себе, а продолжил идти рядом. Сказал, что ему нужно по делам в мою сторону. Я понял, что ему надо поговорить со мной.

– В последнее время Егор какой-то нервный, – начал Штольц.

– Не замечал, – сухо ответил я.

– Волнуется перед свадьбой, – с глупым смешком продолжил Штольц.

– Не тяни вола, Штольц, – сказал я, – чего хотел?

– Как у тебя дела с Верой? – вдруг спросил Штольц.

– Только не это, Штольц! Из всего многообразия вопросов, что ты мне мог задать, ты выбрал самый тупой?

– А что не так?

– А то, что у меня с Верой нет никаких дел, мы просто живём пока. Представь себе, между мужчиной и женщиной деловые отношения не обязательны. Спросил бы о чём-нибудь значительном, монументальном. Я бы мог тебе рассказать о чём-нибудь вечном: о Боге, о Вселенной, о Времени. Я мог бы рассказать тебе куда уходит детство, в какие города. Да лучше бы ты спросил меня, где пропавшая библиотека Ивана Грозного, я бы не стал от тебя это скрывать.

– И что бы ты ответил?

– Я не брал.

– Всё понятно. Вы с Егоркой взрослеть не собираетесь, – вздохнул Штольц.

– Я и рад бы не взрослеть, но, к сожалению, это неизбежный физиологический процесс. Мы против природы не бунтуем. А по-твоему, как мы должны взрослеть?

– Прежде всего, заниматься взрослыми делами, – заявил Штольц.

– Суетиться с дико озабоченным видом, как все чудилы, которые нахрен никому не нужны? Изображать значительную и активную фигуру?

– Почему изображать? Надо стать действительно кем-то значительным и незаурядным. Разве это не достойная цель? – недоумевал Штольц. – Вы с Егором не хотите понять, что начинается другая жизнь.

Меня начинало подташнивать от поучительной интонации, с какой Штольц преподносил мне свои затасканные жизненные штампы. Я решил не щадить его самолюбия.

– Штольц! Значительным и достойным ты можешь стать уже тогда, когда перестанешь разуваться перед ковриком Ленкиной мамы.

К моему удивлению, Штольц не обиделся. Он самодовольно усмехнулся и сказал:

– Мелкие вещи. Через полгода максимум. Сам увидишь.

Вечером я узнал от Веры, что тётей Светой очень интересовалась Ленка. Вера догадалась, что действовала она по заданию Штольца. Я рассказал Вере, что Штольц пытался допросить и меня. Какое-то странное любопытство проявлял Штольц к Светлане Алексеевне. Мне было интересно, что об этом думает Вера.

– Юра нацелен стать деловым человеком. Сейчас он действует в рамках своих представлений о деловитости. Тётя Света, для него, человек со связями. Причем, с такими связями, что знакомство с нею поможет перепрыгнуть Штольцу сразу несколько обязательных ступенек на лестнице к карьерному успеху, – ответила Вера и улыбнулась. – Я думаю, он скоро попросит её московский телефон или напросится на встречу с ней.

– На этой карьерной лестнице, почти на каждой ступеньке, кто-то умер по дороге, кто-то помочился, кто-то испражнился, кто-то наблевал. Я опасаюсь за Штольца, как он там будет перепрыгивать.

– Очень образно! Фу! – шутливо возмутилась Вера. – Надо окно открыть.

Как-то утром, Вера показалась мне чересчур весела и энергична. Километраж и скорость её передвижений по дому превышали среднестатистические показатели. Поцелуев, обнимаечек и нежных прикосновений я тоже получил сверх всяких нормативов. Было ясно – её распирает от какой-то радости. Первое, о чём я подумал, что ещё одного признания в любви, я не выдержу. Я осторожно поинтересовался у Веры, что случилось.

– Пока ничего, – загадочно улыбнулась она.

– Пока? И сколько ждать? – я насторожился, я был уверен, что в этот раз точно услышу в ответ: «Девять месяцев».

– Пока не знаю, но думаю скоро.

– Что за событие нам грозит?

– Думаю, папка скоро приедет.

Мне стало спокойнее, и я почти искренне порадовался этой новости.

– Ну, здорово! А он что, звонил или писал?

– Нет, но он точно приедет. Информация от надёжного источника.

– Кто же это?

– Мама, – улыбнулась Вера. – Мне сегодня снилось, что она печёт оладушки.

Её мать всегда знала время, когда отец вернётся из своих дальних путешествий. Он сам никогда не знал, когда окажется дома. Все командировки отца были случайными, не планируемые ни по месту, ни по времени. Он не мог знать, где окажется в следующую минуту. И только его жена, не зная где он, безошибочно угадывала время, когда он будет дома.

Обычно, за несколько минут до появления мужа, Надежда Николаевна начинала печь оладьи. Это считалось не подлежащей сомнению приметой во всём доме. Никто из соседей уже не удивлялся, когда почуяв запах раскалённого подсолнечного масла и плавающих в нем оладушек, долетавшего из квартиры, они, через некоторое время, встречали во дворе или на лестнице возвращающегося Константина Алексеевича.

Вера ждала мою реакцию на её рассказ. А я не удивился. Я ей сказал, что знаком с таким явлением с детства. Моя бабушка тоже умела предсказывать, когда со стройки Северного газопровода заявится мой дядя. Он тоже приезжал без предупреждения. Только бабушка встречала своего сына не оладушками, а тем, что покупала в магазине водки, чтобы он не ходил занимать её по соседям. По заведённой им традиции, дядя Дима все свои наличные деньги прогуливал в ресторанах Москвы, начиная с аэропорта. Оставлял он только сто рублей, чтобы с шиком подкатить к отчему дому на московском такси.

Женские предчувствия – тема, конечно, занимательная, но меня интересовало другое. Я не знал, сколько у меня времени, чтобы собрать свои вещи и вернуться жить к родителям. Вера похоже и не собиралась говорить со мной об этом. Это её вечное благодушие, думал я. Сам я считал, что моё проживание здесь, вряд ли будет уместно, после появления отца. В конце концов, будь я родителем этой девушки, я бы с порога вытолкал взашей такого самозванца, как я. Я гадал, как мне потактичнее сообщить Вере о своём вынужденном переезде.

Я боялся не скандала или физической расправы над собой. Если бы отец Веры решился на это, я был бы ему только благодарен. Этим самым он дал бы мне предлог, для расставания с Верой. Конечно, у нас уже были договорённости с тёткой о переходе Веры под её опеку, но меня устроил бы и альтернативный план со скандалом. Вот чего я точно не хотел, так это задушевных разговоров с отцом. По рассказам моих друзей, я знал, какой невыносимой может стать беседа с родителями подруги. Вера никогда не заводила со мной разговоров о нашем совместном будущем: когда я думаю сделать ей предложение, как я рассчитываю содержать семью и знаю ли я, какая это ответственность. Но это совсем не означало, что такие разговоры не заведёт её отец. Кто мне мог дать такие гарантии? Я живо представил, как Верин отец в агрессивно-любезной манере заявит мне, что, как порядочный человек, я обязан жениться на его дочери в кратчайшие сроки. Я усмехнулся про себя, представив такую картину, и машинально начал ходить по комнате и собирать свои вещи в сумку. И тут я увидел лицо Веры.

– Ты что, хочешь уйти? – в глазах у неё стояли слёзы.

Как же я испугался за неё. Я и не подумал, что собираясь уйти, могу причинить ей боль. Я бросил сумку, подошёл к Вере и осторожно обнял её.

– Можешь обнять меня покрепче.

Это прозвучало, как вопрос или как предложение, – я не понял.

– Нет, не могу. На тебя сейчас посильнее надавишь, ты мне всю рубашку зальёшь, – я попробовал перевести всё в шутку.

Я придумал несколько нелепых оправданий и, наконец, прибегнул к своему излюбленному приёму – переложил всю вину на саму Веру. Я сказал, что воспринял новость о приезде отца, как намёк на то, что мне пора выметаться. Вера слабо улыбнулась и сказала, что впервые видит такое проявление глупости с моей стороны. Я так обрадовался её улыбке, что охотно согласился на то, что, оказывается, и я могу допустить глупость. Иногда. Очень, очень редко.

Вера продолжила домашние дела. Но в её движениях уже не было прежней лёгкости. Она волновалась. И ещё бы ей не волноваться. Основанием, для её волнений был сон. Можно прибавить: «всего лишь». Мало ли кому, какие сны снятся. Сон – это же не оформленный и зарегистрированный документ, обязательный к исполнению. Кто-то и внимания не обращает на свои сны. Все ночные видения они забывают ещё до звонка будильника. Некоторые вообще не видят снов, и ничего – как-то живут. Но я очень хорошо понимал Веру. Я всерьёз относился к сведениям, полученным из некоторых своих снов. Ну, вспомнить хотя бы то, что Веру я впервые увидел во сне.

Время уже было вечернее. Вера сидела с открытой книгой, но в книгу не смотрела. Конечно, я должен был как-то успокоить её, поддержать. Но я этого никогда не умел. Мне всегда казалось, что начни я всерьёз говорить слова сочувствия и утешения, это будет выглядеть нелепо, неискренно и даже смешно. Все знали, что поглумиться вслух над любыми проявлениями чувств героев кино и литературы, а иногда и общих знакомых – было моим излюбленным занятием. Придумать, как мне растормошить Веру, я не мог. Я просто начал говорить, что под руку попадётся, вернее, что слетало с языка.

– Вера! – неожиданно громко заговорил я. – А что же это ты развалилась тут, как барыня?

Вера уставилась на меня, не понимая, чем вызван такой резкий тон. Она отложила книгу и развернулась в мою сторону. Я не меняя придирчивой интонации продолжил:

– Даже я, со своей дырявой памятью, отлично помню, что сегодня с утра зашла речь об оладьях. И где они? Что-то ими и не пахнет. Или ты считаешь, что я должен ими заняться? Хорошо, я готов. Пойдём на кухню, покажешь, где там у тебя мясорубка, перец и лавровый лист. Я сейчас тебе таких оладьев накручу, – обалдеешь.

Вера всё поняла, улыбнулась одними глазами и подошла ко мне. Я взял её за руку и потянул на кухню. Я сел в уголок и делал всё, чтобы оживить процесс приготовления оладьей. «Я не так муку просеиваю. Это же мука?», «Подкинь ещё ложечку песка, не жмись», «Попробуй мешать против часовой стрелки», «Мы до перца дойдём когда-нибудь?» и всё в этом же духе. Мои ценные советы вернули Вере энтузиазм и решительность. Она даже пару раз шлёпнула мне по руке, когда я пытался вмешаться в процесс. Единственное, что она разрешила мне, это зажечь конфорку и водрузить на неё чугунную сковородку. А это, я сказал, уже половина дела.

Как только Вера налила на сковородку подсолнечное масло, снизу мы услышали стук в дверь. У меня провалилось сердце. Вера, похоже, испытала то же самое. Оказалось, что к чуду, в котором я убеждал Веру, я сам не был готов. Но я постарался выглядеть невозмутимым, когда пошёл открывать дверь.